• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Дом

Дом [11/17]

Скачать полное произведение

    изгороди у спуска с пекашинской горы, неподалеку от заколоченного дома
    Варвары, и долго провожал глазами красное облако пыли, в котором
    взблескивали то рога, то копыта. Снова отчетливо разглядел свою корову,
    когда стадо перевалило через Синельгу.
     В память той незабвенной кормилицы, которая выручала пряслинскую семью
    всю войну, Михаил всех своих коров называл Звездонями, хотя ни одна из них
    не походила характером на ту военную Звездоню. Та, бывало, проводи ее хозяин
    до поскотины, глотку бы надорвала от своей коровьей благодарности, а эта не
    то что мыкнуть - головы не соизволила повернуть на прощанье.
     Да, подумал он с ухмылкой, в войну и коровы-то сознательнее были...
     Все-таки убей его бог, если он что-нибудь понимал в этой коровьей
    политике. Всю жизнь, сколько он себя помнит, войной шли на корову
    колхозника. Налогами душили - отдай задарма триста пятьдесят литров молока,
    - покосов не давали, контрабандой по ночам траву таскали. Частная
    собственность! Зараза и отрава...
     Нет, извините, только дураки с портфелями так думают. А партия прямо
    сказала: не помешает лишняя корова, лишняя овца. Заводи. И насчет кормов
    никаких препятствий нету.
     И тут Михаил по привычке мысленно заспорил уже с местными умниками.
    Прошлой осенью, когда Виктор Нетесов повез свою коровенку в район в
    госзакуп, он, Михаил, и спроси:
     - А как же ты, Витя, без молока-то будешь? У тебя ведь как-никак двое
    под стол ходят.
     - Это с чего же я без молока буду? - кивнул на совхозный коровник. - А
    там рогатки для чего?
     - Да ведь те рогатки, парень, испокон веку на государство работают.
     - Ничего, ежели надо, чтобы я на земле работал, будут и на меня
    работать.
     И верно, разрешили теперь продажу молока для совхозников. По утрам вся
    деревня со светлыми ведерками к сельпо стекается. И час и два стоят, до тех
    пор, пока молоко не привезут. А молока нету - и на работу не спешат. Вот
    какие времена настали в Пекашине.
     А может, так и надо, подумал Михаил. Конечно, покупное молоко против
    своего вода, да ведь корова - это каторга. Все лето только и забот, только и
    хлопот что о сене. Такие старорежимные ослы, как он, тянут еще по привычке
    этот воз, а разве нынешняя молодежь, все эти механизаторы будут с коровой
    возиться? Тот же Виктор Нетесов как живет? По-городскому. Сколько положено
    часов по закону, отработает на совхозной работе, а дальше извините - знать
    ничего не хочу.
    2
     Торопиться домой было не к чему: не все ли равно, где и как время
    убивать? Да и Раиса еще на работу не ушла. А раз не ушла - опять руготня.
    Это уж обязательно. Давно прошли те золотые денечки, когда Раиса и на работу
    провожала его в обнимку и с работы встречала в обнимку.
     Михаил порысил в кузницу: еще в мае заказаны Зотьке скобы для дровяника
    (верхняя обвязка у столбов сдала) - сколько будет копаться?
     Старой кузницы, кривобокого, наполовину вросшего в землю сараишка с
    черными обгорелыми стенами, в котором они когда-то с покойным Николашей из
    разного хлама собирали сенокосилку, давно уже нет. Вместо нее - дворец.
    Толстые кирпичные опоры по углам, электричество - не надо надрываться,
    вручную мехи качать, только кнопку нажимай, уголь каменный вместо
    древесного... Все новое.
     Но и порядки тоже новые. Бывало, в старенькой колхозной кузне
    самый-пресамый азарт в это время. Кузнец за ночь силенок поднакопил - просто
    пляшет вокруг наковальни. А нынче вокруг чего пляшет Зоть-ка? Вокруг
    бутылки. Очередную совхозную годовщину справляет.
