Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Лермонтов М.Ю. / Вадим
Вадим [3/8]
- Как тебе нравится мой горбач!.. - сказал Борис Петрович, - преуморительный...
- Каждый человек, батюшка, - отвечал Юрий, - имеет недостатки... он не виноват, что изувечен природой!..
- Если ты будешь хорошо мне служить, - продолжал он, обратясь к мрачному Вадиму, - то будь уверен в моей милости!.. теперь ступай...
- Пошел вон, - воскликнул отец, потому что Вадим не трогался с места: он был смущен добротою юноши, благосклонным выражением лица его; - и зависть возвратилась в его душу только тогда, как он подошел к дверям, но возвратилась, усиленная мгновенным отсутствием.
Перешагнув через порог, он заметил на стене свою безобразную тень; мучительное чувство... как бешеный он выбежал из дома и пустился в поле; поутру явился он на дворе, таща за собою огромного волка... блуждая по лесам, он убил этого зверя длинным ножом, который неотлучно хранился у него за пазухой... вся дворня окружила Вадима, даже господа вышли подивиться его отважности... Наконец и он насладился минутой торжества! - "Ты будешь моим стремянным!" - сказал Борис Петрович.
ГЛАВА XI
Борис Петрович отправился в отъезжее поле, с новым своим стремянным и большою свитою, состоящей из собак и слуг низшего разряда; даже в старости Палицын любил охоту страстно и спешил, когда только мог, углубляться в непроходимые леса, жилища медведей, которые были его главными врагами.
Что делать Юрию? - в деревне, в глуши? - следовать ли за отцом! - нет, он не находит удовольствия в войне с животными; - он остался дома, бродит по комнатам, ищет рассеянья, обрывает клочки раскрашенных обоев; чудные занятия для души и тела; - но что-то мелькнуло за углом... женское платье; - он идет в ту сторону, и вступает в небольшую комнату, освещенную полуденным солнцем; ее воздух имел в себе что-то особенное, роскошное; он, казалось, был оживлен присутствием юной пламенной девушки.
Кто часто бывал в комнате женщины, им любимой, тот верно поймет меня... он испытал влияние этого очарованного воздуха, который породнился с божеством его, который каждую ночь принимает в себя дыхание свежей девственной груди - этот уголок, украшенный одной постелью, не променял бы он за весь рай Магомета...
- А, это ты, Ольга! - сказал засмеявшись молодой Палицын. - Вообрази, я думал, что гонюсь за тенью, - и как обманут!..
- Вас огорчает эта ошибка? - о, если так, я могу вас утешить, стану с вами говорить как тень, то есть очень мало... и потом...
- Ради бога, - не мало, любезная Ольга! - я готов тебя слушать целый день; не можешь вообразить, какая тоска завладела мной; брожу везде... не с кем слова молвить... матушка хозяйничает, - ... ради неба, говори, говори мне... брани меня,.. только не избегай!..
- Как скоро вы забыли московских красавиц; думайте об них, это вас займет.
- Думать об них - и говорить с тобою? Ольга, это нейдет вместе!..
- А что я могу сказать вам, степная, простая девушка? - что я видела, что слышала? - я не хочу быть вашим лекарством от скуки; всякое лекарство, со всей своей пользой, очень неприятно.
- Ты не в духе сегодня, - воскликнул Юрий, взяв ее за руку и принудив сесть. - Ты сердишься на меня или на матушку... если тебя кто-нибудь обидел, скажи мне; клянусь честию, этому человеку худо будет...
- Не надо мне вашей защиты, вашего мщения... оставьте мою руку!.. вы хотите забавляться? привозите других, более покорных, чем я, более способных настроивать свое сердце и лицо по вашему приказу... мне грустно, скучно... - да сверх того я не раба ваша... и так...
