• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Джованьоли Р. / Спартак

Спартак [7/12]

Скачать полное произведение

    - Сохранить ему жизнь и держать его пленником где-нибудь было бы опасно, - заметил третий.
    - И затем, где мы могли бы его спрятать? - спросил четвертый.
    - Итак, смерть? - спросил Крикс, обводя всех глазами.
    - Теперь ночь...
    - Улица пустынная...
    - Мы его отведем на самый верх холма на другой конец этой-улицы...
    - Mors sua, vita nostra1 - заключил в виде сентенции Брезовир, произнося с варварским акцентом эти четыре латинских слова.
    - Да, это необходимо, - сказал Крикс, сделав шаг к дверям кабака; но тут же остановился и спросил:
    - Кто же убьет его?
    Никто не дал ответа, и только после минуты молчания один сказал:
    - Убить безоружного и без сопротивления...
    - Если бы у него был меч... - сказал другой - Если бы он мог или хотел защищаться, я бы взял на себя это поручение, - прибавил Брезовир.
    - Но зарезать безоружного... - заметил самнит Торкват.
    - Храбрые и благородные вы люди, - сказал с волнением Крике, - и достойные свободы! Однако, необходимо, чтобы для блага всех кто-нибудь победил свое отвращение и выполнил над этим человеком приговор, который изрекает моими устами суд Союза угнетенных.
    Все наклонили головы в знак повиновения.
    - С другой стороны, - продолжал Крикс, - разве он пришел сразиться с нами равным оружием и в открытом бою? Разве он не шпион?
    Если бы мы его не накрыли в его тайнике, не, донес ли бы он на нас через два часа, И не были бы все мы брошены завтра в Мамертинскую тюрьму, чтобы через два дня быть распятыми на кресте на Сессорском поле?
    - Правда, правда! - подтвердило несколько голосов.
    - Итак, именем суда Союза угнетенных я приказываю Брезовиру и Торквату убить этого человека.
    Оба гладиатора наклонили головы, и все, с Криксом во главе, вернулись в харчевню.
    Сильвий Кордений Веррес, ожидая решения своей судьбы, не переставал дрожать от страха. Минуты ему казались веками. Он устремил взор, полный ужаса на Крикса и его товарищей и побледнел. - он не прочел на их лицах ничего хорошего.
    - Ну, что же... - произнес он со слезами, - вы меня пощадите?.. Оставите мне жизнь?.. Я.., на коленях, жизнью ваших отцов, ваших матерей, ваших близких.., смиренно вас заклинаю...
    - Разве есть у нас теперь отцы и матери?.. - мрачно ответил Брезовир, лицо которого потемнело и приобрело страшное выражение.
    - Разве оставили нам что-нибудь дорогое? - прибавил другой гладиатор, глаза которого засверкали гневом и местью - Вставай, трус! - закричал Торкват.
    - Молчать! - воскликнул Крикс, и, обращаясь к отпущеннику Кая Верреса, прибавил:
    - Ты пойдешь с нами. В конце этой маленькой улицы мы посовещаемся и решим твою судьбу.
    Сделав товарищам знак вывести Сильвия Кордения, которому он оставил последний луч надежды, чтобы тот не поднял на ноги всю улицу воплями, Крикс вышел в сопровождении гладиаторов, потащивших отпущенника, более похожего на мертвеца, чем на живого человека. Он не сопротивлялся и не произносил ни слова.
    Один гладиатор остался, чтобы расплатиться с Лутацией. Она среди этих вышедших двадцати гладиаторов и не заметила своего торговца зерном. Между тем остальные, повернув направо от харчевни, стали подыматься по грязной и извилистой уличке, которая оканчивалась у городской стены. Дальше начиналось открытое поле.
    Придя сюда, они остановились. Сильвий Кордений, опустившись на колени, начал плакать, взывая к милосердию гладиаторов:
    - Хочешь, ты, подлый трус, сразиться равным оружием с одним из нас? - спросил Брезовир упавшего духом отпущенника.
