Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Толстой Л.Н. / Кавказский пленник
Кавказский пленник [2/2]
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеется, говорит:
— Это олень. Слышишь, как рогами лес ломит. Мы его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уже высожары [Высожары — местное название одного из созвездий (группы звезд) на небе] спускаться стали, до утра недалеко. А туда ли идут, нет ли — не знают. Думается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и что до своих верст десять еще будет, а приметы верной нет, да и ночью не разберешь. Вышли на полянку, Костылин сел и говорит:
— Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
— Нет, — говорит, — не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
— Так я же один уйду, прощай.
Костылин вскочил, пошел. Прошли они версты четыре. Туман в лесу еще гуще сел, ничего не видать перед собой, и звезды уж чуть видны.
Вдруг слышат — впереди топает лошадь. Слышно подковами за камни цепляется. Лег Жилин на брюхо, стал по земле слушать.
— Так и есть, сюда, к нам, конный едет!
Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит — верховой татарин едет, корову гонит. Сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал татарин. Жилин вернулся к Костылину.
— Ну, пронес бог; вставай, пойдем.
Стал Костылин вставать и упал.
— Не могу, ей-богу, не могу; сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило его в лесу туманом холодным, да ноги ободраны, — он и рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит Костылин:
— Ой, больно!
Жилин так и обмер.
— Что кричишь? Ведь татарин близко, услышит. — А сам думает: «Он и вправду расслаб, что мне с ним делать? Бросить товарища не годится».
— Ну, — говорит, — вставай, садись на закорки — снесу, коли уж идти не можешь.
Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под ляжки, вышел на дорогу, поволок.
— Только, — говорит, — не дави ты меня руками за глотку ради Христа. За плечи держись.
Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. Нагнется, подправит, подкинет, чтоб повыше сидел на нем Костылин, тащит его по дороге.
Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал. Слышит Жилин — едет кто-то сзади, кличет по-своему. Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружье, выпалил — не попал, завизжал по-своему и поскакал прочь по дороге.
— Ну, — говорит Жилин, — пропали, брат! Он, собака, сейчас соберет татар за нами в погоню. Коли не уйдем версты три — пропали. — А сам думает на Костылина: «И черт меня дернул колоду эту с собой брать. Один я бы давно ушел».
Костылин говорит:
— Иди один, за что тебе из-за меня пропадать.
— Нет, не пойду: не годится товарища бросать.
Подхватил опять на плечи, попер. Прошел он так с версту. Все лес идет, и не видать выхода. А туман уж расходиться стал, и как будто тучки заходить стали. Не видать уж звезд. Измучился Жилин.
Пришел, у дороги родничок, камнем обделан. Остановился, ссадил Костылина.
— Дай, — говорит, — отдохну, напьюсь. Лепешек поедим. Должно быть, недалеко
Только прилег он пить, слышит — затопало сзади. Опять кинулись вправо, в кусты, под кручь, и легли.
Слышат — голоса татарские; остановились татары на том самом месте, где они с дороги свернули. Поговорили, потом зауськали, как собак притравливают. Слышат — трещит что-то по кустам, прямо к ним собака чужая чья-то. Остановилась, забрехала.
Лезут и татары — тоже чужие; схватили их, посвязали, посадили на лошадей, повезли.
Проехали версты три, встречает их Абдул-хозяин с двумя татарами. Поговорил что-то с татарами, пересадили на своих лошадей, повезли назад в аул.
Абдул уж не смеется и ни слова не говорит с ними.
Привезли на рассвете в аул, посадили на улице. Сбежались ребята. Камнями, плетками бьют их, визжат.
Собрались татары в кружок, и старик из-под горы пришел. Стали говорить. Слышит Жилин, что судят про них, что с ними делать.
Одни говорят — надо их дальше в горы услать, а старик говорит:
— Надо убить.
Абдул спорит, говорит:
— Я за них деньги отдал. Я за них выкуп возьму.
А старик говорит:
— Ничего они не заплатят, только беды наделают. И грех русских кормить. Убить — и кончено.
Разошлись. Подошел хозяин к Жилину, стал ему говорить.
— Если, — говорит, — мне не пришлют за вас выкуп, я через две недели вас запорю. А если затеешь опять бежать, я тебя как собаку убью. Пиши письмо, хорошенько пиши.
Принесли им бумаги, написали они письма. Набили на них колодки, отвели за мечеть. Там яма была аршин пяти — и спустили их в эту яму.
VI
Житье им стало совсем дурное. Колодки не снимали и не выпускали на вольный свет. Кидали им туда тесто непеченое, как собакам, да в кувшине воду спускали. Вонь в яме, духота, мокрота. Костылин совсем разболелся, распух, и ломота во всем теле стала, и все стонет или спит. И Жилин приуныл, видит — дело плохо. И не знает, как выдраться.
Начал он было подкапываться, да землю некуда кидать, увидал хозяин, пригрозил убить.
Сидит он раз в яме на корточках, думает об вольном житье, и скучно ему. Вдруг прямо ему на коленки лепешка упала, другая, и черешни посыпались. Поглядел кверху, а там Дина. Поглядела на него, посмеялась и убежала. Жилин и думает: «Не поможет ли Дина?»
Расчистил он в яме местечко, наковырял глины, стал лепить кукол. Наделал людей, лошадей, собак; думает: «Как придет Дина, брошу ей».
Только на другой день нет Дины. А слышит Жилин — затопали лошади, проехали какие-то, и собрались татары у мечети, спорят, кричат и поминают про русских. И слышит голос старика. Хорошенько не разобрал он, и догадывается, что русские близко подошли, и боятся татары, как бы в аул не зашли, и не знают, что с пленными делать.
Поговорили и ушли. Вдруг слышит зашуршало что-то наверху. Видит — Дина присела на корточки, коленки выше головы торчат, свесилась, монисты висят, болтаются над ямой. Глазенки так и блестят, как звездочки. Вынула из рукава две сырные лепешки, бросила ему. Жилин взял и говорит:
— Что давно не бывала? А я тебе игрушек наделал. На, вот! — Стал ей швырять по одной, а она головой мотает и не смотрит.
— Не надо! — говорит. Помолчала, посидела и говорит:
— Иван, тебя убить хотят. — Сама себе рукой на шею показывает.
— Кто убить хочет?
— Отец, ему старики велят, а мне тебя жалко.
Жилин и говорит:
— А коли тебе меня жалко, так ты мне палку длинную принеси.
Она головой мотает, что «нельзя». Он сложил руки, молится ей.
— Дина, пожалуйста. Динушка, принеси.
— Нельзя, — говорит, — увидят, все дома. — И ушла.
Вот сидит вечером Жилин и думает: «Что будет?» Все поглядывает вверх. Звезды видны, а месяц еще не всходил. Мулла прокричал, затихло все. Стал уже Жилин дремать, думает: «Побоится девка».
Вдруг на голову ему глина посыпалась, глянул кверху — шест длинный в тот край ямы тыкается. Потыкался, спускаться стал, ползет в яму. Обрадовался Жилин, схватил рукой, спустил; шест здоровый. Он еще прежде этот шест на хозяйской крыше видел.
Поглядел вверх: звезды высоко в небе блестят, и над самой ямой, как у кошки, у Дины глаза в темноте светятся. Нагнулась она лицом на край ямы и шепчет:
— Иван, Иван! — А сама руками у лица все машет, что «тише, мол».
— Что? — говорит Жилин.
— Уехали все, только двое дома.
Жилин и говорит:
— Ну, Костылин, пойдем, попытаемся последний раз; я тебя подсажу.
Костылин и слышать не хочет.
— Нет, — говорит, — уж мне, видно, отсюда не выйти. Куда я пойду, когда и поворотиться сил нет?
— Ну, так прощай, не поминай лихом. — Поцеловался с Костылиным.
Ухватился за шест, велел Дине держать и полез. Раза два он обрывался, — колодка мешала. Поддержал его Костылин, — выбрался кое-как наверх. Дина его тянет ручонками за рубаху изо всех сил, сама смеется. Взял Жилин шест и говорит:
— Снеси на место, Дина, а то хватятся — прибьют тебя. — Потащила она шест, а Жилин под гору пошел. Слез под кручь, взял камень вострый, стал замок с колодки выворачивать. А замок крепкий, никак не собьет, да и неловко. Слышит — бежит кто-то с горы, легко попрыгивает. Думает: «Верно, опять Дина». Прибежала Дина, взяла камень и говорит:
— Дай я.
Села на коленочки, начала выворачивать. Да ручонки тонкие, как прутики, ничего силы нет. Бросила камень, заплакала. Принялся опять Жилин за замок, а Дина села подле него на корточках, за плечо его держит. Оглянулся Жилин, видит, налево за горой зарево красное загорелось. Месяц встает. «Ну, — думает, — до месяца надо лощину пройти, до леса добраться». Поднялся, бросил камень. Хоть в колодке, да надо идти.
— Прощай, — говорит, — Динушка. Век тебя помнить буду.
Ухватилась за него Дина, шарит по нем руками, ищет, куда бы лепешки ему засунуть. Взял он лепешки.
— Спасибо, — говорит, — умница. Кто тебе без меня кукол делать будет? — И погладил ее по голове.
Как заплачет Дина, закрылась руками, побежала на гору, как козочка прыгает. Только в темноте, слышно, монисты в косе по спине побрякивают.
Перекрестился Жилин, подхватил рукой замок на колодке, чтобы не бренчал, пошел по дороге, ногу волочит, а сам все на зарево поглядывает, где месяц встает. Дорогу он узнал. Прямиком идти верст восемь. Только бы до лесу дойти прежде, чем месяц совсем выйдет. Перешел он речку: побелел уже свет за горой. Пошел лощиной, идет, сам поглядывает: не видать еще месяца. Уж зарево посветлело и с одной стороны лощины все светлее, светлее становится. Ползет под гору тень, все к нему приближается.
Идет Жилин, все тени держится. Он спешит, а месяц еще скорее выбирается; уж и направо засветились макушки. Стал подходить к лесу, выбрался месяц из-за гор — бело, светло, совсем как днем. На деревах все листочки видны. Тихо, светло по горам: как вымерло все. Только слышно, внизу речка журчит.
Дошел до лесу — никто не попался. Выбрал Жилин местечко в лесу потемнее, сел отдыхать.
Отдохнул, лепешку съел. Нашел камень, принялся опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Поднялся, пошел по дороге. Прошел с версту, выбился из сил — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится. «Нечего делать, — думает, — буду тащиться, пока сила есть. А если сесть, так и не встану. До крепости мне не дойти, а как рассветет, лягу в лесу, переднюю, и ночью опять пойду».
Всю ночь шел. Только попались два татарина верхами, да Жилин издалека их услышал, схоронился за дерево.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло; как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется, и люди у костров.
Вгляделся, видит: ружья блестят — казаки, солдаты.
Обрадовался Жилин, собрался с последними силами, пошел под гору. А сам думает: «Избави бог тут, в чистом поле, увидит конный татарин: хоть близко, а не уйдешь».
Только подумал — глядь: налево на бугре стоят трое татар, десятины на две. Увидали его, пустились к нему. Так сердце у него и оборвалось. Замахал руками, закричал что было духу своим:
— Братцы! Выручай! Братцы!
Услыхали наши. Выскочили казаки верховые, пустились к нему — наперерез татарам.
Казакам далеко, а татарам близко. Да уж и Жилин собрался с последней силой, подхватил рукой колодку, бежит к казакам, а сам себя не помнит, крестится и кричит:
— Братцы! Братцы! Братцы!
Казаков человек пятнадцать было.
Испугались татары — не доезжаючи стали останавливаться. И подбежал Жилин к казакам.
Окружили его казаки, спрашивают: кто он, что за человек, откуда? А Жилин сам себя не помнит, плачет и приговаривает:
— Братцы! Братцы!
Выбежали солдаты, обступили Жилина — кто ему хлеба, кто каши, кто водки; кто шинелью прикрывает, кто колодку разбивает.
Узнали его офицеры, повезли в крепость. Обрадовались солдаты, товарищи собрались к Жилину.
Рассказал Жилин, как с ним все дело было, и говорит:
— Вот и домой съездил, женился! Нет, уж видно не судьба моя.
И остался служить на Кавказе. А Костылина только еще через месяц выкупили за пять тысяч. Еле живого привезли.
[ 1 ]
[ 2 ]
/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Кавказский пленник
|
Смотрите также по
произведению "Кавказский пленник":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