- Ольга, послушай, если хочешь упрекать... о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? - ты бедна, сирота, - но умна, прекрасна; - в моих словах нет лести; они идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; - ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю в покое; - сжалься... я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? - боже мой! - в минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
- Прекрасны ваши слова, Юрий Борисович, я не спорю, всё это очень ново для меня... со всем тем я прошу вас оставить девушку, несчастную с самой колыбели, и потому нимало не расположенную забавлять вас... поверьте слову: гибель вокруг меня...
- Сто раз готов я погибнуть у ног твоих!..
- Вы меня не поняли... я кажусь вам странною теперь, - быть может... но...
- Ты мила по-своему...
- Что за похвалы!.. - с насмешливым видом воскликнула Ольга.
- Не сердись!.. возразил Юрий; и улыбаясь он склонился над ней; потом взял в руки ее длинную темную косу, упадавшую на левое плечо, и прижал ее к губам своим; холод пробежал по его членам, как от прикосновения могучего талисмана; он взглянул на нее пристально, и на этот раз удивительная решимость блистала в его взоре; она не смутилась - но испугалась.
- Перестаньте, - сказала Ольга с важностью, - мне надо быть одной.
Напрасно он старался угадать в глазах ее намеренье кокетки - помучить; ему не удалось!..
- Ты довольна будешь мною! - сказал он, медленно выходя из комнаты.
Такие разговоры, занимательные только для них, повторялись довольно часто и содержание и заключение почти всегда было одно и то же; и если б они читали эти разговоры в каком-нибудь романе 19-го века, то заснули бы от скуки, но в блаженном 18 и в год, описываемый мною, каждая жизнь была роман; теперь жизнь молодых людей более мысль, чем действие; героев нет, а наблюдателей чересчур много, и они похожи на сладострастного старика, который, вспоминая прежние шалости и присутствуя на буйных пирах, хочет пробудить погаснувшие силы. Этот галванизм кидает величайший стыд на человечество; - оно приближилось к кончине своей; пускай... но зачем прикрывать седины детскими гремушками? - зачем привскакивать на смертном одре, чтобы упасть и скончаться <на> полу?
Но возвратимся к нашей повести и поторопимся окончить главу.
Ольга старанием утаить свою любовь еще больше ее обнаруживала; Юрий был опытен, часто любил, чаще был любим, и выучен привычкой читал в ее глазах больше, чем она осмеливалась читать в собственной душе. - Она думала об нем и боялась думать о любви своей; ужас обнимал ее сердце, когда она осмеливалась вопрошать его, потому что прошедшее и будущее тогда являлись встревоженному воображению Ольги; таков был ужас Макбета, когда готовый сесть на королевский престол, при шумных звуках пира, он увидал на нем окровавленную тень Банкуо... но этот ужас не уменьшил его честолюбия, которое превратилось в болезненный бред; то же самое случилось с любовью Ольги.
Юрий не мог любить так нежно, как она; он всё перечувствовал, и прелесть новизны не украшала его страсти; но в книге судьбы его было написано, что волшебная цепь скует до гроба его существование с участью этой женщины.
Когда он не был с нею вместе, то скука и спокойствие не оставляли его; - но приближаясь к ней, он вступал в очарованный круг, где не узнавал себя, и благословлял свой плен, и верил, что никогда не любил сильней теперешнего, что до сих пор не понимал определения красоты; - пожалейте об нем.
ГЛАВА XII
Таинственные ответы Ольги, иногда ее притворная холодность всё более и более воспламеняли Юрия; он приписывал такое поведение то гордости, то лукавству; но чаще, по недоверчивости, свойственной всем почти любовникам, сомневался в ее любви... однажды после долгой душевной борьбы он решился вытребовать у нее полного признанья... или получить совершенный отказ!
- Какое ребячество! - скажете вы; но в том-то и прелесть любви; она превращает нас в детей, дарит золотые сны как игрушки; и разбивать эти игрушки в минуту досады доставляет немало удовольствия; особливо когда мы надеемся получить другие.
С мрачным лицом он взошел в комнату Ольги; молча сел возле нее и взял ее за руку. Она не противилась; не отвела глаз от шитья своего, не покраснела... не вздрогнула; она всё обдумала, всё... и не нашла спасения; она безропотно предалась своей участи, задернула будущее черным покрывалом и решилась любить... потому что не могла решиться на другое.