    - О, пожалейте.., пожалейте.., ради моих сыновей прошу вас о милосердии...
    - У нас нет сыновей! - закричал один из гладиаторов.
    - Мы осуждены не иметь их никогда!.. - прорычал другой.
    - Неужели ты, - сказал в негодовании Брезовир, - умеешь только прятаться и шпионить?.. Честно сражаться ты не умеешь?..
    - О, спасите меня!.. Жизнь.., я вас умоляю о жизни!..
    - Так иди же в ад, трус! - вскричал Брезовир, вонзив свой короткий меч в грудь отпущенника.
    - И пусть погибнут с тобой вместе все подлые бесчестные рабы, - прибавил самнит Торкват, дважды ударяя упавшего.
    Гладиаторы, сомкнувшись вокруг умирающего, стояли неподвижно, с мрачными и задумчивыми лицами и молча следили за последними судорогами отпущенника.
    Брезовир и Торкват несколько раз воткнули свои мечи в землю, чтобы стереть с них кровь, раньше, чем она свернется, и затем вложили их обратно в ножны.
    А потом все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли через пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.
    Восемь дней спустя после только что рассказанных событий, вечером в час первого факела, со стороны Аппиевой дороги въехал через Капуанские ворота в Рим человек верхом на лошади, весь закутанный в плащ, чтобы хоть несколько укрыться от проливного дождя, который уже несколько часов заливал улицы города. Всадник и его породистый конь вспотели, задыхались от продолжительной езды и были покрыты грязью с головы до ног.
    Вскоре лошадь доскакала до Священной улицы и остановилась перед домом, где жила Эвтибида. Всадник соскочил с коня и, схватив бронзовый молоток у двери, несколько раз сильно ударил им. В ответ тотчас же послышался лай сторожевой собаки, непременной принадлежности римского дома.
    Через несколько минут всадник услышал шаги привратника; тот торопился открыть двери и громко приказывал собаке замолчать.
    - Да благословят тебя боги, добрый Гермоген... Я - Метробий приехал из Кум...
    - С благополучным приездом!..
    - Я мокр, как рыба... Юпитер, властитель дождей, пожелал позабавиться, показав мне, как хорошо работают его шлюзы Позови кого-нибудь из слуг и прикажи ему отвести это бедное животное в конюшню соседней харчевни, чтобы его там приютили и дали овса.
    Привратник, приставив средний палец правой руки к большому, щелкнул о ладонь - это был знак, которым вызывали рабов, - и, взяв лошадь за уздечку, сказал:
    - Входи же, Метробий! Ты знаешь расположение дома: возле галле реи ты найдешь Аспазию, горничную госпожи. Она доложит о твоем прибытии. О лошади я позабочусь, и все, что ты приказал, будет исполнено.
    Метробий переступил порог входной двери, стараясь не поскользнуться, что было бы самым дурным предзнаменованием. Он вошел в переднюю, на мозаичном полу которой при свете бронзовой лампы, висящей на потолке, виднелась обычная надпись: salve1, это слово при первых же шагах гостя начинал повторять попугай в клетке, висящей на стене (таков был обычай того времени).
    Минуя переднюю и атриум, он вошел в коридор галереи и приказал служанке доложить Эвшбиде о своем приходе.
    В это время куртизанка находилась в своей зимней приемной, благоухающей духами, украшенной драгоценной мебелью Она была всецело занята выслушиванием признаний в любви, которые расточал ей юноша, сидевший у ее ног. Она теребила дерзкой рукой его мягкие черные волосы, а он с пылающим страстью взглядом говорил ей о своих нежных чувствах. То был Тит Лукреций Кар.
    С самого детства проникнутый учением Эпикура, он применял в жизни наставления своего учителя и не желал серьезной и глубокой любви.
    ..Возвращаются вновь и безумье, и ярость все та же. Лишь начинает впять устремляться к предмету желанье.
    И поэтому он искал любовь легкую и кратковременную, чтобы:
    ..стрелами новой любви прежнюю быстро прогнать.
    Но это ему не помешало кончить жизнь самоубийством в сорок четыре года, и, как все заставляет предполагать, именно от безнадежной и неразделенной любви.
    Во всяком случае, так как Лукреций был юноша привлекательный, очень талантливый, остроумный и приятный собеседник, богатый и не скупился на траты для своих удовольствий то он часто приходил провести несколько часов в доме Эвтибиды Она принимала его с большей любезностью, чем других, более богатых и щедрых поклонников - Итак, ты меня любишь? - кокетливо говорила куртизанка юноше, продолжая играть его локонами. - Я тебе не надоела?
    - Нет, я тебя люблю все сильнее и сильнее, так как любовь - это единственная вещь, которая по мере обладания ею не насыщает, но только разжигает желание в груди.
    В эту минуту раздался легкий стук пальцем в дверь.
    - Кто там? - спросила Эвтибида. Послышался негромкий голос Аспазии:
    - Прибыл Метробий из Кум...
    - Ах! - радостно воскликнула Эвтибида, вскочив с кушетки и вся покраснев. - Он приехал?.. Проводи его в экседру... Я сейчас приду.
    И обращаясь к Лукрецию, она торопливо заговорила прерывающимся, но очень ласковым голосом:
    - Подожди меня... Я сейчас вернусь.., и если известия, принесенные этим человеком, будут те, которых я страстно жду уже в течение восьми дней, если я утолю сегодня вечером свою ненависть желанной местью.., мне будет весело, и часть этого веселья перепадет тебе.
    С этими словами она вышла из приемной в сильном возбуждении, оставив Лукреция в состоянии изумления, недовольства и любопытства.
    Покачав головой, он стал в глубоком раздумьи ходить взад и вперед по комнате.
    Буря бушевала, и частые молнии наполняли приемную мрачным сиянием, ужасные рассказы грома потрясали дом до самого основания; шум града и дождя слышался с необыкновенной силой между раскатами грома, а сильный северный ветер, яростно бушуя, дул с пронзительным свистом в двери, окна, во все щели.
    - Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая образцы своего разрушительного могущества, - прошептал юноша с легкой иронической улыбкой.
    Походив еще некоторое время по комнате, Лукреций сел на кушетку и, как бы отдавшись во власть ощущений, вызванных в нем этой борьбой стихий, схватил одну из навощенных дощечек, лежавших на маленьком изящном шкапчике и, серебряной палочкой с железным наконечником, стал быстро писать.
    Тем временем Эвтибида прошла в экседру; там уже находился Метробий, который, сняв плащ, печально осматривал его прорехи. Куртизанка крикнула рабыне, собиравшейся выйти:
    - Ну-ка, разожги сильнее огонь в камине, приготовь одежду, чтобы наш Метробий мог переодеться, и накрой в триклинии ужин получше. И тотчас же, повернувшись к Метробию, она спросила:
    - Ну как?.. Хорошие ты привез известия, мой славный Метробий?
    - Хорошие из Кум, но самые скверные с дороги.
    - Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись сюда, ближе к огню, - с этими словами она придвинула скамейку к камину, - и скажи мне поскорее, добыл ты желанные доказательства?
    - Золото, прекраснейшая Эвтибида, как ты знаешь, открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи.
    - Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила у тебя охоты разглагольствовать?
    - Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие, сделанное в двери, видел несколько раз, как Спартак в час крика петухов входил в комнату Валерии.
    - О боги ада, помогите мне! - воскликнула Эвтибида с выражением дикой радости.
    И теребя Метробия, с искаженным лицом, похожая на разъяренную тигрицу, она стала спрашивать прерывистым и задыхающимся голосом:
    - И.., все дни.., вот так.., они.., подлые бесчестят.., честное имя... Суллы?
    - Думаю, что в пылу страсти они ни разу не пропустили даже ни одного черного дня - О, теперь придет для них такой черный день! Я посвящаю, - воскликнула торжественно Эвтибида, - их проклятые головы богам ада!
