• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дюма А. / Королева Марго

Королева Марго [26/39]

Скачать полное произведение

    - Простите меня, матушка, за то, что я предусмотрел события и приготовился. Я вызвал два батальона из Нормандии, один из Гийени; вчера прибыл из Бретани отряд моих стрелков; легкая конница, стоявшая в Турени, будет в Париже завтра же; и в то время как все думают, что в моем распоряжении не более четырех полков, у меня двадцать тысяч человек, готовых предстать на торжестве.
     - Ай-ай-ай! - с удивлением сказала Екатерина. - В таком случае вам не хватает только одного, но это мы достанем.
     - Что достанем?
     - Денег. Я думаю, что у вас их не слишком много.
     - Напротив! - возразил Карл IX. - У меня миллион четыреста тысяч экю в Бастилии; мои личные сбережения дошли за последние дни до восьмисот тысяч экю, - я их запрятал в моих Луврских погребах, а на случай нехватки у Нантуйе хранится триста тысяч экю, и они в моем распоряжении.
     Екатерина вздрогнула: до сих пор она видела Карла буйным, вспыльчивым, но никогда не замечала в нем человека дальновидного.
     - Значит, вы, ваше величество, думаете обо всем, - сказала она. - Прекрасно! И если только портные, вышивальщицы и ювелиры поторопятся, то не пройдет и полутора месяца, как ваше величество сможет принять послов.
     - Полтора месяца? - воскликнул Карл. - Матушка, портные, вышивальщицы и ювелиры работают с того дня, как стало известно, что мой брат избран королем. В крайнем случае все может быть готово хоть сегодня, а уж через три-четыре дня - наверняка!
     - О! Вы торопитесь куда больше, чем я думала, сын мой! - пробормотала Екатерина.
     - Я же вам сказал: честь за честь!
     - Хорошо! Значит, честь, оказанная французскому королевскому дому, вам так льстит?
     - Разумеется.
     - Видеть французского принца на польском престоле - это ваше самое большое желание, не так ли?
     - Совершенно верно.
     - Значит, вам важно событие, а не человек? И кто бы ни царствовал в Польше, вам...
     - Нет, матушка, вы заблуждаетесь. Господь с вами! Останемся при том, что есть! Поляки сделали прекрасный выбор. Это народ ловкий и сильный! Это нация-воин, народ-солдат - он и выбирает в государи полководца! Это логично, черт возьми! Анжу как раз по ним: герой Жарнака и Монконтура скроен для них, как по мерке... А кого же, по-вашему, я должен им дать? Алансона? Труса? Хорошее представление создастся у них о Валуа! Алансон! Да он удерет от свиста первой пули, а вот Генрих Анжуйский - это воин! Загляденье! Пеший или конный, но всегда со шпагой в руке, всегда впереди всех! Удалец! Колет, нападает, рубит, режет! Мой брат Анжу - такой храбрец, что заставит их биться круглый год, с утра до вечера. Правда, пьет он мало, но он покорит их своей выдержкой, вот что! Милейший Генрих будет там как рыба в воде. Вперед! Вперед! Туда! На поле брани! Браво трубам и барабанам! Да здравствует король! Да здравствует победитель! Его будут провозглашать "императором" три раза в год! Это будет великолепно для славы французского двора и чести Валуа!.. Быть может, его убьют, но - черт возьми! - это будет восхитительная смерть!
     Екатерина вздрогнула; в ее глазах сверкнула молния.
     - Скажите прямо, - воскликнула она, - что вы хотите удалить Генриха Анжуйского, скажите прямо, что вы не любите своего брата!
     - Ха-ха-ха! - Карл рассмеялся нервным смехом. - Так вы догадались, что я хочу его удалить? Так вы догадались, что я не люблю его? А хотя бы и так! Любить брата! А за что? Ха-ха-ха! Вы что, смеетесь?.. - По мере того как он говорил, на его бледных щеках все ярче выступал лихорадочный румянец. - А он меня любит? А вы, вы меня любите? Да разве меня кто-нибудь когда-нибудь любил, кроме моих собак, Мари Туше и моей кормилицы? Нет, нет! Я не люблю брата! Я люблю только себя, слышите? И не мешаю моему брату поступать так же!