- Ольга! - сказал Юрий неверным голосом; - я люблю тебя.
- Знаю, - отвечала она.
- Знаю, знаю! - только-то! и я больше от тебя не услышу!
- Чего же вам больше!.. я слушаю, молчу...
- О, разумеется, этого слишком много! - я недостоин даже приблизиться к тебе... я бы должен был любоваться тобою как солнцем и звездами; ты прекрасна! кто спорит, но разве это дает право не иметь сердца?
- Я у бога ни того, ни другого не просила... если мое обращение вам не нравится, то оставьте меня; мы дурно сделали, что узнали друг друга; но всё на свете может поправиться...
- Как легко, сделав человека несчастным, сказать ему; будь счастлив! - всё на свете может поправиться!.. Ольга, слушай, в последний раз говорю тебе; я люблю больше, чем ты можешь вообразить; это огонь... огонь... о, пойми меня... у меня нет слов... я люблю тебя! если ты не понимаешь этого, то всё остальное напрасно... отвечай; чего ты от меня требуешь? каких жертв?..
- Забыть меня! - воскликнула Ольга с удивительною твердостию.
- Нет! Никогда... я совершу невозможное, чтоб обладать тобою, - но забыть... нет власти...
Он замолчал; ходил взад и вперед по комнате, потом остановился у окна, закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Наконец он обернулся и сказал:
- Я ошибался, признаюсь в том откровенно - я ошибался... ах! это была минута, но райская минута, это был сон - но сон божественный; теперь, теперь всё прошло... уничтожаю навеки все ложные надежды, уничтожаю одним дуновением все картины воображения моего; - прочь от меня вера в любовь и счастье; Ольга, прощай. Ты меня обманывала - обман всегда обман; не всё ли равно, глаза или язык? чего желала ты? не знаю... может быть... о, возьми мое презрение себе в наследство... я умер для тебя.
И он сделал шаг, чтоб выйти, кидая на нее взор, свинцовый, отчаянный взор, один из тех, перед которыми, кажется, стены должны бы были рушиться; горькое негодованье дышало в последних словах Юрия; она не могла вынести долее, вскочила и рыдая упала к е<го> ногам. В восторге поднял он ее, прижал к груди своей и долго не мог выговорить двух слов; против его сердца билось другое, нежное, молодое, любящее со всем усердием первой любви. Они сели, смотрели в глаза друг другу, не плакали, не улыбались, не говорили, - это был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь, упоение неопределенное, какое не всякий испытал, и никто изъяснить не может. Неконченные речи в беспорядке отрывались от их трепещущих губ, и каждое слово стоило поэмы... - само по себе незначущее, но одушевленное звуком голоса, невольным телодвижением - каждое слово было целое блаженство!
- Я любим, любим, любим, - говорил Юрий... - я буду повторять это слово так громко, так часто, что ангелы услышат - и позавидуют...
- Пускай же ангелы - только не люди!..
- Отчего же, мой ангел!..
- Тогда, может быть, они тебя отнимут у бедной Ольги...
- Ты прекрасна! - что за пустой страх?.. ты моя - моя...
- Не раба! надеюсь!
- Больше, сокровище!
- О мой милый... целуй, целуй меня... я не хочу быть сокровищем скупого... - пускай мне угрожают адские муки... надобно же заплатить судьбе... я счастлива! - не правда ли?
- Ты счастлива! - позволь мне обнять тебя - крепче, крепче...
- Почему же нет! отдав тебе душу, могу ли отказать в чем-нибудь.
- Эти волосы... прочь их! - вот так... чтоб твой поцелуй и мой слились в один...
- Боже, боже... теперь умереть... о! зачем не теперь?
ГЛАВА XIII
- Друг мой, Ольга, есть бог на небесах, - есть на земле счастье...
- Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! - отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; - на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; - мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся... смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту; - Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день... и... небо должно было заплатить ей за будущее - в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить - пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; - где взял он эту власть?..