    И она сделала движение, чтобы уйти, но остановилась и, обращаясь к Метробию, добавила:
    - Переоденься, потом пойди закуси в триклинии и жди меня там.
    "Не хотел бы я впутаться в какое-нибудь скверное дело", - думал старый комедиант, идя в комнату для гостей, чтобы переменить мокрую одежду.
    Но переодевшись и пройдя в триклиний, где его ожидал роскошный ужин и фалернское вино, достойный муж постарался забыть о злополучном путешествии и о предчувствии какого-то тяжелого, близкого несчастья.
    Не успел он насытиться и наполовину, как Эвтибида, с бледным лицом, но спокойная, вошла в триклиний, держа в руке сверток папируса, то есть бумаги лучшего качества. Он был завернут в разрисованную снаружи суриком и обвязанную льняным шнурком пергаментную пленку, края которой были склеены воском, с печатью кольца Эвтибиды Печать изображала Венеру, выходящую из пены морской.
    Метробий, несколько смущенный этим появлением, спросил:
    - Да.., прекраснейшая Эвтибида.., я желал бы, я хотел бы... Кому адресовано это письмо?
    - Ты еще спрашиваешь?.. Луцию Корнелию Сулле.
    - Ах, клянусь маской бога Мома, - не будем спешить с нашими решениями, дитя мое...
    - Нашими?. Причем здесь ты?..
    - Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А если Сулле не понравится, что вмешиваются в его дела?.. Если вместо того, чтобы обидеться за свою супругу, он обидится на доносчиков?.. И если, - что еще хуже, но вероятнее всего, - он решит обидеться на всех?..
    - А что мне до этого?..
    - Но.., то есть.., вот.., моя девочка.., если для тебя ничего не значит гнев Суллы.., он очень важен для меня...
    - Да кто о тебе думает?
    - Я, я, Эвтибида прекрасная, любезная людям и богам, - сказал с жаром Метробий, - я, так как я очень крепко люблю себя!
    - Но я не упомянула твоего имени.., и во всем, что может произойти, ты будешь совершенно в стороне.
    - Понимаю.., очень хорошо.., но видишь, моя девочка, я задушевный друг Суллы уже тридцать лет.
    - О, я знаю это.., даже более задушевный, чем это нужно для твоей доброй славы...
    - Это не важно.., я знаю этого зверя.., то есть человека.., и при всей дружбе, которая меня связывает с ним столько лет, я знаю, что он вполне способен свернуть мне голову, как курице... Я уверен, что он прикажет почтить меня самыми пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов вокруг моего костра. Однако, к несчастью для меня, я уже не буду в состоянии наслаждаться всеми этими зрелищами..
    - Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида. - с тобой не случится никакого несчастья.
    В эту минуту вошел в триклиний раб в дорожном костюме.
    - Помни мои наставления, Демофил, и нигде не останавливайся до Кум Слуга взял из рук Эвтибиды письмо, положил его между курткой и рубашкой, привязав его веревкой вокруг талии, затем, поклонившись госпоже, завернулся в плащ и вышел.
    Эвтибида успокоила Метробия, который решил снова заговорить о своих опасениях. Сказав ему, что завтра они увидятся, она, вышла из триклиния и вернулась в приемную. Там Лукреций, держа в руке дощечку, собирался перечитать то, что написал.
    - Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.
    - Ты и буря, которая свирепствует снаружи, внушили мне эти стихи... Поэтому я должен прочесть их тебе... Возвращаясь домой, я их прочту буре.
    ...Ветер морей неистово волны бичует,
    Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
    Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
    Мощные валит стволы, неприступные горные выси.
    Лес, низвергая, трясет порывисто: так несется
    Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
    Стало быть ветры - тела, но только незримые нами
    Море и земли они вздымают, небесные тучи
    Бурно крушат и влекут, - внезапно поднявшимся вихрем.
    И не иначе текут они, все пред собой повергая,
    Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчится
    Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
    Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
    Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
    Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
    Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
    Ливнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
    Опустошает он все, грохоча под водою уносит
    Камней громады и все преграды сметает волнами.
    Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.
    Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
    Сторону, гонят они все то, что встречают и рушат,
    Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
    Все захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.
    Эвтибида, - мы уже говорили - была гречанка и очень культурная, так что она не могла не почувствовать восхищения от силы и изящества этих стихов, тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта, Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.
    Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:
    - Ты заплатишь за свое восхищение этой дощечкой, которую я забираю с собой...
    - Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.
    Когда Лукреций ушел, Эвтибида пошла в сопровождении Аспазии в свою спальню, решив насладиться всей радостью мести. Однако к ее великому изумлению, удовольствие, которого она так страстно желала, не оказалось столь приятным, как она думала: ей даже казалось непонятным, почему она испытала такое слабое удовлетворение.
    Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается скрыть свой гнев до глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и убьет обоих.
    Мысль о том, что она вскоре услышит о смерти и позоре Валерии, этой самоуверенной и надменной матроны, которая, несмотря на то, что была сама порочна, смотрела на нее сверху вниз; мысль о том, что она узнает о смерти этой лицемерной и гордой женщины, наполняла ее грудь радостью и смягчала муки ревности, которую она все еще продолжала испытывать Но по отношению к Спартаку Эвтибида испытывала совсем другие чувства. Она старалась простить ему его проступок, и ей казалось, что несчастный фракиец был гораздо меньше виноват, чем Валерия. В конце концов ведь он был бедный рудиарий., для него жена Суллы, хотя бы даже совсем некрасивая, должна быть больше, чем богиня; эта развратная женщина наверно возбуждала его ласками, чаровала и дразнила, так что бедняжка не в силах был сопротивляться... Так именно и должно быть, иначе как осмелился бы какой-то гладиатор поднять дерзкий взор на жену Суллы? Затем, завоевав однажды любовь такой женщины, бедный Спартак, естественно, настолько был увлечен ею, что уже не мог думать о любви к другой женщине. Поэтому смерть Спартака стала теперь казаться Эвтибиде несправедливой и незаслуженной.
    И ворочаясь с боку на бок, вся погруженная в эти мысли, Эвтибида не могла заснуть, обуреваемая столь различными и противоречивыми чувствами. Однако время от времени она под влиянием усталости погружалась, по-видимому, в дремоту.
    Но вдруг Эвтибида со стоном ужаса вскочила с ложа и прерывистым, плачущим голосом закричала:
    - Нет... Спартак, не я тебя убиваю!.. Это она... Ты не умрешь!
    Вся охваченная одной мыслью, Эвтибида во время этого короткого забытья была потрясена каким-то сновидением; ее сознанию, вероятно, предстал образ Спартака, умирающего и молящего о сострадании.
    Вскочив с постели, накинув широкий белый плащ и вызвав Аспазию, она приказала тотчас же разбудить Метробия.
    Мы не станем описывать, чего ей стоило убедить комедианта в необходимости немедленно выехать, догнать Демофила и помешать тому, чтобы письмо, написанное ею три часа тому назад, попало в руки Суллы.
    Метробий был утомлен прежней поездкой, разоспался от выпитого в большом количестве вина, согрелся пуховыми одеялами, и потребовались искусство и чары Эвтибиды, чтобы он, спустя два часа, был в состоянии поехать - Демофил, - сказала девушка комедианту, - теперь впереди тебя на пять часов, ты должен не ехать, а лететь на своем коне...
    - Да, если бы он был Пегасом, я бы, пожалуй, заставал его лететь...
    - В конце концов это будет лучше и для тебя...
    Несколько минут спустя топот лошади, скакавшей бешеным галопом, разбудил некоторых из сыновей Квирина. Прислушавшись к топоту, они снова закутывались в одеяла, наслаждаясь теплом, и чувствовали себя хорошо при мысли о том, что в этот час было много несчастных, которые находились в поле, в пути, под открытым небом, испытывая на себе яростные порывы пронзительно завывавшего ветра.