     Три года назад не подумали хорошенько, объявили совхозы в самое
    страдное время - думали, трудовой подъем будет, кормов с радости нароют
    горы. А люди с радости за бутылку. Неделю обмывали, как выразился Петр
    Житов, "переход на высший этап" да неделю свою домашнюю канцелярию в порядок
    приводили. Потому что совхоз - это не только денежка в лапу, но и пенсия. А
    пенсия - это справки, куча бумаг и бумажек, где и когда работал. В общем, в
    ближайшую весну пятнадцати коров из-за бескормья недосчитались - вот во что
    обошелся "переход на высший этап" для Пекашина.
     Михаил пошел на развод. Каждое утро, как вернулся из больницы,
    беспокойно себя спрашивал: чего же ему не хватает? Почему все кажется, что
    что-то забыл, не сделал самого главного? И вот сейчас вдруг понял: развода
    не хватает. Людей.
     Быстро привились у них эти разводы, эти ежедневные сходки перед
    работой. Пока то да се, пока сборы да разборы, пока каждому наряд дадут,
    всего наслушаешься, все самые последние пекашинские новости узнаешь.
     Михаил попервости начертился напрямик: метров сто от кузницы до
    зернотока, где летом бывают разводы, - но пришлось сразу же выбираться на
    дорогу. Легче зимой по целине, по снегу протопать, чем сейчас по песку,
    размолотому машинами: пыли - как на Луне. Даже постройки обросли пылью, как
    мохом.
     Страсть сколько наворочено этих построек в Пекашине за последние годы.
    Бывало, на задворках напротив маслозавода что было? Коровник возле болота,
    конюшня, бывшее гумно, сколь-то банек по-черному, а остальное - песчаный
    пустырь, пекашинская Сахара, как говорит Петр Житов. Место, где зимой
    объезжают молодых лошадей.
     Теперь на пустыре с лошадками не порезвишься. Пилорама, мельница,
    электростанция, всякие мастерские, гаражи, зерносушилка, склады - не
    пересчитать всего, что понастроено. И это, конечно, хорошо - какой дом без
    хозяйственных построек! Да только вот чего Михаил никак не может взять в
    толк: совхоз-то убыточный! В прошлом году государственная дотация составила
    двести пятьдесят тысяч. Два с половиной миллиона по-старому.
     Таборскому весело:
     - Не переживай! Слыхал насчет планово-убыточных предприятий? Ну дак мы
    в этот разряд зачислены. А чего ты хочешь? Первые шаги совхоз делает. Так
    что по закону, не контрабандой живем.
     Ладно, по закону, не контрабандой. Но ведь не можем же мы все время на
    иждивении у государства быть!
    3
     Не густо было под навесом у зернотока: два старика пенсионера да три
    пенсионерки. Эти по колхозной привычке приперлись ни свет ни заря - с малых
    лет в башку вбито: страдный день зиму кормит.
     Илья Нетесов, как всегда, пришел во всеоружии - топор, вилы, грабли: на
    любую работу посылай. И допотопная Парасковья-пятница с граблишками. Только
    зря они, и Илья и Парасковья, наминают старые ноги. Нет для них теперь
    работы. На дальние покосы ехать сами по себе, то есть единоличниками, как
    это сейчас принято, не могут, а в мехзвено, где трактора да всякие машины,
    кто их возьмет? Только в те дни, когда получка в совхозе, да загул, да сено
    под горой гниет, - только в те дни выпадает им праздник. Тогда - давай,
    ветераны, тряхнем стариной!
     Михаил с ходу махнул всем пятерым здоровой рукой, сел на свое кресло -
    увесистую лиственничную чурку. Много этих кресел под навесом, и все разные:
    у кого ведро старое, у кого ящик, прихваченный от сельпо, у кого бочка
    из-под бензина, а у кого и просто бревешко или жердинка - кто как
    постарался. Был даже один камешек эдак пудиков на двадцать - Коля-фунтик на
    тракторе от реки привез. Для форсу, понятно.
     - Что-то не очень торопится его величество, - усмехнулся Михаил,
    закуривая.
     Илья Нетесов и Парасковья ухом не повели: не чуют, хоть из пушки пали.
    А Василий Лукьянович, тот только сплюнул: двадцать лет человек прожил в
    городе, а все равно не привык к городским порядкам.
     Зато вчерашние колхознички ох как быстро усвоили эти порядки! Каждый
    год перед страдой объявляют приказ под расписку: в семь часов выходить на
    работу. Прочитают, распишутся, а придут в восемь.
     Первым появился Виктор Нетесов, и это означало: восемь. Из минуты в
    минуту - можешь на часы не глядеть. Весь какой-то не по жаре свежий, чисто
    выбритый, подтянутый. Под навес не зашел, а молча кивнул всем сразу и к
    своей машине: с вечера еще договорился с бригадиром, что делать.
     Да, этот не работяга, а рабочий, подумал Михаил и сразу оживился,
    заслышав железный перезвон щеколд и кованых колец в воротах и дверях
    ближайших домов.
     Это всегда так. Словно выжидают, словно высматривают пекашинцы из своих
    окон, когда пройдет мимо зернотока Виктор Нетесов, и только тогда вслед за
    ним повалят сами. Дорог не признают, от каждого дома тропа натоптана. И вот
    запылили, задымили в десять - пятнадцать троп сразу - самый большой околоток
    теперь вокруг бывшего пустыря. Потом вскоре затрещали мотоциклы - это уже
    молодежь. За шик считается прикатить на работу на железном конике. А потом
    уже цирковой номер - Петр Житов на своей "инвалидке" пожаловал. Да не один,
    а с Зотькой-кузнецом: не иначе как в надежде раздобыть пятак на опохмелку.
     Шумно, говорливо стало под навесом. В одном углу схватились из-за
    расценок, в другом спор насчет космоса, а большинство перемалывало вчерашний
    день - совхозную годовщину.
     Митя-зятек, из приезжих, прозванный так за то, что сам по виду воробей,
    а бабу отхватил пудов на шесть (для того чтобы поправить свою породу, как он
    выразился однажды сам), - Митя-зятек рассыпался подзвонком:
     - А у меня, мужики, супружница попервости ни в какую: сперва службу
    сослужи, а потом "бомбу".
     - Ну и сослужил, Митя? - скорчил сухую рожу Венька Иняхин. Этот любой
    разговор на жеребятину переводил.
     - Сослужил, - простодушно ответил Митя. - Сбегал на реку. Три окушка
    ничего, годявых принес.
     Митя не врал. Ни для кого сейчас нет рыбы в Пинеге из-за этой жары, а
    Митя окуней берет голыми руками - Михаил сам видел. Забредет это на луду, на
    камешник, туда, где окунь держится, руки до плеча в воду и шасть-шасть вверх
    по течению, а потом раз - как капкан сработали руки, и вот уже красноперая
    рыбина в воздухе.
     - Ну а после-то "бомбы" что было, Митя? - не унимался Венька. - Сенцо
    але кроватка?
     Белобрысенькая Зоя-зоотехник - за спиной у Михаила стояла - тихонько
    отступила в сторону: поняла, какая сейчас служба пойдет.
     Но тут ударила в свои струны Суса-балалайка. Михаил давно уже заметил:
    строгость на себя напускает (и лоб свой прыщеватый хмурит и губами
    перебирает)- верный признак того, что на речу себя настраивает, и вот
    взыграла:
     - У нас, товарищи рабочие, худо выполняется важнейшее постановление...
    в части увеличения скота в личном пользовании.
     - Это чего, Сусанна Федоровна? - удивленно раскрыл рот Филя-петух. -
    Опять, значит, чтобы коров у себя заводили?
     - Совершенно верно, товарищ Постников. Подсобное хозяйство колхозника и
    рабочего - это важный резерв увеличения сельскохозяйственной продукции в
    стране...
     - Интересно, интересно! - сказал Михаил.
     - Тебя это, Пряслин, не касается. Ты это постановление хорошо
    выполняешь.
     - Нет, касается! - Михаила - в жару, в засуху - так всего и затрясло. -
    А пять лет назад что ты бренчала? Корова картину нам портит... Грязь да вонь
    от коровы... Культурно жить не дает...
     Суса будто не слышала. Отыскала глазами Зою-зоотехника - и к ней как
    секретарю комсомольской организации:
     - Ты, товарищ Малкина, думаешь, нет чего? У нас двадцать восемь
    комсомольцев налицо, большая сила, а где ваша авангардная роль в данном
    вопросе?
