Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии

Журавленок и молнии [4/12]

  Скачать полное произведение

    - Иди сюда, Федотушка, - сказал Журка. Федот охотно протопал по Журке и устроился у него на груди. Благодарно заурчал, когда Журка почесал ему за ухом. Журка устало вытянулся под одеялом и решил, что пора засыпать. Напоследок он посмотрел в ночное окно.
    Окно было открыто. Журка лежал к нему ногами и видел в сумраке комнаты четкий синий прямоугольник с развилкой тополя, похожей на два великанских растопыренных пальца или на громадную рогатку. Тополь рос метрах в трех от окна, и нижняя часть развилки находилась как раз на уровне подоконника. Если отыскать подходящую доску (и дождаться, когда уйдет куда-нибудь мама), можно попытаться сделать трап, чтобы пробираться окна прямо на дерево...
    Кажется, Журка начал дремать, потому что увидел себя со стороны - как он залез на тополь: от левого "пальца" развилки отделился человек...
    Журка заморгал, прогоняя дремоту. Но от этого морганья человек не исчез. Наоборот, он будто увеличился. Его фигура отчетливо рисовалась внутри громадной "рогатки". Словно кто-то тушью на темно-синей бумаге вывел силуэт высокого тощего черта.
    Что это? Сон после воспоминаний о ночном кладбище? Или грабитель, который примеривается, как прыгнуть в комнату? Журка понял, что сию секунду самым постыдным образом завопит "мама".
    Но и мама и папа наверняка спят: щель под дверью давно погасла... Орать? Или подождать?
    Журка замер под одеялом - ни дыхания, ни сердечного стука. Только Федот у него на груди мурлыкал как ни в чем не бывало.
    Таинственный черный незнакомец шевельнулся, и Журка услышал:
    - Эй...
    Голос был нерешительный, тонкий. И силуэт незнакомца сразу как бы съежился, превратился в мальчишечий. Журкин страх тоже съежился и тут же растаял совсем. Осталась только досада на себя (вот трус несчастный) и на мальчишку, которого среди ночи какая-то дурь носит по деревьям.
    - Эй... - опять окликнул мальчишка. - Там, в комнате... Ты спишь?
    Журка скинул удивленного Федота и одеяло, подскочил к окну.
    - Чего тебе? - спросил он громким шепотом.
    - Ты внук Юрия Григорьевича?
    - Да... А что? - откликнулся Журка уже помягче.
    - Можно к тебе?
    - Зачем?
    - Ну, дело есть... Ты не бойся.
    - А кто боится? - усмехнулся Журка, - Просто непонятно: почему ночью да через окно?
    - Если нельзя, тогда ладно... - вздохнул в сумраке мальчишка.
    Этот виноватый вздох примирил Журку с неожиданным гостем. К тому же было очень интересно. Похоже на приключение.
    - А как ты сюда доберешься? Доска есть?
    - Да нет, веревка... Тут все приспособлено... Журка разглядел, как мальчишка распутал спустившийся откуда-то шнур.
    - Ну, давай, - прошептал Журка.
    - Только отойди от окна...
    Черная фигурка метнулась и через миг стояла на подоконнике. Легко и бесшумно мальчишка соскочил на пол.
    - Я тут веревку за батарею прицеплю, чтоб не ускользнула, объяснил он. - Свет можно зажечь?
    - Сейчас - Журка отыскал в углу на гвоздике курточку, положил ее вну у двери, чтобы лучи не пробились в щель, и включил настольную лампу.
     
    Побег на рассвете
     
    Мальчик оказался одного роста с Журкой. Очень худой, темный от загара, поцарапанный. В одних трусиках, босой. У него были прямые темно-медные волосы. Они косо падали на лоб. Мальчик посмотрел -под волос на Журку с хмурой виноватостью.
    Журка почувствовал его смущение и сказал, чтобы хоть что-то сказать:
    - Здорово ты сюда влетел.
    - Я эту штуку еще давно придумал. Когда Юрий Григорьевич... тут жил. Я к нему часто пробирался.
    - А через дверь нельзя, что ли? Мальчик досадливо повел острым плечом.
    - Дверь в наши окна видать. Отец или мать заметят, что я в этот дом иду, сразу начинают: "Опять по чужим людям шастаешь! Лучше бы делом занялся..." А я любил к Юрию Григорьевичу приходить...