    Глава 7
    Как смерть опередила Демофила и Метробия
    Кто выезжал из Рима через Капуанские ворога и по Аппиевой дороге, доехав до Капуи, сворачивал к Кумам, тот мог наблюдать изумительную по своей чарующей прелести картину. Его взор обнимал холмы, покрытые цветущими оливковыми и апельсиновыми рощами, фруктовыми садами и виноградниками, плодородные желтеющие нивы и нежно зеленые луга, где паслись многочисленные стада овец и быков. А за этими благоухающими пажитями тянулось побережье, на котором, как бы по волшебству, вырастали на небольшом расстоянии друг от друга Литерн, Мизенум, Кумы, Байи, Путеслы, Неаполь, Геркуланум и Помпея, великолепные храмы и виллы, восхитительные термы, чудесные рощи, многочисленные деревни, озера. А дальше - море, тихое, голубое, нежащееся меж берегов, как бы влюбленно обнимающих его. И, наконец, вдали - в море - целый венок прелестных островков, покрытых термами, дворцами и пышной растительностью - Исхия, Прохита, Незис и Капреи. Всю эту чудесную панораму освещало сияющее солнце, и ласкали дуновения всегда мягкого теплого ветерка.
    И неудивительно, что это чарующее зрелище породило в те дни утверждение, что именно здесь ждал со своей лодкой Харон, перевозивший умерших из этого мира в Елисейские поля.
    Кумы, богатый, многолюдный город, расположенный частью на крутой обрывистой горе, частью на ее пологом склоне и на равнине у моря, были одним из наиболее посещаемых мест. В сезон купания здесь можно было встретить множество римских патрициев. Кто из них имел на берегу свои виллы, тот охотно проводил здесь часть осени и весны.
    Поэтому Кумы располагали всеми удобствами и уютом, которые могли позволить себе в то время богачи и знать в самом. Риме. В Кумах были и портики, и базилики, и форумы, и цирки, и грандиозный амфитеатр (развалины которого сохранились и доныне), а в Акрополи, на горе - великолепный храм, посвященный богу Аполлону, один из наиболее красивых и роскошных в Италии.
    Невдалеке от Кум, на красивом холме, с которого открывался вид на побережье и залив, была расположена величественная роскошная вилла Луция Корнелия Суллы.
    Все, что тщеславный ум, оригинальный и богатый фантазией, каким был ум Суллы, мог придумать, было сосредоточено на этой вилле. Она простиралась до самого моря, где Сулла приказал сделать специальный бассейн для прирученных рыб, за которым тщательно ухаживали.
    Самый дом мог бы считаться роскошным даже в Риме.
    В нем была ванная комната вся из мрамора, с пятидесятью отделениями для горячих, теплых и холодных ванн. На даче были оранжереи с цветами и птицами и рощи, окруженные изгородью. В них водились олени, косули, лисицы и всякого рода дичь.
    В это-то очаровательное место, за два месяца до описываемых событий, удалился страшный и всемогущий диктатор Рима, пожелавший вести уединенную жизнь частного человека.
    Здесь он проводил дни, обдумывая и составляя свои "Комментарии", которые он посвятил великому и богатейшему Луцию Лицинию Лукуллу, мужественно сражавшемуся в это время с Митридатом. Память о нем дошла до самых отдаленных потомков, хотя Лукулл был прославлен не столько за доблесть и победы, сколько за свои неисчислимые богатства и ту утонченную роскошь, которой он себя окружил.
    Ночи в своей вилле Сулла проводил в шумных и непристойных оргиях, солнце заставало его еще лежащим на обеденном ложе, пьяным и сонным, среди толпы мимов, шутов и комедиантов - обычных его товарищей по кутежам.
    Три дня спустя после событий, описанных в конце предыдущей главы, Сулла приказал устроить ужин в триклинии Аполлона Дельфийского, наиболее обширном и великолепном из четырех триклиниев этого огромного мраморного дворца.
    И здесь, среди блеска сверкающих в каждом углу факелов, среди благоухания цветов, среди сладострастных улыбок и дразнящей полуобнаженности танцовщиц, среди веселых звуков флейт, лир и цитр ужин очень скоро превратился в самую разнузданную оргию.
    Девять обеденных лож были расположены в этой огромной зале, и двадцать шесть пирующих сидели за столом. Одно место оставалось свободным, - место отсутствующего любимца Суллы - Метробия.
    Экс-диктатор в белоснежной застольной одежде, увенчанный розами, занимал место на среднем ложе среднего стола, возле своего лучшего друга - актера Квинта Росция, который был царем этого пира; судя по веселому смеху Суллы, по частым его речам и еще более частым возлияниям, можно было бы заключить, что экс-диктатор вполне искренне развлекается и что никакая забота не отравляет его души.
    Но при более внимательном наблюдении за ним, можно было легко заметить, что он за четыре месяца постарел, исхудал и стал еще страшнее. Кровоточивые нарывы, покрывавшие лицо, разрослись; волосы стали уже совсем белыми; выражение уныния, слабости и страдания, замечавшееся во всей его внешности, было результатом постоянной бессонницы, на которую он был обречен страшным, мучившим его недугом.
    Несмотря на все это, в его проницательных голубовато-серых глазах все еще сверкали сила и энергия. Усилиями воли он хотел скрыть от других свои нестерпимые муки. И он добивался того, что иногда, особенно во время оргии, казалось, и сам забывал о своей болезни.
    - Ну, расскажи, расскажи. Понциан, - сказал Сулла, обращаясь к одному патрицию из Кум, - расскажи, что сказал Граний.
    - Но я не слышал его слов, - ответил патриций, внезапно побледнев и путаясь в ответе.
    - У меня тонкий слух, ты знаешь, Понциан, - сказал Сулла спокойно, но грозно нахмурив брови, - и я слышал, что ты сказал Элию Луперку.
    - Да нет, - возразил в смущении Понциан, - поверь мне.., счастливый и всемогущий диктатор.
    - Ты произнес следующие слова: "Граний, теперешний эдил в Кумах, когда с него требовали уплаты штрафа, наложенного на него Суллой, отказался, говоря..." И здесь ты поднял глаза на меня и, заметив, что я слышал твою речь, прервал ее. Теперь я предлагаю тебе сказать мне точно, одно за другим слова Грания, как он их произнес.
    - Но позволь мне, о Сулла, величайший среди римлян...
    - Мне не нужны твои похвалы! - воскликнул Сулла, поднявшись на ложе и сильно стукнув кулаком по столу. - Подлый льстец! Похвалы себе я сам начертал своими подвигами и триумфами в консульских записях, и мне не нужно, чтобы ты их повторял, болтливая сорока! Слова Грания - вот, что я хочу знать, и ты их должен мне передать, или, клянусь арфой божественного Аполлона, моего покровителя, клянусь Луцием Корнелием Суллой, что ты своим трупом унавозишь мои огороды.
    Призывая имя Аполлона, которого Сулла уже много лет назад избрал своим особым покровителем, он коснулся правой рукой золотой статуэтки этого бога, вывезенной им из Дельфийского храма Он почти всегда носил эту статуэтку на шее - на золотой цепочке драгоценной работы При этой клятве все присутствующие, близко знакомые с Суллой, побледнели, растерянно поглядывая друг на друга: прекратились музыка и танцы, и гробовое молчание сменило царившие до того шум и говор.
    Несчастный Понциан, заикаясь от страха, сейчас же сказал:
    - Граний сказал: "Теперь я не уплачу: Сулла скоро умрет, и я буду освобожден от уплаты".
    - А!.. - сказал Сулла, возбужденное и красное лицо которого стало сразу бледным от гнева. - А!.. Граний с нетерпением ожидает моей смерти?.. Браво, Граний!.. Он рассчитал, он рассчитал... - Сулла дрожал, скрывая гнев, сверкавший в его глазах... - Он предусмотрителен!. Он все предвидит!..
    И Сулла прервал себя на миг, а затем, щелкнув пальцами, позвал:
    - Хризогон!
    И прибавил страшным голосом:
    - Посмотрим, не промахнется ли он в своих расчетах. Хризогон, его отпущенник и наперсник, подошел к экс-диктатору, и тот тихим голосом отдал ему приказание. Хризогон ответил наклонением головы, а затем направился к двери. Сулла крикнул ему вслед:
    - Завтра!
    Затем, с веселым лицом повернувшись к гостям, воскликнул, подняв чашу, наполненную фалернским вином:
    - Ну!.. Что с вами? Что это вы стали такие немые и сонные?.. Клянусь всеми богами Олимпа вы, кажется, думаете, трусливые овцы, что присутствуете на моем поминальном пире?
    - Пусть боги избавят тебя от мысли об этом!
    - Пусть Юпитер пошлет тебе благополучие, и пусть защитит тебя Аполлон!
    - Долгие лета могущественному Сулле! - закричали хором многие из гостей, поднимая чаши с пенящимся фалернским - Выпьем все за здоровье и славу Луция Корнелия Суллы Счастливого) - воскликнул своим ясным я звучным голосом Квинт Росций, поднимая чашу Все присоединились к этому возгласу, все выпили, а Сулла, ставший снова с виду веселым, обнимая, целуя и благодаря Росция, закричал цитристам и мимам - Эй, пачкуны, что вы там делаете?... Вы годитесь только на то, чтобы пить мое фалернское... Проклятые негодяи, пусть вас сейчас охватит вечный сон смерти!
    Сулла еще не кончил своей площадной ругани, - он почти всегда был вульгарен и груб в своих речах, - а музыканты уже заиграли и вместе с мимами и танцовщицами пустились в пляску, полную комических движений и сладострасшых жестов.
    По окончании пляски на средний стол, за которым возлежали Сулл и Росций, был подан орел в оперении, точно живой. В клюве он держал лавровый венок, перевязанный пурпуровой лентой, и на ней золотыми буквами были написаны следующие слова: "Sullae Felic, Eipafrodito", что означало: "Сулле Счастливому, любимцу Венеры". Прозвище "Эпафродит" было одним из наиболее приятных для уха Суллы.
    Под рукоплескания гостей Росций вынул венок из клюва орла и подал его Аттилии Юветине, красивой отпущеннице Суллы, сидевшей рядом с ним; она вместе с другими женщинами из Кум, возлежавшими между мужчинами на обеденных ложах, составляла одну из главных приманок этой пирушки.
    Аттилия Ювентина положила поверх венка из роз, уже украшавшего голову Суллы, лавровый венок и нежным голосом произнесла:
    - Тебе, любимцу богов, тебе, непобедимому императору, эти лавры присудило восхищение всего мира.
    Сулла вскрыл ножом живот и шею орла, и оттуда выпало большое количество яиц, которые были розданы пирующим. Каждый нашел внутри яйца зажаренного бекаса, приправленного желтым поперченным соусом Немного спустя был подан огромный пирог, наружная корка которого из теста и меда удивительно точно изображала круглую колоннаду храма; из пирога, едва он был надрезан, вылетела стайка воробьев, по числу пирующих. У каждого воробья на шее была ленточка, а к ней прикреплен подарок с именем того гостя, которому он предназначался.
    Аплодисменты и смех встретили этот новый сюрприз, приготовленный искуснейшим поваром Суллы; погоня за птицами, тщетно пытавшимися улететь из запертой наглухо залы, шум, крики и гам продолжались долго. Шум прекратил Сулла Оторвавшись на мгновение от ласк Ювентины, н закричал:
    - Эй! Сегодня вечером я в веселом настроении и хочу угостить себя и ваг зрелищем, которое не часто можно видеть на пирушках... Слушайте.., мои любимые друзья... Хотите в этой зале увидеть бой гладиаторов?

/ Полные произведения / Джованьоли Р. / Спартак