- Будет ли конец нашей любви! - сказал Юрий, перестав грести и положив к ней на плечо голову; - нет, нет!.. - она продолжится в вечность, она переживет нашу земную жизнь, и ели б наши души не были бессмертны, то она сделала бы их бессмертными; - клянусь тебе, ты одна заменишь мне все другие воспоминанья - дай руку... эта милая рука; - она так бела, что светит в темноте... смотри, береги же мой перстень, Ольга! - ты не слушаешь? не веришь моим клятвам?
Вместо ответа она запела вполголоса следующую песню:
Воет ветер,
Светит месяц:
Девушка плачет -
Милый в чужбину скачет;
Ни дева, ни ветер
Не замолкнут:
Месяц погаснет,
Милый изменит!
- Прочь эту песню, - воскликнул Юрий, - кто тебя ее выучил.
- Никто, сама.
- Не верю. - Разве ты во мне сомневаешься!..
- Нет; - однако ты слишком обещаешь - мы скоро расстанемся... а там - ... там....
- О, если только это пугает тебя, то знай... я скоро не поеду... я пробуду здесь еще три месяца...
- Три месяца! боже! - она содрогнулась; - ее сердце облилось холодом.
- А потом, - сказал Юрий, стараясь ее утешить, и не понимая значения этого: боже! - потом съезжу в полк, возьму отставку, и возвращусь опять к тебе... тогда ты будешь моею, вопреки всем ничтожным предрассудкам. - Если даже мой отец захочет разлучить нас, если... о - нет! - он дал мне жизнь, а ты меня даришь миллионом жизней в каждой улыбке...
- Три месяца, три месяца, - и несколько дней, - повторяла не слушая Ольга... ее ум остановился на этой пагубной неизменной мысли.
Они причалили к берегу... уж было очень темно; деревенская церковь с своей странной колокольней рисовалась на полусветлом небосклоне запада, подобно тени великана; и попеременно озаряемые окна дома одни были видны сквозь редкий ветельник.
Они шли под руку; молча, - вдоль по узкой тропинке и, поровнявшись с разрушенной баней, вдруг услышали грубые голоса; - "посмотрим, что такое", - шепнул Юрий. Она машинально остановилась.
- Да скоро ли? - спросил первый голос.
- На-днях; уж в округе начинается кутерьма. Да будет ли у вас готово, - сказал другой.
- Всё будет - уж это наше дело... одни только не смеем; и до вашего прихода будем молчать... воля твоя.
- Ну пожалуй.
- Да правда ли, что будут соль и хлеб давать даром...
- Не ведаю - только будет больно хорошо... а вино будет даром, из барских погребов... - тут несколько слов Юрий не расслушал.
- Да Вадим был у нас, - сказал первый голос... При этом имени Ольга с необыкновенной силой увлекла за собою Палицына.
- Куда ты? - сказал он с удивлением: - что с тобою?..
- Скорей! скорей! - больше она не могла выговорить.
- Это должны быть воры! Подумал Юрий и перестал дивиться ее испугу.
Пришедши домой, Ольга удалилась немедленно в свою комнату и заперлась.
Наталья Сергевна встретила сына и с улыбкой намекнула о его ночной прогулке; что за радость этой доброй женщине; теперь муж ее верно не решится погрешить против сына и жены в одно время; - "впрочем, - думала она, - молодым людям простительно шалить; а как седому старику таким вещам придти в голову, - знает царь небесный!.."
- Мы поедем завтра в монастырь, Юрьюшка, - сказала она вошедшему сыну; - Борис Петрович еще долго пропорскает... куда я рада, что ты не в него!..
И точно; предпочитая своей Наталье Сергевне медведей и собак - почтенный помещик не слишком льстил ее самолюбию, хотя у женщин 18 столетия оно не было так взыскательно, как у наших столичных красавиц.
Но век иной, иные нравы!
ГЛАВА XIV
В 8 верстах от деревни Палицына, у глубокого оврага, размытого дождями, окруженная лесом, была деревушка, бедная и мирная; построенная на холме, она господствовала, так сказать, над окрестностями; ее серый дым был виден издалека, и солнце утра золотило ее соломенные крыши, прежде нежели верхи многих лип и дубов. Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца... и три гончие собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, - Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег спать в избе; - на дворе всё было живо и беспокойно: собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, - лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их. День был ясен и свеж; северный ветер гнал отрывистые тучки по голубым сводам неба, и вершины лесов шумели, подобно водопаду, качаясь взад и вперед.
Между тем слуги, расположась под навесом, шепотом сообщали друг другу разные известия о самозванце, о близких бунтах, о казни многих дворян - и тайно или явно почти каждый радовался... Это были люди, привыкшие жить в поле, гоняться за зверьми и неспособные к мирным чувствам, к сожалению и большой приверженности; вино, буйство, охота - их единственные занятия, не могли внушить им много набожных мыслей; и если между ними и был один верный, честный слуга, то из осторожности молчал или удалялся. Однажды дошли как-то эти слухи до Бориса Петровича: "вздор, - сказал он, - как это может быть?.." Такая беспечность погубила многих наших прадедов; они не могли вообразить, что народ осмелится требовать их крови: так они привыкли к русскому послушанию и верности!
- Ты помнишь, недавно, когда барин тебя посылал на три дни в город, - здесь нам рассказывали, что какой-то удалец, которого казаки величают Красной шапкой, всё ставит вверх дном, что он кум сатане и сват дьяволу, ха-ха-ха! - что будто сам батюшка хотел с ним посоветаться! Видно хват, - так говорил Вадиму старый ловчий по прозванию Атуев, закручивая длинные рыжие усы.
- Я его знаю, - отвечал Вадим с улыбкой, - и вы его скоро увидите! В этих словах было столько уверенности, столько убедительной твердости, что поневоле старый ловчий вздрогнул. "Ты чорт или Гуммель", - сказал Фильд, когда в первый раз услыхал этого славного артиста; Атуев не сказал, но подумал почти то же самое.
- Когда! - воскликнули многие; и между тем глаза их недоверчиво устремлены были на горбача, который, с минуту помолчав, встал, оседлал свою лошадь, надел рог, - и выехал со двора.
Удивленная толпа смотрела ему вслед, и по частому топоту они догадались, что Вадим пустился вскачь.
Куда? зачем? - если б рассказывать все их мнения, то мне был бы нужен талант Вальтер-Скотта и терпение его читателей.
Густым лесом ехал Вадим; направо и налево расстилались кусты ореховые и кленовые, меж ними возвышались иногда высокие полусухие дубы, с змеистыми сучьями, странные, темные - и в отдалении синели холмы, усыпанные сверху до низу лесом, пересекаемые оврагами, где покрытые мохом болота обманчивой, яркой зеленью манили неосторожного путника. Вадим ехал скоро и глубокая, единственная дума, подобно коршуну Прометея, пробуждала и терзала его сердце; вдруг звучная, вольная песня привлекла его внимание; он остановился; прислушался... песня была дика и годилась для шума листьев и ветра пустыни; вот она:
Моя мать родная
Кручинушка злая;
Мой отец родной
Назывался судьбой.
Мои братья хоть люди
Не хотят к этой груди
Прижаться,
Им стыдно со мною,
С бедной сиротою,
Обняться.
Но мне богом дана
Молодая жена,
Вольность-волюшка,
Воля милая,
Несравненная.
Неизменная;
С ней нашлись другие у меня
Мать, отец и семья;
А моя мать - степь широкая.
А мой отец - небо далекое.
А братья мои в лесах
Березы да сосны;
Скачу ли я на коне.
Степь отвечает мне,
Брожу ли поздней порой.
Небо светит луной;
Мои братья в жаркий день.
Призывая под тень,
Машут издали руками.
Кивают мне головами,
А вольность мне гнездо свила
Как мир необъятное!
Так пел казак, шагом выезжая на гору по узкой дороге, беззаботно бросив повода и сложа руки. Конь привычный не требовал понуждения; и молодой казак на свободе предавался мечтам своим. Его голос был чист и полон, его сердце казалось таким же.
Не песня, но вид казака сильно подействовал на Вадима; он ударил себя в лоб рукой, как обыкновенно делают, когда является неожиданная мысль.
- Стой, - сказал он, устремив мрачный взор на подъехавшего казака; не знаю, что больше подействовало на последнего, голос или взор? но казак остановился и хотел ухватиться за саблю.
- Не нужно! - продолжал Вадим: - поезжай скажи Белбородке, что послезавтра я его жду к себе в гости; - нынешнюю весну Палицын поставил на дворе новые качели... к двум веревкам не долго прибавить третью... итак послезавтра... скажи, что Красная шапка ему кланяется. - Ступай.
При имени Красной шапки казак почтительно съехал с дороги и дал место Вадиму, который гордо и вместе ласково кивнул головой, ударил нагайкой лошадь... и ускакал.
Надобно иметь слишком великую или слишком ничтожную, мелкую душу, чтоб так играть жизнью и смертию!.. одним словом, Вадим убил семейство! и что же он такое? - вчера нищий, сегодня раб, а завтра бунтовщик незаметный в пьяной, окровавленной толпе! - Не сам ли он создал свое могущество? какая слава, если б он избрал другое поприще, если б то, что сделал для своей личной мести, если б это терпение, геройское терпение, эту скорость мысли, эту решительность обратил в пользу какого-нибудь народа, угнетенного чуждым завоевателем... какая слава! если б, например, он родился в Греции, когда турки угнетали потомков Леонида... а теперь?.. имея в виду одну цель - смерть трех человек, из коих один только виновен, теперь он со всем своим гением должен потонуть в пучине неизвестности... ужели он родился только для их казни!.. разобрав эти мысли, он так мал сделался в собственных глазах, что готов был бы в один миг уничтожить плоды многих лет; и презрение к самому себе, горькое презрение обвилось как змея вокруг его сердца и вокруг вселенной, потому что для Вадима всё заключалось в его сердце!
Теряясь в таких мыслях, он сбился с дороги и (был ли то случай) неприметно подъехал к тому самому монастырю, где в первый раз, прикрытый нищенским рубищем, пламенный обожатель собственной страсти, он предложил свои услуги Борису Петровичу... о, тот вечер неизгладимо остался в его памяти, со всеми своими красками земными и небесными, как пестрый мотылек, утонувший в янтаре. И теперь опять он здесь, теперь, когда, видя близкий конец своего ужасного предприятия, он едва может перенесть тягость одной насмешки самолюбия. Спрашиваю: случай ли привел его сюда!..
Звонили ко всенощной, и протяжный дрожащий вой колокола раздавался в окрестности; солнце было низко, и одна половина стены ярко озарялась розовым блеском заката; народ из соседних деревень, в нарядных одеждах, толпился у святых врат, и Вадим издали узнал длинные дроги Палицына, покрытые узорчатым ковром. Кто же здесь? верно Наталья Сергевна; он привязал свою лошадь к толстой березе и пошел в монастырь; - сердце его билось болезненным ожиданием, но скоро перестало - один любопытный взгляд толпы, одно насмешливое слово! и человек делается снова демон!..
Тихо Вадим приближался к церкви; сквозь длинные окна сияли многочисленные свечи и на тусклых стеклах мелькали колеблющиеся тени богомольцев; но во дворе монастырском всё было тихо; в тени, окруженные высокою полынью и рябиновыми кустами, белели памятники усопших с надписями и крестами; свежая роса упадала на них, и вечерние мошки жужжали кругом; у колодца стоял павлин, распуша радужный хвост, неподвижен, как новый памятник; не знаю, с какою целью, но эта птица находится почти во всех монастырях!
По обеим сторонам крыльца церковного сидели нищие, прежние его товарищи... они его не узнали или не смели узнать... но Вадим почувствовал неизъяснимое сострадание к этим существам, которые, подобно червям, ползают у ног богатства, которые, без родных и отечества, кажется, созданы только для того, чтобы упражнять в чувствительности проходящих!.. но люди ко всему привыкают, и если подумаешь, то ужаснешься; как знать? может быть чувства святейшие одна привычка, и если б зло было так же редко как добро, а последнее - наоборот, то наши преступления считались бы величайшими подвигами добродетели человеческой!
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни... это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; - "постой, постой, кормилец!" пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся - и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!.. Вадим не был суевер, но волосы у него встали дыбом. Он в один миг прочел в ее чертах целую повесть разврата и преступлений, - но не встретил ничего похожего на раскаянье; не мудрено, если он отгадал правду: есть существа, которые на высшей степени несчастия так умеют обрубить, обточить свою бедственную душу, что она теряет все способности кроме первой и последней: жить!
- Ты позабыл меня, дорогой, позабыл - дай копеечку, - не для бога, для чорта... дай копеечку... али позабыл меня! не гордись, что ты холоп барской... чай недавно валялся вместе...
Вадим вырвался из ее рук.
- Проклят! проклят, проклят! - кричала в бешенстве старуха: - чтобы тебе сгнить живому, чтобы черви твой язык подточили, чтоб вороны глаза проклевали, - чтоб тебе ходить, спотыкаться, пить, захлебнуться... - горбатый, урод, холоп... проклят, проклят!..
И снова она уцепилась за полу Вадима; он обернулся и с досады так сильно толкнул ее в грудь, что она упала навзничь на каменное крыльцо; голова ее стукнула как что-то пустое, и ноги протянулись; она ни слова не сказала больше, по крайней мере Вадим не слыхал, потому что он поспешно взошел в церковь, где толпа слушала с благоговением всенощную. Эти самые люди готовились проливать кровь завтра, нынче! и они, крестясь и кланяясь в землю, поталкивали друг друга, если замечали возле себя дворянина, и готовы были растерзать его на месте; - но еще не смели; еще ни один казак не привозил кровавых приказаний в окружные деревни.
Вадим продрался сквозь толпу до самого клироса и, став на амвон, окинул взором всю церковь. Прямой, высокий, вызолоченный иконостас был уставлен образами в 5 рядов, а огромные паникадила, висящие среди церкви, бросали сквозь дым ладана таинственные лучи на блестящую резьбу и усыпанные жемчугом оклады; задняя часть храма была в глубокой темноте; одна лампада, как запоздалая звезда, не могла рассеять вокруг тяготеющие тени; у стены едва можно было различить бледное лицо старого схимника, лицо, которое вы приняли бы за восковое, если б голова порою не наклонялась и не шевелились губы; черная мантия и клобук увеличивали его бледность и руки, сложенные на груди крестом, подобились тем двум костям, которые обыкновенно рисуются под адамовой головой.
Поближе, между столбами, и против царских дверей пестрела толпа. Перед Вадимом было волнующееся море голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские тени, которые поражали слиянием скотского с человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них рождались горькие мысли; тут являлись старые головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
Имея эту картину пред глазами, вы без труда могли бы разобрать каждую часть ее; но целое произвело бы на вас впечатление смутное, неизъяснимое; и после, вспоминая, вы не сумели бы ясно представить себе ни одного из тех образов, которые поразили ваше воображение, подали вам какую-нибудь новую мысль и, оставив ее, сами потонули в тумане.
Вадим для рассеянья старался угадывать внутреннее состояние каждого богомольца по его наружности, но ему не удалось; он потерял принятый порядок, и скоро всё слилось перед его глазами в пестрое собранье лохмотьев, в кучу носов, глаз, бород: и озаренные общим светом, они, казалось, принадлежали одному, живому, вечно движущемуся существу; - одним словом, это была - толпа: нечто смешное и вместе жалкое!
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
/ Полные произведения / Лермонтов М.Ю. / Вадим
|
Смотрите также по
произведению "Вадим":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