     - У них авангардная роль еще полностью по части сенотерапии не
    выполнена.
     Смех, хохот сразу в сорок глоток. Даже Петр Житов, только что
    вывернувшийся из-за угла с двумя холостягами в обнимку - кумачово-красный, с
    пронзительно-светлыми глазами (не иначе как только что отбомбились), - даже
    Петр Житов заржал. Потому что Таборский - это он, конечно, ввернул - попал в
    точку: непонятная какая-то привычка появилась у нынешней молодежи - как
    вечер, так и под угор на луг сено нюхать, хотя при нынешней жаре близко к
    этому сену подойти нельзя: как от печи, от зародов зноем несет.
     Суса не дрогнула, а и управляющему мозги вправила:
     - Тебе бы, товарищ Таборский, тоже не мешало сделать серьезные выводы.
    У кого до четырнадцати голов поголовье крупного рогатого скота в личном
    секторе доведено...
     Тут уж Михаил прямо заорал:
     - Оба вы хорошо поработали! А ты дак, Обросова, на каждом собранье:
    кончать надоть с частным сектором. С частным! А не с личным. Это ты сегодня
    с личным-то запела, потому что пластинку переменили, другой настрой
    балалайке твоей дали...
     - Попрошу без оскорблений, Пряслин! - предупредил Таборский.
     Кто-то было хохотнул - ловко, дескать, мазанули по Сусе, поубавили
    спеси, - но Михаилу было не до похвал. Вся жизнь, все муки и беды, весь
    бедолом, связанный с коровой, поднялся изнутри, и он отвел душу, все
    высказал, что думает про Сусанну и Таборского. И тут, конечно, заработала
    машина Таборского: один, другой кусанул Михаила, третий. Дескать, что ты
    навалился на Обросову? Разве не знаешь, что она не свою бочку катит, а
    указания выполняет?
     - Надо бы немножко-то учитывать, поскольку она линию проводит. - Это
    Максим Заварзин пробормотал. Один из немногих в деревне, с кем Михаил до сих
    пор ладил.
     - А ты не вертись, как навоз в проруби! - всыпал и ему Михаил. -
    Сегодня одно, завтра другое... Так и будет всю жизнь?
     Таборский вмиг перестал улыбаться: политика! И уже не сказал, а врубил:
     - Совхозное дело у нас, Пряслин, молодое, и подрывать его тебе никто не
    позволит.
     - Я подрываю? Я? Ну это мы еще поглядим...
     - А я прямо тебе скажу, Пряслин, - Суса тоже в наступление пошла: -
    Служила партии и буду служить!
     - А я кому служу? Не партии? Только вы мне голову не задуривайте:
    совхозное дело новое... Вишь как у вас все просто...
     Таборский не дал договорить Михаилу. Зычно, по-командирски рванул:
     - По коням, мальчики! Живо! А ты, Пряслин, до полного выздоровления -
    запрещаю являться на развод. Понял? Страда у нас, а не говорильня. Рабочий
    график срываешь.
     Да, вот такой поворот дал всему делу Таборский: ты, мол, Пряслин, во
    всем виноват, ты, мол, нам палки в колеса суешь! И пока Михаил собирался с
    мыслями, люди уже встали.
     Потом вскоре заревели, зарычали моторы, и он с завистью начал смотреть
    на людей, бойко рассаживающихся по машинам.
    4
     На медпункте, как всегда, в утренний час очередь. Жуть как пекутся о
    своем здоровье нынешние пенсионерки! Не ветошь, конечно, не двадцатирублевки
    - тем дай бог концы с концами свести. Нет, за здоровьем следят молодки. В
    пятьдесят лет нынче выходят бабы на пенсию в ихнем районе. В пятьдесят! Иные
    просто кровь с молоком, хоть замуж выдавай. Да и был в прошлом году в
    Водянах такой случай. Привезла девка из города жениха своей маме показать.
    Встретились, угостились, ночь переспали, а наутро жених ультиматум: на
    матери согласен жениться, а дочерь с глаз долой - смотреть не хочу!
     Михаил, как рабочий, сидел недолго - до выхода первой старухи.
     - Какова ноне? С настроеньем, нет?
     Симу-фельдшерицу в деревне побаивались все: хамло баба! До рук дело,
    пожалуй, не доходило, а запустить матом в больного, а тем более в
    пенсионеров, которых она терпеть не могла, - запросто.
     - А вроде нету большого-то настроенья.
     - С чего у ей настроенье-то будет? Полон хлев коз, а сено еще не
    ставлено. Поминала в прошлый раз.
     С Михаилом Сима тоже не церемонилась. Начала с больной руки бинт
    сдирать - как мясник с быка кожу. Не глядя.
     - Потише маленько...
     - Чего потише-то? Сколько еще будешь в куколку играть? - А потом
    увидела разбинтованную руку и глаза на взвод: - Ты чего это? Вредительством
    занимаешься?
     - Каким вредительством? Рехнулась!
     - Не вижу разве? Ты опять робил!
     Михаил не то чтобы для оправданья - просто так, по-человечески хотел
    объяснить: нет, мол, на свете страшнее муки, чем не работать, это сплошной
    ужас, а не жизнь, когда целый день ничего не делаешь, ну и начал он в
    последние дни больную руку на работу настраивать. А как же иначе? Надо же
    как-то вводить себя в прежние берега. Но Сима - глаза мутные, с красниной, в
    углах губ белая накипь - уже завелась не на шутку:
     - Ты думаешь, у нас тут шатай-валяй, шарашкина контора? А у нас тоже
    план и показатели...
     - А ты в нужник каждый день ходишь?
     - Чего?
     - Я говорю, в нужник ты каждый день ходишь? А еще спрашиваешь, почему
    человек без работы жить не может... Доктор называется.
     - Ну вот что, Пряслин! Я на тебя докладную куда надоть напишу. Ты мне
    ответишь, как оскорблять при исполнении служебных обязанностей! И биллютень
    как знаешь... Поезжай в район, раз не желаешь лечиться. А я тебе не частная
    лавочка, у государства на службе...
     Михаил все-таки сумел заткнуть пасть Симе:
     - Ты мужику своему много даешь сидеть без дела?
     - Чего? Како тебе дело до моего мужика?
     - Ванька, говорю, много сидит у тебя без дела? Не калишь ты его с утра
    до вечера?
     И вот Сима мало-помалу стала принимать человеческий вид. Понравилось,
    что сказал насчет Ваньки. Хотя на самом-то деле всем известно, как Ванька ее
    утюжит. Оттого, может, и на больных кидается.
     - А моя холера, думаешь, не из того же теста, что ты? - Михаил и себя
    не пощадил. - Все вы одинаковы стервы. Как начнет-начнет калить - рад к
    черту на рога броситься, а не то что про больную руку помнить.
     - Ври-ко давай, - сказала Сима, но больше уже насчет вредительства не
    разорялась.
    5
     Корову в поскотину проводил, на разводе побывал, с Сусой-балалайкой
    заново расплевался, с Симой-фельдшерицей, можно сказать, тоже бабки подбил
    не в свою пользу, потому что хитрая же бестия - сообразит, как над ней
    издевались...
     Еще чего? Чай утренний? Был! С женой прения утренние? Были. Из-за
    Ларисы копоть подняли. Отец, видите ли, ребенка тиранит, воду от колодца
    заставляет таскать, чтобы хоть слегка картошку под окошками побрызгать, а
    ребенок только по ночам в клубе ногами молотить может...
     Да, все переделано, план по ругани за день выполнен, а время еще
    подходило только к одиннадцати...
     Михаил недобрыми глазами поглядел из-под навеса с высокого крыльца
    медпункта на сельпо - пожар от солнца в окошках - и начал спускаться в
    дневное пекло.
     Чья-то собачонка, вроде Фили-петуха, попалась под ногу у нижней
    ступеньки крыльца - все живое теперь лезет в тень - пнул. Не загораживай
    дорогу, сволочь! Развелось вас теперь - проходу нет. Собачник из деревни
    сделали.
     Не хотел он сегодня с "бомбой" разбираться, Раиса и так всю плешь
    проела, но надо же как-то себя в норму привести! Разве он думал, что с утра
    с лайкой-балалайкой схватится да этого хряка Таборского за хрип возьмет? А
    потом, как не заглянуть в это время в сельпо? Клуб. Вся пекашинская
    пенсионерия в сборе. Все - худо-бедно - развлечение.
     Спокойным, размеренным шагом, старательно, прямо-таки напоказ держа
    больную руку в повязке - Сима наверняка из своего окошка за ним зырит, -
    Михаил поднялся на крыльцо, открыл дверь и - что такое? Где люди?
     Светлых алюминиевых ведерок да разноцветной пластмассовой посуды полно,
    весь пол по левую сторону от печки до печки заставлен, а людей - одна
    Зина-продавщица в белом халате за прилавком.
     - Что это у тебя ноне за новый сервис?
     Зина - невелика грамота, пять классов - не поняла, да, признаться, он и
    сам до поездки в Москву не очень в ладах был с этим словом.
     - На новое обслуживание, говорю, перешла? - Михаил кивнул на посуду. -
    Без клиентов?
     - Не, - замахала руками Зина. - Какое, к черту, обслуживание. Это все
    улетели - посудный день сегодня.
     - Посудный, - повторил Михаил и больше ни о чем не спрашивал. Разворот
    на сто восемьдесят - и дай бог ноги.
     Посудный день, то есть прием посуды из-под вина, бывает раза два в
    году, и тут уж не зевай - пошевеливайся: в любую минуту могут отбой дать. Не
    хотят продавцы возиться с посудой. Хлопотно, заделисто, а для выполнения
    плана - гроши.
     Деревня взбурлила на глазах. Бабы, старухи, отпускники, студенты,
    школьники - все впряглись в работу. Кто пер, тащил, обливаясь потом, кузов
    или короб литого стекла на себе, кто приспособил водовозную тележку, детскую
    коляску, мотоцикл. А Венька Иняхин да Пашка Клопов на это дело кинули свою
    технику - колесный трактор "Беларусь" с прицепом. Чтобы не возиться, не
    валандаться долго, а все разом вывезти.
     А как же они с работой-то? С пожни удрали, что ли? - подумал Михаил.
    Ведь каких-нибудь часа два назад он своими глазами их на разводе видел.
     Но ломать голову не приходилось. Надо было о собственной посуде
    позаботиться, а кроме того, еще Петру Житову сказать. Где он со своей
    "инвалидкой"? Кому и потеть сейчас как не ему? У кого еще в Пекашине посуды
    столько?
     "Инвалидка" Петра Житова сидела, зарывшись по самые оси, в песках
    напротив клуба. И было одно из двух: либо Петр Житов заснул за рулем
    (случается это с ним, когда переберет), либо моторишко забарахлил: частенько
    и зимой и летом житовский "кадиллак" возят на буксире трактора, автомашины,
    а больше всего выручает Пегаха, коняга, на котором Филя-петух возит хлеб с
    пекарни в сельпо. Тот всегда под рукой, всегда в телеге стоит или у пекарни,
    или у магазина.
     Петра Житова в "инвалидке" не было (значит, на ногах, или, лучше
    сказать, на ноге), и Михаил свернул к маслозаводу - предупредить насчет
    посуды жену: может, он и сам бы потихоньку справился, да ежели его за этим
    делом увидит Сима-фельдшерица - будет крику.
     К маслозаводу ихнему без противогаза не суйся: душина - мухи дохнут. А
    все потому, что всю жижу, все отходы выливают на улицу: лень, руки отпадут,
    если эту проклятую химию отвезти в сторону метров на сто.
     - Кликни-ко мою! - крикнул Михаил издали Таньке, жене Зотьки-кузнеца,
    которая обмывала бидоны возле крыльца, и тотчас же зажал нос: никогда не мог
    понять, как все это выносит Раиса.
     - Ушла. Кабыть не знаешь свою благоверную.
     Он встретил жену неподалеку от дома Петра Житова. Идет - кузов с
    посудой на спине, пополам выгнулась и скрип на всю улицу.
     - Занял, нет очередь?
     - Нет, я бежал тебя предупредить.
     - Кой черт меня-то предупреждать! Неуж у меня мозгов-то совсем нету? В
    очередь надо было вставать. Я, что ли, это напила? Одной мне надо!
     Михаил что-то невнятно забормотал (действительно ерунда получилась) -
    покатила, слушать не захотела.
    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
    1
     Пообедали мирно. Оба были довольны - с посудой разделались. А то ведь
    столько ее, окаянной, за год скопилось, что в кладовку зайти нельзя: везде,
    и на полу и на полках, бутылки.
     Но Михаил вылез из-за стола да глянул на часы - и туча накрыла лицо.
    Три с половиной часа. Только три с половиной!
     Раньше такое бы случилось, ором орал: на работу опаздываю! А сегодня в
    страх бросило: что до вечера, до кино буду делать?
     Работы по дому навалом. Из каждого угла работа кричит. И можно бы,
    можно кое-что и одной рукой поковырять. Да ведь фельдшерица дознается -
    опять скандал, опять про вредительство начнет ляпать. А потом, надо, видно,
    и самому себя на цепь садить, а то сколько еще на больничном
    проканителишься?
     Ковыряя спичкой во рту (вот какая у него теперь работа!), Михаил
    подумал: а не пойти ли в мастерскую? Не придавить ли на часок подушку?
     Нет, ночью не спать, ночью опять мозоли на мозгах набивать.
     Нет, нет, нет! Вкалывать в лесу у пня без передыху, без выходных, по
    месяцам дома не бывать, как это было в войну и после войны, не дай бог, а
    думать, жерновами ворочать, которые у тебя в башке, еще хуже. Из всех мук
    мука! Начнешь вроде бы с пустяка, с того, что каждый день у тебя под носом,
    - почему поля запущены, почему покосы задичали, а потом, глядь, уж за
    деревню вылез, уж по району раскатываешь, а потом все дальше, дальше и в
    такие дебри заберешься, что самому страшно станет. Не знаешь, как и обратно
    выкарабкаться! Без болота вязнешь, без воды тонешь, как, скажи, в
    самую-самую распуту, когда зимние дороги пали и летние еще не натоптаны, -
    все так и ползет, все так и расплывается под ногой.
     Раиса, принявшаяся за мытье посуды, показалось Михаилу, подозрительно
    покосилась на него (неработающий человек всегда бревно в глазах у
    работающего), и он понял, что надо куда-то поскорее сматываться.
     А куда?
     В гости к кому-нибудь податься да язык размять? Калину Ивановича
    проведать?
     Все не годилось. Одни лентяи да пьяницы зарезные середь бела дня по
    гостям шатаются, а к старику дорога и не заказана, да больного человека
    хорошо ли постоянно трясти?
     А вот что я сделаю! - вдруг оживился Михаил. Дойду-ко до старого дома.
    Чего там Петро натворил? Да и насчет дома Степана Андреяновича что-то надо
    делать. Сколько он ни говорил себе, сколько ни втолковывал: мое дело
    сторона, сами заварили кашу, сами и расхлебывайте, - а нет, видно, без него
    ни черта не выйдет. Тот сукин сын - он имел в виду Егоршу - у Пахи
    Баландина, говорят, уж деньги под верхнюю половину дома взял, а Паха долго
    раздумывать не будет: ради своей корысти не то что дом разломает - деревню
    спалит.
     Но тут Михаил вспомнил, как давеча утром Петр прошел мимо ихнего дома.
    И не то чтобы привернуть к брату старшему - не взглянул. Глаза в землю,
    вроде бы задумался, ничего не видит. Не видит? За ту, за сестрицу, счет
    предъявляет. Раз ты не хочешь признавать сестру, и мне нечего делать у тебя.
     Нет, рано, рано старшего брага учить, вскипел вдруг Михаил. Больно
    много чести, чтобы я первый пошел на поклон.
     И он побрел на угор к амбару, где в последнее время привык на вольном
    воздухе подымить сигареткой.
    2
     Сведенный в щелку глаз, едва приземлился за амбаром на умятой,
    пожелтевшей траве, по привычке заскользил по серому, как войлок, лугу, по
    выжженным суховеем полям. У Таборского нынче праздник: не надо с полей
    убирать.
     Да, вот до чего дошло: управляющий отделения радуется, что на полях
    ничего не уродилось. Сказать это кому нормальному - глаза на лоб полезут. А
    он, Михаил, сам в прошлом году слышал, как Таборский клял все на свете.
    Хлеба навалило неслыханно - стеной рожь стояла по всему подгорью. На круг,
    по подсчетам, двадцать два центнера выходило. И вот караул! Куда девать
    такую прорву зерна? Ни токов нет, ни складов. И Михаил, конечно, высказался
    по этому поводу: мол, в кои-то поры урожай пришел, дак ты в панику! "Да
    пойми ты, черт тя задери, - завелся Таборский, - у нас животноводческое
    направление, а не хлебное! За то, что мы хлеб завалим, прогрессивку с нас не
    снимут, а вот ежели с молоком запоремся - не то что прогрессивку, головы
    оторвут".
     Да, подумал Михаил, в этом году у Таборского не будет забот, и вдруг
    вздрогнул: каждый день в это время над головой пролетают реактивные
    самолеты, а все равно каждый раз врасплох гром, который с небесных высот на
    землю падает.
     Он проводил взглядом крохотный серебряный крестик, поглядел на реку, на
    желтый песок, где бесновалась крикливая мелкота, или малоросия, выражаясь
    по-пекашински, поглядел на чью-то бабу в красном платье, вышагивающую
    босиком по меже (только пятки сверкают), и в конце концов ульнул глазом в
    лошадей, томившихся на привязи под самым спуском.
     Тоска смертная смотреть на нынешних лошадей. Не шелохнутся. С ноги на
    ногу не переступят. Как мертвые стоят. У иных еще кое-как болтается
    хвост-веник, а у Тучи да у Трумэна и эта штука выключена- хоть заживо
    сожрите мухи да комары.
     Да что они, вознегодовал Михаил, совсем от жары очумели? Или это у них
    какая-то своя лошадиная молитва?
     Есть, есть о чем молиться нынешним лошадям. Задавили машины, смертный
    приговор вынесли коняге.
     Но и лошади, пес их задери, тоже хороши. Попервости, в тридцатые годы,
    когда машины на Пинегу пришли, хоть бунтовали. Страхи страшные, что
    делалось, когда с трактором или автомобилем встречались: из оглобель лезли,
    телегу вдребезги разносили. А теперь... А теперь машину завидят, сами с
    дороги сворачивают, сами путь уступают. Ну а раз сам себя не уважаешь, раз
    сам на себя смотришь как на отжившую дохлятину, кто же с тобой будет
    считаться?
     Михаил резко встал, затоптал недокуренную сигарету. Не из-за жары, не
    из-за молитвы стоят замертво лошади, а из-за того, что с утра не поены.
    Нюрка Яковлева за посуду выручила - разве ей до лошадей сегодня?
    3
     - Бежи под угор, перевяжи лошадей, - сказал Михаил Ларисе, войдя на
    кухню (та на столе что-то гладила), и вдруг заорал на весь дом: - Да сними
    ты к чертям эти уродины! - Он терпеть не мог, когда дочь надевала фиолетовые
    очки, большие, круглые, во все лицо. Никогда не видишь глаз - как улитка в
    своей скорлупе запряталась.
     - Чего, чего ты опять гремишь? - подала голос из-за занавески от печи
    Раиса. - Куда ее посылаешь?
     - Лошадей напоить да перевязать.
     - Лошадей? Каких лошадей?
     - Живых! Под угором которые. Раиса вышла из-за занавески.
     - Ты одичал, отец? С чего она пойдет-то? Конюх есть.
     - Да где конюх-от? Посуду сдала - кверху задницей где-нибудь лежит.
     - А это уж ейно дело. Ей деньги за лошадей платят.
     - Да люди вы але нет? - еще пуще прежнего разорался Михаил. - Лошади с
    голоду, с жажды подыхают, весь день глотка воды не видали, а ты про
    деньги... Неужли не жалко?
     - Всех не нажалеешь. Нас много с тобой жалеют?
     - Ну-ну! Давай, око за око, зуб за зуб... Вот как в тебе Федор-то
    Капитонович заговорил...
     - Ты моего отца не трожь!.. - Раиса так разошлась, что кулаком по столу
    стукнула. - Федор-то Капитонович первый человек в Пекашине был.
     Михаил захохотал:

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Дом

Смотрите также по произведению "Дом":

• Краткое содержание