     - Государь, - заговорила Екатерина, разгорячившись в свою очередь. - Если вы раскрыли мне свою душу, те и я должна раскрыть вам свою! - Вы поступаете, как государь слабый, как монарх, который слушается неразумных советов; вы удаляете вашего второго брата - естественную поддержку трона, человека, который, в случае какого-либо несчастья с вами, во всех отношениях достоин стать вашим преемником, когда французская корона окажется свободной; ведь вы сами сказали, что Алансон молод, неспособен, слаб духом, больше того - трус! Вы понимаете, что следом за ними появляется Беарнец?
     - А, черт! - воскликнул Карл. - Мне-то какое дело, что произойдет, когда не будет меня? Вы говорите, что следом за моими братьями появится Беарнец? Тем лучше, черт возьми!.. Я сказал, что не люблю никого... Неправда: я люблю Анрио! Да, да, люблю доброго Анрио! У него честные глаза, у него теплая рука! А я вижу вокруг только лживые глаза и ледяные руки! Я готов поклясться, что он не способен на предательство. А кроме всего прочего, я обязан вознаградить Анрио за его утрату: у него отравили мать, - бедный малый! - и, как я слышал, это сделал кто-то из моей семьи. А кроме того, я чувствую себя превосходно. Но если я заболею, я позову его, я потребую, чтобы он не отходил от меня, я ни от кого ничего не приму, кроме как из его рук, а перед смертью провозглашу его королем Франции и Наварры!.. И - клянусь брюхом папы! - один он не будет радоваться моей смерти, как мои братья, а будет плакать или хоть сделает вид, что плачет!
     Молния, упавшая к ногам Екатерины, не так ужаснула бы ее, как эти слова. Совершенно подавленная, она блуждающим взором смотрела на Карла и лишь через несколько секунд воскликнула:
     - Генрих Наваррский! Генрих Наваррский - французский король, в нарушение прав моих детей! Матерь Божья! Посмотрим! Так вы для этого хотите услать моего сына?
     - Вашего сына!.. А я чей? Сын волчицы, как Ромул! - воскликнул Карл, дрожа от гнева и сверкая глазами так, как если бы в них загорелись огни. - Ваш сын?! Верно! Французский король - вам не сын: у французского короля нет братьев, у французского короля нет матери, у французского короля есть только подданные! Французскому королю нужны не чувства, а воля! Он обойдется и без любви, но потребует повиновения!
     - Государь, вы не так меня поняли. Я назвала своим сыном того, который должен меня покинуть. Сейчас я люблю его больше, потому что боюсь потерять его. Разве это преступление, если мать не хочет, чтобы сын ее покинул?
     - А я вам говорю, что он вас покинет, что он покинет Францию, что он отправится в Польшу! И это будет через два дня! А если вы скажете еще одно слово, то это произойдет завтра. А если вы не склоните голову, если вы не перестанете грозить мне глазами, я удавлю его вечером, как вы хотели вчера, чтобы мы удавили любовника вашей дочери! Только уж его-то я не упущу, как упустили мы Ла Моля!
     Перед лицом такой угрозы Екатерина опустила голову, но тут же подняла ее.
     - Ах, бедное дитя мое! - воскликнула она. - Твой брат хочет убить тебя! Хорошо! Будь покоен; твоя мать защитит тебя!
     - А-а! Издеваться надо мной! - крикнул Карл. - Клянусь кровью Христовой, он умрет не вечером, не в тот час, а сию минуту! Оружие! Кинжал! Нож! А-а!
     Тщетно отыскивая взглядом вокруг себя то, чего он требовал, Карл заметил на поясе матери кинжальчик; он схватил его, выдернул из шагреневых с серебряной инкрустацией ножен и выбежал из комнаты, чтобы заколоть Генриха Анжуйского, где бы он ни был. Но когда он выбежал в переднюю, силы его, истощенные сверхчеловеческим напряжением, мгновенно оставили его, - он протянул руку, выронил острое оружие, которое вонзилось в пол, жалобно вскрикнул, тело его обмякло, и он покатился по полу.
     В то же мгновение кровь хлынула у него из горла и из носа.
     - Господи Иисусе! - прохрипел он. - Они меня убивают! Ко мне! Ко мне!
     Екатерина, которая проследовала за ним, видела, как он упал; сперва она смотрела на него безучастно, не трогаясь с места, затем опомнилась, движимая не материнской любовью, а затруднительностью своего положения, открыла дверь и закричала:
     - Королю плохо! Помогите! Помогите!
     На крик сбежалась целая толпа слуг, офицеров, придворных и окружила молодого короля. Но всех опередила какая-то женщина, которая, растолкав всех зрителей, бросилась вперед и приподняла бледного как смерть Карла.
     - Кормилица, меня хотят убить, убить! - пролепетал Карл, обливаясь потом и кровью.
     - Убить тебя, мой Карл? - воскликнула кормилица, пробегая по окружающим таким взглядом, от которого попятились все, не исключая даже Екатерины. - Кто хочет тебя убить?
     Карл тихо вздохнул и потерял сознание.
     - Ай-ай! Как плохо королю! - сказал Амбруаз Паре, за которым послали немедленно.
     "Теперь ему волей-неволей придется отложить прием", - подумала непримиримая Екатерина.
     Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ожидавшему в молельне, чем кончится разговор, имевший для него столь важное значение. ЧАСТЬ ПЯТАЯ Глава 1 ГОРОСКОП
     Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.
     Королева встретилась со своим астрологом в первый раз после того, как она побывала у него в лавке на мосту Михаила Архангела; Рене она написала накануне, и теперь он сам принес ответ на ее записку.
     - Ну как? Вы его видели? - спросила королева.
     - Да.
     - Как он себя чувствует?
     - Скорее лучше, чем хуже.
     - А может он говорить ?
     - Нет, шпага перерезала ему гортань.
     - Но я же вам сказала: пусть в таком случае напишет!
     - Я попробовал, да он и сам старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а после этого он потерял сознание: у него вскрыта яремная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.
     - Вы видели эти буквы?
     - Вот они.
     Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине, Екатерина поспешила развернуть ее.
     - М и О <Фамилии де Муи и Ла Моль по-французски пишутся de Мuу и La Mole.>, - сказала она. - Неужели это действительно Ла Моль, и всю эту комедию Маргарита разыграла только для отвода глаз?
     - Сударыня, - заговорил Рене, - если бы я осмелился высказать свое мнение в таком деле, в каком даже ваше величество затрудняется определить свое, я бы сказал, что, по-моему, де Ла Моль слишком горячо влюблен, чтобы заниматься политикой серьезно.
     - Вы так думаете?
     - Да. А главное, он без памяти влюблен в королеву Наваррскую, и поэтому служить не за страх, а за совесть королю он не в состоянии: ведь настоящей любви без ревности не бывает.
     - Так вы думаете, что он влюбился в нее по уши?
     - Уверен.
     - Он прибегал к вашей помощи?
     - Да.
     - Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка, какого-нибудь приворотного зелья?
     - Нет, мы занимались восковой фигуркой.
     - Пронзенной в сердце?
     - Пронзенной в сердце.
     - Фигурка сохранилась?
     - Да.
     - Она у вас?
     - У меня.
     - Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания и впрямь действовали так, как им это приписывают! - заметила Екатерина.
     - Ваше величество, вы можете судить об этом лучше меня.
     - Разве королева Наваррская любит Ла Моля?
     - Так любит, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, рискуя своей честью и жизнью. Вы это видите и, однако, все еще сомневаетесь.
     - В чем?
     - В науке.
     - Это потому, что ваша наука обманула меня, - сказала Екатерина, пристально глядя на Рене, - тот выдержал ее взгляд с поразительным самообладанием.
     - В каком случае? - спросил он.
     - О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! Впрочем, быть может, дело тут не в науке, а в ученом.
     - Я не понимаю, что вы хотите сказать, - молвил флорентиец.
     - А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?
     - Нет, если их изготовляю я, но если они проходят через другие руки, то возможно...
     Екатерина усмехнулась и покачала головой.
     - Ваш опиат подействовал чудесно, Рене: у госпожи де Сов никогда еще не было таких свежих, таких красных губ!
     - Не стоит поздравлять с этим мой опиат. Баронесса де Сов, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества считал неудобным посылать его. Все коробочки, - те самые, которые вы видели, - стоят у меня дома, кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, кто ее взял и с какой целью.
     - Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, - сказала Екатерина, - а теперь поговорим о другом.
     - Слушаю, ваше величество.
     - Что нужно для того, чтобы определить продолжительность жизни человека?
     - Прежде всего нужно знать день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он появился на свет.
     - А еще что?
     - Нужны его волосы и кровь.
     - Значит, если я вам принесу его волосы и кровь и скажу, под каким знаком он появился на свет, его возраст и день его рождения, вы определите, когда приблизительно он умрет?
     - Да, с точностью до нескольких дней.
     - Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.
     - Этот человек родился днем или ночью?
     - Вечером, в пять часов двадцать три минуты.
     - Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.
     - Хорошо, - ответила Екатерина, - мы придем.
     Рене поклонился и вышел, сделав вид, что не обратил внимания на слова "мы придем", которые указывали, что Екатерина, против обыкновения, явится не одна.
     На следующий день, на рассвете, Екатерина прошла к Карлу.
     В полночь она посылала узнать, как чувствует себя король, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Паре, который намеревается пустить ему кровь, если нервное возбуждение не прекратится.
     Еще вздрагивая даже во сне, еще бледный от потери крови. Карл спал на плече верной кормилицы, которая сидела, прислонясь к его кровати, и уже три часа не меняла положения, боясь нарушить покой своего любимого питомца.
     Время от времени на губах больного показывалась пена, и кормилица вытирала ее тонким вышитым батистовым платочком. У изголовья лежал другой носовой платок, весь в пятнах крови.
     Екатерине пришла было в голову мысль завладеть этим платком, но она подумала, что кровь, смешанная со слюной и растворенная в ней, возможно, утратит свои свойства; она спросила у кормилицы, не пускал ли врач ее сыну кровь: ведь он просил передать ей, что к этому придется прибегнуть. Кормилица ответила, что пускал, что крови вышло очень много и что поэтому Карл дважды терял сознание.
     Королева-мать, которая, как все принцессы той эпохи, была достаточно сведуща в медицине, попросила показать ей кровь: ничего не могло быть легче, ибо врач приказал сохранить кровь для наблюдений.
     Кювета с кровью стояла в соседней комнате. Екатерина прошла туда, наполнила красной жидкостью флакончик, который она принесла с собой для этой цели, и вернулась в спальню, пряча в карманах пальцы, кончики которых могли бы обличить совершенное ею святотатство.
     В то самое мгновение, когда она появилась на пороге, Карл открыл глаза и был поражен, увидев мать. Как это бывает после сна, он припомнил все свои мысли, проникнутые обидой и злобой.
     - А! Это вы? - спросил он. - Объявите вашему любимому сыну, Генриху Анжуйскому, что прием будет завтра.
     - Милый Карл, прием будет тогда, когда вы пожелаете, - ответила Екатерина. - Успокойтесь и усните.
     Словно послушавшись ее совета. Карл и впрямь закрыл глаза, а Екатерина, которая дала совет, как это обычно делают для утешения больного или ребенка, вышла из комнаты. Услышав, что дверь за ней закрылась, Карл сел на постели и голосом, еще глухим после мучительного приступа болезни, вдруг крикнул:
     - Канцлера! Печати! Двор! Все сюда!
     Кормилица, осторожно применяя силу, вновь положила голову короля к себе на плечо и попыталась укачать его, точно он был еще ребенком.
     - Нет, нет, кормилица, я больше не засну. Позови моих придворных, я хочу утром позаниматься.
     Когда Карл говорил таким тоном, невозможно было его ослушаться; даже кормилица, несмотря на то, что ее царственный питомец сохранил за ней все ее привилегии, не решалась противиться его приказам. Явились все, кого потребовал король, и прием послов был назначен не на завтра, что оказалось невозможным, а через пять дней. ***
     Между тем в назначенный час, то есть в пять часов вечера, королева-мать и герцог Анжуйский отправились к Рене, который, как известно, был предупрежден об этом посещении и успел приготовить все необходимое для таинственного действа.
     В комнате справа, то есть в келье для жертвоприношений, на раскаленной жаровне рдел стальной клинок, на поверхности которого причудливыми арабесками должны были обрисоваться грядущие события в судьбе того, о ком вопрошали оракула; на жертвеннике лежала заранее принесенная "Книга судеб". Ночь была на редкость светлая, так что Рене легко мог наблюдать за ходом и расположением светил.
     Первым вошел герцог Анжуйский - он был в накладных волосах, маска скрывала его лицо, длинный ночной плащ изменял его фигуру. Вслед за ним явилась королева-мать. Не знай она заранее, что ее поджидает здесь сын, она сама бы его не узнала. Екатерина сняла маску; герцог Анжуйский остался в маске.
     - Ты ночью делал наблюдения? - спросила Екатерина.
     - Да, ваше величество, - ответил Рене, - и звезды уже дали мне ответ о прошлом. Тот, о ком вы меня спрашиваете, отличается, как и все лица, родившиеся под созвездием Рака, горячим сердцем и беспримерной гордостью. Он могуществен; он прожил почти четверть века; небо даровало ему славу и богатство. Так ли это, ваше величество?
     - Может быть, - ответила Екатерина.
     - Вы принесли волосы и кровь?
     - Вот они.
     Екатерина протянула некроманту русый локон и флакончик с кровью.
     Рене взял флакончик, встряхнул его, чтобы смешать фибрин с серозной жидкостью, и капнул на раскаленный докрасна клинок большую каплю этой текучей плоти, которая тотчас закипела и скоро заструилась, принимая фантастические очертания.
     - Ваше величество! - воскликнул Рене. - Я вижу, как он корчится от жестокой боли! Слышите, как он стонет, словно зовет на помощь? Видите, как вокруг него все покрывается кровью? Видите, как у его смертного одра готовятся великие бои? Вот копья, вот мечи...
     - И долго так будет? - спросила Екатерина, трепеща от невыразимого волнения и останавливая рукой Генриха Анжуйского, который с жадным любопытством наклонился над жаровней.
     Рене подошел к жертвеннику и произнес кабалистическое заклинание с таким жаром, с такой убежденностью, что на висках у него вздулись жилы, его сотрясала нервная дрожь, и он забился в тех пророческих конвульсиях, которые сотрясали на треножниках древних пифий <Пифии - жрицы Аполлона, прорицательницы. Они садились близ храма Аполлона на треножники, поставленные над расселиной, откуда поднимались одуряющие испарения, и под их действием произносили бессвязные слова, которые и толковались жрецами.> и которые не оставляли их до смертного одра.
     Наконец он встал и объявил, что все готово, в одну руку взял флакончик, еще на три четверти полный, в другую - локон. Затем, приказав Екатерине раскрыть книгу наугад и остановить взгляд на первом попавшемся месте, он вылил вею оставшуюся кровь на стальной клинок, а локон бросил в жаровню, произнося кабалистическую фразу, составленную из еврейских слов, значения которых он не понимал.
     Тотчас герцог Анжуйский и Екатерина увидели, как на, клинке распростерлась белая фигура, напоминавшая обряженного в саван покойника.
     Над ней склонилась другая, как будто женская фигура.
     В то же время локон вспыхнул мгновенным светлым пламенем, острым, как красный язык.
     - Один год! - воскликнул Рене. - Не дольше, чем через год, этот человек умрет, и его будет оплакивать только одна женщина! Ах, нет! Там, на другом конце клинка, виднеется еще одна женщина, и на руках она как будто держит ребенка.
     Екатерина посмотрела на сына, и хотя она была матерью, казалось, она спрашивала его, кто эти две женщины.
     Едва Рене успел произнести эти слова, как стальной клинок побелел, и постепенно все рассеялось.
     Екатерина раскрыла книгу наугад и изменившимся голосом, с которым она была не в силах совладать, несмотря на всю свою выдержку, прочла следующее двустишие:
     Погибнет тот, пред кем трепещет свет,
     Коль позабудет мудрости совет.
     Некоторое время вокруг жаровни царила полная тишина.
     - А каковы знамения в этом месяце для лица, тебе известного? - нарушила молчание Екатерина.
     - Как всегда, самые радужные, сударыня. Если только рок не будет побежден единоборством одного божества с другим, в будущем этому человеку ничего не грозит. Хотя...
     - Хотя - что?
     - Одна из звезд, которые составляют его созвездие, пока я наблюдал ее, была закрыта Темным облачком.
     - Ага, темным облачком!.. - вскричала Екатерина. - Значит, есть некоторая надежда?
     - О ком вы говорите? - спросил герцог Анжуйский.
     Екатерина увела сына подальше от жаровни и начала что-то говорить ему шепотом.
     Рене опустился на колени и, вылив на ладонь последнюю каплю крови, оставшуюся на дне флакончика, принялся рассматривать ее при свете горевшей жаровни.
     - Странное противоречие! - говорил он. - Оно доказывает, как ненадежны свидетельства простой науки, которой занимаются люди заурядные! Для всех, кроме меня, - для врача, ученого, даже для Амбруаза Паре, - вот эта самая кровь - чиста, здорова, кислотна, полна животных соков и пророчит долгие годы телу, из которого она ушла, а между тем вся ее сила иссякнет быстро - не пройдет и года, как эта жизнь угаснет!
     Екатерина и Генрих Анжуйский обернулись и прислушались.
     Глаза герцога блестели сквозь прорези маски.
     - Да, - продолжал Рене, - обыкновенным ученым принадлежит лишь настоящее, нам же принадлежит прошедшее и будущее.
     - Значит, вы стоите на том, что не пройдет и года, как он умрет? - обратилась к нему Екатерина.
     - Это так же верно, как то, что мы трое, здесь присутствующие и ныне здравствующие, когда-нибудь, в свою очередь, успокоимся в гробу.
     - Однако вы говорили, что кровь чиста, здорова, что она пророчит долгую жизнь?
     - Да, если бы все шло естественным путем. Но ведь возможен несчастный случай...
     - О да! Слышите? - обратилась Екатерина к Генриху. - Возможен несчастный случай...
     - Еще одна причина, чтобы я остался, - ответил тот.
     - Об этом нечего и думать: это невозможно. Герцог Анжуйский повернулся к Рене.
     - Спасибо! - изменив голос, сказал он. - Спасибо! Возьми этот кошелек.
     - Идемте, граф, - сказала Екатерина, умышленно титулуя так сына, чтобы сбить Рене с толку. Мать и сын вышли на улицу.
     - Ах, матушка, подумайте сами, - говорил Генрих, - возможен несчастный случай! А что, если этот случай произойдет в мое отсутствие? Ведь я же буду в четырехстах милях...
     - Четыреста миль можно проехать за одну неделю, сын мой.
     - Да, но кто знает, пустят ли меня сюда эти люди? Неужели я не могу подождать, матушка?..
     - Как знать? - отвечала Екатерина. - Быть может, несчастный случай, о котором говорил Рене, и есть тот самый, который вчера уложил короля в постель? Слушайте, дитя мое, возвращайтесь другой дорогой, а я пойду к калитке монастыря августинок - там меня ждет моя свита. Идите, Генрих, идите! И если увидите брата, то не раздражайте его ни в коем случае! Глава 2 ПРИЗНАНИЯ
     Первое, что возвратившись в Лувр, услышал герцог Анжуйский, было известие о том, что торжественный въезд польских послов состоится через четыре дня. Герцога ждали портные и ювелиры с великолепными одеяниями и роскошными драгоценными уборами, которые заказал для него король.
     Между тем как Генрих Анжуйский примеривал все это со слезами, набегавшими от злости на его глаза, Генрих Наваррский очень обрадовался великолепному изумрудному ожерелью, шпаге с золотым эфесом и драгоценному перстню, которые прислал ему король еще утром.
     Герцог Алансонский получил какое-то письмо и заперся у себя в комнате, чтобы прочитать его на свободе.
     А Коконнас ловил на лету каждое луврское эхо, в котором звучало имя его друга.
     Нетрудно догадаться, что Коконнас был не очень удивлен отсутствием Ла Моля в течение всей ночи, но утром он почувствовал некоторое беспокойство и в конце концов отправился на поиски своего друга: сначала он обследовал гостиницу "Путеводная звезда", из гостиницы "Путеводная звезда" прошел на улицу Клош-Персе, с улицы Клош-Персе перешел на улицу Тизон, с улицы Тизон - на мост Михаила Архангела и, наконец, вернулся в Лувр.
     Расспросы, с которыми Коконнас обращался к разным лицам, носили, как это легко себе представить, зная его эксцентрическую натуру, порой столь своеобразный, порой столь настойчивый характер, что вызвали между ним и тремя придворными дворянами объяснения, закончившиеся во вкусе той эпохи, - другими словами, закончившиеся дуэлью. Коконнас провел все три встречи с той добросовестностью, какую он всегда вкладывал в дела такого рода: он убил первого и ранил двух других, приговаривая:
     - Бедняга Ла Моль, он так хорошо знал латынь! Третий, барон де Буаси, упав, сказал:
     - Ох, Коконнас, Бога ради, придумай что-нибудь новенькое! Ну скажи, что он знал греческий!
     В конце концов слухи о приключении в коридоре стали всеобщим достоянием; Коконнас был в отчаянии: у него мелькнула мысль, что все эти короли и принцы убили его друга или бросили в какой-нибудь "каменный мешок".
     Узнав, что в этом деле принимал участие герцог Алансонский, и пренебрегая ореолом величия, окружавшим принца крови, он отправился к нему и потребовал от него объяснений как от простого дворянина.
     Сначала герцог Алансонский возымел большое желание выгнать вон наглеца, осмелившегося требовать от него отчета в его поступках, но Коконнас говорил так резко, глаза его сверкали таким огнем, а три дуэли за одни сутки вознесли пьемонтца так высоко, что герцог, поразмыслив, не поддался первому побуждению и ответил своему придворному с очаровательной улыбкой:
     - Дорогой Коконнас! Король, пришедший в ярость от удара в плечо серебряным кувшином, и герцог Анжуйский, недовольный тем, что его короновали тазом с апельсиновым компотом, и герцог де Гиз, оскорбленный пощечиной, которую дал ему кабаний окорок, сговорились убить де Ла Моля - это сущая правда, но некий друг вашего друга отвел удар. Заговор не удался, даю вам слово принца!
     - Ага! - произнес Коконнас, выпуская воздух из легких, как из кузнечного меха. - Черт побери! Это чудесно, ваше высочество, и мне бы очень хотелось познакомиться с этим другом, дабы выразить ему мою признательность.
     Герцог Алансонский ничего не ответил, а только улыбнулся еще приятнее, чем раньше, предоставляя Коконнасу думать, что этот друг не кто иной, как сам герцог.
     - Ваше высочество, - продолжал Коконнас, - раз уж вы были так добры, что рассказали мне начало этой истории, то довершите благодеяние и доскажите конец. Вы говорите, что хотели его убить, но не убили. А что же с ним сделали? Знаете, я человек мужественный, я перенесу дурную весть, - говорите! Его, наверно, засадили в брюхо какого-нибудь каменного мешка, так ведь? Что ж, тем лучше! Это заставит его впредь быть осторожнее, а то он никогда меня не слушался. А кроме того, мы вытащим его оттуда, черт побери! Камни - помеха не для всех.
     Герцог Алансонский покачал головой.
     - Самое скверное во всей этой истории, храбрый мой Коконнас, то, что после этого ночного приключения твой друг исчез, и неизвестно, куда он запропастился.
     - Черт побери! - снова побледнев, воскликнул пьемонтец. - Если он запропастился хоть в ад, я и там разыщу его!
     - Слушай, я дам тебе дружеский совет, - сказал герцог Алансонский, не меньше Коконнаса, хотя и по другим причинам, желавший знать, где обретается Ла Моль.
     - Дайте, ваше высочество, дайте! - воскликнул Коконнас.
     - Пойди к королеве Маргарите: она должна знать, что сталось с тем, кого ты оплакиваешь.
     - Признаться, ваше высочество, я уже думал об этом, - сказал Коконнас, - только не осмелился: не говоря уж о том, что королева Маргарита внушает мне такое чувство, какое я не в силах выразить словами, я к тому же боялся застать ее в слезах. Но раз вы, ваше высочество, утверждаете, что Ла Моль не умер и что ее величество знает, где он, я наберусь храбрости и схожу к ней.
     - Иди, друг мой, иди, - сказал герцог Франсуа. - А когда узнаешь, скажи и мне: ведь, по правде говоря, я беспокоюсь не меньше, чем ты. Только помни об одном, Коконнас...
     - О чем?
     - Не говори, что пришел к ней от меня: если ты допустишь эту ошибку, то, возможно, не узнаешь ничего.
     - Ваше высочество, с той минуты, как вы посоветовали держать это в тайне, я буду нем, как рыба или как королева-мать! - объявил Коконнас.
     - Хороший принц, чудный принц, великодушный принц, - бормотал пьемонтец по дороге к королеве Наваррской.
     Маргарита ждала Коконнаса, ибо слух о его отчаянии дошел до нее, а узнав, в каких подвигах выразилось его горе, она почти простила пьемонтцу грубоватое обращение с ее подругой, герцогиней Неверской, с которой он не разговаривал уже дня два-три после страшнейшей ссоры. Вот почему Коконнаса ввели к королеве, как только ей доложили о нем.
     Коконнас вошел. Он не в силах был побороть смущение, о котором он говорил герцогу Алансонскому и которое он всегда чувствовал в присутствии королевы - не в силу ее высокого положения, а в силу ее умственного превосходства, - но Маргарита встретила его с улыбкой и сразу успокоила.
     - Ах, сударыня! - сказал Коконнас. - Верните мне моего друга или по крайней мере скажите, что с ним, - я не могу без него жить! Представьте себе Эвриала без Ниса, Дамона без Финтия или Ореста без Пилада! <Эвриали Нис - герои "Энеиды" Вергилия, прославившиеся нерушимой дружбой и вместе погибшие в бою (книга IX). Дамон и Финтий - сиракузцы, также прославившиеся своей Дружбой и готовностью пожертвовать жизнью друг за друга. Орест - сын царя Агамемнона, героя Троянской войны, убивший мать, чтобы отомстить за гибель отца, и вечно мучимый совестью. Пилад - его верный друг, никогда его не покидавший.> Сжальтесь над моим несчастьем ради одного из упомянутых мной героев, сердце которого не превзойдет моего сердца в нежной любви!

/ Полные произведения / Дюма А. / Королева Марго

Смотрите также по произведению "Королева Марго":

• Краткое содержание
• Характеристика героев