• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии

Журавленок и молнии [11/12]

Скачать полное произведение

    Когда разгоревшийся от мороза Журка вошел в комнату, Иринка уже стояла в платье мешковины (еще не дошитом) и осторожно держала у груди сверкающий башмачок. Волосы ее были весело растрепаны. Она нетерпеливо глянула на Журку:
    - Ну как?
    - Ничего, - снисходительно сказал Журка. - Вполне Золушка. Еще нос помажешь углем да веник возьмешь, и тогда - в точности...
    - Их высочество боится, что я перепачкаю его сажей, - хмыкнула Иринка...
    - А вот и не боюсь. У меня костюм черного бархата.
    - Уже готово? - спросила Вера Вячеславовна.
    - Мама дошивает.
    Это Иринка придумала, чтобы они на карнавале были Золушкой и принцем. Журка сперва отказывался. Ему не нравилась дурацкая мода средневековых принцев, которые ходили в бархате, в девчоночьих колготках и кружевах. А самое главное, у него уже был другой костюм, как у мальчишки книги "Приключения юнги": белая матроска, тельняшка, настоящая бескозырка. Мама в старые школьные брюки вставила клинья, и получились матросские клеши. Егор Гладков обещал дать на время ремень с якорем на пряжке. Журка уже сделал флажки и выучил, как сигналить семафорной азбукой слова "С Новым годом!"
    И тут Иринке пришла фантазия стать героиней старой сказки! А какая Золушка без принца?
    Журка сперва ее очень отговаривал. Предлагал тоже одеться юнгой. Обещал сделать вторую пару флажков, чтобы на празднике обмениваться сигналами. Говорил, что Золушки и принцы уже всем надоели. Но Иринка уперлась.
    Журка в сердцах сказал:
    - Ну, еще ладно, если ты бы стала Золушкой, которая уже сделалась принцессой. А чего тебе охота в лохмотья наряжаться?
    Они вели спор на уроке истории сердитым шепотом. С опаской поглядывали на Маргариту Васильевну, которая что-то объясняла у карты.
    - Ты бестолковый какой-то, - прошептала Иринка. - Золушка на балу, когда она уже принцесса, - она красавица. А я кто?
    - Кто?
    - Скажешь, я красивая?
    Журка досадливо засопел: опять она об этом. Нет, она не была красивая. Но она была... как Иринка. И ничего, что зубы пилой и что конопушки. Все равно хорошая. Только про это как говорить? Тем более что Маргарита уже несколько раз косилась на них и от недовольства слегка наливалась помидорным соком.
    И чтобы спастись от дальнейших разговоров, Журка пробормотал:
    - Ну, ладно, ладно, буду принцем. Тебя все равно не переспорить...
     
    Мама, конечно, очень обрадовалась, узнав об Иринкиных планах. Она распорола старое бархатное платье, отыскала в своих ящиках серебряный галун и кружева, набросала на листе эск костюма и села за шитье. Она истосковалась по такой работе. Последний раз до этого она шила театральные костюмы еще в Картинске, для молодежного спектакля "Сирано де Бержерак".
    Сначала Журка без восторга смотрел, как неровные куски материи превращаются в одеяние королевского сына. Но мама радовалась, и он, чтобы не обидеть ее, тоже старался радоваться. А потом увидел, что костюм и в самом деле красивый. Журке показалось, что он похож в этом костюме на стремительного черного стрижа, который в полете для скорости прижимает к бокам узкие крылья.
    Вместо бальных башмачков с бантиками, о которых Журка думал с тихой ненавистью, мама сшила черной клеенки мягкие полусапожки. Она отделала их отвороты серебристыми полосками. Такими же полосками украсила края короткого плаща - черного с голубой подкладкой. К узкой курточке пришила витые синие шнуры, смастерила широкий кружевной воротник. Журка прикинул все это на себе и понял, что доволен.
    А самое хорошее - то, что принцу полагалась шпага. Она была почти настоящая: братья Лавенковы дали Журке обломок старой спортивной сабли эспадрона. Для взрослого - обломок, а для Журки - в самый раз. Он начистил до серебряного блеска лезвие и щиток на рукояти, сделал дюралевой трубки ножны, обмотал их черной блестящей олентой, украсил жестяными звездочками. Из тонкого алюминия он смастерил шпоры и прицепил к сапожкам. А мама к этому времени сшила широкий бархатный берет.
    Костюм понравился даже Горьке, хотя сначала к Иринкиной идее он отнесся пренебрежительно. Сказал, что девчонки помешались на Золушках и для другого у них просто не доросли мозги. Сам Горька делал костюм Гавроша. Работа была нехитрая: пришить на старые широкие штаны несколько заплат, прорвать дыры на рубахе да отыскать большую, чтоб на уши налезала, кепку. Главное-то не в этом. Главное, что у Горьки-Гавроша был пистолет. Очень похожий на старинный. Горька сделал его деревяшки и обрезка широкой трубы. В трубу можно было вставлять хлопушку. Дернешь за нитку - пистолет грохает, него летит пламя и цветные бумажные кружочки. Труба усиливала звук. Горька один раз пальнул у Журки дома, и обезумевший Федот с нехорошим воем заметался по дымной комнате...
    Ну, а Журкин костюм Горьке в самом деле понравился.
    - Ничего, - сказал Горька, - смотришься... - Но тут же добавил слова, которые встревожили Журку: - А Ирка-то что? Рехнулась? Ты вон какой... весь себя королевский сын, а она в тряпье. Охота ей рядом с тобой выглядеть трубочистихой?
    - Она же сама это придумала, - пробормотал Журка.
    - Понятно, что сама. А зачем?
    - Да я и сам не пойму...
    На следующее утро Журка честно рассказал Иринке об этом разговоре. Но Иринка весело хмыкнула и ответила, что Горька и Журка - оба дурни. Простых вещей не понимают! Когда люди видят Золушку в лохмотьях, они знают, что все равно она станет принцессой. Значит, вся сказка у нее впереди.
    Впрочем, и в платьице мешковины Иринка была славная: веселая, ловкая, с забавными косичками, которые торчали одна вбок, другая вверх.
    Оставалось придумать, что же Золушка и принц будут делать на карнавале. Каждый, кто в костюме, должен был или стихи прочитать, или сценку сыграть какую-нибудь, или станцевать. Стихов про Золушку и принца Иринка и Журка не знали, танцевать Журка не умел, а сценку... Как ее придумать? Оставалась надежда на Веронику Григорьевну.
     
    Вероника Григорьевна преподавала литературу. Только не у пятиклассников, а в более старших классах. Но знали ее все. Она заведовала школьным драмкружком, устраивала для младших ребят литературные утренники, а кроме того, иногда заменяла у пятиклассников Анну Анатольевну, которая часто болела.
    Выглядела Вероника Григорьевна внушительно: высокая, полная, с дремучими бровями, пегой косматой прической и решительным, как у римского полководца, подбородком. И голос у нее был подходящий для такой внешности - басовитый и рокочущий. Он прокатывался по всем этажам громом вагонных колес, когда Вероника Григорьевна созывала ребят:
    - Эй, оболтусы мои ненаглядные! Пошли в класс, у меня к вам интересное дело!
    "Оболтусы" - это ученики восьмого "А", где Вероника Григорьевна была классным руководителем. В этом классе учился Егор Гладков. Он говорил:
    - Вероника - во ! Лучше, чем она, учителей не бывает.
    Журка про себя не соглашался: Лидия Сергеевна была, без сомнения, лучше. Но Егора он понимал. В самом деле, Веронику Григорьевну все любили. Когда она приходила к пятиклассникам вместо "Аннушки", ребята знали, что двойки никому не грозят и скуки на уроке не будет. Если кто-нибудь не мог ответить у доски. Вероника Григорьевна рокотала:
    - Ох, оболтусы... Что же мне теперь, твой дневник двойкой украшать? Это по литературе-то? Русская литература, дорогие мои, существует на свете для того, чтобы доставлять людям радость, а не огорчения... Садись и к следующему уроку выучи так, чтобы не краснеть перед Пушкиным и Гоголем...
    Потом она принималась что-нибудь рассказывать. Не всегда по плану урока, но обязательно интересное: про дуэль Пушкина и Дантеса, про то, как воевал на Севастопольских бастионах Лев Толстой, про старинные романы о рыцарях Круглого стола. Или про то, как со своими сыновьями Витькой и Борисом (тоже восьмиклассниками и "оболтусами") путешествовала по Прибалтике и Карелии. Один раз Сашка Лавенков спросил:
    - А почему ваши ребята не в нашей школе учатся?
    Вероника Григорьевна замахала большими руками.
    - Ну-ну-ну! Этого мне еще не хватало! Было бы здесь на двух оболтусов больше!
    И, не смущаясь, рассказала, как накануне ее вызывали в школу номер семь по поводу милых Витеньки и Бори:
    - Акселераты несчастные! С меня ростом, а устроили с подшефными третьеклассниками конный бой на перемене. Шкаф со спортивными кубками уронили, балбесы... И на кого! Хоть бы на учителя фкультуры, а то на музыканта!
    Класс веселился...
    Вероника Григорьевна была энергичным человеком. Когда приходилось устраивать в школе тематический вечер, выставку, встречу гостей или фестиваль искусств, Алла Геннадьевна обязательно звала ее на помощь. Сама Алла Геннадьевна была завуч. Точнее, заместитель директора по внеклассной работе. Она ходила по школе прямая, со сжатыми губами и постоянно чем-то раздосадованная. Обиженно блестели ее круглые очки такие большие, что они напоминали эмблему, которую укрепляют на крышах свадебных такси. Если человек все время чем-то недоволен, разве он может устроить праздник? Поэтому и нужна была Вероника Григорьевна.
    Устройство карнавала Вероника Григорьевна полностью взяла на себя. Поступила она очень хитро: участников будущего праздника приглашала к себе в литературный кабинет поодиночке или маленькими группами и придумывала с ребятами выступления. О чем они там договаривались, почти никто не знал. Ну и правильно! Надо, чтобы на карнавале все номера были неожиданными.
    Иринку и Журку она попросила прийти в субботу в шесть вечера. С ними напросился и Горька. Увидев его, Вероника Григорьевна крякнула и насупила брови.
    - А вам что надо, товарищ Гаврош Валохин? Стихи я тебе дала, о стрельбе договорились...
    - Да пусть, - быстро сказал Журка. - Мы вместе, у нас друг от друга секретов нет.
    Он заметил, как благодарно блеснули Горькины глаза.
    Иринка и Журка торопливо переоделись. Она - в уголке за отодвинутым от стены шкафом, он - за ширмочкой стульев и большого плаката с биографией Салтыкова-Щедрина. На узкой бархатной курточке сзади, под воротником, трудно было застегивать "молнию", и Журка окликнул Горьку, попросил помочь. Потом взял сумки сверкающий башмачок и, смущаясь, вышел -за плаката.
    В эту же минуту - тоже смущенная и тоже с туфелькой в руках вышла Иринка.
    Они взглянули друг на друга, застеснялись еще больше, опустили головы и встали рядышком - в трех шагах от Вероники Григорьевны. Было тихо, только еле слышно звенела в трубах отопления вода, а где-то в отдаленном коридоре перекликались уходившие с продленки малыши. Журка переступил полусапожками - осторожно дзенькнули шпоры. Журка посмотрел на Веронику Григорьевну.
    Она сидела, втиснувшись за ученический стол и подперев большими кулаками щеки. И как-то непонятно смотрела на Иринку и Журку. Журка вздохнул и опять дзенькнул шпорами. Не шевельнувшись, Вероника Григорьевна сказала:
    - Слу-ушайте. Это же... Даже не знаю, как сказать...
    - А что? - ревниво спросил глубины кабинета Горька. Он переживал за Журку.
    Вероника Григорьевна мигнула, качнула головой и крепко хлопнула себя по лбу. Коротко засмеялась:
    - Вот ведь литератор! Не могу слов подобрать... В общем, вы, по-моему, готовые Золушка и принц. Настоящие.
    - Только мы не знаем, что делать на карнавале, - жалобно прналась Иринка.
    - Вам не надо быть на карнавале. Вот в этих костюмах не надо.
    Журка оторопело уставился на Веронику Григорьевну. Иринка тоже. А Вероника Григорьевна пронесла таинственно и слегка торжественно:
    - Друзья мои, я предлагаю вам заговор. Совершенно серьезно...
    На темных стеклах искрились от ламп морозные узоры. Будто снаружи прижался к окнам засеребренный лес, в котором когда-то заблудилась Золушка. В словах Вероники Григорьевны была тайна. Горька настороженно шевельнулся в своем углу. Вероника Григорьевна бросила в его сторону быстрый взгляд. Негромко спросила:
    - При нем все можно говорить?
    - Можно, - разом сказали Журка с Иринкой.
    - Тогда так... Начну далека. Про себя. Я, дорогие мои, не всегда хотела быть учительницей. В молодости, страшно подумать, была у меня сумасшедшая мечта: сделаться писательницей. Да... Поэмы сочиняла, повести, даже роман один. Правда, ничего до конца не дописала, кроме нескольких стихов и одной сказки... Вот об этой сказке и речь. Она про Золушку. И про принца.
    Журка с Иринкой переглянулись. Вероника Григорьевна рассмеялась, как на уроке, когда рассказывала забавные истории.
    - Вы, наверно, подумали: мало нам Шарля Перро и братьев Гримм! Еще одна появилась... сестрица Гримм! Да?
    - Нет, что вы... - пробормотал Журка.
    - Вы не думайте, что я просто переписала старую сказку. У меня там все по-другому. И, честно говоря, эту свою "золушку" я до сих пор люблю. И вот сейчас я на вас посмотрела, и появилась у меня нахальная идея: а что, если написать по этой сказке пьесу и поставить у нас в школе спектакль? А?
    Журка с Иринкой опять посмотрели друг на друга. Все было так неожиданно. А Вероника Григорьевна, разгораясь "нахальной идеей", продолжала:
    - Только к Новому году спектакль не подготовить. Самое блкое - это к весенним каникулам. И надо, чтобы всем был сюрпр. Вот поэтому и не следует принцу и Золушке появляться на карнавале... Ну как, молодые люди? Согласны?
    Журка не знал, согласен ли. Никогда он театром не увлекался. А Иринка? Она... она, кажется, была согласна о всех сил. Она порозовела, опустила глаза, кончиком языка обвела губы и неловко спросила:
    - А почему мы?.. Мы же не артисты... У вас же драматический кружок есть...
    - Да там же все такие оболтусы, ростом с меня. Восьмой класс и старше! А в сказке у меня Золушка и принц как раз такие, как вы, им по одиннадцать-двенадцать лет... Кстати, у них еще приятель есть такого же возраста - дворцовый шут. Странная личность, начисто лишенная чувства юмора.
    - Это намек, что ли? - подал голос Горька.
    - Да бог с тобой, Гаврошенька! Почему намек?
    - А вчера, когда я стихи рассказывал, вы сказали, что у меня чувства юмора нет.
    - Я уже забыла... А вообще-то у шута очень интересная роль... Ну что, добры молодцы, как моя идея?
    - А у нас получится? - тихо спросила Иринка.
    Вероника Григорьевна серьезно сказала:
    - Вы уж мне поверьте, я сразу чувствую. Я же вам сказала: вы настоящие...
    Иринка спросила у Журки одними губами:
    - Давай?
    Он улыбнулся ей:
    - Давай... А на карнавал в морских костюмах пойдем. Я тебя семафорить за один вечер научу.
     
    Цветной телевор
     
    Карнавал получился замечательный. Иринка и Журка пришли одетые юнгами и лихо сигналили флажками новогодние поздравления. Горька читал стихи про бой с королевскими гвардейцами и палил пистолета. Палил, пожалуй, лучше, чем читал, но ему хлопали и за то, и за другое. Сашка и Вовка Лавенковы ображали Карлсона и Малыша. Сашка для этого затолкал под широкий клетчатый пиджак две подушки и приладил к спине вентилятор с батарейкой, а Вовке ничего особенного и не понадобилось: джинсы, пестрая рубашка - вот он и Малыш. Были еще космонавты, Буратино, Чиполлино, страшный гоголевский Вий, одноногий Сильвер "Острова сокровищ". Митька Бурин явился в богатырских доспехах, заявил, что он Илья Муромец, и устроил бой с шестиклассником Вовкой Графовым - тот махал крыльями лохмотьев, пускал о рта дым и свистел, как настоящий Соловей-разбойник. Битва получилась нешуточная, даже запахло скандалом: -за дыма, которого набралось больше, чем хотелось бы...
    А потом были каникулы - такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль "Синяя птица" в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке... А если нагулялся и устал, можно включить телевор - и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.
    Правда, цветного телевора все еще не было. Отец бодро говорил, что "дело движется" и скоро "все будет о'кей". При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: "Ну сколько же можно быть чужими?" И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое:
    - А чего спешить... И этот неплохо работает...
    Цветной телевор появился после каникул, в середине января. Однажды под вечер Журка явился от Иринки и услышал в комнате шум, веселые голоса и песню.
    На месте старого телевора стоял новый - большущий, на тонких растопыренных ногах. Мама стояла над ним, согнувшись, как над стиральной машиной. Отец, сидя на корточках, двигал рычажки и крутил регуляторы. На выпуклом экране, дергаясь то ли от помех, то ли от вдохновения, рвали струны электрогитар волосатые парни в алых рубашках. Рубашки были нестерпимо огненные. Гитары - разноцветные.
    - Вот это палитра. Как у Иринкиного папы, - сказал Журка.
    Мама и отец повернули к нему веселые лица. Отец спросил:
    - Ничего машина, а?
    Журка видел, как в маминых глазах метнулось беспокойство. Сказал куда-то между мамой и отцом:
    - Ничего. А какая марка?
    - "Радуга-семь," - сообщил отец гордо, будто сам разработал эту систему.
    Мама облегченно сказала:
    - Саша, переключи на вторую программу. Мне показалось, там краски бледнее. Отчего это?
    - Потому что местная студия. Халтурщики, - отозвался отец и защелкал переключателем.
    Заметались полосы и зигзаги, потом на экране возникла солидная розоволицая дама и сказала круглым, авторитетным голосом:
    - ...а вопрос это совсем не простой. Одни говорят - школа, другие семья, третьи - они сами. Едва ли можно ответить на это однозначно. Целый комплекс причин заставляет нас думать, что...
    Дама была похожа на директоршу Журкиной школы - спокойную и несердитую Нину Семеновну. И говорила она, кажется, тоже что-то педагогическое...
    - Давай переключим, - сказал отец. - Сейчас хоккей...
    - Подожди, подожди, тут что-то интересное... - Мама взяла с телевора газету с программой. - Что это за передача?.. Ага, "Подросток - проблемы и тревоги". Журка, это про тебя...
    - Разве я подросток? - сказал Журка.
    - А кто же ты? - удивился отец.
    Журка не ответил бы, но мама тоже смотрела вопросительно, и он сказал ей полушутя:
    - Подросток - это во! Ростом с тебя. А я еще малое, недоразвитое дитя.
    - Недоразвитое - это верно, - засмеялась мама и хотела взъерошить Журке волосы, но он увернулся. Опять взглянул на экран. Розовощекая тетя продолжала беседу:
    - ...однако при всех спорах нельзя забывать, что без благотворного, здорового влияния семьи полноценное воспитание становится крайне затруднительным. А чему могут научить детей люди, которые не только забывают о своем отцовском и материнском долге, но зачастую вообще теряют человеческий облик?.. У нас есть кинопленка, отснятая недавно в городском медвытрезвителе. Чувство тревоги и возмущения вызывают эти кадры...
    Журка увидел длинное помещение с барьером, скамейки вдоль стен, поникших людей на этих скамейках. Два милиционера с очень красными петлицами на шинелях вежливо вели какого-то дядьку - он заплетал ногами. Потом на экране возникло женское лицо - мятое морщинами, с маленьким беспомощным подбородком. В морщины скатывались и терялись в них мелкие слезинки. К мокрым от слез щекам прилипали кончики растрепанных волос. Слегка мененный, но знакомый голос розоволицей дамы пронес:
    - Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось... Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?
    Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.
    - Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел... - хрипловато и бормочуще заговорила она - Он вот придет, а я...
    - А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам все равно, что с вашим сыном?
    Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.
    - Как же все равно-то! - воскликнула она неожиданно тонким голосом. Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то...
    Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах - очень больших и слишком блестящих - встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:
    - Ну что же это... Разве можно показывать такое? Ведь она же мать... А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?
    Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился - от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевору, как кино.
    "Переключите!" - хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил пальцев дружинника локоть и зло сказал:
    - Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите...
    Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.
    - Господи... - шепотом сказала мама. Журка понял, что она смотрит на него отчаянными глазами. Она тоже узнала.
    Человек без шапки был Иринкин отец.
     
    Они с мамой досмотрели передачу до конца. Молча. Отец поворчал, что не дают смотреть хоккей, и ушел на кухню. Показывали каких-то стриженых парней, милиционеров, занесенную снегом спортивную площадку, потом снова розовощекую даму, которая что-то объясняла. Журка не слушал. Он отчаянно боялся одного: вдруг еще раз покажут Игоря Дмитриевича!
    Нет, не показали. Экран вдруг стал ярко-синим, по нему побежали зеленоватые волны, а потом вспыхнула желтая надпись: "Режиссер передачи Э.Кергелен".
    Буквы сияли так ярко, что по синему полю экрана от них разлетались золотистые лучи.
    "Кергелен, - машинально подумал Журка. - Это что-то южное. Кажется, в Индийском океане есть такой остров..."
    В праздничном разноцветье экрана и букв было девательство. Насмешка над Иринкиной бедой. Журка оттолкнул стул и вышел в прихожую. Мама поспешила за ним. Журка стал торопливо натягивать пальто.
    - Может быть, не надо?.. Сейчас не надо... - неуверенно сказала мама.
    Журка досадливо мотнул головой. Надо! Черная молния беды ударила в Иринкиного отца. Значит, и в Иринку. А он будет сидеть дома? Кто тогда ее защитит?
    От кого защищать, Журка не знал, но то, что должен бежать к Иринке, знал точно.
     
    Он встретил Иринку в квартале от ее дома. И понял, что она вышла навстречу. Значит, догадалась, что Журка придет.
    Они остановились под желтым неярким фонарем посреди заснеженного тротуара.
    - Видел? - тихо спросила Иринка и опустила голову.
    - Видел, - виновато сказал Журка.
    Они помолчали. Фонарь светил сквозь ветки большого клена. Клен был увешан гроздьями необлетающих крыльчатых семян. Ветки качались от снежного колючего ветерка. Их тени на тротуаре ходили туда-сюда, и казалось, что плавно ходит под ногами сам тротуар. От этого начинала кружиться голова.
    - Ну зачем только люди эту водку выдумали! - беспомощно и отчаянно сказала Иринка. От ее губ отлетели клубки пара.
    Журка переступил на утоптанном скрипучем снегу. Сердито спросил:
    - Но за что его? Он же совсем не пьяный был! Просто шел...
    - В том-то и дело, что не просто... - Иринка медленно шагнула, и Журка пошел рядом с ней. - Он все-таки выпил тогда. Это знаешь в какой день было? Перед каникулами, когда мы Веронике Григорьевне свои костюмы показывали... А на другое утро, помнишь, я такая хмурая была, а ты решил, что я за что-то на тебя дуюсь...
    Журка не помнил, но кивнул. И спросил:
    - А что случилось-то?
    - Они тогда снежный городок на главной площади оформляли. Целая бригада художественных мастерских... Понимаешь, там у всех подсобные помещения были, теплые вагончики - у строителей, у электриков. А художникам ничего не приготовили, никакой даже будочки. Ну, они перемерзли все и говорят: "Давайте погреемся"... Знаешь ведь, как они греются. А потом в троллейбусе...
    - Что в троллейбусе?
    - Контролерша стала билеты проверять. А папа по ошибке пробил не троллейбусный, а автобусный билет. Ну, она и раскричалась: "Седой уже, а обманываешь! Плати штраф!" А почему "обманываешь"? Автобусный билет даже дороже... Папа говорит: "Мне штраф не жалко, только зачем вы мои седые волосы задеваете? Покажите ваше удостоверение". А она: "Ах, тебе удостоверение! Водки нахлестался, а теперь хулиганишь! Милиция!.." Ну, вот и все... Мы с мамой целую ночь не спали, все его ждали...
    - Это же несправедливо! Из-за какого-то билета! - возмущенно сказал Журка.
    - А кому докажешь? Эти горластые тетки всегда правы. Помнишь, тогда на Горьку заорали: "Безбилетник, шпана, в милицию!" А у него билет просто за подкладку завалился.
    Журка помнил. Он плюнул на снег.
    - Кто таких только в контролеры пускает...
    - И кто на студию пускает дураков, которые такие передачи делают...
    - Точно! А ты фамилию режиссера видела? Какой-то Кергелен.
    Иринка сердито мотнула вязаной шапкой с пушистым шариком.
    - Не видела... Мама заплакала, я сразу телевор выключила.
    Они подошли к Иринкиному подъезду.
    - К нам, пожалуй, не надо сейчас, - неуверенно сказала Иринка. Мама такая расстроенная...
    - Я понимаю.
    - Завтра в классе что будет... Папу ведь многие знают.
    - Да ничего не будет. Эту передачу, наверно, никто и не смотрел, по первой программе хоккей шел.
    - Кто-нибудь все равно смотрел.
    - Ничего не будет, - повторил Журка. - Ты не бойся. Если кто что-нибудь скажет... я тогда... Ришка, ты ничуть не бойся, ясно?
    Он впервые назвал ее Ришка. Про себя он так ее часто называл, а вслух стеснялся. А теперь сказал.
    И она серьезно кивнула.
     
    Шумный день
     
    Утром никто в классе не задел Иринку ни сочувствием, ни расспросами, ни насмешкой. Может быть, и в самом деле не видели передачу. А может быть, видели, но Иринкиного отца не узнали. А если кто-то узнал, то хватило ума промолчать.
    К тому же класс будоражило другое событие: накануне арестовали Капрала.
    Раньше Капрал учился в этой школе, и его многие знали. Да и не только по школе знали. Кое-кто жил с ним по соседству, а некоторые сталкивались на улице. Компания Капрала была широко вестна в окрестностях.
    Грабля, то есть Борька Сухоруков, который с Капралом был хорошо знаком, рассказывал про все, что случилось. Рассказывал охотно и даже с какой-то гордостью. В новогоднюю ночь подвыпивший Капрал гулял по улицам с приятелями и затеял драку. Он столкнулся с пареньком, курсантом летного училища, и сказал ему что-то обидное. Курсант оказался не робкого десятка и ответил. Тогда Капрал ударил его бутылкой по лицу. Потом компания убежала, а курсанта увезла "Скорая". Оказалось, что у него на нижней челюсти трещина. В компании Капрала в ту ночь вместе со взрослыми парнями шатался Череп. Курсант, когда вышел больницы, встретил Черепа на улице и узнал. Черепа задержали, а заодно Шкалика, который оказался рядом. Череп молчал, как бык, но Шкалик, хотя он попал в милицию случайно, разревелся и начал вжать: "Я ни причем, меня там не было, это все Капрал, а меня опять ни за что..." Тут все стало ясно. Взяли Капрала.
    Но, видать, кроме драки, за Капралом были и другие грехи, потому что на квартире у него сделали обыск.
    - Много чего нашли, - значительно сказал Грабля. - И между прочим, знаете что? Марки, которые кто-то свистнул со школьной выставки...
    Тут Журка вспомнил, что в каникулы в школе была выставка филателистов и с нее кто-то "увел" два планшета с парагвайскими и либерийскими марками, на которых красовались старинные парусные корабли. Марки были замечательные, Журка разглядывал их с завистью. Говорят, когда они исчезли, в кабинете директора был скандал: приходили родители семиклассника - владельца этих марок - и грозили судом и милицией.
    - Теперь ниточка потянется, - с многозначительным видом говорил Грабля. Поглядывал выше голов и постукивал по парте обкусанными ногтями. Судя по всему, Капрала он не очень жалел, а молчание внимательных слушателей было ему приятно. - Теперь кой-кого за жабры возьмут...
    - Кого? - спросил маленький Дима Телегин.
    - Кого надо. Следователь разберется...
    Скорее всего Грабля понятия не имел, кто стащил для Капрала марки. Но любопытному Димке Телегину казалось, что у Грабли можно что-то узнать. В классе он сидел позади Сухорукова и на уроке истории донимал его тихими, но упорными расспросами. Борька шепотом отругивался.
    - Сухоруков! Ты прекратишь деваться надо мной или нет? - громко пронесла Маргарита Васильевна.
    - А че я сделал?
    Маргарита Васильевна терпеть не могла Граблю. Он был прогульщик, двоечник и злостный нарушитель дисциплины. Он по всем показателям тянул пятый "А" в отстающие. Маргарита Васильевна не раз откровенно заявляла, что место Сухорукова не здесь, а в колонии. Она выражала надежду, что в конце концов он туда попадет. Кроме того, она терпеть не могла слов "че я сделал", если даже их проносили вполне
    благополучные ученики. А уж если этот Сухоруков...
    Маргарита Васильевна сразу налилась помидорным соком и закричала:
    - "Че" ты сделал? Срываешь урок, вот "че"! Марш класса!
    Грабле было не привыкать. Он стал медленно выбираться -за парты.
    - Шевелись, не тяни время! Нам заниматься надо!.. А ты куда, Телегин?
    - Мы же вместе разговаривали, - сказал Димка, - Значит, я тоже...
    Он был маленький, вертлявый и прилипчивый, но справедливый. И довольно храбрый.
    - Сядь немедленно!
    - Но раз мы вместе...
    - Сядь, говорю! Нашел себе приятеля! Его давно спецшкола для трудных ждет!
    - Уж как ждет. Прямо плачут там без меня, - сказал Грабля.
    - Ты смотри сам не заплачь! - вскипела Маргарита Васильевна. Герой! Вот разберут это дело с марками, посмотрим, кто заплачет, а кто засмеется!
    Все притихли.
    - А я-то... при чем? - сбивчиво сказал Сухоруков.
    - Там выяснят, "при чем", - слегка сбавляя тон, ответила Маргарита Васильевна.
    Непонятно было: или она правда подозревает Граблю, или со зла наговорила лишнего. Но Грабля испугался. Обычно он разговаривал с учителями сидя, а сейчас встал. Даже побледнел чуть-чуть.
    - Да я на каникулах и в школу не заходил!
    - Разберутся, разберутся...
    - А чего разбираться? - жалобно сказал Грабля.
    "Какой ощипанный сразу стал," - подумал Журка. Граблю он не любил. Правда, к Журке Грабля никогда не приставил да и вообще в своей школе не трогал ребят, даже младших, но все равно он был "тех". Из тех, которые дежурят в кино, чтобы вытряхнуть у малыша гривенник или дать подножку. Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью. Из тех, кто во время хорошего фильма вдруг начинает ржать, когда у тебя в горле щекочет от слез...
    Но сейчас Грабля сделался не такой. Обыкновенный мальчишка стал, растерянный, даже маленький какой-то, не больше Димки.

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии