Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Выстрел с монитора

Выстрел с монитора [6/6]

  Скачать полное произведение

    И далее. Полагая, что пора укреплять уважение к законодательству, соблюдение которого особенно необходимо при военном положении, королевская прокуратура сочла необходимым отнестись к неправомерным действиям магистрата и граждан Реттерхальма со всей суровостью - с применением статьи Одиннадцатой закона 1655 года о так называемом "праве на ответное действие". По этому закону человек, пострадавший несправедливо, может требовать, чтобы виновные были наказаны теми несчастьями, которые испытал он сам.
    - Я хочу знать ваше мнение по этому поводу, - сказал военный советник юстиции первого класса фан Риген.
    Галька смотрел на ровное полукруглое пламя керосиновой лампы. Опустишь веки - и в глазах от пламени зеленые язычки...
    - Вы меня поняли, господин Тукк? - спросил фан Риген.
    - Я вас понял. Я думаю, - тихо сказал Галька.
    - Думайте.
    Галька молчал минут десять. Фан Риген больше не торопил его. Сидел прямой, бесстрастный. Исполнитель закона.
    - Хорошо... - прошептал Галька. - Пусть они уходят...
    - Что?
    - Я сказал, - громче повторил Галька и сощурился на пламя. - Пусть они уходят города.
    - Кто?
    - Все, кто подписал приговор.
    - Но... - Впервые в лице фан Ригена мелькнуло что-то живое. - Это почти все жители.
    - Пусть! - сказал Галька.
    Советник юстиции встал.
    - Хорошо, это ваше право. Мне нужно подготовить бумаги. Я приеду завтра после полудня, и мы утвердим решение.
     
    Галька спал в одной камере с капитан-командором Крассом. В каменной сводчатой комнате с зарешеченным окном, но на роскошной кровати, которую поставили по приказу форт-майора.
    Красс не стал возражать против соседства. Серьезно кивнул и не удивился.
    Говорили они с Галькой о чем-то перед сном или нет - невестно.
    Невестно также, снилось ли что-нибудь Гальке. Можно лишь предположить, что ему приснился город, покинутый жителями. Хорошо бродить по знакомым улицам, не встречая никого. Обидчики ушли, город остался. Поскрипывают на узорчатых кронштейнах вывески, падают первые желтые листья. Подбежала чья-то собачонка, ластится. Галька идет по заросшему трамвайному пути и держит за руку Вьюшку. Спрашивает:
    - Ну что, разве нам плохо?
    Вьюшка молчит.
    Утром опять пришли Лотик и Вьюшка. Галька сидел между каменными зубцами на верхнем ограждении бастиона. Отсюда видна была река. Китовый остров, а за ним - труба и мачты севшего на сваи монитора. К мачтам все еще были привязаны березки.
    Вьюшка была молчаливая и какая-то испуганная. Галька притянул ее к себе. Лотик тихо сказал:
    - Галик... а можно мои тетки останутся в городе? - Он смотрел под ноги, вертел босой пяткой на каменной плите. Словно хотел высверлить лунку.
    - А зачем тебе тетки? Ты же ушел от них.
    - Ну, все равно... Они старые, куда они денутся? А ту бумагу... они ведь ее просто по глупости подписали... - Головастик нерешительно поднял глаза.
    - Пусть остаются, - глядя на заречные луга, сказал Галька.
    - Ладно... А школы не будет?
    - Ребята не подписывали приговор, - сумрачно отозвался Галька. - Пусть остаются... и ходят в школу, если охота.
    - А учить кто будет? - вздохнула Вьюшка.
    Галька хмыкнул:
    - Можно подумать, главная радость в школе - учителя...
    Лотик сказал:
    - А учитель Ламм не подписывал ту бумагу. Отказался.
    - Ну?! - умился Галька.
    - Ага... Говорят, он ответил: город, который выгоняет своих детей, достоин всякого наказания. Это он по-латинскому сказал, я не помню точно...
    - Правильно сказал, - буркнул Галька. - Видишь, значит, он тоже останется.
    Лотик медленно покачал кудлатой большой головой.
    - Нет. Ему некого будет учить. Ребята не захотят жить без родителей. Без них плохо, это я уж по себе знаю.
    Они помолчали. Припекало солнце, и по зубцам прыгали воробьи. Заиграл горнист, у солдат начинались занятия.
    - Им теперь и защищать-то некого будет, - как-то не по-настоящему хихикнул Лотик.
    Галька неуверенно проговорил:
    - Я думаю, ребята нашего класса и твоего, Лотик, пусть остаются с родителями.
    Вьюшка подпрыгнула:
    - И еще пекарь Клаус, ладно? А то как мы без хлеба!
    Пекарь Клаус был большой, толстый, добродушный. Зачем он подписал Галькино гнание? Тоже не подумал? Без хлеба человеку нельзя. А без своего города, без родного дома можно?
    Лотик осторожно проговорил:
    - К тебе пастор Брюкк хотел прийти. Он тоже не подписывал.
    - Ну и пусть остается в городе. Зачем приходить-то?
    - Он не останется, он вчера ночью в церкви говорил, что всегда будет вместе со своими прихожанами.
    "Ночью..." - подумал Галька. И представил, что вчера вечером творилось в городе, когда фан Риген сообщил о решении Галиена Тукка!
    Но лицо у Гальки не менилось.
    Вьюшка крутанулась:
    - Ой, вон они идут! Пастор Брюкк и еще...
    По дороге, что соединяла город с "Забралом", шла толпа мужчин и женщин. Человек двадцать. И ребятишки. Седой пастор в своем черном одеянии медленно шагал впереди.
    Галька вскочил.
    - Вьюшка, Лотик! Идите навстречу! Скажите... что я не могу, я болею, пусть потом... Ну, идите же!
    Сам он бросился в свою камеру, упал на кровать, лицом зарылся в подушку. Капитан-командор Красс поднялся кресла и долго смотрел на Галькину вздрагивающую спину.
    - Вот теперь я спрошу о главном, - наконец сказал он. - Стоило ли спасать город, чтобы потом он обезлюдел?
    - А вам-то что? - глухо сказал Галька.
    - Мне-то? Да ясности хочется, - как-то по-стариковски вздохнул Красс. - Или ты спасал не город, а лишь свою честь?
    - А что? Этого мало?
    - Отнюдь... Я ведь только спросил.
    Днем Галька встретил советника юстиции фан Ригена во дворе форта. И еще далека громко сказал:
    - Пусть все остаются! Все! - Он стиснул кулаки, и в правом была монетка. - Кроме Биркенштакка.
     
    На закате, когда горнист сыграл вечернюю зорю и был спущен крепостной флаг, пришел Биркенштакк. Послали за Галькой. Он встретился с главным советником магистрата у левой башни, под зажженным фонарем командирского поста.
    Биркенштакк был в дорожном сюртуке и плаще, мягкой и мятой шляпе (тоже цвета дорожной пыли). Он показался Гальке совсем усохшим. Только покрытый жилками клюв был прежним.
    Биркенштакк сказал:
    - Господин Тукк. У меня есть полтора часа до окончания срока, в который я должен покинуть город. И мне хотелось бы...
    - Меня зовут Галиен. Галь... Галька, если нравится. Что вам хотелось бы, господин Биркенштакк?
    - Поговорить. Пять минут...
    - Пойдемте.
    Красса в камере не было. Солдат внес горящую лампу. Дверь осталась открытой. Было тихо, с реки сладко пахло осокой. Где-то кричали лягушки.
    - Садитесь, господин главный советник, - не то сказал, не то вздохнул Галька. И сел на край кровати. А Биркенштакк опустился в кресло. Шляпу положил на колени, как в церкви.
    - Я недолго задержу вас, гос... Галиен. - Жилки на носу Биркенштакка вспухли. - Ваше решение справедливо. И хотя я родился и вырос в Реттерхальме и немало сделал для города, я не прошу о снисхождении. Сейчас я уеду в деревню и...
    - Может, хоть перед отъездом вы скажете мне правду? - перебил Галька.
    - Я за этим и пришел.
    Галька перебил опять:
    - Я думал все эти дни. Трамвай стал тормозить раньше, чем я бросился к рельсам, Брукман сам прнался, и вы всё знали. Зачем вы меня выгнали, если я не виноват?! - Галька закашлялся, в горле заскребло.
    - Я скажу... Вы виноваты, хотя и невольно. В том-то и дело. Вы не хотели, чтобы трамвай ехал дальше, и он встал.
    Галька непонимающе моргал.
    - Да, гос... Галь. Это так. Мало того. Несколько человек видели, как один вагонов завис над обрывом, но вдруг опрокинулся назад, хотя по всем законам тяготения должен был покатиться вн. Его тоже задержали вы, Галь.
    - Как?!
    - Видимо, силой взгляда и воли... Или еще как-то. Откуда мне знать природу этих явлений? Я не мадам Валентина. Но я знаю другое: жнь в городе сбалансирована, отношения в нем ясны и просты, люди счастливы, насколько это можно в наше время. Такое благополучие достигнуто немалыми трудами. Легко ли было добиться, чтобы все притерлись друг к другу, чтобы всё было налажено, чтобы даже мадам Валентина вписалась в этот уравновешенный быт. И вдруг появляется еще один койво!
    - Кто?
    - Койво. Вы не знаете? Так называли в старину людей, обладающих необъяснимыми свойствами.
    - Какими?
    - Разными. Одни умеют читать чужие мысли, другие видят, что напечатано в закрытой книге, третьи могут взглянуть на человека и сказать ему, чем он болен. При некоторых светятся или загораются предметы. А бывают такие, как вы. Койво не всегда знают о своих свойствах и не всегда умеют ими распоряжаться. Не все мудры, как мадам Валентина. Но все - опасны. Случается, что -за них на город сыплются молнии, а над реками рушатся мосты.
    - И вы решили от меня бавиться! Таким образом!
    - Я отвечал за город, Галь. А сказать правду я не мог ни вам, ни другим. Кто знает, к чему бы это привело?
    - А по-моему, вы просто трус!
    - Возможно... - вздохнул Биркенштакк. - Но трусость тоже бывает доблестью. Особенно когда один отвечаешь за многих. Когда вы станете старше, Галиен... вы поймете, что быть трусом порой гораздо труднее, чем смелым.
    - Да ну? - насмешливо сказал Галька.
    - Да, мой друг. Впрочем, сейчас я понимаю, что в случае с вами моя трусость была неоправданна. Думал, что имею дело с обычным мальчишкой, а вы проявили взрослую смелость, находчивость и гражданское мужество. Вы настоящий мужчина.
    Галька медленно покачал головой.
    - Я мальчик, господин Биркенштакк... На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к черту. Они и предать могут, и убить беззащитного. Слава Хранителям, я еще ни в чем таком не замешан. И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала...
    - Возможно, вы и правы... Но вот что хочу сказать перед уходом. Может быть, на решение о вашем гнании меня толкнула сама судьба. Не будь этого, вы не спасли бы город.
    - Так можно что угодно свалить на судьбяу.
    - Я не оправдываю себя. Я благодарю судьбу и Хранителей... Галь, я вчера в городе говорил с форт-лейтенантом Зубом. Он передал мне, что рассказывали пленные моряки. Подмоченный порох они заменили, а бомба все-таки не долетела... Галь, вы смотрели на летящий снаряд?
    "Да! - эхом отдалась в нем разгадка. - Да! Я смотрел! Я старался удержать снаряд! Неужели такое возможно?!" Галька взглядом уперся в лампу. Есть у него такая сила? Что же лампа не шевельнется?
    Биркенштакк проследил за его взглядом. Осторожно сказал:
    - Видимо, это случается лишь в отчаянные минуты, при большом напряжении души.
    Галька прикрыл глаза. В них мелькали темные бабочки. Он услышал:
    - Я сказал вам все. Прощайте, господин Галиен Тукк.
    - Стойте! - Галька вскинул веки.
    Биркенштакк был уже на ногах. Его тень на стене напоминала громадную птицу тукана учебника зоологии. Тень замерла.
    Галька, давя в себе неловкость, сказал:
    - Не все ли мне равно теперь! Оставайтесь в городе, если хотите.
    Биркенштакк не скрыл радости. Стрельнул птичьими глазами:
    - В самом деле? Вы благородный человек!.. Но ведь фан Ригену нужен документ.
    - У вас есть бумага?
    Биркенштакк суетливо достал кармана сюртука блокнот и вечную ручку с золотым пером - толстую, как палец пекаря Клауса. Вырвал листок.
    Галька написал:
    "Пусть советник Биркенштакк остается.
    Галиен Тукк".
    - Вы благородный человек, - опять сказал Биркенштакк. Он протянул руку за документом. Галька придержал бумагу.
    - Одна только просьба, - хмуро проговорил он. - Никогда больше не выгоняйте ребят дома. Пусть они хоть какие будут - не выгоняйте...
    Тень закивала клювом. Потом Биркенштакк виновато сообщил:
    - Но от меня уже ничего не будет зависеть. На днях меня переберут.
    Галька отдал бумагу и встал:
    - Прощайте.
    - До свидания... Галь.
    - Прощайте.
    В город Галька так и не вернулся. Еще три дня прожил в форте. Прибегали Вьюшка и Лотик, приносили от мадам Валентины разноцветные леденцы. Галька спросил у Лотика:
    - Так и живешь у мадам Валентины?
    - Ага... Тетки зовут назад, но я пока не иду, хотя она меня вчера нашлепала. - Он забавно сморщил нос.
    - За что? - засмеялся Галька.
    - А я желтой бумаги окошко сделал, нарисованное. И на кристалл налепил. Ну, помнишь, тот, что в горшке растет. Она же сама говорила: это Вселенная, дом всего человечества. А если дом, почему без окошка?.. Она потом сама засмеялась и говорит: "Ладно, пусть так и будет..." Галька, а ты скоро домой вернешься?
    Вьюшка тоже спрашивала: "Ты скоро домой?"
    Галька рассеянно улыбался и лохматил Вьюшке и Лотику волосы.
    Форт-майор Дрейк предлагал Гальке стать барабанщиком. Обещал ему через полгода чин капрала, а к пятнадцати годам офицерское звание форт-прапорщика.
    - Я подумаю, - кивнул Галька.
    Вечером на верхней площадке бастиона к нему подошел барабанщик Ведди.
    - Галь... я спросить хочу... Если не так, ты не сердись.
    Галька улыбнулся: чего, мол, сердиться-то?
    - Там, на мониторе... - неловко сказал Ведди. - Когда расстрелять хотели, очень страшно было?
    Галька подумал. Даже зажмурился, чтобы лучше вспомнить.
    - Тогда? Нет, казалось, что не страшно. А сейчас, когда вспоминаю, кажется, что было страшно. Понимаешь, я будто в двух человек превратился. Будто один стоит у мачты и ему наплевать, гордый такой... - Галька усмехнулся. - А другой в сторонке и боится. Страх - он как бы отодвинулся. Ну, как в школе, на математике, множитель за скобки выносят...
    Ведди серьезно вздохнул:
    - Кажется, я понимаю. Видишь ли, для меня это очень важно. Ты уже испытал такое, а я еще нет. А ведь придется, наверно. Мы люди военные.
    Галька опять улыбнулся:
    - Это ты военный, а я пока не решил.
    ...Наутро Галька ушел форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
    Никто не знает куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие - что просто пошел бродить по дорогам, искать..."
    - Что искать? - слегка недовольно спросил мальчик.
    - Кто его знает. Может, приюта... желтого окошка, вроде того, которое наклеил на кристалл мадам Валентины Лотик. А то ведь как получается: Вселенная - она, конечно, общий дом, но у каждого ли есть в этом доме свой угол и окошко с огоньком?.. Впрочем, слышал я еще одну версию. Будто Галька ушел форта с капитан-командором Крассом.
    - Значит, Красс бежал?
    - Нет, здесь проще. Он и Бенецкий дали подписку не участвовать больше в этой войне, и фан Риген их освободил. Бенецкий отправился к семье, а Красс... кто его знает.
    - Может, он стал опять командовать клипером? А Галька сделался юнгой?
    - Ты знаешь, это тоже вариант. Хотя, пожалуй, лишне романтический... А точно ничего не вестно. Жители Реттерхальма, благодарные Гальке за спасение города, воздвигли ему памятник.
    "Местный скульптор вылепил Гальку глины в натуральный рост. Потом отлил бронзы. И поставили его на нком, почти незаметном постаменте, на краю обрыва. Впереди бастиона. Хорошо получилось. Галька стоял в своей старой голландке с закинутым на плечо галстуком, в мятых штанах с пуговицами у колен, босой, с неровно подстриженными, упавшими на уши волосами. Чуть исподлобья смотрел на реку, где за островом ржавел на сваях монитор со своей чудовищной мортирой.
    Всем памятник нравился. Только Вьюшка говорила, что осенью и зимой Гальке холодно. Когда она приходила в форт, обязательно набрасывала бронзовому Гальке на плечи белую куртку. Вернее, китель. Его забыл в камере капитан-командор Красс.
    У кителя были тяжелые медные пуговицы, их любил разглядывать Лотик. А потом одну даже оторвал украдкой. Лотику нравилась эмблема на пуговице: якорь, за ним скрещенные шпаги, а сверху - не то корона с острыми зубцами, не то встающее -за горонта солнце.
    Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Майор Дрейк уговаривал его записаться в барабанщики, когда подрастет, и Лотик обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнон перевели в крепость Ной-Турм: город стало не от кого охранять.
    Да и незачем.
    Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе..."
    - Почему? - спросил мальчик.
    - Много причин. После проливных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться... Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились. А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
    - Даже если одного?
    - Даже если одного, - тихо, но твердо сказал Пассажир.
    - А Углич? - будто самому себе прошептал мальчик.
    Пассажир не удивился.
    - Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучка негодяев. Город здесь ни при чем.
    - А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
    - Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
    - Но вот вы говорите: город предал Гальку. А они ведь потом... ну, исправились. Даже памятник поставили.
    - Памятником разве откупишься? Впрочем, он-то как раз сохранился.
    - Печальный какой-то конец, - вздохнул мальчик.
    Пассажир развел руками - в одной тетрадка, в другой очки.
    - И это, значит, вся история? - с какой-то еще надеждой спросил мальчик.
    - Вся. По крайней мере, на сегодня. Давай-ка, голубчик, спать. Середина ночи.
    Пока Пассажир читал рукопись, пароход один раз отходил от пристани. Но сейчас опять стоял с заглохшей машиной.
    - Когда же я попаду домой... - шепотом сказал мальчик.
     
    Пассажир выключил свет. Мальчик повозился, устраиваясь под одеялом. Он повернулся к стенке и стал уходить в зыбкий мир полусна: когда знаешь, что не спишь, но видения уже ярки и осязаемы.
    Мальчик умел быть хозяином в этом мире. Он перенес себя на солнечный пустырь, где росли подорожники, дикая ромашка и одуванчики. В траве валялись разбитые фанерные ящики. Прыгали воробьи, неподалеку резвились малыши. Мальчик сел на ящик, подозвал к себе Майку.
    Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетняя. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступавшие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?
    Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась - теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:
    - Ты почему уехал?
    - Куда?
    - В Лисьи Норы! "Куда"... Не притворяйся.
    "Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке", - хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.
    Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:
    - Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!
    Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к месту: "Сию же минуту!"
    Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.
    - Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?
    Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:
    - А ты... только все время о ней. Все "мама" да "мама"... Конечно, ты нашу маму не помнишь.
    Она смотрела внимательно и по-взрослому. И так же по-взрослому сказала:
    - Глупенький. А что же мне делать?
    Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:
    - А мне?
    А глаза у Майки были - ну в точности мамины.
    Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила:
    - Сперва отсюда сбежал, потом Лисьих Нор. Знаю почему.
    Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:
    - Почему?
    - Сам знаешь. Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна. Наоборот. Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма... к тете Зое... Ну ты что? Ну перестань! Сию же минуту!
    - Дура... - всхлипнул мальчик. Но не прогнал Майку, а прижал покрепче. И стал ее косой вытирать себе щеки. Здесь, сейчас это было можно.
    Потом сделалось холодно, потому что вместо солнца оказалась луна и ее часто закрывали бегущие облака. Пахло речной водой, сырым песком, камышами. Мальчик передернул плечами. Майка соскочила у него с коленей и накрыла его большой парусиновой курткой.
    "А Галька не продрогнет?" - хотел спросить мальчик, но сон уже уносил его в темную глубину. Там, как сорванные листья, летели другие мысли, тревоги, лица...
     
    БИЛЕТ НА СРЕДУ
     
    Пассажир проснулся поздно. Пароход бодро шлепал колесами. Было солнечно, змеились на белом потолке блики. Мальчик сидел на стуле в привычной позе - задом наперед. Кулаками упирался в коленки, подбородком - в спинку стула. Неотрывно и слегка насупленно смотрел на Пассажира.
    Пассажир улыбнулся, не шевелясь:
    - Доброе утро... Или уже день?
    - Ни то ни се. Одиннадцать часов.
    - Ого! Вот это я поспал! А ты давно поднялся?
    - Не... Но уже позавтракал. И по берегу погулял.
    - По берегу? Мы вроде бы плывем.
    - Недавно поплыли. А то стояли, стояли... В буфете схема речного пути висит, я посмотрел, мы от мыса Город всего километров на двадцать отошли. - Мальчик не отводил глаз. Он будто говорил про одно, а в уме держал что-то более важное. И беспокойное.
    - Ну... а что хорошего в буфете? - спросил Пассажир. - Кроме схемы.
    - Я чай да вафли взял. Остальное все какое-то... - Мальчик поморщился. И вдруг раскачал стул с боку на бок и "подъехал" к постели. Как на лошадке. Разжал кулак.
    - Вот... Мне буфетчица это на сдачу дала.
    На ладони лежала белая монетка, размером с пятнадцатикопеечную. Виден был маленький мальчишечий профиль, а вокруг головы - крошечные буквы.
    - Так и написано: "Фрее стаат Лехтенстаарн", - неловко сказал мальчик. - И вот... - Он перевернул монетку. На другой стороне было число десять, а под ним колосок.
    Пассажир смотрел, приподняв голову от подушки.
    - По-нятно. Говоришь, на сдачу?
    - Я ей положил несколько пятнадчиков, а она потом два обратно отдала. Говорит: "Мне лишнего не надо"... Я сперва и не посмотрел. А потом гляжу: один - простой пятнадчик, а второй - вот...
    - По-нятно...
    Мальчик сдвинул брови.
    - Я так и думал, что вы не удивитесь.
    - Почему?
    - Догадался. Это ваша, да? Возьмите. - Он положил монетку на одеяло. - Вы вчера уронили, а буфетчица подхватила. Нахальная такая. А сегодня отдала, не разглядела, что не простая пятнашка.
    Пассажир приподнялся, оперся локтями. На небритом подбородке блестели седые волоски.
    - Господи, с чего ты взял, что это моя? Ничего я не ронял! Честное слово! - Он будто даже испугался. Потом сказал медленнее: - Не ронял и не бросал...
    - Значит, буфетчица? Пойти отдать ей?
    - Не вздумай! Это... твоя. Бери и храни. Все получилось как надо.
    - Ничего я не понимаю.
    - Потом поймешь, - буркнул Пассажир и сел. И вдруг, несмотря на морщины и седину, лицо его обрело мальчишечье выражение. Заискрились глаза. Он очень похоже на мальчика оттянул нижнюю губу и щелкнул ею. И коротко засмеялся.
    Тогда засмеялся и мальчик:
    - Вы все придумываете. Это ваша монетка. Вы поэтому и написали про нее в повести.
    - Да клянусь тебе...
    - Но не бывает же таких совпадений!
    - Бывают, - важно сказал Пассажир. - На совпадениях, друг мой, много чего держится в этом мире. Совпадения, падения, попадания, иногда в десятку. А такие монеты в этом краю встречаются не столь уж редко. Начеканено их было немало.
    Мальчик нерешительно взял монетку с одеяла. Подышал на нее, вытер о рубашку, рассеянно поцарапал ребром тыльную сторону ладони. Тонкая металлическая заусеница оставила на смуглой коже волосяной белый след. Мальчик подумал, нарисовал таким же способом якорь и скрещенные шпаги: словно татуировку наметил. Потом стер рисунок помусоленным минцем. Потянулся к губе, взглянул на Пассажира, быстро опустил руку...
     
    "Кобург" опять причалил и затих.
    Пассажир сказал:
    - Давай-ка я поднимусь. А потом, если хочешь, поговорим еще на эти наши темы.
    На пароходе вдруг проснулось радио. Динамик на верхней палубе поскрипел и объявил, что "в силу технических причин пароход задержится у пристани Веха до четырнадцати ноль-ноль. Экипаж приносит пассажирам свои винения". Потом динамик покашлял и добавил неофициально:
    "Машина-то, сами понимаете, товарищи, времен Фультона..."
    Пассажир глянул в окно и предложил:
    - А пойдем-ка, друг мой, прогуляемся. А?.. Что за Веха, на каком пути веха?
    Мальчик взял с крючка свою синюю кепчонку с надписью "Речфлот". Сердито усмехнулся:
    - Не "Речфлот", а "Речстой". Когда я домой попаду? Там уже, наверно, всесоюзный розыск объявлен.
    Они сошли на пологий берег. Дорога с песчаной колеей между редких сосен вывела их на сельскую улицу с бревенчатыми домами и палисадниками. Было безлюдно. В конце улицы белела обшарпанная церковь с голым каркасом на месте купола. Там суетились вороны.
     
    Среди этой деревенской старины нелепо и вызывающе торчала квадратная постройка с витринами до самой земли. С трубчатыми стеклянными буквами: "Парикмахерская". На прозрачной двери висел допотопный амбарный замок.
    Пассажир и мальчик остановились перед стеклом, как перед зеркалом. Мальчик встретился глазами с отражением Пассажира. Тот улыбнулся:
    - Ну и как? Нравимся мы себе?
    Мальчик повел плечами: чему тут нравиться или не нравиться? Обыкновенный пацан, обыкновенный старый дядька... Впрочем, Пассажир сейчас не казался очень старым. Он побрился, расчесал свой старомодный пробор, держался подчеркнуто прямо. И морщин будто стало меньше, и глаза сделались как-то острее, прицельнее. Несовременная парусиновая куртка - длинная, с обтянутыми той же материей пуговицами - сидела на Пассажире ладно, словно китель отставного флотского офицера...
    - Ты все о чем-то о своем думаешь, - заметил Пассажир. - Тревожишься, что домой опаздываешь? Да?
    - Ага. Это само собой. А еще я о другом.
    - О чем же?
    - О вчерашнем. О Гальке.
    - Ну... и что же тебя беспокоит? - тихо спросил Пассажир.
    - А он, может, правда ушел с капитан-командором?
    - Возможно, - охотно сказал Пассажир.
    - Но они же были враги. Ну, старинная была война, враги могли уважать друг друга, только все-таки...
    - Они были не враги, а лишь противники. Волею обстоятельств. Потом обстоятельства менились...
    - Ладно. А что этот командор в нем такого нашел? В Гальке-то... - неловко сказал мальчик. И стал чесать левым кедом правую ногу. - Чего такого, чтобы вместе идти?
    - Видишь ли... - Пассажир взял мальчика за плечо, и они медленно пошли вдоль улицы. - Если принять ту версию, что Галька ушел форта с командиром монитора... А тебе ведь этого хочется, верно?
    Мальчик кивнул. Точнее, опустил голову и не поднял.
    - Тогда логично предположить и другое: Красс не был тем, за кого себя выдавал.
    Мальчик по-птичьи, сбоку, быстро глянул на Пассажира. Тот сказал:
    - Тогда вся история повернется по-иному... если он был Командором.
    - Как это?.. Ну да, был. Ну и...
    - Подожди. Я не о его офицерском звании. Бытовала легенда о Командоре. О человеке, который ходит по свету и собирает неприкаянных детей. И не просто детей, а таких, как Галька, со странностями.
    - Койво?
    - Да... Именно им чаще других неуютно и одиноко в нашей жни. Потому что они опередили время... Так говорил Командор. Говорил, что они - дети другой эпохи, когда все станет по-иному. Тогда, в будущем, каждый сможет летать, причем стремительно - на миллионы километров за миг. Люди смогут разговаривать друг с другом на любом расстоянии и, значит, всегда быть вместе. Не будет одиноких. Никто не сможет лишить другого свободы, потому что человек станет легко разрывать все оковы - и природные, и сделанные руками... И у каждого будет добрый дом во Вселенной, куда можно возвратиться с дороги... Это не мечта, а просто будущее. Ведь все на свете меняется, развивается, появляются и у людей новые способности... Только способность к одиночеству не появится никогда, потому что одиночество и вражда противны человеческой сути... Но до тех времен еще далеко, а мальчики и девочки со странными свойствами своей природы и души нет-нет да и появляются среди людей. Как первые ростки. Их надо сохранить... Это длинная легенда, не меньше, чем о Реттерхальме. А я рассказываю очень коротко... Мальчик серьезно сказал: - Если все было так, то это хороший конец. Для Гальки. Но ведь это уже совсем сказка. - Как знать! Может быть, такие ребята - ничуть не странные, а самые нормальные. Может быть, наоборот, мир нынешних людей - странный, уродливый и не дает каждому открыть свойства своей души. Это не я говорю, это опять же мысли Командора. Мальчик вдруг насупился: - Это не только Командор говорит, а многие. У нас знакомый есть, дядя Валера, папин друг, дак он тоже... А папа отвечает, что это... как это? А, "философия для субботних вечеров". А в другое время, говорит, работать надо. - Что ж, папа тоже прав. - Беспокоится, наверно, - вздохнул мальчик. - Куда я подевался. Пассажир опять взял его за плечо. - Смотри-ка! Здесь автостанция. Они только что обошли церковь. Позади нее была площадка с навесом, на площадке урчали два автобуса. В алтарном закруглении церкви желтела новая некрашеная дверь с табличкой "Кассы". Пассажир и мальчик вошли. По-церковному светились узкие решетчатые окна. Было пусто. "Кассами" оказалось одно окошечко, к тому же закрытое. Рядом с ним висело расписание рейсов и схема путей. Мальчик остановился, закинув голову. - Поглядите! Отсюда автобус ходит до Черемховска! Только три часа идет! И билет всего рубль тридцать!.. Я поеду! - Ну что ж... - Пассажир, кажется, обрадовался за мальчика. - Так, наверно, и в самом деле правильно. Но смотри: отходит он в восемь вечера. Приедешь ты совсем поздно. - А пароходом! Вообще невестно когда! Тут хоть точно. - А денег на билет хватит? - У меня же мелочи полный карман! Да еще бумажный рубль где-то. Вот он! - А что будешь делать до вечера? Развлечений никаких, место незнакомое... - Ну и хорошо, что незнакомое. Поброжу вокруг. Может, никогда бы в жни в эту Веху не попал, а тут... интересно же. Я люблю новые места. Пассажир сам купил мальчику билет. Постучал в окошко, сказал сонной девице: - Один до Черемховска, пожалуйста. Позвольте, а почему рубль шестьдесят, когда в прейскуранте рубль тридцать? Какая еще предварительная продажа, если... - Да ладно, - быстрым шепотом перебил его мальчик. - Пусть. - Он боялся остаться без билета. - Ну и порядки, - проворчал Пассажир. Мальчик сунул билет в нагрудный карман рубашки. - Спасибо.   Спешить было некуда. Недалеко от автостанции они увидели столовую - такую же квадратно-стеклянную, как парикмахерская, но открытую. Пообедали в пустом зале. Неторопливо и сытно. Когда вышли, мальчик сказал: - Ну и Веха! Как на забытой планете... Да понятно, люди в поле. Он заметно повеселел. Дурашливо поглаживая живот, остановился перед зеркальным стеклом. И вдруг опять свел брови. Пассажир как-то по-мальчишечьи, с подковыркой, проговорил: - А спорим, знаю, о чем думаешь! Только не обижайся, что лезу в мысли. Мальчик вопросительно обернулся. - Ты думаешь: "А взял бы меня Командор?" Мальчик опустил глаза, слегка набычился. Пассажир мягко сказал: - Тебе незачем было бы уходить с ним. У тебя... Ну, пусть не все ладно в жни, но дом все-таки есть. Никто тебя не прогонял, а наоборот, ждут. Не правда ли? Мальчик ответил нехотя: - Не в этом дело. Я же не койво. - Ну, тут-то как раз... Вспомни, как ты меня лечил. И кстати, спина до сих пор не болит. - Подумаешь! Это многие умеют. Тут никаких чудес. - Я не о том. - Пассажир легонько подтолкнул мальчика, и они пошли в сторону пристани. - Я про умение чувствовать чужую боль. Ты ведь не просто меня вылечил, ты сперва почуял, что мне больно. Без моих жалоб, сам. Это дано далеко не каждому. И в этом твое преимущество перед Галькой. - Преимущество? - Да. Он был честный и смелый, но... - Он в тыщу раз смелее, чем я, - перебил мальчик. - Возможно. Но твоей струнки у него не было. Он чувствовал лишь свою боль, свою обиду... Может быть, в этом была его вина перед городом. Не исключено, что он понял эту вину в конце концов, поэтому и ушел насовсем. Мальчик долго шагал молча. Держал перед собой на ладони монетку. Иногда подбрасывал. - Не... это неправда, - наконец сказал он. - Что - неправда? - То, что он не чувствовал чужой боли. Зачем он тогда остановил трамвай? Он не хотел, чтобы колесами по лицу... Вот у этого мальчишки, на денежке... Ему показалось, что он живой! - Да. Я как-то упустил это виду. - Вы же сами про это написали! - Я? Я, голубчик, не написал. Я, скорее, записал. Мальчик сказал с оттенком досады: - Я не понимаю разницы. Все равно ведь это ваша повесть. Вы ее сочинили. - Сочинил? Тогда мальчик улыбнулся чуть снисходительно и сожалеюще: - Но ведь это же все-таки сказка. Не было же здесь никакого Реттерхальма... И кристалл мадам Валентины - он тоже фантастика... Это даже хорошо. - Почему же? - уязвленно спросил Пассажир. Но мальчик не заметил обиды. - Потому что если сказка, значит, вы в ней хозяин. Можете переделать конец по-другому! - Нет, голубчик! Быль это или фантазия, но менить я ничего не могу. Галька ушел города. - Ну пусть! - Мальчик сжал монетку в кулаке, на ходу заглянул Пассажиру в лицо. Требовательными коричневыми глазами. - Ладно, ушел. Но напишите, что Лотик и Майка... ой, Вьюшка то есть... его догнали. И они пошли вместе. А? Это можно? - Это можно лишь в одном случае, - очень серьезно сказал Пассажир. - Если у них хватит времени. Но мадам Валентина давно умерла, кто перевернет часы? Надо, чтобы замкнулось во времени колечко. А это зависит не от меня. - А от кого? - Ну-у, дорогой мой... Опять скажешь "фантазия". Перестал бы ты кидать монетку, потеряешь раньше времени. - Какого времени? - То есть вообще потеряешь. Жаль будет. Мальчик сунул монетку в карман. За разговором они незаметно подошли к пристани. С палубы их заторопил пассажирский помощник: - Давайте, давайте, граждане! Сейчас отходим. - Что? Раньше срока? - засуетился Пассажир. - Подождите, мальчик должен сойти, он только вещи возьмет. ...Потом они попрощались у трапа. - До свиданья, - неловко сказал мальчик. "Может, еще встретимся", - хотел он добавить, но постеснялся. Пассажир вежливо наклонил голову с пробором. Бежали серые облачка, стало прохладно. Мальчик передернул плечами. - Вот что, голубчик, возьми мою куртку, - вдруг решил Пассажир. - Смотри, холодает. - Да что вы! У меня же безрукавка. - Безрукавка вязаная, продувается. Да и руки все равно голые. - Он расстегнул куртку. - А это, смотри, - целая плащ-палатка для тебя. - Ну да, - неуверенно возразил мальчик. - Смеяться будут, скажут: во балахон... - Да кто же тебя увидит в темноте? - В темноте? - Ох, я хотел сказать "в тесноте". На станции и в автобусе... Ну, скажешь, что папина или дедушкина куртка... Я же не говорю: надевай сейчас. Это на всякий случай. Возьми, я прошу. Мальчик молчал. Возиться с большой и ненужной курткой не было охоты. Но не хотел он и обидеть Пассажира. - А как же вы? - У меня есть другая в чемодане... А тебе... пусть будет на память о нашей дороге. - Ну... тогда вытащите все карманов. - Всенепременно! - Пассажир тщательно очистил карманы. - Очки, блокнот, бумажник... все! - Он отдал куртку, подержал мальчика за плечи и шагнул на трап. Через минуту пароход отошел. Мальчик помахал с дебаркадера. Но Пассажира на палубе не было, он скрылся в каюте. Мальчик затолкал куртку в сумку. Та разбухла, как боксерская груша. "Подарок", - вздохнул мальчик. И вдруг очень пожалел, что не спросил у Пассажира, как его зовут.   Время до вечера мальчик провел без скуки. Он побродил в ближнем лесу. Почти час просидел над муравейником, размышлял: есть ли у муравьев развитая цивилация или они все-таки бестолковые? Из леса вышел к реке - на пустой песчаный пляжик. Солнце то выскакивало, то пряталось, было совсем не жарко, но мальчик искупался. Не для удовольствия, а принципа (Гальке-то еще холоднее было ночью, под ветром). После купания напала такая дрожь, что пришлось надеть безрукавку. Согрелся. Скоро совсем распогодилось, теплее стало. Мальчик сел на лужайке у расщепленной березы, на солнышке. Достал книгу "Человек, который смеется". Стал наугад перечитывать страницы... Раздались голоса, это пришли мальчишки с мячом. Разбились на две команды, разметили ворота. Береза сделалась штангой. Мальчик отодвинулся, чтобы не мешать. На него не обратили внимания. Или сделали вид, что не обратили. С полчаса он следил за игрой - робкий незваный зритель. А когда один ребят захромал и ушел с поля, мальчик нерешительно спросил: - Можно мне вместо него? Тонкий мальчишка в полинялом трикотажном костюме и с белыми длинными волосами (ну прямо Галька!) прошелся по мальчику светло-синими глазами: - Ты откуда? Дачник, что ли? - Не... я проездом. С парохода. - Ну, валяй. Мальчик играл не лучше и не хуже других. Разгорячился, заработал пару синяков, удачно подал мяч беловолосому, а тот "впаял" красивый гол... А время летело. И скоро видно стало, что солнце катится к вечеру. - Я пошел. Пока... - сказал мальчик. Беловолосый рассеянно кивнул, остальные не обратили внимания. Мальчик успел еще перекусить в столовой, и, когда пришел на автостанцию, пыльные часы над окошечком кассы показывали без четверти восемь. Мальчик удивился, что на станции пусто. Неужели никто не едет в сторону Черемховска? Он побродил, постоял, учая красочную схему маршрутов рядом с расписанием. Шоссе тянулось вдоль реки, соединяя пристанские поселки. Нашел мальчик и мыс Город. У него река разделялась на два русла, обтекая длинный остров. Китовый! Правее мыса была обозначена станция Белые Камни. Мальчик машинально прикинул, что от нее до мыса километра три... Потом он перевел глаза на часы. Две минуты девятого! Что же это такое? Он потерянно оглянулся. Церковные окна желтели вечерним светом. Из открытой двери тянуло сквозняком, шелестел на бетонном полу старый билет. Мальчик постучал в окошко кассы. Выглянула кассирша - не прежняя девушка, а старуха: - Что тебе, молодой человек? - А почему автобуса нету? - Какого тебе сегодня автобуса? - В Черемховск! В двадцать ноль-ноль... - Ишь ты, "ноль-ноль" ему! Ты глянь в расписание: он по понедельникам, средам, пятницам ходит. - А сегодня-то что?! - А сегодня с утра вторник... Ох вы, дачники. Живете, время не помните. - Да какой же вторник... - беспомощно сказал мальчик. Это была явная чушь. - Среда. У меня билет, вот смотрите. - Ну, смотрю... Билет. На завтра и есть. Вот и квитанция за предварительность. Куда же ты торопишься, голубок?.. Ты никак один едешь? Откуда ты? Не хватало только ее вопросов! Мальчик едва не всхлипнул. Сидеть еще целые сутки в этой Вехе! На пароходе-то он бы к утру домой добрался! Хоть с какими остановками... Ох и паника будет дома, когда узнают, что пароход пришел, а его нет!.. - Ты что, на даче тут живешь? - опять начала допрос кассирша. - На даче, - буркнул мальчик. Не объяснять же ей. Он отошел, снова уставился рассеянно на схему маршрутов... А может, есть другие автобусы в нужном направлении? Ну, пускай с пересадкой... Нет, ничего подходящего. Только в двадцать тридцать пять пойдет "икарус" Кохты. Но это в другую сторону. В другую? Или... На миг показалось мальчику, что вокруг все стало зыбким и таинственным. Эти окна, сводчатый гулкий потолок. И часы стучат громко и многозначительно. И сам он - будто во сне, когда видишь себя на незнакомом и запутанном пути. Ох, домой бы, не поддаться бы жутковатому соблазну невестной дороги... Но, оказывается, ничего от тебя не зависит. А может, так и надо? Может, все - не случайно? Старая кассирша смотрела окошка, и на лице ее было теперь сочувствие. Добрая, наверно, бабка. Попросить, объяснить все - и устроит ночевать... Мальчик, пугаясь собственного решения, спросил: - А можно билет до Белых Камней? - И соврал, хотя старуха ни о чем больше не спрашивала: - У меня там бабушка, я у нее переночую.   ПАРУСИНОВАЯ КУРТКА   Автостанция Белые Камни оказалась небольшой постройкой силикатного кирпича: будка диспетчера и навес со скамейками для пассажиров. И - никого, лишь в будке играло радио. Справа лежало поле, за ним виднелся поселок. Солнце было уже над самыми крышами. Слева от шоссе подымался почти черный еловый лес. В него убегала тропинка. И мальчик понял, что она ведет к реке, к мысу. А куда ей еще вести? Мальчик посмотрел вслед укатившему автобусу, пересек шоссе. Постоял у заросшего кювета и перешел его с ощущением, будто переходит границу. Колючие шарики на сухих стеблях предупреждающе куснули за ноги: одумайся, мол. Куда тебя несет? Ох, а куда его несет? Зачем? Убедиться, что на мысу есть остатки города и форта? Тронуть за плечо бронзового Гальку? И... может быть, оставить на его плечах парусиновую куртку? Но это все - зачем? Хочется поверить, что сказка - не сказка? Или как-то оправдать для себя все отставания и опоздания? Или тянет, тянет к себе неведомое?.. Мальчик оглянулся на солнце, поежился и вошел в тьму леса. После ясного вечера и в самом деле показалось - тьма. Небо вверху светилось, а среди стволов и веток - первобытный мрак. Тропинка еле виднелась. Она, эта тропинка, была твердая, натоптанная, но порой пряталась в куста с и травах, путалась между корней. То можжевельник, то какие-то листья с бритвенными краями царапали и резали мальчишку. Ветки щелкали по щекам и кепке. Мелкие сучья цеплялись за безрукавку. И мальчик достал куртку. Она оказалась ему ниже коленей. Вот хорошо-то... А рукава можно подвернуть, вот так... Для неласковых зарослей такой балахон в самый раз. Мальчик нервно усмехнулся: сбылось! "Кто тебя увидит в темноте"... А если увидят, решат, что привидение. Но от мысли о привидениях стало совсем неуютно в этом сумрачном одиночестве. Впрочем, сумрак был уже не таким густым, глаза привыкли. Из полумглы выступили громадные валуны, на них светился белый мох. Светились и березы - после черных елей пошел смешанный лес. Ярко выделялись пожелтевшие листья кленов. И тропинка стала хорошо различимой. Это здорово, что есть тропинка. Без нее было бы совсем жутко, а так... Ох! Мальчик присел. Словно темный лоскут, бесшумно проплыла над ним громадная птица. Филин, сова? Откуда знать городскому мальчишке, впервые оказавшемуся в ночном лесу? Да, но какой же он ночной? Вну темно, а небо еще совсем светлое. Вон едва-едва засветилась первая звезда... А куртка - прямо как палатка: натянул на голову, запахнулся - и отгорожен от всего... Ну и пусть кто-то стучит за деревьями по сухому стволу. Пусть кто-то кричит печально и протяжно. Может, это вовсе не лесные жители, а катер на реке за мысом. Тропинка сперва шла в гору, а потом побежала под уклон. И мальчик с радостью понял, что перевалил через вершину холма. И вот уже опять вверх - по кустам и мелколесью. Это значит, скоро обрыв, где стоял когда-то форт "Забрало"! Сделалось совсем нестрашно, и сердце бухало просто от нетерпения. От быстрой ходьбы на подъеме... Сосновый молодняк расступился, тропинка оборвалась у гранитных двухметровых зубцов. Сразу стало светло! Широкие гибы реки отражали ясное небо. В освещенных закатом лугах горстями были рассыпаны игрушечные деревушки. Желтели колокольни. Бежал по дороге-ниточке крошечный грузовик. А остров и в самом деле был похож на кита. Мальчик отдышался. Торопливо расстегнул куртку. Одна пуговица оторвалась, он сунул ее в карман на шортах. Пальцы наткнулись на металлические денежки. Он вспомнил! Вытащил горсть мелочи, отыскал монетку "десять колосков", глянул на профиль мальчишки: "Принеси удачу!" И затем окинул взглядом кромку обрыва: где ты, Галька? Скульптуры не было. Камни, деревца, скальные зубцы... Вот на этом месте (ну, точно же на этом!) стоял вчера мальчишка. Или здесь? Или на этом уступе? Какая разница, нигде нет! А он-то, дурак, поверил... И никаких следов форта, конечно, тоже не было. Даже остатков фундамента! Уж они-то должны были сохраниться. С ощущением полной потери и обмана мальчик встал на краю обрыва. Понурый, неподвижный. А куда теперь спешить? Обратно в темный лес? Из лиловой дымки северного неба выступила круглая луна. Неяркая, темно-розовая. Было отчетливо видно, что это шар, планета. В другое время мальчик с удовольствием поразглядывал бы ее - такую неожиданно большую и блкую. Но теперь он смотрел на луну как на свидетельницу своей глупости. Поверил, как дошкольник, небылице. Что его закрутило, понесло по этим берегам и лесам? Ехал бы сейчас в теплой каюте. Вон, как нормальные люди на том пароходе. Пароходик, светясь ходовыми огнями, появился -за поворота. В точности как "Кобург". Наверно, "Кулибин" или "Декабрист". Он подходил ближе, ближе и скоро стал виден уже не со стороны, а сверху. Звонко хлопали колеса. Из черного зева трубы тянулся жидкий дымок. Негромко играло радио. Там были люди, там было хорошо... От толчка досады и зависти мальчик вздрогнул и сжал зубы. Размахнулся! Монетка "десять колосков" полетела с обрыва. ...Что-то звякнуло о палубу. Светлое небо отразилось в серебряном кружочке. Старый пассажир вздрогнул. Сидевший рядом мальчик быстро спустил со скамейки ноги и нагнулся. Но проходившая мимо буфетчица оказалась проворнее: присела, накрыла монетку ладонью: - Это моя! Мальчик стоял на обрыве, пока пароход не ушел за мыс. Просто так стоял. Потому что больше нечего было делать. Луна стала ярче. Мальчик с удивлением ощутил, что досада его уходит. Словно ее, как чернильную кляксу, вытягивала и сушила промокашка. Над горонтом, пониже луны, заиграли рубиновые искорки: где-то в страшной дали шел реактивный самолет. И от этого стало еще спокойнее. Не было уже обиды, осталось лишь сонливое утомление. Гудели от усталости все мышцы. Чесались и горели жаленные травой и колючками щиколотки. Мальчик провел по ним ладонями, чтобы унять боль и зуд. Не вышло. С другими всегда получалось, а с собой - редко. Надо было идти. Он поправил на плече сумку, поднял куртку. В кармане у нее что-то сухо брякнуло. Спички? Раньше он их не замечал. Старик вроде бы все вынул при прощании. Мальчик сунул руку, нащупал коробок. А под ним... монетка? Он достал, вздрогнул. Даже оглянулся растерянно. "Десять колосков". Значит, он перепутал? Швырнул в реку обычную пятнашку? Но он же ясно видел!.. А может, это другая? Наверно, у старика их было две... Нет, она самая. Вот и заусеница на ободке! Что это? Чудо? Совпадение? Продолжение странной игры, которая привела его на этот обрыв? К мальчику возвращалась осторожная радость. Памятника нет, но что-то все-таки есть. Что-то такое, отчего загадочными кажутся камни, а луна смотрит лукаво и понимающе, как живая. И обратный путь представляется не таким уж длинным и почти не пугает. Мальчик решительно поправил на затылке козырек, запахнул на себе куртку. Вперед!   Первую половину обратного пути он прошел легко и бесстрашно, хотя в лесу стало совсем темно. А когда перевалил холм, ноги ослабели от усталости. И снова стали чудиться опасности. Но сильнее боязни было все-таки утомление. И хотелось спать. Вот сейчас он придет на станцию, под навес, где твердые скамейки и зябкий ветер. А что дальше? Когда-то еще будет автобус до Вехи. И что делать в Вехе ночью? И зря, что ли, в кармане оказались спички? Конечно, при этих мыслях страхи поднялись со дна души, как взбаламученный ил. Но и желание испытать то, чего с ним не бывало раньше, тоже усилилось. Ведь никогда не ночевал он один у лесного костра! Раз уж так все закрутилось - пусть крутится дальше. Он опять подчинился жутковатой сказке. С замиранием и затаенной радостью. Шагах в двадцати от тропинки отыскал мальчик полянку. Там судьба сделала еще один подарок: наткнулся на кучу валежника. После этого разве можно было колебаться? Плохо только, что ни ножа, ни топора. Мальчик поотшибал сквозь кеды пятки, ломая толстые сучья. Потом зубами расщепил несколько сухих веток - для растопки. Набрал прошлогодней хвои. Чиркнул... Все-таки кое-какой навык у мальчика был: костры он разжигал и раньше, в лагере. Огонек желтой бабочкой сел на рыжие иголки, зацепил один прутик, другой. Охватил ветку... Пламя выросло, застреляло, дохнуло теплом. Мальчик сел, закутал себя курткой - ноги от жара, а спину от липкой зябкости, которая подступила вместе с сумраком. Сумрак этот окружил костер и мальчика непроницаемо и недружелюбно. Страшно ли было теперь? Мальчик прнался себе, что да. Но страх жил как бы отдельно. "Я вынес его за скобки..." Страх не мешал размышлять и вспоминать, что случилось за последние сутки. Мальчик думал обо всем спокойно и улыбчиво. Даже мысли про опоздание домой сейчас не тревожили его. Он принял простое решение: не нужен ему автобус! Утром надо выйти на обочину и поднимать руку перед каждой машиной. Какие-нибудь да пойдут в сторону Черемховска. И в какой-нибудь них, наверно, найдутся хорошие люди. Он все им без хитростей расскажет, и неужели не помогут мальчишке? Подвезут. Если не сразу, то с пересадками. Всего-то сотня километров. Он попал в приключение, значит, так и надо на это смотреть. И чувство, что это действительно приключение, сделалось таким же осязаемым, как дыхание костра. А еще - пришло ожидание какой-то разгадки и встречи. Не опасной, хорошей. И он не удивился и почти не испугался, когда косматой темноты вышли к свету двое. Да и чего было пугаться! Это оказались мальчуган лет девяти и девочка - чуть помладше. Костер горел ярко, и мальчик сразу разглядел их. Девочка была в коричневом, похожем на старенькую школьную форму платье, в желтой косынке на темных кудряшках. В красных резиновых сапожках - неньких и широких (они блестели, как маленькие пожарные ведра). И ее спутник - в таких же. Эти сапожки, хотя и нарядные сами по себе, никак не подходили к его белому летнему костюмчику с вышитым на груди корабликом. Вернее, костюм не вязался с сапожками. В нем на прогулку в парк ходить с мамой и папой теплым летним днем, а не в лесу ночью шастать с сестренкой. Или с подружкой? Девочка тихо сказала своему спутнику: - Вот, Юкки, и огонь. - А мальчику спокойно кивнула: - Здравствуй. "Юкки... Странное имя". Мальчику казалось, будто он попал в полузабытую, но смутно знакомую игру. Надо лишь вспомнить правила. - Здравствуйте. Садитесь у огня... Только у меня нет никакой еды. - Переживем, - буркнул неулыбчивый лохматый Юкки. Вынул ногу сапожка, вытряхнул него сухую хвою и сосновую шишку. Снова обулся, шагнул ближе, сел на корточки. И девочка присела. Съежилась, спрятала под мышкой ладони. - Вы прямо как сказки появились, - проговорил мальчик со странным ожиданием. Юкки чуть улыбнулся: - Гензель и Гретель, да? - Нет, - серьезно сказал мальчик. - Из другой сказки... А по правде, откуда вы? Юкки махнул большим пальцем через плечо: оттуда, мол. Теперь, когда они были блко от огня, видно стало, что костюм у Юкки не такой уж нарядный. Пыльный он и мятый. А сапожки потерты и поцарапаны. И на ногах царапины - и свежие, и давние, засохшие. А у девочки на колготках мелкие дырки. - Вы что, заблудились? Юкки поднял неумытое лицо. Глаза его казались большущими и темными, даже костер не отражался в них. - Тебе-то что? - Юкки сказал это спокойно, без всякой сердитости. Но и без улыбки. - Мы ведь не спрашиваем, откуда ты. - Ну спросите, - слегка растерялся мальчик. - Это не секрет. - А зачем? Про такое не спрашивают, если дорога. - А может, у него нет дороги? - прошептала девочка Юкки. И повернулась к мальчику: - Может, ты сам заблудился? - Я-то? Нет, я знаю дорогу, - в тон им ответил мальчик. А позади всех слов и мыслей звенел, звенел в нем вопрос, на который (мальчик понимал!) никогда не будет ясного ответа: "Кто вы? Кто?" Но чувство сказочности уже уходило. Еще не понимая, в чем дело, мальчик смотрел на левый сапожок Юкки. И наконец под сердцем толкнулся привычно-тревожный болевой сигнал. - У тебя нога болит, Юкки. Натер, да? - Конечно натер! - встрепенулась девочка. - Говорила я: не надевай на босу ногу... Мальчик сбросил куртку, обошел костер. - Ну-ка, сними... - Осторожно стянул сапожок. Юкки не спорил. На пятке краснела мякоть лопнувшей пузырчатой мозоли. - Говорила я, - прошептала девочка. - Вот упрямый. Юкки виновато сопел. Он откинулся назад, уперся локтями в траву. - Болит? - Ага... Мальчик сел, вытянув ноги. Положил ступню Юкки себе на колено. Поднес к пятке ладонь. - Ой... - сказал Юкки. - Что? - Не болит. - Подожди. Лежи и молчи. Минут через пять сырая краснота потемнела, закрылась корочкой. Мальчик сказал: - Ножик бы... Или хоть стекло острое. Юкки дернулся. - Да не бойся ты, - засмеялся мальчик. - У него есть ножик, - сказала девочка. - Дай сюда, трусишка. Юкки сжал губы, завозил локтями, дотянулся до бокового кармашка - оттопыренного и захватанного. Вынул ножик с плоской перламутровой ручкой. - Только он туго открывается. Чем-то надо подцепить. - Ага... Не опускай ногу. Лежа с задранной ногой, Юкки опасливо наблюдал, как мальчик монеткой давит на зацепку лезвия, пробует пальцами остроту. Мальчик встретился с ним глазами, опять засмеялся: - Ты что, думаешь, я твою пятку оттяпаю? Он поднял куртку, зажал зубами нижний угол, полоснул по краю. С натугой стал отрывать полосу. Пришлось еще несколько раз резать швы. И наконец получилась лента, похожая на узкое полотенце. Мальчик разрезал ее пополам. Не туго, но плотно обмотал Юкки ступню и щиколотку. Натянул сапожок. - Вот так. и другую ногу, на всякий случай. Теперь сапожки сидели как влитые. Юкки встал, потоптался, благодарно повздыхал. - Спасибо... А за сюртук тебе не влетит? - За "сюртук" не влетит... Возьми ножик. - Ага... Смотри, ты денежку уронил... - Юкки поднял травы монетку. - Ой! Конечно же это была та самая, "десять колосков". Именно она попала мальчику под руку среди всей мелочи, когда пришлось раскрыть нож. Юкки придвинул ладонь ближе к огню. Вместе с девочкой согнулся над монеткой. Девочка сказала: - Та самая... - Что? Ваша? - почти испуганно спросил мальчик. - Нет. Но у меня была такая в точности. Возьми. - Юкки, кажется, с большим сожалением протянул монетку. Мальчик взял и почувствовал непонятную виноватость. Проговорил скованно: - А этот вот... портрет на ней... Вы знаете, кто это такой? - Конечно! - Юкки удивился. - А ты не знаешь? Это Юхан-музыкант. Про него книжка есть... И меня в честь его назвали. - В голосе Юкки скользнула горделивая нотка. Девочка снисходительно сказала: - Садись, музыкант... - Опустилась на корточки, потянула за руку Юкки. Он сел. Девочка сну вверх глянула на мальчика. - Ты позволишь нам еще погреться? - Сидите хоть всю ночь! Огонь общий. - Мальчик чувствовал, как тепло ему от собственной ласковой заботливости, которую вызвали у него эти ребята. И от грусти блкого прощания. - Вы вот что. Возьмите ее. - Он набросил куртку разом на Юкки и на девочку. - Она вам как целая палатка. Девочка высунула куртки голову - будто гнезда. - А как же ты? - А на моей дороге она не нужна. Прощайте, я пошел. Юкки тоже высунул голову и смотрел молча. - Будете уходить - не забудьте загасить костер, - сказал ему мальчик. И повторил: - Я пошел... Ясное ощущение, что не надо ждать утра, подгоняло его. Машины идут по тракту и сейчас! При удаче он мог бы оказаться дома к полуночи. И к тому же не хотелось оставаться одному, когда уйдут ребята. Лучше уйти первому... - Хоот вёкки... - вдруг полушепотом пронес Юкки. И быстро отвернулся. "Доброй дороги", - без удивления понял мальчик. И сказал сам невестно откуда пришедшие слова - старое напутствие тем, кто уходит на дорогу вдвоем: - Эммер цусам. Флёйк цу флёйк... (Будьте всегда вместе. Крылом к крылу.) И, не оглядываясь, пошел сквозь темноту, полную листьев, хлестких веток и шипастых стеблей...   Через четверть часа, запыхавшийся и поцарапанный, он вышел на шоссе. Машин не было. Но через дорогу, наискосок, светилась желтым окошком автостанция. Та самая, Белые Камни. Теплое окошко потянуло мальчика к себе (где он слышал про такое же?). Это был единственный свет в темноте дороги. Даже небо теперь совсем почернело, и не было видно в нем ни единой звезды. Зябкий ветер мел по асфальту пыль. Мальчик подошел к станции. В помещение диспетчера войти он не посмел и решил спрятаться от ветра за домиком, под навесом. И здесь - вот подарок! - светилось еще одно окошко. В телефонной будке горела похожая на лимон лампочка. Высвечивала на дверном стекле надпись: "Междугородный телефон". Это было новое чудо! Сказочная удача! Можно позвонить домой, чтобы не волновались! Ведь пятнадчиков-то полный карман... А что, если опустить в автомат "десять колосков"? Мальчик даже засмеялся от такой мысли. В нем вспыхнула радостная уверенность, что счастливая монетка поможет. Телефон соединится моментально, разговор будет хорошим, все волнения разом улягутся. А потом он нажмет кнопку возврата, и денежка с портретом Юхана-музыканта упадет в ладонь. Вернется, как вернулась там, на мысу! Но... она где? Она же осталась в кармане куртки! Это ударило мальчика - будто холодная встречная ладонь. Сразу - ни удачи, ни сказки. Только зябкая ночь, шуршанье ветра и тоскливый казенный свет лампочки. Бежать назад? А найдешь ли в лесу костер? И есть ли он там? И что ты скажешь Юкки? "Отдавай монетку"? Он небось решил уже, что это подарок вместе с курткой... А может быть, так и надо? Может быть, так и задумано? Задумано - кем? Кто его крутит на этой дороге между Лисьими Норами и Черемховском? Страшно стало до озноба. Но мальчик тряхнул головой, сердито дернул на плече ремень сумки и усилием воли опять "вынес страх за скобки". "Никто меня не крутит! Сам вляпался в приключения, и нечего ныть! Кто велел уходить с парохода?.. Вот пойду сейчас и позвоню". Но удача, кажется, в самом деле оставила его. В списке, что висел под треснувшим стеклом рядом с обшарпанным аппаратом, не было Черемховска. - Ну вот... - прошептал мальчик и опустил руки. Перечитал еще раз. Нет Черемховска. Зато есть ненужные Лисьи Норы. Ненужные? А что, если... Сейчас около одиннадцати. Анна Яковлевна раньше полуночи не ложится. Его-то укладывала в десять, а сама... Мальчик медленно, будто пудовую, снял трубку. В наушнике по-пчелиному загудело. Ох как неохота звонить! Не то что неохота, а просто стыдно. После всего, что было! Ну а зачем тогда опускаешь пятнадчик! Лучше иди лови машину! "Опустив монету, наберите цифру "один" и ждите прерывистого сигнала... Затем наберите код нужного вам города и номер абонента..." - Алло? Я слушаю... Мальчик вздрогнул - голос будто рядом. - Алло! Кто это? Тогда он сипло сказал: - Это я... - Ты? - Она узнала сразу. - Откуда? О, Господи, что случилось? - Да ничего такого, - ответил он с неожиданной, противной себе самому развязностью. - Такая штука. Пароход целые сутки полз как черепаха, ну я и сошел в Вехе. Думал: покачу на автобусе. А его нету, и я застрял... Вы не могли бы позвонить домой, чтобы там паники не было? - Постой. Я могу, да, но... Ничего не понимаю. Какая Веха? - Ну, деревня такая, пристань... Только сейчас я в Белых Камнях. - А почему ты говоришь "сутки"? Ты уехал сегодня вечером! - Я?! - Господи, что с тобой? Откуда ты звонишь? Ты здоров? "Стоп! - сказал себе мальчик. - Стоп... Ну-ка, держись". Еще немного, и он, одинокий, затерянный на ночной дороге, отдался бы панике. С плачем бы кинулся в будку диспетчера: "Что со мной? Какой сегодня день?! Я ничего не понимаю!" Но усилием всех своих мальчишечьих нервов он снова скрутил страх. И это было - как порог. За порогом он стал спокойнее. Тверже. "Потом разберешься, - приказал он себе. - А пока делай вид". - Разве сегодня не третье число? - Пока еще второе... Ты где?! С деревянным смехом он сказал: - Я заснул в каюте, и, наверно, мне показалось, что прошли целые сутки... Теперь ясно, почему нет автобуса. Он ходит по средам, а сегодня вторник... Ничего, доберусь. - С ума сойти... Где ты там? Ты один? - Да не один я. Здесь большой вокзал, буфет работает. И даже телевор. И автобус уже скоро. - Ты говоришь неправду, - устало сказала она. - Правду. Не в этом дело. - Боже мой, а в чем еще? - Анна Яковлевна, вы меня вините, ладно? За все, что... ну, в общем, за то, что я такой был. Она помолчала. Мальчик ясно представил, как левой рукой она держит трубку, а правой трет висок. - Ох как глупо у нас вышло, - наконец сказала Анна Яковлевна. - Это я сама. Ты не сердись на меня. Ты... славный. "Вот этого я и боялся..." Мальчик даже зажмурился. - Нет, это я виноват, - выдавил он. - Может быть, ты вернешься? А? - жалобно спросила она. - Нет. Может, потом. А сейчас другая дорога. - Да какая дорога? Среди ночи! Вот что! - Голос Анны Яковлевны обрел знакомую твердость. - Сиди на автовокзале в этих Белых Камнях. Я звоню папе. Он звонит Валерию Матвеевичу, и они на его машине едут за тобой. - И дают мне нахлобучку. - Заслуженную. - Нет уж... Лучше поголосую на обочине. - Я тебе поголосую! Делай, что велят... Кстати, почему ты сам не позвонил в Черемховск? - Да нету с ними линии! С вами есть, а... "Гу-у, гу-у, гу-у" - басовито запели прерывистые сигналы.И вдруг стало очень тихо. И в этой прозрачной тишине голос девушки-телефонистки пронес: - Кому там нужен Черемховск? Тебе, мальчик? - Ага... - растерянно сказал он. - Набери ноль восемьдесят шесть. - Да его в списке нет! - Набери, набери. - У меня и денег больше нет... Разговаривая с Анной Яковлевной, он сам не заметил, как высадил в щель все пятнадчики. - Набери без денег... - И "гу-у, гу-у, гу-у...". Что это? Опять огонек удачи на дороге? По пробовать? Несмелыми пальцами он покрутил диск. Тонко пело, позванивало, потрескивало в трубке. Потом пошли долгие гудки. Ох, какие долгие... И вдруг щелкнуло, сердитый голосок прокричал: - Квартира Находкиных! Вам кого?! - Майка! - Павлик! Это ты?! - Май-ка... - выдохнул он с ощущением, будто уже дома. - Это я. Ты чего не спишь? Позови папу. - А папа и ма... тетя Зоя пошли в кино. На девять часов. И все их нет и нет... - Она всхлипнула. - Перестань! Ты что, одна? - Одна... - Они спятили? Почему одну оставили?! - Я сама осталась, потому что большая. Обещала спать. - Ох ты, горюшко, - не сдержался Павлик. - Не спится птахе? Она заревела. - Ну-ка, перестань! - Павлик Находкин сразу стал строгим братом. - Ты вот что... - Я боюсь... - Я понимаю. Ты вот что. Возьми этот страх и прогони. Скажи: "Пошел вон меня!" Пусть сидит отдельно, где-нибудь на дворе. - Ты мне зубы не заговаривай, - сказала Майка сквозь слезы, но уже бодрее. - Все куда-то исчезли, а я тут пропадай пропадом. - А ты не пропадай! Папа и... они скоро придут! - Лучше ты приходи скорее! Ты с автостанции звонишь? Уже приехал? Тетя Аня сегодня днем звонила, что ты на пароходе уплыл домой! - Сегодня звонила? - Ну да! Ты где? - Майка! Пароход - это ведь долго! Я еще еду! - Не морочь мне голову, - сказала она упрямо. Павлик знал этот капрно-твердый тон. Тут уж Майку не переубедишь. - Ты приехал и по телефону валяешь дурака. Немедленно домой! - Да Майка же... - Сию же минуту! - опять заплакала она. - Сию же минуту чтобы ты был дома! Он увидел, как она, растрепанная, с расплетенными косами, в мятой рубашонке, стоит у телефона и, глотая слезы, топает голой пяткой: "Сию же минуту!" И желание немедленно оказаться дома резануло Павлика Находкина нестерпимо. Ворваться в комнату, прижать Майку, вытереть ей, глупой, мокрые щеки... Закостенев с прижатой к щеке трубкой, он в то же время всеми нервами, всей душой метнулся к себе - на Онежскую улицу, к трехэтажному угловому дому. ...И на миг показалось даже, что он в Черемховске. Телефонная будка - такая же, как рядом с городским автовокзалом. Все такое же - аппарат, лампочка, даже вилистая щель на боковом стекле. И так же красные искры дрожат на ломах трещины - будто от горящей рекламы: "Пользуйтесь услугами Межгоравтотранспорта"... А на самом деле откуда? Хвостовые сигналы машин? Так много? Колонна идет, что ли? Вывернув шею, Павлик глянул через стеклянную дверь. "Пользуйтесь услугами... ежгоравтотранспорта!" Буква "М", как всегда, не горит... - Сию же минуту марш домой! - плакала в трубке Майка. Павлик, обмерев, постоял секунду. Медленно повесил трубку. Вскрикнул и двумя ладонями толкнул дверь. Тепло было в городе Черемховске. Безветренно. Пахло нагретым за день асфальтом, подсыхающими тополями, бензином и садовым шиповником с ближнего газона... Этого не может быть! Но сознание Павлика, защищаясь от непосильного чуда, уже подбросило спасительную выдумку. Будто была попутная "Волга" с добрым пожилым пассажиром и молчаливым водителем. И она, эта машина, в шуршании колес и свисте встречного воздуха стремительно донесла полусонного мальчишку от Белых Камней до Черемховска. Павлик даже ясно представил эту "Волгу" - с ковровым сиденьем, с мурлыкающим магнитофоном и пляшущим игрушечным лягушонком на ветровом стекле... Павлик метнулся глазами к часам на вокзальной башне. Если он ехал на машине, то времени сейчас не меньше полуночи. Но ветки растущего за дорогой тополя заслоняли циферблат. А под тополем, в круге света от ближнего фонаря, сидели на рюкзаках студенты. Негромко звенела гитара, напомнив песню об Угличе. Павлик шагнул в сторону, чтобы все-таки взглянуть на часы. Но тут же стало не до них: шурша и приседая на рессорах, подкатил к остановке - рядом с будкой! - желтый городской автобус. И Павлик понял, что через десять минут он может оказаться у себя на Онежской! Он бросился через тротуар, вскочил в заднюю дверь. Часто дыша, встал у тумбочки со стеклянной кассой, зашарил по карманам. И вспомнил - все деньги опустил в телефон. В кармане - лишь пуговица от парусиновой куртки... Ну и пусть. Пассажиров мало, никто не смотрит на Мальчишку. А контролеры в такую пору не ходят... Плафоны мигнули, автобус поехал. Павлик опустился на заднее сиденье, положил на колени сумку. Привалился к упругой спинке. Спокойствие сошло на него, словно кто-то провел по лицу и плечам прохладными ладонями. Пуговицу он все еще держал в ладони. Обтянутая парусиной, она была тяжелая - наверно, металлическая внутри. С левой стороны, у железной петельки, парусина была стянута нитками. Нитки разошлись. Кромки материи лохматились и распускались. Павлик потянул кончик. Нитка выдернулась, и края парусины раскрылись, как бутон. Павлик увидел черную нанку пуговицы с мелкими буквами по кругу. Он не стал разбирать их, стряхнул клочок материи, перевернул пуговицу. Чистая свежая медь заблестела под плафоном. Искорка скакнула на витой ободок. На маленький якорь. На рукоятки скрещенных шпаг. На половинку солнца, увенчанного острыми лучами... Разом не стало спокойствия. Медленно, гулко заударялось сердце. И все вернулось к Павлику - пароход, Пассажир, мыс Город, ночной лес, Юкки с девочкой... И не только это. Еще и ожидание чего-то нового - тревожного и зовущего. Такого, от чего не уйдешь, не спрячешься. Да он и не хотел уходить! Не хотел прятаться! Только сначала - чтобы не плакала Майка! ... - Мальчик на заднем сиденье! У тебя есть билет? - Усатый шофер вышел кабины и встал у открывшейся передней двери. А заднюю не открыл. - Конечно есть. Вот... - Павлик надел сумку и очень спокойно пошел через автобус. В протянутом кулаке он сжимал пуговицу. В шаге от водителя Павлик присел, нырнул под шоферскую руку и оказался на свободе. Помчался, слыша за спиной басовитую ругань и обещания. Дом был уже недалеко. И путь под уклон! Сейчас будет поворот - и дом сразу виден! А в нем - светлое окно на втором этаже. Майка наверняка не спит, ждет. Еще немного! Павлик не бежал - летел. Сумка не успевала за ним, летела на ремешке сзади. Козырек перевернутой кепки вибрировал на затылке, как трещотка воздушного змея. И в то же время странное, непохожее на бег ощущение не оставляло Павлика. Будто он не только мчится. Будто в то же время он сидит на скамье нижней палубы рядом со старым Пассажиром. И смотрит, как плывет в небе край обрыва с тонким силуэтом мальчишки.   ...Монетка звякнула. - Это моя! - Буфетчица накрыла ее пухлой ладонью. Пассажир быстро нагнулся. Деликатно, но решительно взял тетушку за перетянутое браслетом запястье. - Оч-чень прошу прощения, но это не ваша. Таких у вас быть не могло, смотрите сами... Убедились? Вот так-то... Он проводил глазами смущенную буфетчицу и повернулся к мальчику. Мальчик дернул себя за губу и решился, спросил: - Значит, они догонят Гальку? - Будем надеяться... Только не надо думать, что Юкки и девочка - это обязательно Лотик и Вьюшка. Не так все просто на свете... - Понимаю, - вздохнул мальчик. - И к тому же это все равно не конец истории... У нее, наверно, до сих пор нет конца. - Как у Дороги?   Павлик по диагонали проскочил перекресток с одиноким фонарем. Асфальт сквозь истертые резиновые подошвы крепко бил по ступням. Угловой дом в конце квартала накатывался навстречу, как пароход. И окно на втором этаже - светилось! Павлик, хватая ртом воздух, смеялся на бегу. И сжимал в кулаке тяжелую пуговицу. И чувствовал, как впечатывается в горячую ладонь командорский знак. Якорь - символ надежды, скрещенные шпаги - эмблема чести и встающее солнце - душа всего живого на нашей Планете.


Добавил: Danielwower

1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ]

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Выстрел с монитора


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis