Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тюфяк
Тюфяк [3/12]
Случайно или умышленно, но только разговоры их по преимуществу стали склоняться на любовь. Лизавета Васильевна в этом отношении была гораздо опытнее брата: она знала любовь в самых тонких ее ощущениях; она, как видно, очень хорошо знала страдания и счастие влюбленного. С отрадою и не без волнения прислушивался Павел к словам сестры и понимал их каким-то неясным чувством; в первый раз еще сблизился он с женщиною и взглянул в ее сердце.
- Где это ты, сестрица, все узнала? - спросил он однажды, прослушав от сестры живой рассказ о нечаянной встрече одной молодой девушки с любимым человеком.
- Я много читала романов, - отвечала она.
Павел сомнительно покачал головою.
- Женщина в двадцать лет много знает, много чувствовала, - продолжала Лизавета Васильевна.
- И много испытала? - перебил Павел.
- Может быть, и так, - отвечала Лизавета Васильевна.
Результатом таких бесед было то, что Павел, приходя от сестры и улегшись на постель, не сознавая сам того, по преимуществу начал думать о женщинах. Московская соседка была припомнена в малейших подробностях. "Как хороша вообще женщина! - думал он. - Какое блаженство любить хорошенькую женщину!" Праздное воображение его дополняло ему то, что не досказывала сестра. Он потом рассказал ей слегка о своей любви в Москве к соседке, которую он, по его словам, до сих пор слишком хорошо помнит, как будто бы видел ее вчера.
V
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Лизавете Васильевне случилась надобность уехать на целый месяц в деревню. Павлу сделалось очень скучно и грустно. Он принялся было заниматься, но, - увы! - все шло как-то не по-прежнему: формулы небесной механики ему сделались как-то темны и непонятны, брошюрка Вирея скучна и томительна. "Не могу!" - говорил он, оставляя книгу, и вслед за тем по обыкновению ложился на кровать и начинал думать о прекрасной половине рода человеческого.
Проскучав недели две, Павел вздумал съездить к тетке. Перепетуя Петровна, при его приходе, стояла перед зеркалом и надевала что-то вроде мантильи, сшитой по ее собственному воображению.
- Насилу-то, батюшка, пожаловал, - сказала она, увидев племянника. - Ну что, какова маменька-то?
- Все так же-с, - отвечал Павел.
- Палашка, - говорила Перепетуя Петровна, отряхая шелковое платье, - ведь юбка-то у меня все-таки видна.
- Нет, матушка, это так.
- Какое, дура, так! Паша, видна, у меня юбка-то?
- Я ничего не вижу.
- Наклонись, батька, пониже, посмотри хорошенько, нехорошо... растрепой-то приедешь.
- Я ничего не вижу.
- Ну, уж и этого-то не умеешь сделать порядочно; экий какой! Еще кавалер! Что у меня сегодня какой нехороший цвет лица? Этакая краснота неприятная! Палашка! Подай-ка мне лодиколону обтереться. Оботрись-ка, Павел, и ты.
- Да мне-то зачем, тетушка?
- Пустяки, сударь, изволь-ка обтереться да поедем вместе со мной.
- Это куда?
- К Феоктисте Саввишне. Небось, не привезу в какое-нибудь неприличное место.
- Помилуйте, тетушка! Я с ней незнаком.
- Это что за вздор? А я-то на что? Я знакома, все равно. Нечего, извольте-ка сбираться: вместе и поедем, отпусти свою лошадь-то. Палашка, вели его лошади домой ехать!
- Тетушка...
- Вздор, сударь, вздор! - затараторила Перепетуя Петровна.
Как мой герой ни противился, но через несколько минут он был вытерт из собственных рук Перепетуи Петровны одеколоном и повезен в гости. Он едва мог опомниться у крыльца Феоктисты Саввишны. Перепетуя Петровна, всходя по деревянной лестнице, освещенной фонарем, опиралась на руку племянника как для поддержания своей особы, так и для прекращения Павлу всякой возможности улизнуть, что уже и было им прежде того один раз сделано. Они вошли в лакейскую, где было с десяток шуб, три лакея и сильный запах салом. В зале... Но я предварительно должен сказать несколько слов о хозяйке дома и ее гостях. Феоктиста Саввишна, так как и Перепетуя Петровна, не принадлежала к высшему губернскому кругу, но имела из этого круга один только дружественный дом - Кураевых; сфера же ее знакомства ограничивалась незначительным чиновным людом. В настоящее время у Феоктисты Саввишны были в гостях некто помещик Иван Иваныч, дающий деньги под проценты, уездный стряпчий, человек очень бы хороший, но, к несчастью, по нескольку раз в год предающийся запою, и, наконец, учитель гимназии, метивший в инспекторы, и еще кое-кто. Все эти господа привезли с собою жен, а некоторые и своячениц; но вечера свои Феоктиста Саввишна обыкновенно скрашивала, приглашая к себе дружественное для нее семейство из высшего круга - Кураевых. Владимир Андреич никогда сам не ездил к Феоктисте Саввишне, но, занимая иногда через нее деньги, жену и дочерей отпускал. Брюнетка, как сама она говорила, очень скучала на этих жалких вечерах; она с пренебрежением отказывалась от подаваемых ей конфет, жаловалась на духоту и жар и беспрестанно звала мать домой; но Марья Ивановна говорила, что Владимир Андреич знает, когда прислать лошадей, и, в простоте своего сердца, продолжала играть в преферанс с учителем гимназии и Иваном Иванычем с таким же наслаждением, как будто бы в ее партии сидели самые важные люди; что касается до блондинки, то она выкупала скуку, пересмеивая то красный нос Ивана Иваныча, то неуклюжую походку стряпчего и очень некстати поместившуюся у него под левым глазом бородавку, то... но, одним словом, всем доставалось! Гости же Феоктисты Саввишны в отношении особ высшего круга держали себя почтительно, а хозяйка оказывала им исключительное внимание, хотя в то же время все почти знали, что эти особы - пуф, или, как говорили многие, сидят на овчинах, а бьют с соболей, то есть крепко небогаты. Но их изящная форма? Что делать: их изящная форма внушала невольное к ним уважение.
Хозяйка встретила еще в зале Перепетую Петровну и Павла.
- Честь имею представить племянника, - сказала Перепетуя Петровна, целуясь с хозяйкой.
- Очень приятно, - отвечала Феоктиста Саввишна, жеманно кланяясь Павлу и глядя на него с некоторым удивлением: она представляла его себе вовсе не таким. - Милости прошу, Перепетуя Петровна, - продолжала она, указывая на дверь в гостиную, - Павел Васильич, сделайте одолжение.
Но Павел не сделал одолжения, не пошел в гостиную. Постояв несколько минут, он сел невдалеке от гостя в коричневом фраке, который тоже, видно, не принадлежал к числу дамских любезников, а потому сидел один-одинехонек в зале. Брюнетке и блондинке сделалось очень скучно и жарко в гостиной, в которой действительно была страшная духота. Обе девушки, взявшись под руки, вышли в залу; они взглянули вскользь на Павла и на его соседа, а потом насмешливо переглянулись между собою; Павел тоже заметил их, и страшное изменение произошло в его наружности: он сначала вздрогнул всем телом, как бы дотронувшись до лейденской банки, потом побледнел, покраснел, взглянул как-то странно на гостя в коричневом фраке, а вслед за тем начал следить глазами за ходившими взад и вперед девушками: в брюнетке мой герой узнал свою московскую соседку. Барышни с своей стороны не глядели более ни на Павла, ни на его собеседника, а разговаривали громко о недавно бывшем маскараде на французском языке, что они всегда делали в укор невежественным гостям Феоктисты Саввишны. Вскоре вошла хозяйка и начала умолять Юлию Владимировну что-нибудь пропеть; Юлия отказывалась.
- Вы не поверите, - говорила Феоктиста Саввишна, обращаясь к Павлу и к господину в коричневом фраке, - что у них за ангельский голосочек.
Коричневый фрак встал, кашлянул и ничего не сказал: выражение лица его как будто бы говорило: "Не могу знать-с, не мое дело!" Но еще страннее вел себя Павел; он даже не встал и не сказал ни слова хозяйке.
- Кто это такой? - шепнула блондинка.
- Бешметев, - отвечала хозяйка.
Блондинка сжала губки и слегка кивнула головой.
- Юлия Владимировна, - заговорила снова Феоктиста Саввишна, мучимая меломанией, - сжальтесь над нами, доставьте нам это наслаждение.
Юлия Владимировна сжалилась и с кислою миною уселась за фортепьяно. С первым же ее аккордом все гости, игравшие и не игравшие в карты, вышли в залу, а потом со второго куплета (она пела: "Что ты, ветка бедная... "{330}) многие начали погружаться в приятную меланхолию.
- Я не могу без слез слушать этого романса, - говорила растроганная Марья Ивановна, - так, знаете, много в нем души!
- Да-с, - отвечал Иван Иваныч, - прекрасная песенка, да и Юлия Владимировна прекрасно изволят петь.
- У ней хорошенький голосок, - подтвердила мать.
Между тем Павел все сидел на прежнем месте и в том же положении. Блондинке очень хотелось поговорить с ним, по похвальной ее наклонности сближаться с несчастными.
- Вы любите музыку? - спросила она его.
- Я не знаю музыки, - отвечал Бешметев.
- Вы ни на чем не играете?
- Ни на чем-с.
- А как вам нравится голос сестры?
При этом вопросе Павел заметно сконфузился и молчал.
"Какой он странный! - подумала блондинка. - Как бы его заставить поговорить? Может быть, скажет что-нибудь смешное".
В этом намерении она села рядом с Павлом.
- Вы бываете в собрании? - спросила она.
- Нет-с.
- Отчего же?
- Я не люблю собраний.
- Отчего вы не любите собраний?
В это время брюнетка подошла к сестре.
- Послушай, ma soeur*, - продолжала блондинка, - monsieur не любит собраний.
______________
* сестра (франц.).
Юлия отвечала сестре улыбкою и, взяв ее за руку, отвела от Павла.
Часу в двенадцатом за Кураевыми были присланы лошади, и они, несмотря на убедительные просьбы хозяйки - закусить чего-нибудь, уехали домой. Павел уехал вместе с теткою после ужина. Придя в свою комнату, он просидел с четверть часа, погруженный в глубокую задумчивость, а потом принялся писать к сестре письмо. Оно было следующее:
"Лиза, друг мой! Ты себе представить не можешь, что сегодня со мною случилось. Пришел я к тетке; она собиралась в гости на вечер и требовала, чтобы и я с ней ехал. Я, разумеется, не хотел; но она закричала, забранилась, почти насильно посадила меня в сани и привезла к Феоктисте Саввишне, и здесь я встретил, знаешь ли, кого? Я встретил ее... ту, которую видел в Москве. До сих пор я не могу еще хорошенько опомниться. Тетка говорит, что она здешняя: фамилия ее Кураева. Боже мой, как она еще похорошела! Лицо ее сделалось еще правильнее... Что за чудные у ней ручки, Лиза! Когда она играла на фортепьяно, это была не женщина, а античная статуя, совсем как есть статуя..."
Написав это, Павел лег на кровать. Губернский учитель музыки был, впрочем, совершенно другого мнения: он всегда выговаривал брюнетке за то, что она решительно не умеет держать себя за фортепьяно, потому что очень ломается. Пролежав несколько минут, Павел встал и снова принялся писать:
"Я решительно влюблен: во мне совершается что-то странное и непонятное. Бог знает что бы я готов был отдать, если бы она меня полюбила! Я бы за это готов был отказаться от всего".
На этом месте он снова остановился, снова полежал на постели и, вставши, еще приписал:
"Приезжай, Лиза, бога ради, скорее, - мне без тебя смертная скука; мне так много надобно с тобою переговорить... Что ты там делаешь? Приезжай! Остаюсь любящий тебя и влюбленный.
Бешметев".
Заключивши таким образом письмо, он запечатал его и улегся уже совсем, но долго еще не спал и ворочался с боку на бок. Встав на другой день, Павел распечатал свое письмо, перечитал его несколько раз и, видно, раздумав посылать его, разорвал на мелкие куски; но тотчас же написал другое:
"Милая Лиза! Что ты делаешь в деревне? Приезжай скорее: мне очень скучно. Матушка в том же положении, тетка бранится; мужа твоего не видал, а у детей был: они, слава богу, здоровы. Приезжай! Мне о многом надобно с тобой переговорить. Брат твой..." и проч.
Это письмо Павел отправил и принялся читать какую-то книгу, но через четверть часа швырнул ее, лег вниз лицом на кровать и почти целый день пролежал в таком положении.
VI
ПОЕЗДКА В СОБРАНИЕ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Бешметев, в своем бездействии, думал решительно об одной брюнетке: ему страшно хотелось видеть ее. Он узнал, где их дом, и часа по два прохаживался невдалеке от него и поджидал, не пойдет ли она, как бывало это в Москве, гулять или по крайней мере не поедет ли куда-нибудь; был даже раза два в театре, но ничто не удавалось. Приехала Лизавета Васильевна. Павел только через неделю, и то опять слегка, рассказал сестре о встрече с своею московскою красавицей; но Лизавета Васильевна догадалась, что брат ее влюблен не на шутку, и очень этому обрадовалась; в голове ее, в силу известного закона, что все сестры очень любят женить своих братьев, тотчас образовалась мысль о женитьбе Павла на Кураевой; она сказала ему о том, и герой мой, хотя видел в этом странность и несбыточность, но не отказывался. Страшно и отрадно становилось ему, когда он начинал думать, что эта девушка, столь прекрасная и которая теперь так далека от него, не только полюбит его, но и отдастся ему в полное обладание, будет принадлежать ему телом и душой, а главное, душой... Как все это отрадно и страшно! Впрочем, Павел все это только думал, сестре же говорил: "Конечно, недурно... но ведь как?.." Со времени появления в голове моего героя мысли о женитьбе он начал чувствовать какое-то беспокойство, постоянное волнение в крови: мечтания его сделались как-то раздражительны, а желание видеть Юлию еще сильнее, так что через несколько дней он пришел к сестре и сам начал просить ее ехать с ним в собрание, где надеялся он встретить Кураевых. Лизавета Васильевна с удовольствием согласилась: ей самой очень хотелось видеть Юлию. Но здесь явилась новая забота: Павел боялся показаться в собрание и несколько раз был готов отказаться от своего намерения; даже мороз пробегал по телу при одной мысли, как неловко и неприятно будет его положение в ту минуту, когда он войдет в залу, полную незнакомых людей! Что ему там делать? Как вести себя? О чем и с кем говорить? Не удивляйтесь, светский читатель, последним чувствованиям моего героя. Вы образовывались совершенно под другими условиями, вы, может быть, подобно Онегину, выйдя из-под ферулы вертлявого, но с прекрасными манерами француза, еще с семнадцати лет, вероятно, сделались принадлежностью света и балов. Но Бешметев во всю жизнь был только на одном бале, куда его еще маленького привезла мать, и он до сих пор не забыл, как было ему неловко и скучно в светлой зале. В день собрания он очень много занимался своим туалетом, долго смотрелся в зеркало, несколько раз умылся, завился сначала сам собственноручно, но, оставшись этим недоволен, завился в другой раз через посредство цирюльника, и все-таки остался недоволен; даже совсем не хотел ехать, тем более что горничная прескверно вымыла манишку, за что Павел, сверх обыкновения, рассердился; но спустя несколько времени он снова решился. Часов в восемь он нарядился в черный фрак и какой-то цветной жилет. Фрак отличнейшего сукна сидел на нем не отлично. Когда Павел пришел к сестре, она была еще в блузе; но голова ее была уже убрана по-бальному. В лице Бешметева очень заметно было волнение; поздоровавшись с сестрою, он беспокойными шагами начал ходить по комнате.
- О чем ты думаешь, Поль? - спросила Лизавета Васильевна.
- Так, ни о чем.
- Как ни о чем? Ты чем-то расстроен.
- Право, так; мне что-то не хочется ехать.
- Но ведь ты сам меня звал.
- Знаю, - но, видишь...
- Нет, ничего не вижу.
- Мне что-то нездоровится.
- Полно, Поль, пустяки-то говорить; что за робость.
Павел не отвечал.
- Что ж, мы не едем? - спросила Лизавета Васильевна после минутного молчания.
- Я не знаю, - отвечал Павел.
- Что это у тебя, братец, за дикость? Отчего это?
- Вовсе не дикость.
- Как не дикость? Чего же ты боишься людей?
- Я не боюсь, но не люблю общества; мне как-то неловко бывать с людьми; все на тебя смотрят: нужно говорить, а я решительно не нахожусь, в голове моей или пустые фразы, или уж чересчур серьезные мысли, а что прилично для разговора, никогда ничего нет.
Лизавета Васильевна покачала головой.
- Странный ты человек! Другой на твоем месте еще в Москве бы познакомился с Кураевыми.
- Вот прекрасно! Каким же образом я мог бы познакомиться?
- Очень просто: приехать в дом, да и только.
- С какой же стати я приехал бы?
- Да как же другие-то знакомятся?
- Я не знаю: их, верно, зовут.
- Вовсе нет: сами приезжают.
- В таком случае это нахальство.
- Никакого тут нет нахальства.
- Конечно, нахальство; вдруг ни с того ни с сего приехать и рекомендоваться. Очень, я думаю, интересен я для них.
- Всякий молодой человек интересен в семейном доме, потому что он жених. Нет, Поль, это не оттого... ты еще мало влюблен.
- Нет, Лиза.
- Что же?
- Так... ты неправду думаешь.
Сказав эти слова, Павел вспыхнул.
Брат и сестра замолчали.
- Послушай, Поль, - начала Лизавета Васильевна, - вот мы теперь съездим в собрание; ты еще посмотришь на нее, и я посмотрю, а потом...
- Что же потом?
- Потом стороной и разузнаем, что и как... а там ты съездишь в дом раза два...
- Ни за что не поеду.
- Нет, это пустяки: ты поедешь, а тут и я съезжу, и, смотришь, вдруг скажут: "Павел Васильич с супругою приехали!".
- Нет, сестрица, это невозможно... это так, одно пустое предположение...
- А вот посмотрим... Что ж? Прикажете одеваться? Угодно вам ехать? - шутила Лизавета Васильевна, вставая.
- Одевайся, - отвечал Павел каким-то странным голосом.
Лизавета Васильевна вышла, Павел задумался, и через полчаса она возвратилась уже совсем одетая. Бешметев, несмотря на внутреннее беспокойство, чуть не вскрикнул от удивления: так была она хороша с своею стройною талиею, затянутою в корсет, с обнаженными руками и шеею, покрытыми белою и нежною кожею, с этим умным, выразительным лицом, оттененным роскошными смолистыми кудрями. Павел невольно взглянул в зеркало, и - боже мой! - как некрасива и непредставительна показалась ему его собственная фигура! С приближением к собранию беспокойство его увеличилось, сердце ныло; он несколько раз покушался просить сестру воротиться назад, но промолчал.
В залу Бешметев вошел в лихорадочном состоянии; лицо его было бледно и с каким-то странным выражением. Масурову тотчас же заметили.
- Лизавета Васильевна! Наконец-то вы показались, - говорила толстая, почтенная дама, пожимая ей руку. - С кем это вы, - продолжала она, увидя Павла, - с мужем?
- Нет, это мой брат, - отвечала Лизавета Васильевна и взглянула было на брата, в намерении представить его почтенной даме; но Павел очень серьезно глядел на сестру и не трогался с места.
Масурову окружили еще многие старые знакомые; некоторые уже знали о ее приезде, другие же, подходя к ней, издавали звуки удивления и радости: "Mon Dieu! Est-ce bien vous?" - "C'est vous, madame?"* Даже слышалось: "ma bonne Lise", "ma chere" и "Lisette"**, - но никто не заметил, никто не приветствовал Павла. Ему сделалось, как и ожидал он, страшно неловко: он решительно не знал, что делать с руками, ногами, с шляпою, или, лучше сказать, он решительно не находился, как прилично расположить всю свою особу. Павел не знал ни одного обычного в то время приема молодых людей: он не умел ни закладывать за жилет грациозно руку, ни придерживать живописно этою рукою шляпу, слегка прижав ее к боку, ни выступить умеренно вперед левою ногою, а тем более не в состоянии был ни насмешливо улыбаться, ни равнодушно смотреть; выражение лица его было чересчур грустно и отчасти даже сердито. Постояв несколько минут в положении смешавшегося в своей роли трагического актера, он счел за лучшее сесть. Не излишним считаю здесь заметить, что Павел по своей наружности был не самый последний в собрании. Не говоря уже о толстых, усевшихся играть в преферанс или вист, было даже несколько тоненьких молодых людей с гораздо более неприличными, чем он, для бала физиономиями и фраками: некоторые из них, подобно ему, сидели вдали, а другие даже танцевали. Конечно, были и такие, которые далеко превосходили Бешметева; к числу таких, по преимуществу, принадлежал высокий господин лет тридцати пяти, стоявший за колонною: одет он был весь в черном, начиная с широкого, английского покроя, фрака, до небрежно завязанного атласного галстука. Желтоватое лицо его, покрытое глубокими морщинами и оттененное большими черными усами, имело самое модное выражение, выражение разочарования, доступное в то время еще очень немногим лицам. Карие глаза его лениво смотрели на составлявшуюся невдалеке от него французскую кадриль. Высоким господином интересовались, кажется, многие дамы: некоторые на него взглядывали, другие приветливо ему кланялись, а одна молодая дама даже с умыслом села близ него, потому что, очень долго заставив своего кавалера, какого-то долговязого юношу, носить по зале стул, наконец показала на колонну, около которой стоял франт; но сей последний решительно не обратил на нее внимания и продолжал лениво смотреть на свои усы. Молодая дама, усевшись, несколько раз повертывала к нему голову и поднимала на него большие серые глаза.
______________
* Боже мой! Вы ли это? - Это вы, сударыня? (франц.).
** милая Лиза, дорогая, Лизочка (франц.).
- Monsieur Бахтиаров, - сказала, наконец, она, не утерпев.
Франт лениво взглянул на нее.
- Посмотрите, - продолжала дама, указывая глазами на Бешметева, - за что этот господин сердится?
- Я вдали не вижу.
- Да это недалеко, на стуле у третьего окна.
- Не вижу-с.
- Да что это!.. Посмотрите.
- Право, не вижу.
Дама несколько обиделась и отворотилась от Бахтиарова.
- Вы сегодня не в духе? - начала снова она.
- Как и всегда.
- Пожалуйста, посмотрите на этого сердитого господина!
Бахтиаров насмешливо улыбнулся.
- Странное желание! - проговорил он и, нехотя приложив к глазу одностекольный лорнет, взглянул на Павла: равнодушное выражение лица его мгновенно изменилось, он как будто бы покраснел. - Какое сходство! - проговорил он как бы сам с собою.
- С кем? - спросила она.
Бахтиаров не отвечал.
- С кем сходство? - повторила дама.
- С вами, - отвечал Бахтиаров.
Дама пожала плечами и надула губы.
- Вы забываете, вам начинать, - сказал Бахтиаров после небольшого молчания.
Дама начала ходить в первой фигуре, но смешалась в шене. Между тем. Бахтиаров взглянул в ту сторону, где танцевала Лизавета Васильевна, и лицо его снова изменилось. Когда соседка его возвратилась на свое место, он выдвинулся из-за колонны и начал с нею весело разговаривать.
- У вас, должно быть, сегодня истерика? - сказала дама.
- Это отчего?
- Да как же? Вы то грустны, то веселы чересчур. Со мною бывало это.
- Со мною не то, что с вами, - ответил Бахтиаров. - Знаете ли что? Судьба иногда дарит человека в его скучной жизни вдруг, неожиданно, таким... как бы это выразить? - удовольствием, или, пожалуй, даже счастием...
- Право? - перебила дама. - Не случилось ли с вами того же?
- Отчасти.
- Поздравляю вас! Стало быть, вы счастливы?
- Отчасти.
- Нельзя ли узнать причину?
- Невозможно.
- Почему же?
- Потому что вы всем расскажете.
- Честное слово, никому не скажу.
- Извольте: я встретил одного старого приятеля.
Дама сомнительно покачала головою и старалась угадать по направлению взгляда Бахтиарова, на кого он смотрит.
- Полно, не приятельницу ли? - сказала она.
- У меня нет приятельниц.
- Это почему?
- Приятельницами могут быть только женщины.
- Ну так что же?
- А женщин я давно не люблю.
- А М., а К., а Д.? А дама в очках?
- Это они меня любили, а не я их.
- Послушайте: это неблагородно так говорить о женщинах.
- А еще неблагороднее сплетничать на приятельниц.
- Кто же на них сплетничает?
- Вы.
- Ах, боже мой!.. Это все говорят... Это вы сами сейчас говорили.
- Я хотел подделаться под ваш тон.
- Под какой же мой тон?
- Посплетничать.
- Это ни на что не похоже, - сказала дама, очень обидевшись, и встала с своего места.
Кадриль в это время кончилась. Бахтиаров тоже довольно быстро пошел на другой конец залы: там стояла Лизавета Васильевна и разговаривала с каким-то плешивым господином. Бахтиаров подошел к ней и несколько минут оставался в почтительном положении.
- Je vous salue, madame!* - произнес он потом довольно тихо. Лизавета Васильевна вздрогнула и обернулась: все лицо ее вспыхнуло, и она ответила одним молчаливым поклоном; Бахтиаров тоже, кажется, не находился, что говорить, и только пригласил ее на следующую кадриль: Лизавета Васильевна колебалась.
______________
* Приветствую вас, сударыня! (франц.).
- Извольте, - отвечала она после минутного размышления. Оба они простояли еще несколько минут в странном молчании, наконец, Лизавета Васильевна опомнилась и подошла к брату.
- Поль, которая же она? - спросила молодая женщина, не могши скрыть внутреннего беспокойства.
- Ее здесь нет, - отвечал Павел, сидевший все это время в прежнем положении.
- Пойдем, походим, - сказала она, взяв его за руку.
- Нет, я не пойду.
- Бога ради, Поль; ты мне нужен.
- Не могу, сестрица.
- По крайней мере сядь около меня, когда я буду танцевать. Пожалуйста, Поль.
- Хорошо.
Лизавета Васильевна тотчас подхватила какую-то рыжую даму и начала с ней ходить по зале; Бахтиарову, кажется, очень хотелось подойти к Масуровой; но он не подходил и только следил за нею глазами. Проиграли сигнал. Волнение Лизаветы Васильевны, когда она села с своим кавалером, было слишком заметно: грудь ее подымалась, руки дрожали, глаза искали брата; но Павел сидел задумавшись и ничего не видел.
Всю эту сцену видела молоденькая дама, рассердившаяся на Бахтиарова: она видела, как он встал и пошел к Лизавете Васильевне; видела обоюдное их смущение и, сообразивши слова Бахтиарова о неожиданном его счастье, тотчас поняла все.
- Как я сейчас взбесила Бахтиарова! - сказала она, подойдя к даме в очках.
- Он всегда зол.
- Я открыла тайну его сердца.
- Давно ли у него стало сердце?
- А вот посмотрите, - сказала молоденькая дама, - каким тигром смотрит он за дамою в коричневом платье.
Бледная дама в очках еще более побледнела.
- У них старая интрига. Она еще в девушках...
- Я догадалась, - перебила молоденькая дама и отошла по случаю начала французской кадрили. - Посмотрите, как счастлив Бахтиаров, - заметила она своему кавалеру, очень еще молодому человеку, но с замечательно решительною наружностью.
- Именно, - подтвердил тот, - он даже перестал кисло улыбаться.
Молодой человек, постоянно сердившийся на Бахтиарова за то, что на том всегда был фрак самой последней моды, придя в буфет и решительно бросившись на диван, сказал сопровождавшему его приятелю, армейскому офицеру:
- Как эти господа не умеют себя выдержать!
- А что? - спросил тот, безбожно затягиваясь изделием Жукова{340}.
- Мрачный Бахтиаров целую кадриль, как аркадский пастушок, любезничал с своей дамой.
- Он танцевал с Лизаветой Васильевной Масуровой, - отвечал офицер, имевший необыкновенную способность знать имена и фамилии всех, даже незнакомых ему дам.
Офицер, выйдя в залу, встал около другого офицера, тоже своего приятеля. Сей последний, увидев проходившую мимо их Лизавету Васильевну, заметил:
- Посмотри-ка, брат, какие плечи-то... тово...
- Нет, брат, тут не тово... занята ваканция.
- А кто?
- Да Бахтиаров.
- Ну, так уж, конечно не тово...
Между тем Бахтиаров действительно вел себя как-то странно и совершенно не по-прежнему: в лице его не было уже обычной холодности и невнимания, которое он оказывал ко всем городским дамам и в которых, впрочем, был, как говорили в свете, очень счастлив; всю первую фигуру сохранял он какое-то почтительное молчание. Лизавета Васильевна тоже молчала и беспрестанно взглядывала на брата. В половине кадрили Павел, наконец, взглянув на сестру и увидев, что она танцует с Бахтиаровым, тотчас встал, быстро подошел к танцующим и сел невдалеке от них. В это время Бахтиаров заговорил.
- Я не могу еще опомниться, - начал он, - я так неожиданно вас увидел, так поражен был...
- Мы года четыре с вами не видались, - перебила Лизавета Васильевна.
Бахтиаров несколько смешался.
- Ваш супруг здесь? - спросил он.
- Он остался дома... я с братом.
- Боже мой! Как я вас давно не видал... - начал было Бахтиаров прежним тоном.
Лизавета Васильевна прежде времени отошла делать соло.
- Вы несправедливы ко мне, - продолжал он, одушевляясь, - мало того, вы были жестоки ко мне!..
- Поль, подержи мой веер, - сказала Лизавета Васильевна, обращаясь к Павлу.
- Это ваш брат?
- Да...
И она снова отошла.
Бахтиаров с досады начал щипать усы.
- Вы позволите мне быть у вас?.. - спросил он, уведя Лизавету Васильевну в последней фигуре на другую сторону от брата.
Молодая женщина несколько колебалась.
- Это от вас зависит, - отвечала она.
Кадриль кончилась.
- Поедем, Лиза, - сказал тихо Павел.
- Поедем, - отвечала молодая женщина.
- Accordez-moi la mazurque?
- Pardon, monsieur, je pars.
- Mais...
- Allons, Paul...
______________
* - Позвольте вас пригласить на мазурку?
- Извините, сударь, я ухожу!
- Но...
- Идем, Павел! (франц.).
Лизавета Васильевна вышла с братом.
Бахтиаров, расстроенный, снова встал у колонны.
- Вы, верно, скучаете, не видя одной особы, - сказала бледная дама в очках, проходя мимо его с молоденькою дамою.
- Гораздо менее, чем видя другую особу, - отвечал Бахтиаров.
Постояв еще несколько времени, он ушел в бильярдную и сел между зрителями на диван. Ему, видно, было очень скучно. Около бильярда ходили двое игроков: один из них был, как кажется, человек солидный и немного сердитый на вид, другой... другой был наш старый знакомый Масуров.
Солидный игрок дал промах.
- А вот мы так не так!.. - сказал Масуров, живо перекинувшись через борт бильярда, и, вывернув неимоверно локти, принялся целиться. - Бац! - вскрикнул он, сделав довольно ловко желтого шара в среднюю лузу. - Вот оно что значит на контру-то, каков удар! А? - продолжал он, обращаясь к зрителям.
- Отлично играют! - отнесся к Бахтиарову худощавый господин, которого в городе называли плательной вешалкой.
- Кто? - спросил Бахтиаров.
- Я говорю: Михайло Николаич отлично играют.
- Какой Михайло Николаич?
- Масуров.
- Это разве Масуров?
- Масуров... ловкий игрок.
Бахтиаров сейчас же встал с своего места и подошел к игрокам.
- Каков удар-то? - повторил Масуров, заметив его около себя.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тюфяк
|
|