    - А-а... - пронес Журка. Пронес чересчур спокойно, потому что ощутил неожиданный укол ревности. Оказывается, дедушка дружил с чужими мальчишками. И мальчик будто понял Журку. Опять глянул -под волос и тихо сказал:
    - Ему по вечерам скучно было. Он один жил...
    Эти слова смутили Журку, будто в них был скрытый упрек. И, словно защищаясь, Журка ответил с легким вызовом:
    - Я знаю. Ну и что?
    Лицо у мальчика опять стало виноватым. Он зябко поежился и объяснил:
    - Ну... я подумал, что ты мне поможешь. Раз ты его внук... Твой дедушка меня часто прятал.
    Это "твой дедушка" вместо "Юрий Григорьевич" понравилось Журке. Все встало на свои места. Уже с сочувствием Журка спросил:
    - От кого ты прятался? Мальчик опять досадливо повел плечом.
    - Да по-разному было... Жнь такая.
    - И сейчас прячешься? Мальчик кивнул. Обвел глазами комнату.
    - Раньше здесь раскладушка была... Я где-нибудь в уголке приткнусь, ладно? До утра...
    - Как в уголке? На полу?
    - А чего? - Мальчик улыбнулся, показав крупные редкие зубы. - Я закаленный. Крученый, моченый, прожаренный, промороженный...
    - Ну да, - усмехнулся Журка. - Поэтому и лазишь ночью по деревьям голый, как Маугли...
    - Я прямо кровати сбежал. В окно вылез - и сюда.
    Журке очень-очень хотелось узнать, от кого сбежал незнакомый мальчишка и почему прячется. Но приходилось быть снисходительно сдержанным и чуть насмешливым. Как-то уж настроился Журка на эту струну. Он вспомнил свою ночную вылазку на кладбище и сказал наставительно:
    - Если собираешься драпать ночью, надо одежду заранее где-нибудь спрятать.
    Мальчик беспечно махнул рукой.
    - А, не догадался. Ладно, и так сойдет... - Потом он глянул на Журку быстро и внимательно. Спросил: - Тебя Юркой зовут?
    - Да...
    - В честь Юрия Григорьевича?
    Журка растерянно мигнул. Он не знал, почему его назвали Юрием. Но тут же сказал:
    - Конечно. А что?
    - Ничего. Так...
    - А тебя как звать? Мальчик неразборчиво бормотнул.
    - Борька? - переспросил Журка.
    - Горька, - отчетливо сказал мальчик. - Полное имя Горислав. Но никто меня полным именем не зовет. Горька - вот и все. Это мне больше всего подходит. Как наклейка...
    - Почему же? - смутившись, выговорил Журка. Горька сказал то ли шутя, то ли серьезно:
    - Да так. Жнь такая. Горькая... Невезучий я уродился. Одни шишки отовсюду.
    - Какие шишки?
    - Всякие. Сегодня опять от отца перепало. С дежурства вернулся злющий, с мамкой поспорил...
    - Значит, ты -за отца сбежал? - сразу пожалев Горьку, спросил Журка.
    - Не... Сегодня -за другого. Меня хотели расстрелять.
     
    Расстреливают обычно на рассвете. Так написано в книжках. Но рассвет начинался рано, и, когда за Горькой пришли конвоиры, солнце стояло уже высоко.
    Горька проснулся от долгого, но осторожного стука по стеклу. Увидел в окне головы братьев Лавенковых и все вспомнил. Он понуро, но быстро натянул брюки и рубашку, сунул ноги в растоптанные полуботинки, которые давно надевал не расшнуровывая. Хотел убрать постель и вдруг подумал: а зачем это человеку, которого через несколько минут расстреляют?
    Но ведь это не всерьез... А если бы всерьез?
    Интересно, что чувствует человек, проснувшийся последний раз в жни, одевшийся последний раз в жни? Что он думает, когда у двери стоят двое с автоматами, чтобы провести его последний раз под ясным небом до обрыва?
    Тоскливая тревога заметно кольнула Горьку. Будто сейчас была не игра. Не совсем игра... Он выдохнул воздух сердитым толчком, прогнал страх и вылез в окно. Хмуро сказал братьям Лавенковым:
    - Чего греметь-то? Чуть всех на ноги не подняли... - Это все, чем он мог досадить конвоирам.
    С приговоренным к смерти, видимо, не принято ругаться, и старший Лавенков, Сашка, миролюбиво ответил:
    - Да ты что, мы тихонько стучали. - Потом другим, уже строгим голосом скомандовал: - Руки...
