• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Мопассан Г. / Жизнь

Жизнь [12/14]

Скачать полное произведение

    Когда же он в темноте отправлялся верхом обратно, она дрожала от страха:
     -- Пуле, мальчик мой, поезжай потише, береги себя, пожалей свою мать. Я не вынесу, если с тобой стрясется беда.
     Но вот однажды, в субботу утром, она -- получила от Поля письмо, в котором он сообщал, что не приедет завтра, потому что знакомые устраивают пикник и пригласили его.
     Весь воскресный день она терзалась беспокойством, как будто ждала неминуемой беды; потом не выдержала и в четверг поехала в
     Ей показалось, что сын изменился, но в чем -- она не могла понять. Он был оживлен, говорил более мужественным голосом. И вдруг объявил ей как нечто вполне естественное:
     -- Знаешь, мама, раз ты побывала здесь сегодня, я опять не приеду в воскресенье домой, потому что мы собираемся повторить прогулку.
     Она была так ошеломлена и потрясена, словно он сообщил, что уезжает в Америку; наконец, придя в себя, она спросила:
     -- Боже, что с тобой, Пуле? Скажи мне, что происходит?
     Он засмеялся и поцеловал ее:
     -- Ровно ничего, мама. Я хочу повеселиться с приятелями, это естественно в моем возрасте.
     Она не нашла ответа, а когда очутилась одна в экипаже, странные мысли овладели ею. Она не узнавала своего Пуле, своего прежнего маленького Пуле. Впервые она увидела, что он стал взрослым, что он больше не принадлежит ей и будет впредь жить по-своему, не думая о стариках. Ей казалось, что он преобразился в один день Как, этот большой, статный мужчина, утверждающий свою волю, -- ее сын, ее дорогой малыш, который заставлял ее когда-то рассаживать салат!
     В течение трех месяцев Поль приезжал к родным только изредка и всегда явно стремился уехать как можно скорее, выгадать вечером хотя бы часок. Жанна волновалась, а барон только и знал, что утешал ее, повторяя
     -- Оставь ты мальчика, ведь ему двадцать лет.
     Но как-то утром бедно одетый старик, говоривший с немецким акцентом, спросил госпожу виконтессу.
     После многократных церемонных поклонов он достал из кармана засаленный бумажник и заявил:
     -- Это маленький бумажка для вас.
     Он развернул клочок грязной бумаги и протянул ей. Жанна прочла, перечла, взглянула на еврея, перечла снова и спросила:
     -- Что это значит?
     Старик угодливо объяснил;
     -- Сейчас я буду вам сказать Ваш сын, ему был нужен немного деньги, а я знал, что вы добрая мать, и давал ему, сколько ему было нужно, -- самый пустяк.
     Она вся дрожала
     -- Но почему же он не попросил лучше у меня?
     Еврей начал пространно объяснять, что речь шла о карточном долге, который надо было заплатить на следующий день, и что никто бы не дал взаймы Полю, как несовершеннолетнему, "честь молодого человека был бы загублен", если бы не "маленький одолженьице", оказанное им
     Жанна хотела позвать барона, но от волнения ноги не слушались ее. Наконец она сказала ростовщику:
     -- Будьте любезны позвонить.
     Он колебался, боясь ловушки. Затем пробормотал
     -- Я могу приходить потом, если вам неудобно.
     Она отрицательно покачала головой Он позвонил, и они стали ждать, сидя молча друг против друга
     Барон сразу же, как пришел, понял положение Расписка была на полторы тысячи франков. Он уплатил тысячу и сказал, глядя в упор на ростовщика:
     -- Смотрите, больше не являйтесь
     Тот поблагодарил, поклонился и исчез.
     Дед и мать тотчас же отправились в Гавр; но, приехав в коллеж, они узнали, что Поль целый месяц не являлся туда. Директор получил четыре письма за подписью Жанны, где сообщалось о болезни Поля, а затем о состоянии его здоровья; ко всем письмам были приложены свидетельства от врача, разумеется, подложные, как и все остальное.
     Оба были сражены и застыли на месте, глядя друг на друга.
     Директор выразил огорчение и проводил их к полицейскому комиссару. Они остались ночевать в гостинице.
     На следующее утро молодого человека нашли у местной проститутки. Дед и мать увезли его в Тополя, и всю дорогу никто из них не проронил ни слова Жанна плакала, уткнув лицо в носовой платок. Поль с равнодушным видом смотрел по сторонам.
     В последующую неделю обнаружилось, что за три месяца он наделал долгов на пятнадцать тысяч франков. Кредиторы не спешили объявляться, зная, что он скоро будет совершеннолетним.
     Никаких объяснений не произошло. Решено было подкупить его добротой. Его закармливали деликатесами, нежили, баловали. Дело было весной; несмотря на все страхи Жанны, ему наняли в Ипоре лодку, чтобы он мог, когда хотел, кататься по морю
     Лошади ему не давали, боясь, что он опять поедет в
     Он слонялся без дела, раздражался, иногда грубил. Барона беспокоило, что он не кончил курса. Жанна сходила с ума при мысли о новой разлуке и все-таки задумывалась над тем, как с ним быть дальше.
     Однажды вечером он не вернулся домой Выяснилось, что он вышел в море на баркасе с двумя матросами. Обезумевшая мать ночью с непокрытой головой побежала в
     На берегу несколько человек поджидали возвращения судна.
     Вдали показался огонек. Он приближался, мигая. Поля на борту не оказалось. Он высадился в Гавре.
     Сколько ни искала полиция, найти его не удалось. Проститутка, у которой он скрывался в первый раз, тоже исчезла бесследно, продав обстановку и уплатив за квартиру. В комнате Поля в Тополях обнаружили два письма от этой особы, из которых явствовало, что она без ума от него. Она предлагала ему уехать в Англию, для чего, по ее словам, добыла нужные средства.
     Трое обитателей старого дома ходили угрюмые и молчаливые, живя в мрачном аду душевных пыток. Волосы Жанны, и без того седые, побелели совсем. Она задавала себе наивный вопрос: за что ее так наказывает судьба?
     Она получила письмо от аббата Тольбиака:
     "Сударыня, десница божия покарала вас. Вы отняли у господа свое дитя; он, в свой черед, взял его у вас, чтобы отдать проститутке. Неужто этот урок, преподанный вам свыше, не вразумит вас? Милосердие господне беспредельно. Быть может, господь помилует вашу если вы вернетесь к нему и падете перед ним ниц. Я, его смиренный слуга, отворю вам дверь его обители, когда вы постучитесь в нее".
     Долго сидела она, опустив это письмо на колени. Быть может, священник говорил правду? И все религиозные недоумения вновь принялись терзать ее совесть. Может ли бог быть мстителен и завистлив, как люди? Но если он не покажет себя завистливым, никто не устрашится его и не станет поклоняться ему. Возможно, он обнаруживает перед смертными свойственные им чувства для того, чтобы мы лучше познали его. Трусливое сомнение, толкающее в церковь колеблющихся, смятенных, проникло в нее, и однажды вечером, когда стемнело, она украдкой побежала в церковный дом и, припав к ногам тощего аббата, стала молить об отпущении грехов.
     Он обещал ей половинное прощение, ибо бог не может излить всю свою благодать на кров, под которым находит приют такой человек, как барон.
     -- Вскоре вы ощутите, -- заверил он, -- плоды божественного милосердия.
     И в самом деле, два дня спустя сын прислал ей письмо; в помрачении от горя она восприняла его как поворот к лучшему, обещанный аббатом.
     "Дорогая мама, не беспокойся обо мне. Я нахожусь в Лондоне, вполне здоров, но очень нуждаюсь в деньгах. У нас не осталось ни гроша, и мы не каждый день бываем сыты. Спутница моя, которую я люблю всей душой, истратила все, что имела, -- пять тысяч франков, -- лишь бы не расстаться со мной. Ты понимаешь, что честь обязывает меня прежде всего возместить ей эту сумму. Будь так добра, не откажи одолжить мне тысяч пятнадцать из наследства, оставленного папой, так как все равно я скоро буду совершеннолетним. Ты выручишь меня из большого затруднения.
     Прощай, дорогая мама, от всего сердца целую тебя, а также дедушку и тетю Лизон. Надеюсь, до скорого свидания.
     Твой сын
     виконт Поль де Ламар".
     Он написал ей! Значит, он не забыл ее. Она и не подумала о том, что он просил денег. Надо послать ему, раз у него ничего не осталось. Какое значение имеют деньги! Он написал ей!
     И она в слезах побежала с письмом к барону. Позвали тетю Лизон и перечитали слово за словом бумажку, говорившую о нем; обсудили каждое выражение.
     Жанна мгновенно перешла от полного отчаяния к опьянению надеждой и горячо защищала Поля:
     -- Он вернется, скоро вернется, раз он написал нам!
     Но барон, человек более уравновешенный, возразил:
     -- Все равно он нас бросил из-за этой твари. Раз он не задумался поступить так, значит, он любит ее больше нас.
     Внезапная страшная боль впилась в сердце Жанны, и тотчас же в нем вспыхнула ненависть к любовнице, похитившей у нее сына, ненависть неутолимая, необузданная, ненависть ревнивой матери. До тех пор все ее мысли были сосредоточены на Поле. Она почти не думала о потаскушке, виновнице его заблуждений. Но слова барона сразу же напомнили матери о сопернице, показали ее роковую власть; она почувствовала, что между этой женщиной и ею начинается ожесточенная борьба, и осознала, что скорее согласится потерять сына, чем делить его с другой.
     Вся ее радость разлетелась в прах.
     Они послали требуемые пятнадцать тысяч франков и целых пять месяцев не получали больше вестей.
     Потом явился поверенный урегулировать вопрос о наследстве, оставленном Жюльеном. Жанна и барон беспрекословно сдали все счета и даже отказались от права матери на пожизненное пользование имуществом. По возвращении в Париж Поль получил сто двадцать тысяч франков После этого он прислал за полгода четыре письма, давая краткие сведения о своей жизни и заканчивая холодными изъявлениями сыновних чувств. "Я работаю, -- уверял он, -- получил должность на бирже. Надеюсь как-нибудь приехать в Тополя и расцеловать вас, дорогие! "
     О своей возлюбленной он не упоминал ни слова. Это молчание было многозначительнее, чем могло быть целое письмо, наполненное ею. За ледяными строками Жанна чуяла незримое и неотвратимое присутствие любовницы, продажной девки -- исконного врага матерей.
     Трое отшельников толковали, как быть, чтобы спасти Поля, и ничего не могли придумать. Съездить в Париж? К чему?
     -- Пусть перегорит его страсть, -- говорил барон, -- тогда он сам вернется к нам.
     И они продолжали влачить жалкую жизнь.
     Жанна и Лизон тайком от барона ходили в церковь.
     Довольно долгое время прошло без всяких известий, как вдруг однажды утром они были ошеломлены отчаянным письмом:
     "Дорогая мама, я погиб, мне остается лишь пустить себе пулю в лоб, если ты не спасешь меня. Только что потерпела крах комбинация, сулившая мне верную прибыль, я задолжал восемьдесят пять тысяч франков. Если я не заплачу, меня ждет бесчестье, разорение, невозможность что-либо предпринять в дальнейшем. Я погиб. Повторяю, что я скорее готов пустить себе пулю в лоб, чем пережить такой п Быть может, я бы уже покончил с собой, если бы не поддержка женщины, о которой я никогда не пишу тебе, но которая стала моим провидением.
     От души целую тебя, дорогая моя мама, быть может, в последний раз. Прощай.
     Поль".
     К письму была приложена пачка деловых бумаг с исчерпывающими разъяснениями катастрофы
     Барон ответил обратной почтой, что они постараются все уладить. Затем он поехал в Гавр выяснить положение дел и тут же заложил земли, чтобы добыть денег для отправки Полю.
     Молодой человек прислал в ответ три письма, наполненных выражениями восторженной благодарности и нежнейших чувств, а также обещаниями приехать вскоре и лично обнять своих дорогих родственников.
     Он не приехал.
     Прошел целый год.
     Жанна и барон собирались уже отправиться в Париж и сделать последнюю попытку образумить его, как вдруг из короткой записки узнали, что он опять находится в Лондоне, где организует пароходную компанию под фирмой "Поль Деламар и Кь". Он писал:
     "Это верное обеспечение, а возможно, даже и богатство. И при этом я ничем не рискую. Отсюда вам ясны все выгоды. При следующей нашей встрече я буду занимать блестящее положение в свете. В наш век только с помощью коммерции можно встать на ноги".
     Через три месяца пароходное общество обанкротилось, и директор был привлечен к ответственности за неправильности в счетоводстве. С Жанной случился нервный припадок, который продолжался несколько часов, после чего она слегла.
     Барон опять поехал в Гавр, навел справки, посоветовался с адвокатами, поверенными, стряпчими, судебными приставами, узнал, что дефицит общества "Деламар" составляет двести тридцать пять тысяч франков, и перезаложил свою недвижимость. На имение Тополя и две прилегающие фермы лег громадный долг.
     Раз вечером, улаживая последние формальности в конторе поверенного, барон внезапно рухнул на паркет: с ним случился апоплексический За Жанной послали верхового. Когда она приехала, отец уже скончался.
     Она привезла его в Тополя, до того ошеломленная, что горе ее скорее походило на столбняк, чем на отчаяние.
     Аббат Тольбиак запретил телу доступ в церковь, несмотря на исступленные мольбы обеих женщин. Барон был похоронен под вечер, без всякого религиозного обряда.
     Поль узнал о несчастье от одного из ликвидаторов его обанкротившегося предприятия. Он все еще скрывался в Англии. Он письменно попросил прощения, что не приехал, так как слишком поздно узнал о постигшем их горе. "Впрочем, после того как ты выручила меня, дорогая мама, я могу вернуться во Францию и вскоре обнять тебя".
     Жанна была в таком подавленном состоянии, что, казалось, ничего уже не воспринимала.
     К концу зимы тетя Лизон, которой минуло шестьдесят восемь лет, заболела бронхитом, перешедшим в воспаление легких, и тихо угасла, шепча:
     -- Жанна, бедняжечка моя, я вымолю у господа, чтобы он смилостивился над тобой!
     Жанна проводила ее на кладбище, видела, как засыпают гроб землей, и когда сама она поникла без сил, с одним желанием умереть тоже, не страдать, не думать больше, какая-то рослая крестьянка подхватила ее и понесла в своих могучих объятиях, точно малое дитя
     По возвращении домой Жанна, проведшая пять ночей у постели старой девы, беспрекословно отдала себя в ласковые и властные руки этой незнакомой крестьянки, которая сразу же уложила ее, и она уснула глубоким сном, изнуренная усталостью и горем.
     Проснулась она среди ночи. На камине горел ночник. В кресле спала женщина. Кто же была эта женщина? Жанна не узнавала ее и вглядывалась, перегнувшись через край кровати, стараясь различить ее черты при мерцающем огоньке фитиля, который плавал на поверхности масла, налитого в стеклянный стаканчик.
     Однако ей как будто уже случалось видеть это лицо Но когда? И где? Женщина спала мирно, голова ее нагнулась к плечу, а чепец упал на пол. С виду ей было лет сорок-сорок пять. Это была плотная, румяная, коренастая, крепкая крестьянка. Большие руки ее свешивались по обеим сторонам кресла. Волосы были с проседью. Жанна пристально смотрела на нее, не вполне владея мыслями после лихорадочного сна, какой обычно наступает вслед за большим душевным потрясением.
     Да, конечно же, она видела это лицо. Но давно ли? Или недавно? Она не помнила, и эта неопределенность раздражала, мучила ее. Она потихоньку встала, чтобы поближе взглянуть на спящую, и на цыпочках подошла к ней. Женщина была та же самая, которая подняла ее на кладбище и потом уложила в постель. Это все смутно припомнилось ей.
     Но встречала ли она ее раньше, в другую пору своей жизни? Или лицо женщины было ей знакомо по туманным впечатлениям прошедшего дня? И каким образом, почему она очутилась в ее спальне?
     Женщина открыла глаза, увидела Жанну и вскочила на ноги. Они стояли лицом к лицу, так близко, что грудью касались друг друга. Незнакомка заворчала:
     -- Это что еще? Вы чего встали? Смотрите, вы у меня расхвораетесь. Ступайте в постель.
     -- Кто вы такая? -- спросила Жанна.
     Но женщина протянула руки, схватила ее, подняла снова с не женской силой и отнесла на кровать. Она бережно уложила ее, низко наклонившись, почти лежа на ней, и вдруг расплакалась и принялась судорожно целовать ее щеки, волосы, глаза, заливая ей слезами лицо и приговаривая:
     -- Барышня моя бедненькая, мамзель Жанна, бедненькая моя барышня, неужто вы не узнали меня?
     -- Тозали, голубушка! -- вскрикнула Жанна.
     И, обхватив руками ее шею, прижалась к ней, начала ее целовать; теперь они плакали обе, крепко обнявшись, мешая свои слезы, и никак не могли оторваться друг от друга.
     Первой успокоилась Розали.
     -- Ну, ну, будьте умницей, -- сказала она, -- а не то простудитесь.
     Она расправила и подвернула одеяло, подложила подушку под голову своей бывшей госпожи, которая все еще рыдала, дрожа от всплывавших в душе старых воспоминаний.
     -- Как же ты вернулась, голубушка? -- спросила она наконец.
     -- Господи, да как же мне было оставить вас теперь, совсем одну! -- ответила Розали.
     -- Зажги свечу, я хочу видеть тебя, -- попросила Жанна.
     После того как свеча была поставлена на ночной столик, они долго молча смотрели друг на друга. Потом Жанна пожала руку своей бывшей горничной и прошептала:
     -- Я ни за что бы не узнала тебя, голубушка. Ты очень изменилась, хотя, конечно, меньше меня.
     И Розали отвечала, глядя на эту седую, высохшую, увядшую женщину, которую она оставила молодой, красивой, цветущей:
     -- Что верно, то верно, вы переменились, мадам Жанна, даже не по летам. Но и то подумайте -- ведь не виделись мы двадцать четыре года.
     Они замолчали и снова задумались.
     -- А ты-то хоть была счастлива? -- шепнула наконец Жанна.
     И Розали, боясь пробудить какое-нибудь уж очень тяжкое воспоминание, проговорила с запинкой:
     -- Да... была... была. Я жаловаться не могу... Мне, конечно, посчастливилось больше вашего. Одно только мутило мне душу -- отчего я не осталась здесь...
     Она оборвала на полуслове, спохватившись, что необдуманно коснулась запретного. Но Жанна продолжала мягко:
     -- Что поделаешь, голубушка. Не всегда приходится делать то, что хочется. Ты ведь овдовела тоже?
     Потом голос ее дрогнул, и она с трудом выговорила:
     -- У тебя есть еще... еще дети?
     -- Нет, сударыня.
     -- А он, сын твой, что из него вышло? Ты им довольна?
     -- Да, сударыня, он славный парень. К работе усерден. Он полгода, как женился и хочет взять на себя ферму, раз я вернулась к вам.
     Дрожа от волнения, Жанна прошептала:
     -- Значит, ты больше не покинешь меня, голубушка?
     -- Понятно, нет, сударыня, я уж распорядилась на этот счет, -- грубоватым тоном ответила Розали.
     Они помолчали некоторое время, Жанна против воли вновь сравнивала их две жизни, но без горечи в сердце, смирившись с несправедливой жестокостью судьбы. Она спросила только:
     -- А муж тебя не обижал?
     -- Нет, он был человек хороший, работящий и добра сумел скопить. Он чахоткой
     Жанна села на кровати, ей захотелось узнать все.
     -- Слушай, голубушка, расскажи мне все, всю твою жизнь. Мне это будет приятно сегодня.
     Розали пододвинула стул, уселась и начала рассказывать о себе, о своем доме, о своем мирке, вдаваясь в мельчайшие подробности, дорогие сердцу деревенских жителей, описывала свою усадьбу, временами смеялась событиям уже давним, но связанным с приятными минутами жизни, и мало-помалу повышала голос по привычке хозяйки, заправлявшей всем в доме. Под конец она заявила:
     -- Ну, у меня теперь добра хватит. Мне бояться нечего.
     Потом смутилась снова и добавила потише:
     -- Как-никак, а я всем этим вам обязана, потому я и жалованья от вас не хочу. Нипочем не хочу! Если вы не согласны, я уйду.
     -- Что ж, ты думаешь служить мне даром? -- спросила Жанна.
     -- Вот именно что даром, сударыня. На что мне ваши деньги? У меня своих не меньше, чем у вас. Да вы-то сами знаете, сколько у вас осталось от всей канители с закладами да с займами, когда и проценты-то не внесены и растут к каждому платежу? Не знаете? Верно? Ну так я вам скажу. У вас навряд ли осталось десять тысяч ливров дохода. И десяти-то не осталось, понимаете? Ну, да я это все скоро налажу, не сомневайтесь.
     Она опять заговорила громко, раздражаясь, возмущаясь небрежностью в уплате процентов и угрозой разорения. Увидев тень умиленной улыбки на губах своей госпожи, она вскричала гневно:
     -- Над этим смеяться нечего, сударыня, без денег порядочные люди не живут.
     Жанна взяла ее руки и не выпускала их; потом произнесла медленно, во власти одной неотступной мысли:
     -- А мне-то, мне как не повезло. Все для меня обернулось худо. Какой-то рок преследовал меня.
     Но Розали покачала головой;
     -- Не надо, сударыня, не говорите так. Вам попался плохой муж, только и всего. Да правду сказать, разве можно выходить замуж, не узнавши толком своего нареченного.
     И они продолжали говорить о себе, как две старинные подруги.
     Солнце взошло, а они все еще разговаривали.
    XII
     Розали в неделю крепко прибрала к рукам все и всех в доме. Жанна, покорная судьбе, подчинялась равнодушно. Ослабев и волоча ноги, как покойная маменька, она выходила под руку со своей служанкой, и та медленно водила ее, увещевала, ободряла грубоватыми и ласковыми словами, обращаясь с ней, как с больным ребенком.
     Говорили они только о прошлом: Жанна -- со слезами в голосе, Розали-с чисто крестьянской спокойной невозмутимостью. Она несколько раз возвращалась к вопросу о задержке в уплате процентов, затем потребовала, чтобы несведущая в делах Жанна передала ей документы, которые та скрывала от нее, стыдясь за сына.
     После этого Розали целую неделю ездила каждый день в Фекан, чтобы разобраться во всем с помощью знакомого нотариуса.
     Затем однажды вечером, уложив свою госпожу в постель, она сама села у изголовья и начала напрямик:
     -- Вот вы теперь легли, сударыня, давайте мы с вами потолкуем.
     И она объяснила положение дел. После всех расчетов останется рента в семь-восемь тысяч франков. Только и всего.
     -- О чем ты тревожишься, голубушка? Я чувствую" что мне недолго жить. На мой век этого хватит, -- ответила Жанна.
     Но Розали рассердилась.
     -- На ваш-то, может, и хватит, а господину Полю вы, значит, ничего не оставите?
     Жанна содрогнулась.
     -- Прошу тебя, никогда не говори о нем. Мне слишком больно о нем думать.
     -- Нет, извините, я как раз о нем и буду говорить, а вам грех быть такой малодушной, мадам Жанна. Сейчас он делает глупости, а придет время, остепенится, женится, у него пойдут дети. Чтобы их вырастить, понадобятся деньги. Так вот, -- послушайте меня: продайте Тополя...
     Жанна привскочила и села на постели.
     -- Продать Тополя! Да что ты! Никогда в жизни!
     Но Розали не смутилась.
     -- А я вам говорю, что вы их продадите, потому что их нужно продать.
     И она изложила свои подсчеты, планы, соображения.
     После продажи Тополей и двух прилегающих ферм, -- а у нее есть на примете охотник купить их, -- останется четыре фермы в Сен-Леонаре, которые, по погашении закладных, будут давать восемь тысяч триста франков дохода. Тысячу триста франков придется тратить в год на ремонт и поддержание будущего своего жилища, тогда им останется семь тысяч франков, из которых пять тысяч пойдут ежегодно на расходы, а две тысячи они могут откладывать на черный день.
     -- Все остальное ушло, не вернешь теперь. А ключи от денег будут у меня, так и знайте, а то господину Полю ничего, ровно ничего не останется. Он вас обчистит до нитки.
     Жанна, все время молча плакавшая, прошептала:
     -- Но если ему нечего будет есть?
     -- Если он придет к нам голодный, мы его накормим. Для него всегда найдется, где переночевать и чем подкрепиться. Да что вы думаете, разве бы он натворил столько глупостей, не дай вы ему воли с самого начала?
     -- Но ведь он задолжал, он был бы обесчещен.
     -- А оттого, что у вас ничего не будет, он перестанет должать, что ли? Вы заплатили, ну и ладно: больше вы платить не будете. За это я вам отвечаю. А теперь покойной ночи, сударыня.
     И она ушла.
     Жанна не сомкнула глаз, потрясенная мыслью, что ей надо будет продать Тополя, уйти отсюда, расстаться с домом, с которым связана была вся ее жизнь.
     Когда на следующее утро Розали вошла к ней в спальню, она встретила ее словами:
     -- Как хочешь, голубушка, а я не могу уехать отсюда.
     Но служанка рассердилась.
     -- Ничего не поделаешь, раз иначе нельзя. Скоро придет нотариус с покупателем. А не то у вас, сударыня, в четыре года все пойдет прахом.
     Жанна в отчаянии твердила:
     -- Не могу, не могу я.
     Через час почтальон принес ей письмо от Поля, который просил еще десять тысяч франков. Что делать? Вне себя она бросилась за советом к Розали, та только руками развела.
     -- Ну, что я вам говорила, сударыня! Хороши бы вы вышли оба, не вернись я сюда!
     И Жанна, покоряясь воле служанки, ответила Полю:
     "Дорогой мой сын, ничем не могу помочь тебе. Ты меня разорил; мне даже приходится продать Тополя. Но помни: для тебя всегда найдется место, если ты придешь искать приюта у твоей старенькой матери, которой ты причинил немало горя. --
     Жанна".
     Когда приехал нотариус с г-ном Жофреном, бывшим сахарозаводчиком, она сама приняла их и предложила осмотреть все в подробностях.
     Через, месяц она подписала запродажную и одновременно приобрела скромный домик, неподалеку от Годервиля, на большой Монтивильерской дороге, в селении Батвиль.
     Потом до самого вечера она бродила одна по маменькиной аллее, а сердце у нее надрывалось и ум мутился, когда она посылала скорбное, слезное прости далекому горизонту, деревьям, источенной червями скамье под платаном, всему, что было так привычно взгляду и, казалось, вошло в сознание и в душу, -- роще, откосу над ландой, где она сиживала так часто, откуда смотрела, как граф де Фурвиль бежал к морю в страшный день смерти Жюльена, старому вязу со сломанной верхушкой, к которому прислонялась частенько, и всему родному ей саду.
     Пришла Розали и насильно, за руку увела ее в дом.
     У крыльца дожидался рослый крестьянин лет двадцати пяти. Он по-дружески, как старую знакомую, приветствовал Жанну.
     -- Здравствуйте, мадам Жанна, как поживаете? Мать велела мне прийти поговорить насчет переезда. Вы мне покажите, что берете с собой, мне будет сподручнее возить между делом, чтобы работа на поле не стояла.
     Это был сын ее служанки -- сын Жюльена, брат Поля.
     Ей показалось, что у нее останавливается сердце; и в то же время ей хотелось расцеловать этого парня.
     Она смотрела на него, искала сходства со своим мужем, с сыном. Он был румяный, крепкий, белокурый и голубоглазый -- в мать. И все-таки он напоминал Жюльена. В чем? Чем? Она и сама не понимала, но чтото было общее с ним во всем облике.
     -- Вы бы меня очень одолжили, если бы показали все сейчас, -- повторил парень.
     Но она еще сама не решила, что брать, так как новый дом ее вмещал очень мало, и попросила его прийти в конце недели.
     Потом ее занял переезд, внеся грустное развлечение в ее унылую, безнадежную жизнь.
     Она ходила из комнаты в комнату, выбирала вещи, напоминавшие какие-нибудь события, те родные сердцу вещи, которые становятся частью нашей жизни, чуть ли не частью нас самих, вещи, знакомые с юных лет, связанные с грустными или радостными воспоминаниями, с вехами нашей истории; молчаливые товарищи сладостных или скорбных минут, они состарились, износились возле нас, и обивка у них местами лопнула, и подкладка порвалась, и скрепы расшатались, и краски полиняли.
     Она выбирала каждую вещь отдельно, часто колебалась, волновалась так, словно принимала решение первостепенной важности, то и дело передумывала, взвешивала достоинства двух кресел или редкостного бюро по сравнению с старинным рабочим столиком.
     Она выдвигала ящики, во всем искала воспоминаний; наконец, когда она решала твердо: "Да, это я возьму", -- выбранный предмет относили в столовую.
     Она пожелала сохранить всю обстановку своей комнаты: кровать, шпалеры, часы -- словом, все.
     Из гостиной она взяла некоторые кресла, те именно, где были любимые ею с детства рисунки: лисица и журавль, ворона и лисица, стрекоза и муравей, цапля-печальница.
     Так, бродя по всем закоулкам родного жилища, которое ей предстояло покинуть, она добралась однажды до чердака.
     Она застыла от неожиданности при виде такого нагромождения самых разнообразных предметов: одни были сломаны, другие просто загрязнены, третьи отнесены сюда по неизвестной причине -- потому ли, что они надоели или же были заменены другими. Она без конца наталкивалась на безделушки, которые постоянно видела прежде, пока они не исчезали и она не забывала о них, те мелочи повседневного обихода, те знакомые пустячки, которые лет пятнадцать окружали ее, и она изо дня в день смотрела на них, не замечая. Здесь, на чердаке, рядом с другими, более старыми вещами, памятными ей из времен ее приезда в Тополя, эти мелочи тоже приобрели вдруг важное значение забытых свидетелей, вновь обретенных друзей. Они были для нее словно те люди, с которыми встречаешься долго, но совсем не знаешь их, пока как-нибудь вечером они не разговорятся по самому ничтожному поводу и не раскроют совершенно неожиданные стороны своей души.
     Она переходила от одной вещи к другой и с замиранием сердца припоминала:
     "Ах да, эту китайскую чашку уронила я за несколько дней до свадьбы. О! вот маменькин фонарик и трость, которую папенька сломал, когда хотел открыть калитку, разбухшую от дождя".
     Но много было на чердаке таких вещей, которых она не знала, которые ничего ей не напоминали и, вероятно, остались еще от дедов или прадедов, вещей запыленных, переживших свое время, как будто грустных оттого, что они заброшены и никто не знает их истории, их приключений, ибо никто не видел тех, что выбирали, покупали, хранили и любили их, никто не помнит рук, которым было привычно трогать их, и глаз, которым было приятно смотреть на них.

/ Полные произведения / Мопассан Г. / Жизнь

Смотрите также по произведению "Жизнь":

• Краткое содержание