    Горька вздохнул, нагнул голову и заложил руки за спину. А что было делать? Он покорился судьбе еще вчера, во время военного суда, который состоялся в сарайчике Егора Гладкова.
    Егор тогда спросил у защитника Степки Самойлова:
    - Чем ты его можешь оправдать? Степка пожал плечами, растерянно протер очки и сказал:
    - Не знаю...
    Он, кажется, добросовестно старался придумать защитительную речь, но так и не смог.
    - Оправдывайся сам. Последний раз, - сказал тогда Гладков Горьке.
    Но Горьке тоже нечего было говорить. Все, что можно, он сказал еще раньше, и его объяснения не убедили никого судей - ни Егора, ни Митьку Бурина, ни тем более безжалостного третьеклассника Сашку Граченко. Да Горька и сам понимал, что нету ему оправдания. Из-за него отряд напоролся на огонь собственного часового и теперь, по правилам игры, два человека считались убитыми.
    Правила были безжалостные. Как на войне.
    Егор посмотрел на Граченко и на Бурина, и те кивнули. Егор поднялся с пустой бочки, на которой сидел, как на председательском кресле, и сообщил, что бывший стрелок отдельного повстанческого отряда "Синяя молния" за невыполнение боевого задания и трусость приговаривается к расстрелу ранним утром следующего дня.
    - Ясно тебе?
    - Ясно, - хмуро откликнулся Горька. - А при чем тут трусость?
    - Он еще спрашивает... - усмехнулся Гладков. - Ладно, гуляй пока. Завтра на рассвете за тобой придут...
    И вот - пришли. Сашка мотнул стволом черного пластмассового автомата с пружинной трещоткой:
    - Пошли.
    Он пропустил Горьку вперед и зашагал сзади. А Вовка Лавенков пошел впереди. С таким же, как у Сашки, автоматом.
    - Напрямик, - сурово приказал Сашка.
    Они пошли через пустырь. Трава на пустыре была обычно серой, выгоревшей, колючей, но сейчас она - то ли после ночного дождика, то ли от росы - переливалась тысячами капель. Горькины брюки вну намокли, в полуботинках появилась противная скользкая сырость. Вовка шагал точно по прямой. Его голубые выгоревшие гольфы потемнели от влаги и сползли на кеды, он по-птичьи поднимал над травой поцарапанные ноги, но ни разу ни чуточки не свернул. У него был светлый упрямый затылок. Горька смотрел на этот затылок без всякой злости и досады. Вовка был ни при чем. Он был смелый, спокойный и надежный парнишка, несмотря на молодость - всего-то девять лет. Повезло Сашке, хороший у него брат. Почему другим везет, а Горьке - никогда? Был бы у него такой же брат, залег бы с двумя автоматами, не боясь мокрой травы, вон за той бетонной глыбой, подпустил бы конвоиров поближе и - та-та-та! "Сашка, ты убит, Вовка, ты убит! Горька, бежим!"
    Только и в настоящей жни, и в игре такие чудеса случаются очень редко. Горька знал, что с ним не случится. Тоскливая тревога опять кольнула его - словно все по правде. И он уже, будто в самом деле прощаясь навсегда, смотрел на сверкающую траву, на знакомые дома, на треснувшие бетонные блоки, которые лежали на пустыре, наверно, с тех пор, как существует Земля...
    А может, все-таки случится чудо? Очень уж обидно умирать в такое солнечное утро. Даже понарошке - все равно тошно. Будто и не игра...
    Горьку привели на берег Туринки и поставили у края обрывчика.
    Метрах в пяти от берега, лицом к речке стоял шеренгой отряд "Синяя молния". Правда, не весь, трое, видать, проспали (за это, между прочим, тоже надо под суд). Но и пятерых было достаточно. Да еще Лавенковы встали в строй...
    Егор Гладков раздал стрелкам зеленые гнилые помидоры - не всем, а через одного. Значит, половина будет трещать автоматами, а другая половина метнет в Горьку помидоры! И ему придется упасть, скатиться с метрового обрывчика на песчаную полоску у самой воды и лежать там, пока все не уйдут. Потом два дня его не будут брать в военную игру. А может, и больше. Потому что игра игрой, а разозлились на него, кажется, по-настоящему. По крайней мере Егор.
    Егор насупленно, будто стесняясь, проговорил:
    - Готовы?.. Равняйсь. Смирно... - Потом, постаравшись опять разозлиться, громко сообщил: - Бывший боец "Синей молнии" за трусость и предательский провал военного задания приговорен к высшей мере наказания - расстрелу!
    Шеренга напряженно молчала. Стояли не очень ровно. Смотрели мимо Горьки. А Горька, насупившись и съежив плечи, смотрел на разномастные игрушечные автоматы и зажатые в пальцах помидоры. Тоскливое замирание перехватило грудь и подкатывало к самому горлу. Но плакать не хотелось.
    - Хочешь сказать что-нибудь напоследок? - спросил Егор чуть виновато.
    Горька переглотнул. Сказал:
    - Хочу... Все равно это неправильно. Я не предательский... Я же объяснял...
    - Слыхали уже, - безжалостно сказал Сашка Граченко и поправил на груди оранжевый автомат с диском.
    - Можешь еще что-нибудь сказать? - спросил у Горьки Егор.
    Горька не знал: что еще?
    - Даем десять секунд, - сумрачно сказал Егор. - Думай.
    Секунды пошли, долгие или короткие, Горька не понял. Мысли у него отчаянно заскакали, будто и вправду от каких-то удачно найденных слов зависела жнь.
    ... - Все! - отрубил надежду Егор.
    - Ну все так все, - сказал Горька себе, а не Егору. Распрямил плечи и стал смотреть на облака. Они были маленькие, светлые, с пушистыми краями.
    Подошел Митька Бурин и нахлобучил Горьке на голову старую корзину. Облака исчезли. Все исчезло.
    - Ты чего? - сказал -под корзины Горька. - Пусти. - Он ухватился за плетеную кромку.
    - Стой давай...
    - Пусти!
    - А если по лицу попадут, дурак, - разъяснил Митька, но отпустил корзинку. Горька секунду постоял неподвижно. Синее утро било в щели. Горька сбросил корзину, сунул руки в карманы и опять стал смотреть на облака.
    Егор негромко сказал:
    - Да пускай... По голове не кидайте.. - И громко скомандовал: На прицел!
    Горька не двинулся, но нижним краем глаз увидел, как поднялись автоматные стволы. И опять, будто все по правде, страх и тоска резанули его.
    "Нет!" - мысленно крикнул он в ответ на громкую команду "пли". Присел, чтобы выстрелы прошли над головой. Помидоры и в самом деле свистнули поверху, а Горька клубком скатился к воде, вскочил, с размаху хлопнулся в речку.
    Остывшая за ночь вода обожгла его холодом, прижала к телу намокшую одежду. Но Горька яростно рванулся к другому берегу. Упругая толща воды не пускала его, ноги вязли в илистом дне. Однако самая большая глубина здесь - по грудь, а ширина - метров шесть. И очень скоро мокрый, всхлипывающий от напряжения Горька оказался на твердой земле. Сзади, на том берегу, захлебывались яростным треском и воем автоматы электрические, заводные, с ручными трещотками... Но эта стрельба не считалась. Она так, ради шума. Чтобы убить или ранить, надо попасть помидором.
    А пока спохватятся, пока расхватают запасные помидоры...
    Горька оглянулся на бегу. Несколько человек галопом мчались к недалекому мостику. Сашка Граченко и Вовка Лавенков отважно кинулись в воду - напрямик, но Егор сердито закричал, чтобы вернулись. Митька Бурин и Сашка Лавенков швырнули через речку "гранаты", но в Горьку не попали.
    В общем, Горька ушел от погони. Переулками и проходами между старых заборов добрался до парка. В глухом углу, среди зарослей желтой акации, нашел он полянку, отдышался там, высушил одежду, а потом крадучись, чтобы не напороться на засаду, вернулся домой...
    Днем Горька с хозяйственной сумкой вышел на улицу. Если человек с сумкой, значит - не игра. Значит, он идет по делу, родители послали в магазин или на рынок. Сразу повстречались Лавенковы и Бурин.
    Бурин сказал с насмешкой:
    - Доволен? Сбежал, как заяц, и радуешься.
    - Если в человека стреляют, он должен, что ли, стоять, как пень? огрызнулся Горька.
    - А если бы по правде, куда бы ты делся? - серьезно спросил Сашка Лавенков. - Перебежал бы к врагам?
    - Еще чего... - буркнул Горька. Что сказать, он не знал. Если бы по правде... тогда все было бы не так. Никто бы не помешал выполнить задание. Потому что не было бы страха перед отцом, не было бы такого, что с одной стороны война во дворе, а с другой - сердитые и жалобные (с оглядкой на отца) крики матери: "Куда тебя опять понесло!" Но как это объяснить? Горька неуверенно сказал:
    - Я ушел бы в леса и стал бы воевать один. Не с вами, а с врагами...
    - Одному трудно, - задумчиво проговорил Вовка Лавенков.
    - Все равно мы тебя за эти два дня выследим, - деловито сказал Бурин. - Тогда уж не уйдешь.
    И Горька понял, что отряд "Синяя молния" ничуть не огорчен его, Горькиным, бегством. Наоборот! Можно теперь устроить охоту! Обложить, как волка флажками!
    Все на одного, да?
    - Ладно, - сказал Горька со стремительно выросшей обидой. - Я думал, вы всегда за справедливость, а вы... тогда ладно... Я с вами воевать не хотел, а теперь буду.
    - К "Тиграм" перебежишь? - серьезно спросил Сашка. - Они перебежчиков не берут.
    - На фиг мне нужны "Тигры", - отрезал Горька. - А с вами у меня война. Еще посмотрим, кто кого.
    И он пошел со двора, решительно махая сумкой.
    Каменистая дорожка вела мимо тополя, мимо дома, где недавно еще жил Юрий Григорьевич. Горька поднял глаза к растворенному окну на третьем этаже. И сразу - будто включился незаметный магнитофон - Горьку настигло воспоминание о глуховатом и добром голосе:
    - Хороший ты человек, Горислав Геннадьевич. Только характер у тебя слегка вилистый...
    "Такой уж..." - виновато отозвался Горька.
    "А ты выпрямляйся".
    "Как?"
    "Реже убегай, чаще дерись..."
    "С кем? С отцом, что ли?"
    "С жнью... В шахматы сыграем?"
    "Да ну... Вы меня опять обыграете".
    "Ну и что? За битого двух небитых дают".
    "Да за меня уже трех можно..."
    Когда Юрия Григорьевича хоронили, отец сказал Горьке:
    - Сиди дома. Нечего путаться под ногами у людей.
    Горька не посмел ослушаться. Стоял у окна и видел через пространство заросшего пустыря темную толпу у крыльца трехэтажного дома. Издалека толпа казалась неподвижной. Надрывно завыл оркестр. Люди у крыльца колыхнулись. В заднюю дверь серого автофургона вдвинули что-то длинное, красное... Вот и все... И в голове у Горьки не укладывалось, что это событие имеет какую-то связь с Юрием Григорьевичем. Он знал, конечно, что Юрия Григорьевича больше нет, но все равно казалось, что если забраться в развилку тополя и перелететь на подоконник, сразу услышишь:
    А-а, Горислав Геннадьевич. Вечерняя птичка залетная... Что, опять ищем убежища?"
    "Да нет, я просто так... Можно у вас переночевать?"
    "А дома что скажут?"
    "Папка на дежурстве, а мама не будет ругаться. Если отца нет, она разрешает..."
    "Ну что ж... Тогда поставим чаек..."
    Сейчас, проходя мимо трехэтажного дома, Горька увидел в открытом окне, наверху, женщину. Она вешала шторы. Горька сообразил, что приехали новые жильцы. Все мальчишки уже знали, что в квартире Юрия Григорьевича должна поселиться его дочь с мужем и сыном.
    С крыльца сбежал на дорожку незнакомый мальчик с большой клеенчатой папкой. Ростом вроде Горьки, стройненький такой, в желтой рубашке с погончиками. Ветер сразу растрепал ему волосы. Мальчик не заметил Горьку. Посмотрел на верхушку тополя, улыбнулся чему-то и зашагал к воротам. Папку держал за угол и на ходу легонько поддавал ногой. Горьке понравилось, как он идет: легко, спокойно. Видно, не было в душе у мальчишки никакого страха. Горька даже позавидовал. Сам он не умел так ходить по земле. Но позавидовал он по-хорошему, без досады.
    "Внук Юрия Григорьевича," - подумал он. Этот внук не мог быть плохим человеком. И Горька принял решение...
     
    Журка и Горька сидели рядом на постели.
    - Игра у нас такая, - сказал Горька. - Два отряда. Ну или как два индейских племени. Наши с этой улицы, а ихние "Тигры" - с Туринской... А я Сашке и Вовке Лавенковым пароль не передал... Егор велел, чтобы я к ним сбегал и сказал, какой пароль, потому что они в засаду собирались. А меня отец не пустил...
    - Куда? В засаду?
    - Да нет, к Лавенковым, чтоб пароль сказать. Не понимаешь, что ли?.. Потом Сашка Граченко и Митька пошли менять Лавенковых в засаде, пароль кричат, а те его не знают. И давай лупить автоматов. Получилось, что своих перестреляли... Из-за меня...
    Журка не очень разобрался, что за пароль, какая засада и кто такие эти Сашки, Митька, Вовка. Но главное понял: Горька по военным законам оказался кем-то вроде менника и дезертира. Но не по своей вине, а -за отца.
    - А почему отец не пустил?
    - Говорит: "И так целыми днями по улице мотаешься. Скоро школа, а в голове одна дурь. Бери учебник, математику повторяй..."
    - Ты бы объяснил ему, что на минутку сбегаешь и придешь.
    - Ему объяснишь... - сказал Горька. Они помолчали.
    - Ну и что теперь? - спросил Журка. Горька засопел, ковырнул на коленке засохшую ссадину, сумрачно объяснил, глядя в угол:
    - Я теперь никто. Ни "Синяя молния", ни "Тигры"... Сперва подумал: "Пускай расстреляют, а через два дня снова к нашим запишусь". А теперь не хочу. Потому что несправедливо... Или ты думаешь, они справедливо... вот так, со мной?.. - Горька резко мотнул медными волосами и бросил на Журку быстрый, сердитый и немного опасливый взгляд.
    - По-моему, нет, - нерешительно сказал Журка. - А ты им объяснял про отца?
    - Объяснял сто раз. Говорят: "Все равно..."
    - Конечно, несправедливо, - уже твердо сказал Журка.
    Горька быстро проговорил:
    - Тогда помоги.
    - Как?
    - Завтра они за мной погонятся, а я заведу их в тупик. Они же не будут бояться, потому что я без оружия, они мой автомат отобрали. Ты там спрячешься за ящиками. Они в тупик заскочат, а ты: та-та-та! И все. Считается, что они убиты, а ты меня спас... А?
    - А потом? - осторожно спросил Журка.
    - Потом... Наверно, вся игра сначала.
    Журка задумался. Засада - это засада, что-то есть в ней нехорошее. Обманное. Не хотелось начинать знакомство со здешними ребятами с такого обидного для них фокуса.
    - Да ты не бойся, - сказал Горька. - Это же игра. У нас по-нормальному играют, без драки. По правилам. Потом на тебя никто злиться не станет.
    Журке стало неловко, что Горька отгадал его боязливые мысли.
    - Ничего я не боюсь, - буркнул он и подумал, что деваться некуда: Горьку в беде оставлять нельзя. Он пришел искать защиту, невиноватый, оставшийся один против всех, безоружный. Что ж теперь? Сказать: "Иди, куда хочешь"?
    - Значит, надо оружие, - негромко, но решительно проговорил Журка.
    - Ага! - обрадовался Горька. - У тебя есть что-нибудь подходящее?
    Журка прижал к губам палец и кивнул на дверь: тихо, мол, перебудишь всех. Горька испуганно и весело съежился: ой, больше не буду. Журка поманил его в угол, где друг на дружке лежали три чемодана с не разобранным еще имуществом. Верхний чемодан осторожно сняли, а средний Журка открыл. Там, на коробках с "конструктором", среди рассыпанных пластмассовых солдатиков и прочего мелкого барахла лежали пистонные пистолеты и два автомата. Один - белой пластмассы, с батарейкой и красной лампочкой в стволе. Другой - черного железа, с пружинной трещоткой.
    - Во! В самый раз... - обрадованным шепотом сказал Горька. Батарейка тянет?
    - Новую поставим... Слушай, а когда сделаем засаду? С утра?
    - Ну, конечно. Я же тебе толкую, что надо как можно раньше. Я потому к тебе и пришел с ночи. Они меня будут у нашего дома выслеживать, а мы отсюда выберемся, потом я на них наткнусь будто случайно - и начали...
    - Думаешь, они тебя с самого рассвета будут караулить? - усмехнулся Журка. - Они тоже спать хотят...
    - Нет, не хотят... Они завтра в шесть часов на пустыре собираются, чтобы на штаб "Тигров" напасть. А у нашего крыльца часовых поставят. Я же все правила знаю.
    - Тогда вот что... - Журка вытянул чемодана (не с игрушками, а другого) свой тренировочный костюм. - Бери, завтра наденешь. Не голому же тебе воевать.
    - Вот хорошо... Я его лучше сейчас надену, чтобы помягче на полу было. И вон ту курточку подстелю. Можно?
    - Ну и придумал, - сказал Журка. - У меня на полу даже кот не спит. ложись рядом. Вон туда к стенке.
    - Да ну... Я весь пыльный, перемазанный.
    - В одеяло завернешься. Оно у меня как раз такое... боевое. Я с ним в прошлом году в поход ходил, даже у костра подпалил.
    - А ты как без одеяла?
    - Под простыней.
    - Холодно будет.
    - Ха, - сказал Журка. - Думаешь, ты один закаленный?
    Журка выключил свет, сдвинул в ноги недовольного Федота и лег рядом с Горькой. Тот, завернувшись в одеяло коконом, тихо посапывал у стенки.
    - Не проспать бы, - шепотом сказал Журка.
    - Не проспим. Я всегда рано подымаюсь. - успокоил Горька. И спросил: - А вдруг бы проспали и вдруг бы твои родители меня здесь увидели?
    - Ну и что?
    - Рассердились бы?
    - А с чего сердиться?.. Удивились бы только: кто такой, как сюда попал? - Журка подумал. - Мама перепугалась бы: как это в окно на веревке! Папа сказал бы, наверно: "Ну, вы даете, фокусники..."
    - Значит, он у тебя совсем не злой, - задумчиво сказал Горька.
    - А чего ему быть злым...
    Отец бывал иногда хмурым, случалось, ворчал на Журку, если тот слишком шумел или прыгал, поддразнивал иногда сына за слишком "тонкий" характер. Поругивал, если случались двойки. Но зато учил работать молотком и отверткой, катал в кабине своей "Колхиды", а при особенно хорошем настроении рассказывал истории о своем детстве. Вообще-то Журкиным воспитанием занималась мама. Водила на выставки и концерты (хотя они бывали в Картинске нечасто), рассказывала про художников, проверяла дневник, ходила на родительские собрания и даже учила Журку, как давать сдачи, если привяжется какой-нибудь хулиган. Нельзя сказать, что Журка был маменькин сынок, но "мамин сын" - это точно...
    - И папа, и мама у меня вполне... - сказал Журка. - Лучше мне и не надо.
    - У меня мама тоже добрая, - тихо отозвался Горька. - А отец, он... когда какой. Если настроение хорошее: "Айда, Горька, на рыбалку". Если что не так, скорее за ремень... Хорошо, если сгоряча за широкий возьмется, он только щелкает. А если всерьез, то как отстегнет узкий от портупеи... Знаешь, как режет...
    Журка не знал.
    Он этого никогда не испытывал.
    Бывало в раннем дошкольном детстве, что мама хлопнет слегка и отправит в угол. Но чтобы по-настоящему, ремнем, Журка и представить не мог. Он бы, наверно, сошел с ума, если бы с ним сделали такое. Даже если в какой-нибудь книге Журка натыкался на рассказ о таком жутком наказании, он мучился и старался поскорее проскочить эти страницы. И потом всегда пропускал их, если перечитывал книгу. А Горька, ничего, говорит про такое спокойно. С печалью, но вроде бы без смущения.
    Конечно, в темноте, ночью, когда рядом человек, с которым завязалась, кажется, первая ниточка дружбы, легче говорить откровенно. Видать, наболело у Горьки на душе, вот он и рассказывает. Но... нет, все равно не по себе от такого разговора. И чтобы менить его, Журка спросил:
    - Твой отец военный?
    - Милиционер. Старшина... Он на ПМГ ездит. Машина такая с патрулем: передвижная милицейская группа.
    - Бандитов ловит?
    - Бывает, что и ловит, - равнодушно отозвался Горька.
    - Это же опасно...
    - Бывает и опасно, - все тем же голосом сказал Горька. - Один раз ему крепко вделали свинчаткой. Неделю лежал в больнице... Я в те дни был как вольная птица. Мама, если не при отце, меня зря не гоняет... - Он, видимо, спохватился и объяснил: - Рана-то не опасная была, только сотрясение, но не сильное... Ну что, спать будем, ага?
    - Будем... Слушай, а как ты с моим дедушкой познакомился?
    - Да так, случайно. Сперва зашел к нему с Егором. Егор у него книжки брал почитать, а я просто так... А потом уж один стал приходить. Тоже книжки брал... В шахматы еще играли... Если отец на дежурстве, мама меня отпускала сюда ночевать. Мы с Юрием Григорьевичем иногда до ночи чай пили. Он рассказывал интересно...
    - Про что? - слегка ревниво спросил Журка.
    - Про всякое... Иногда про тебя. Как вы плотину строили у вас на речке Каменке. И вообще... Он по тебе скучал.
     
    Засада
     
    Проснулся Журка от озноба. Раннее утро было солнечным, но прохладным. Зябкий воздух открытого окна забирался под простыню. Журка поежился и глянул на будильник. Без двадцати шесть.
    Горька у стены свернулся в комочек, намотав на себя одеяло. Из одеяла торчали поцарапанные тощие ноги. Горька шевелил ногами, будто по ним ползали мухи.
    Журка осторожно хлопнул по одеялу. Потом еще. Высунулась Горькина голова. Несколько секунд Горька обалдело смотрел на Журку, потом заморгал, заулыбался.
    - А говорил: "Рано подымаюсь?" - хмыкнул Журка. - Вот проспали бы...
    - Ой... Это потому, что я не дома. А дома я всегда...
    Время поджимало. Они торопливо и бесшумно оделись. Повесили за спину автоматы. Журке стало весело и страшновато, будто предстояла не игра, а настоящее большое приключение.
    Впрочем, приключения начались даже раньше, чем Журка ожидал. Горька размотал на батарее веревку, встал на подоконник и сказал:
    - Смотри, как надо. Берешься вот здесь, где узлы, веревку натягиваешь, потом - раз! - и там.
    И в самом деле, он спорхнул с подоконника и через секунду стоял в развилке тополя.
    - Раз! - опять повторил он и оказался рядом с Журкой.
    Теперь в нем не было ни капли вчерашней робости. Ловкий он был, и синие глаза его смело блестели под прямыми коричнево-медными прядками.
    Журка тайком вздохнул. Можно было бы проскользнуть через квартиру и выбраться дома обычным путем. Но, значит, опять струсил? Он посмотрел наверх. Толстый капроновый шнур уходил куда-то сквозь густые листья. Посмотрел вн. Дом старый, с высокими этажами, до земли метров десять.
    Журка удержал в себе второй вздох и спросил с небрежной деловитостью:
    - Веревка-то прочная?
    - Все в норме, не бойся...
    - Да я и не боюсь.
    - Боишься, - спокойно отозвался Горька. - Первый раз все боятся... Ты лучше не с подоконника прыгай, а вон оттуда, с карна.
    Вну, в полуметре от окна, тянулся широкий кирпичный выступ. На этом выступе сидел неподалеку Федот и бесстрашно щурился на солнце.
    "Что я, хуже Федота?" - сердито подумал Журка и через подоконник полез на карн.
    - Постой, - сказал Горька. Нижним свободным концом веревки он плотно обмотал Журку вокруг пояса и затянул узел. - Если вдруг оборвешься, все равно никуда не денешься...
    Это сразу успокоило Журку. Хотя не совсем. Когда он выбрался на карн, коленки мелко подрагивали. Журка ухватился за веревку и натянул ее. Держаться было удобно - большие узлы не давали соскользнуть ладоням.
    "Ничего, - сказал себе Журка. - Все равно надо... Раз, два... три!"
    Он толкнулся не сильно и не слабо. В руках отдалось струнное натяжение веревки, на секунду тело замерло от сладкого и жутковатого ощущения полета. Засвистела пустота, понесся навстречу тополь...
    Журку развернуло в полете, он влетел в развилку боком, подошвы зацепились, тело мотнуло в одну сторону, в другую... У самого носа Журка увидел выступы серой коры, выпустил веревку, ухватился за ствол. Вернее, за отросток толщиной с могучее бревно. И прирос к нему, ощутив бугристую прочность дерева.
    - Ну, ты что там? - окликнул окна Горька. - веревку.
    Журка оторвал руки от дерева, торопливо размотал на поясе шнур. Сердце часто стучало, но страх уже уходил, и появилась веселая радость оттого, что не испугался. И оттого, что замирание и восторг полета можно будет повторить еще и еще...
    Спускаться тоже было страшновато. Но нетрудно. Трещины и бугры на коре старого тополя помогали держаться. Журка осторожно сполз до другой, нижней развилки у окон второго этажа, потом по наклонному главному стволу спустился на землю. Правда, поцарапался, помял штаны и рубашку, но не сорвался.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ]

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis