Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / Смерть Пазухина
Смерть Пазухина [2/5]
Голос за дверью. Это я, душенька.
Фурначев. Можешь войти, Настасья Ивановна.
СЦЕНА II
Фурначев и Фурначева (дама еще не старая и очень полная; одета по-домашнему в распашной капот).
Настасья Ивановна. Я, душечка, к тебе.
Фурначев. Что ж, милости просим, сударыня.
Настасья Ивановна. Я, душечка, думала, что ты заперся и деньги считаешь.
Фурначев (с скрытою досадой). Рассудительный человек никогда таким вздором не занимается, потому что во всякое время положение своих дел знает... Рассудительный человек досуги свои посвящает умственной беседе с отсутствующими. (Указывает на «Московские ведомости».)
Настасья Ивановна. Будто ты уж никогда и не считаешь деньги?
Фурначев. Что ж тебе угодно, сударыня?
Настасья Ивановна. А я, душечка, на тебя поглядеть пришла. Сидишь все одна-одинешенька, никакого для души развлеченья нет.
Фурначев. Скоро вот комета будет.
Настасья Ивановна. Что ж такое это за комета?
Фурначев. Звезда небесная, сударыня. Является она в годины скорбей и испытания. В двенадца-том году была видима... тоже при царе Иване Васильиче в Москве явление было... звезда и хвост при ней...
Настасья Ивановна. Да уж хоть бы комета, что ли,— скука какая!
Фурначев. Вот вы, сударыня, женщины всё так: вам бы только поегозить около чего-нибудь, а там что из этого выйдет, хоть даже народное бедствие,— вам до этого дела нет. Правду говарива-ли старики, что женщина — гостиница жидовская.
Настасья Ивановна. За что ж ты ругаешься-то, Семен Семеныч? Конечно, лучше на комету по-смотреть, нежели одной в четырех стенах сидеть... Ты лучше скажи, был ты у папеньки?
Фурначев. Был, сударыня.
Настасья Ивановна. Ну, что ж, умирает?
Фурначев. Умирал было, да вдруг опять жив и здоров сделался.
Настасья Ивановна (зевая). Господи! скука какая! целый вот век умирает, и все не умрет! Как это ему еще жить-то не надоело!
Фурначев. А я все-таки тебе скажу, что у тебя язык только по-пустому мелет. Конечно, если б Иван Прокофьич духовную в нашу пользу оставил... (спохватясь), то и тогда бы не следовало же-лать смерти родителя.
Настасья Ивановна. Будто ты уж и не желаешь папенькиной смерти! Хоть бы при мне-то ты об добродетели не говорил!
Фурначев. Добродетель, сударыня, украшает жизнь человеческую; человек, не имеющий добро-детели, зверь, а не человек!.. Разумеется, если б почтеннейший Иван Прокофьич этак вдруг богу душу отдал, то есть без размышления, как птицы, например, небесные, ну, тогда, конечно, Хри-стос бы с ним: пожил человек, свое дело исполнил!
Настасья Ивановна. А все-таки ты, стало быть, папенькиной смерти желаешь!.. (Зевает.) А на чтo тебе деньги? только согрешенье с ними одно!
Фурначев. Деньги, сударыня, всякому человеку надобны... Даже нищий на улице стоит, и тому деньги надобны: потому он и руку христовым именем протягивает!
Настасья Ивановна. Дети, что ли, у тебя есть? Тaк вот, только бы нахапать побольше, а зачем, и сам, чай, не знаешь. (Фурначев углубляется в чтение газеты.) Даже противно смотреть на тебя, какую ты из-за денег личину перед папенькой разыгрываешь! Если б еще своих не было! Кому-то ты их оставишь, как умрешь? (Входит лакей.)
Лакей. Анна Петровна приехала.
Фурначев. Проси. (Лакей выходит.) Ты хоть при ней-то, сударыня, глупостей своих не говори.
Настасья Ивановна. Вот бы вас вместе женить; по крайней мере, была бы парочка.
СЦЕНА III
Те же и Живоедова (одета в распашной капот, набелена и нарумянена; ростом видная и корпусом плотная).
Живоедова. А я, Настасья Ивановна, к вам. Давеча супруг-то сказал, что неможется вам... (Целу-ются.)
Настасья Ивановна. Под ложечкой что-то...
Фурначев. Уж чего под ложечкой! (Живоедовой.) Вчера, сударыня, так накушалась, что даже ды-ханье ночью-то остановилось!
Живоедова. Да вы бы, сударь, не давали бы им этак-то кушать!
Фурначев. Нельзя, Анна Петровна, нельзя-с. Пробовал уж я, да только время понапрасну потра-тил, а время, известно вам, такой капитал, которого не воротишь. Всякий капитал воротить можно, а время воротить невозможно...
Настасья Ивановна. Ну, кaк дoма, Анна Петровна?
Живоедова. Да чтo дома? Не знаю уж как и сказать-то: иной раз видится, будто умереть ему надо, а иной раз будто жить хочет... Измучилась я с ним совсем.
Фурначев. Для вас, почтеннейшая Анна Петровна, уж одно то как должно быть прискорбно, что в глазах ваших страдает особа, которой вы, можно сказать, с детства облагодетельствованы.
Живоедова. Чтo и говорить, Семен Семеныч! Конечно, кому другому ничего...
Фурначев. Нет, моя почтеннейшая, не говорите этого... всякому, даже бесчувственному человеку, и тому прискорбно!
Живоедова. Всё не супротив моего! Ведь я, сударь, с пятнадцати лет с ним в грехе: еще мале-хонькую меня родители-то ему продали!.. Разумеется, кабы духовная... слова нет, хорошо, кабы духовная! А то, сударь, и ни с чем пойдешь, только слава, что дворянского рода!
Фурначев. А вы бы вразумили папеньку-то, Анна Петровна!
Живоедова. А как ты его вразумишь! вот он лежит, как чурбан, да привередничает... Я уж и то ему грозила: придется, мол, тебе, Иван Прокофьич, перед царя небесного предстать! спросит он тогда тебя, на кого, мол, ты Аннушку оставил? Так он, сударь, только засмеялся на это: «я, гово-рит, еще годков с пять проживу!» да намеднись чтo еще выдумал: поди, говорит, Аннушка, сюда: я хошь погляжу... Ах, тяготы-то наши только никому неизвестные!.. А вот Андрей Николаич еще говорит, что меня бог милостью сыскал!
Фурначев. Что и говорить, моя почтенная! Уж ваша жизнь какая! вы дама в самой поре, вам бы жениха да и жениха еще надобно... Вот и я часто Настасье Ивановне говорю: что-то поделывает наша почтенная Анна Петровна? вот истинная-то страдалица!
Настасья Ивановна. Уж чтo правда, то правда, Анна Петровна; я вот хоть и дочерью папеньке прихожусь, а, кажется, ни за что бы на свете этакой муки не вытерпела.
Фурначев. Ничего, бог милостив, не останетесь без возмездия... Вспомните, сударыня, что бог на небеси призирает труждающихся!
Живоедова. Так-то так... хорошо, кабы ваша правда была, Семен Семеныч. А то вот как придется на старости-то лет опять в чужие люди итти!
Фурначев. Не говорите этого, сударыня. Бог именно видит, кто чего заслуживает, а добродетель-ные люди всегда и на сем и на том свете мзду для себя получали. Это уж я по себе заключать могу.
Живоедова. Хорошо, кабы на сем-то, Семен Семеныч, а то вот Прокофий-то Иваныч думает, что и раздор-то весь промеж них через меня вышел, так он с меня и рубашку-то последнюю, пожалуй, в ту пору сымет... А разве я виновата тут? Разве виновата я, что он не захотел сермяжником ос-таться, да и сына обнатуриться нудить стал? Разве не говорила я в ту пору Прокофию-то: подари ты ему мочалку-то свою! да не женись на Маврушке! Так он не то чтобы доброго слова послу-шаться, еще выдумал на другой день в баню с супругой-то пойти: это, говорит, по старому рус-скому обычаю. Только смех, право!
Фурначев. Да, крепонек-таки любезнейший братец.
Живоедова. Вы одно тo возьмите, что у него сын ведь есть, тоже чин имеет, у губернатора по по-ручениям служит!.. А ну, как он, губернатор-от, проведамши про такой-то страм, да спросит Гав-рюшеньку-то: «а чей, мол, это отец без стыда безо всякого гнусным манером в баню ходит?» Ведь тогда молодцу-то от одного от страму хоть в тартарары провалиться!
Настасья Ивановна. Просто даже скверно смотреть на этого Прокофья, голубушка Анна Петров-на. Намеднись вот в церкви, так при всех и лезет целоваться — я даже сгорела от стыда... Вы возьмите, Анна Петровна, я ведь статская советница, в лучших домах бываю, и вдруг такой аф-ронт!
Живоедова. А ведь это он, сударыня, с озорством сделал. Он даром что смирно смотрит, а ведь тоже куда озороват!
Настасья Ивановна. И я то же говорю, да вот Семен Семеныч все не верит... кабы не Семен Се-меныч, так я бы, кажется, давно ему в бороду наплевала.
Фурначев. Излишняя чувствительность, Настасья Ивановна, ведет лишь к погибели. Кто может предвидеть, какими тайными путями ведет провидение человека? По моему мнению, почтенней-шая Анна Петровна, человек самое несчастное в мире создание. Родится — плачет, умирает — плачет. Следовательно, Настасья Ивановна, нам нужно с кротостью нести тяготы наши. Так ли?
Живоедова. Это правда, Семен Семеныч.
Фурначев. Ты бы вот, Настасья Ивановна, в горячности чувств своих, плюнула Прокофью Ива-нычу в бороду, а кто знает? может быть, еще и пригодится тебе эта борода? Человек в своей кич-ливости предпринимает иногда вещи, в которых впоследствии горько раскаивается, но недаром гласит народная мудрость: не плюй в колодезь — испить пригодится... может быть, почтеннейший Прокофий Иваныч и есть тот самый колодезь, о котором гласит пословица? Каково же тебе, суда-рыня, будет, если после испить-то из него придется?
Настасья Ивановна. Чтой-то ты, душечка, как говоришь скучно! Даже спать хочется.
Фурначев. Полезные истины всегда скучно выслушивать, сударыня. Только зубоскальство мод-ных вертопрахов приятно ласкает слух женщины. Но истина, хотя и не столь привлекательна, зато спасительна. Так ли, почтеннейшая Анна Петровна?
Живоедова. Мудрено чтой-то вы говорите, Семей Семеныч.
Фурначев (снисходительно улыбаясь). Ну-с, будем говорить попроще... Что касается до духовной, то и я сам, моя любезнейшая, того мнения, что Иван Прокофьич ее не сделает, и Прокофий Ива-ныч, стало быть, естественным образом достигнет желаемого.
Живоедова. Ведь он с меня рубашку снимет, Семен Семеныч!
Фурначев. Это дело возможное, сударыня.
Живоедова. Хоть бы вы научили, как помочь-то этому?
Фурначев. Я об этом предмете желал бы иметь с вами откровенный разговор, Анна Петровна.
Настасья Ивановна. Мне уйти, что ли?
Фурначев. Можешь уйти, Настасья Ивановна, — мы не долго... (Настасья Ивановна уходит.)
СЦЕНА IV
Те же, кроме Настасьи Ивановны.
Фурначев (притворяя плотно дверь). Мне с вами, Анна Петровна, по душе побеседовать надо.
Живоедова. Что ж, Семен Семеныч, извольте беседовать.
Фурначев (вполголоса). Я, сударыня, думаю, нельзя ли тово... (Идет снова к двери и, посмотрев, нет ли кого за нею, возвращается.) Насчет этого мы, кажется, оба согласны, что на духовную на-дежды мало; ведь в его мнении чтo духовную написать, что умереть — все один сюжет-с; стало быть, того не миновать, что не нынче, так завтра все Прокофью Иванычу достанется...
Живоедова. Это, сударь, по всему видимо, что к тому дело клонит.
Фурначев. Стало быть, вы размыслите только, любезная Анна Петровна, какие последствия вы-дут для вас из этого обстоятельства. Во-первых, он вас в ту же минуту из дому выгонит...
Живоедова. Ох, батюшка, лучше и не говори!
Фурначев. Нет, сударыня, истину всегда выслушать полезно. Стало быть, он вас выгонит — это первое. Вы возьмите, моя почтенная, как вам тогда жить-то будет! Вы человек неженный, при-выкли и кусок сладкий съесть, и на кроватке понежиться и то, и другое, и третье... Каково же, су-дарыня, как вам вдруг голову приклонить негде будет? Как вам, может быть, в глухую темную ночь или в зимний морозный день придется в одном, с позволенья сказать, платье христовым име-нем убежище для себя выпрашивать?
Живоедова. Ох, батюшки, чтой-то уж ты больно страшно говоришь! Неужто это и может статься?
Фурначев. Станется, сударыня, непременно станется... Но будем продолжать. Во-вторых, я пола-гаю, что вы и об законном супружестве иногда помышляете?
Живоедова (задумчиво). Хорошо бы, Семен Семеныч, уж куда бы как хорошо! Хоть бы вы обо мне, сироте, подумали, да из палатских за кого-нибудь высватали...
Фурначев. Это можно, сударыня. Сам я ведь знаю, что в супружеском состоянии великие сладо-сти обретаются... Только ведь вы за какого-нибудь не пойдете, вам надобен человек солидный-с... Ну, а солидному человеку и супругу надобно такую, чтобы могла за себя отвечать. Красота телес-ная — тлен, Анна Петровна; умрем мы — что же от нее, от этой красоты, останется? Страшно ска-зать — один прах! Красота душевная, бесспорно, тоже вещь капитальная, но развращение века уж таково, что нравственные красы пред коловратностью судеб тоже в онемение приходят... Стало быть, солидному-то человеку капитал нужен настоящий-с.
Живоедова. Понимаю я это, Семен Семеныч, очень понимаю.
Фурначев. А если понимаете, так дело, значит, в том состоит, каким, образом добыть приличный капитал, и об этом-то намерен я с вами теперь беседовать. (Снова подходит к двери, заглядывает в следующую комнату и возвращается. Вполголоса.) В каком месте, сударыня, у Ивана Прокофьи-ча сундук с капиталами находится?
Живоедова. Сами, чай, знаете, Семен Семеныч, что в опочивальной под кроватью сундук.
Фурначев. Это, сударыня, не хорошо. (Задумывается.) А. часто ли Иван Прокофьич себя поверя-ет?
Живоедова. Каждый день, сударь. У него, у голубчика, только ведь и радости, что деньги считать! Утром встанет, еще не умоется, уж кричит: Аннушка! сундук подай! ну, и на сон грядущий тоже.
Фурначев. И это не хорошо, сударыня. Позвольте, однакож. Так как Иван Прокофьич находится в немощи и, следовательно, нагибаться сам под постель не в силах, из этого явствует, что обязан-ность эту должен исполнять кто-нибудь другой...
Живоедова. Я, сударь, лазию.
Фурначев. А так как, вследствие той же немощи почтеннейшего Ивана Прокофьича, вы не може-те не присутствовать при действиях, которыми сопровождается поверка...
Живоедова. Присутствую, Семен Семеныч, это правда, что присутствую. Только он нынче стал что-то очень уж сумнителен, прогнать-то меня не может, так все говорит: отвернись, говорит, Ан-нушка, или глаза зажмурь...
Фурначев. Стало быть, вы не видите, что он делает?
Живоедова (вздыхая). Уж как же не видеть, Семен Семеныч!..
Фурначев. Стало быть, вы можете сообщить и нужные по делу сведения... Например, как велик капитал почтеннейшего Ивана Прокофьича?
Живоедова. Велик, сударь, велик... даже и не сообразишь — вот как велик... Тaк я полагаю, что миллиона за два будет...
Фурначев. Это следовало предполагать, сударыня. Иван Прокофьич — муж почтенный; он, мож-но сказать, в поте лица хлеб свой снискивал; он человеческое высокоумие в себе смирил и уподо-бился трудолюбивому муравью... Не всякий может над собой такую власть показать, Анна Пет-ровна, потому что тут именно дух над плотью торжество свое проявил. Во всяком случае, моя до-рогая, вы, я полагаю, были достаточно любознательны, чтоб осведомиться, в каких больше доку-ментах находится капитал Ивана Прокофьича? то есть в деньгах или в билетах? и если в билетах, то в «именных» или «неизвестных»?
Живоедова. Больше на неизвестного, Семен Семеныч! а есть малость и именных.
Фурначев. Это, сударыня, хорошо... (Шутливым тоном.) Так, по моему мнению, почтеннейшая наша Анна Петровна, смысл басни сей таков, что вы на первый случай одолжите нам слепочка с ключа или замка, которым «тяжелый сей сундук» замыкается.
Живоедова. Как же это, Семен Семеныч, слепочек? я что-то уж и не понимаю.
Фурначев. А вы возьмите, сударыня, вощечку помягче, да и тово-с... (Показывает рукой.)
Живоедова (задумчиво). А ну, как он увидит?
Фурначев. Вы это, сударыня, уж под кроваткой сделайте: это вещь не мудрая — можно и в поте-мочках сделать.
Живоедова. Да мне чтой-то все бoязно, Семен Семеныч: мое дело женское, непривычное... ну, как увидит-то он? куда я тогда с слепочком-то поспела?
Фурначев. Увидеть он не может-с; надо не знать вещей естества чтобы думать, что он, находясь на кровати, может видеть что под кроватью делается... Человеческому зрению, сударыня, пределы положены; оно не может сквозь непрозрачные тела проникать.
Живоедова. Да ведь я, Семен Семеныч, женскую свою слабость произойти не могу... я вот, кажется, так и издрожусь вся как этакое дело сделаю. А ну, как он в ту пору спросит: «ты чего, мол, дрожишь, Аннушка? ты, мол, верно, меня обокрала?» Куда я тогда поспела! Я рада бы радостью, Семен Семеныч, да дело-то мое женское — вот что!
Фурначев (в сторону). Глупая баба! (Громко.) Если он и сделает вам такой вопрос, так вы можете сказать, что от натуги сконфузились... такой ответ только развеселить его может, сударыня.
Живоедова (робко). Ну, а потом-то что, Семен Семеныч?
Фурначев. А потом, сударыня, мы закажем себе подобный же ключ, и как начнет он умирать... Впрочем, сударыня, подробности зараньше определить нельзя; тут все зависит от одной минуты.
Живоедова. Да зачем же ключ-то фальшивый! Как он помрет, можно будет и настоящий с него снять...
Фурначев. Первое дело, грех мертвого человека тревожить... интересы свои соблюдать можно, а грешить зачем же-с? А второе дело, может быть, неровен случай, и при жизни его придется эту штуку соорудить, при последних, то есть, его минутах... поняли вы меня?
Живоедова (робко). А как же насчет денег-то?
Фурначев. В этом отношении вы можете положиться на мою совесть, сударыня. Труды наши об-щие, следовательно, и плоды этих трудов должны быть общие.
Живоедова. То-то, Семен Семеныч... Да мне как-то бoязно все... как это слепочек... и все такое.
Фурначев. Однако нет, Анна Петровна... это уж вы, значит, своего счастья не понимаете... (Слы-шен стук в дверь.) Кто там еще?
Голос Настасьи Ивановны. Кончили вы, душечка? можно войти?
Фурначев (Живоедовой). Вы это сделаете, почтеннейшая Анна Петровна!.. Можешь войти, Настасья Ивановна, мы кончили!
СЦЕНА V
Те же и Настасья Ивановна.
Настасья Ивановна. Наговорились, что ли? Ну, теперь, голубушка Анна Петровна, и закусить не мешает.
Фурначев. Помилуй, сударыня, давно ли, кажется, обедали — и опять за еду! ведь ты не шутя та-ким манером объесться можешь!
Живоедова. И, батюшка, это на пользу!
Настасья Ивановна. Я вот то же ему говорю... Да ведь и скука-то опять какая, Анна Петровна! Книжку возьмешь — сон клонит; чтой-то уж скучно нынче писать начали; у окна поглядеть ся-дешь — кроме своей же трезорки, живого человека не увидишь. Хоть бы полк, что ли, к нам по-ставили! А то только и поразвлечешься маненько, как поешь.
Живоедова. У вас же, поди, еда-то не купленная!
Настасья Ивановна. Нет, голубушка, вот нынче Антип Петрович завод закрыл, так муку тоже покупаем... (Вздыхает.) А конечно, в ту пору, при Антип-Петровичевом заводе, жить лучше было: первое, что и мука и весь провиянт непокупной, а второе, чтo свиней одних у него там бардой откармливали!
Живоедова. Да что, мать моя, правду ли говорят, что от барды-то у свиней мясо словно жесткое бывает?
Настасья Ивановна (вздыхая). Конечно, не смею солгать, голубушка Анна Петровна, барденная скотина все не придет противу хлебной... (Вздыхает.) Ну, да на наши зубы и то хорошо!
Живоедова. Разумеется, даровому коню чтo в зубы смотреть... Так пойдем, что ли, закусить, ма-тушка? По мне, поди, старик-то давно стосковался.
Фурначев. Пожалуйте, сударыня. (Уходят.)
СЦЕНА VI
Фурначев (один).
Фурначев. Ну, кажется, с божиею помощью, это дело уладится... Вот Настасья Ивановна говорит: куда деньги копишь? Глупая баба! деньги всякому нужны: с деньгами всякая тварь человеком де-лается, без них и человек тварью станет. Господи! давно ли, кажется, давно ли! давно ли я боси-ком, в одной рубашонке к отческому дому гусей загонял! давно ли в земском суде, в качестве пис-ца, для старших в кабак за водкой бегал и за все сии труды не благодарность, а единственно коло-тушки в награду получал! И как еще колотили-то! Еще хоть бы с рассуждением, туда, где помягче, а то просто куда рука упадет — как еще жив остался! И вот теперь даже подумать об этом как-то странно! Кожа на ногах сделалась тонкая, тело белое, мягкое, неженное... и говорят еще, зачем тебе деньги! Как зачем? Вот я еще немножко здесь позаимствуюсь, потом перееду в Петербург, пущусь в откупа, а там кто знает, какую ролю провиденье назначило мне играть? Вот намеднись Василий Иваныч из Петербурга пишет, что у них на-днях чуть-чуть откупщика министром не сделали... что ж, это правильно! потому что откупщик — он всю эту подноготную, как «помилуй мя, боже» заучил! Ну а чтo, если и я?.. Нет, лучше бросить эту мысль!.. Ну, а если?.. ведь бывали же такие примеры! (Повергается в мечтательность.) Или вот суету мирскую брошу, от дел удалюсь, да и стану в правительствующем сенате на крылечке, с залогами в руках, отступного поджидать... я, дескать, в дела входить не желаю, я, по милости божией, много доволен, а вот отступным не побрезгуем-с... хе-хе-хе!.. Ведь достиг же я статского советника, происходя чорт знает из какого звания... даже сказать постыдно! А все деньги! Анна Петровна сказывала, что у старика до двух миллионов — ну, положим, хоть полтора... Если из них двести... нет, сто девяносто тысяч «именных» Прокофью... Что ж, ему это достаточно! Платками да ситцами торговать можно и на сто рублей! Да в делах, да в залогах, да в недвижимости еще сколько! И все это Прокофью... предостаточно! Ну, десять тысяч Живоедовой за труды... остальные... (Входит лакей.) Ну, что там еще?
Лакей (конфиденциально). Прокофий Иваныч пришли.
Фурначев. Ах! а Анна Петровна еще здесь?
Лакей. Здесь-с.
Фурначев. Ах ты, господи! Уведи, уведи, братец, ты этого Прокофья: скажи, чтобы на кухне обо-ждал, покуда эта ведьма тут. (Лакей уходит.) Что бы ему, однакож, за надобность до меня?
Живоедова (появляясь в дверях). Прощайте, Семен Семеныч, мне уж и до дому пора.
Фурначев. Прощайте, сударыня; Ивану Прокофьичу наше почтение... скажите, что мы за него денно и нощно к престолу всевышнего молитвы воссылаем! (Живоедова уходит.) Что ж бы, однако, ему за надобность?
СЦЕНА VII
Фурначев и Прокофий Иваныч. (Прокофий Иваныч, не говоря ни слова, несколько раз кланяется.)
Фурначев. Здравствуй, любезный друг! ты не посетуй, что дожидаться заставил, тут Анна Пет-ровна была. Да у меня и на кухне хорошо.
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородие!
Фурначев. Ну, чтo новенького?
Прокофий Иваныч. Мы люди темные, ваше высокородие: целый день все в лавке сидишь... хошь и бывают новости, так самые, можно сказать, несообразные...
Фурначев. Можешь присесть, любезный.
Прокофий Иваныч. Нет, уж позвольте постоять, ваше высокородие...
Фурначев (в сторону). Стало быть, нужду до меня имеет! (Громко.) Как хочешь, любезный, я не неволю... а слышал, комета новая проявилась?
Прокофий Иваныч. Как же-с, вот Дементий Петрович из Москвы пишет, что надо звезде быть... там, слышь, много об этом в простонародьи толков идет.
Фурначев. Какой это Дементий Петров? тот, что ли, что наемщиками торгует?
Прокофий Иваныч. Тот самый-с.
Фурначев. Знаю, имел дела по рекрутскому присутствию... Человек основательный!
Прокофий Иваныч. Он теперь уж большими делами занимается... Нынче, сказывают, с наемщи-ками-то хлопот да строгостей...
Фурначев. Нет, отчего же? можно и нынче? Это все одни наругатели слух пущают, что нынче будто бы свет наизворот пошел, а он все тот же, как и прежде был! Да разве Дементий-то в «раз-врате» состоит?
Прокофий Иваныч (мнется). Да-с, ваше высокородие... он... точно... старинных обычаев держит-ся...
Фурначев. Похвального мало. Умрет, как собака, без покаяния. Что ж он еще пишет?
Прокофий Иваныч. Да что пишет-с? Пишет, что великому надо быть перевороту, примерно, так даже думать должно, что и кончина мира в скорости наступить имеет.
Фурначев. Ну, а ты как?
Прокофий Иваныч. Мы чтo, ваше высокородие! Мы, можно сказать, на земле, каков есть червь, и тот не в пример превосходнее нашего будет... Мы даже у родителя под гневом состоим.
Фурначев. Поди сюда. (Прокофий Иваныч подходит.) Видишь ты этот стол?
Прокофий Иваныч. Вижу, ваше высокородие.
Фурначев. Ну, если я этот стол отсюда велю переставить к стене, будет ли от этого светопрестав-ление? Как по-твоему?
Прокофий Иваныч. Отчего, кажется, тут светопреставлению быть!
Фурначев. Ну... теперь возьми ты, вместо стола, звезду и переставь ее с востока к западу — сле-дует ли из этого, чтоб кончина мира была?
Прокофий Иваныч. А Христос их знает, ваше высокородие! Мы тоже не свое болтаем... нам пи-шут так.
Фурначев. Я тебе вот как на это скажу, что за такие безобразные толки надо в Сибирь ссылать... А ты коли понимаешь, что они вздор, так прeзри их, а не то чтоб в народ пущать! Тебе больше ничего не надобно?
Прокофий Иваныч (с расстановкой). Я к вашему высокородию за советом пришел.
Фурначев. Ну?
Прокофий Иваныч. Мы так уж удумали... чтоб нам тятенькиной воле... покориться надоть...
Фурначев (с невольным испугом). То есть как? что ты там, любезный, городишь?
Прокофий Иваныч. Точно так-с; нам без родительского благословения жить невозможно.
Фурначев. Что ж, и с украшением своим, чай, расстанешься? (Указывает на бороду.)
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородие!
Фурначев. Фрак наденешь, голову a ла чорт побери уберешь... ты, брат, уж прежде показаться приди.
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородие, кабы не нужда наша...
Фурначев. Что ж, любезный друг, это дело хорошее. Родительскую волю уважать надо. Только если ты насчет наследства хлопочешь, так это напрасно: папенька вчерашний день и духовную уж совершил. (В сторону.) Припугнуть его!
Прокофий Иваныч (таинственно). Мне на этот-то счет и желательно бы с вашим высокородием разговор иметь.
Фурначев. Разговаривай, братец, разговаривай.
Прокофий Иваныч. Я так скажу, ваше высокородие, что если бы да этой духовной не было, так я тому человеку, который мне эту спекуляцию устроит, хорошую бы от себя пользу предоставил.
Фурначев. Это резон... а как, например?
Прокофий Иваныч. Да если бы, например, миллион, так сто бы тысячек...
Фурначев (в сторону). А не дурно, придумал бестия!.. Кабы на жадного человека, так и успел бы, пожалуй! Посмеяться разве над ним? (Громко.) Нет, уж прибавь еще полсотенки.
Прокофий Иваныч. Ну, и полсотенки прибавить можно.
Фурначев. А чем же ты меня заверишь, что обещание твое не на воде писано?
Прокофий Иваныч. Неужто уж, ваше высокородие, мне не верите?.. Я готов хошь какой угодно образ со стены снять...
Фурначев. Да-да... так ты непременно хочешь бороду-то себе обрить?
Прокофий Иваныч. Да-с, это наше беспременное намеренье.
Фурначев (пристально глядит ему в глаза). Ты за кого же меня принимаешь?
Прокофий Иваныч (оторопев). Помилуйте, ваше высокородие...
Фурначев. Нет, ты скажи, за кого ты меня принимаешь? Если ты пришел предложить мне про-дать почтенного старика, которым я, можно сказать, от головы до пяток облагодетельствован, ста-ло быть, ты за кого-нибудь да принимаешь меня? Если ты пришел мне рассказывать, как ты веру переменять хочешь, стало быть, ты надеешься встретить мое одобрение? За кого же ты меня принимаешь? (Наступая на него.) Нет, ты сказывай!
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородие...
Фурначев. Нет, ты ведь по городу пойдешь славить, что я с тобой заодно! ты вот завтра бороду себе оголишь, да пойдешь своим безобразным родственникам сказывать, что статский советник Фурначев тебя к такому поступку поощрил!.. (Скрещивая на груди руки и сильнее наступая на не-го.) Так ты, стало быть, ограбить семью-то хочешь? Ты, стало быть, хочешь ограбить своего един-ственного сына и отдать отцовское достояние, нажитое пoтом и кровью... да, сударь, потом и кро-вью! на поругание встречной девке, которую тебе вздумалось назвать своею женой? И ты хочешь, чтоб я был участником в таком деле? Ты хочешь, чтоб я в пользу твою продал и честь и совесть, которым я пятьдесят лет безвозмездно служу!.. (С достоинством.) Так у меня, сударь, беспороч-ная пряжка есть, которая ограждает меня от подобных подозрений!.. Вон! (Прокофий Иваныч хо-чет удалиться, но в это время дверь отворяется и входит Лобастов.)
СЦЕНА VIII
Те же и Лобастов.
Лобастов. Семену Семенычу наше наиглубочайшее! А! и ты, брат, Прокофий Иваныч, здесь?
Фурначев. Очень рад, очень рад, ваше превосходительство! милости просим! у меня же тут кста-ти анекдот забавный случился... (Прокофий Иваныч хочет уйти.) Нет, любезный друг, теперь стой! Я хочу, чтобы целый свет узнал, каковы твои нравственные правила!
Прокофий Иваныч (жалобно). Помилуйте, ваше высокородие... ведь старик уж я!
Фурначев. Тем более, сударь, стыда для тебя: молодой человек может отговариваться неопытно-стью...
Лобастов (с расстановкой). Д-да?.. стало быть, случилось что-нибудь?..
Фурначев. Представьте себе, что почтеннейший благоприятель явился ко мне с предложением насчет смерти нашего уважаемого Ивана Прокофьича! Как вы думаете, хорош поступок со сторо-ны почтительного сына? (Прокофий Иваныч поникает головой.)
Лобастов (пристально смотря в лицо Прокофью Иванычу). Д-да? так вот ты, брат, как? (Проко-фий Иваныч отворачивается.) Нет, ты посмотри мне в лицо-то!
Фурначев. И представьте себе, что он мне за эту механику полтораста тысяч предлагает... Шутка сказать, полтораста тысяч! (Прокофью Иванычу с чувством собственного достоинства.) За кого же вы меня, сударь, считали, спрашиваю я вас?
Лобастов (Прокофью Иванычу). А это, брат, ты не дурно придумал!.. Гм... свинья, брат, ты!
Фурначев. Так как же вам, ваше превосходительство, кажется поступок этого почтительного сы-на? Да главное-то, впрочем, я и забыл вам сказать: ведь почтеннейший Прокофий Иваныч с зав-трашнего дня бороду бреет и одевается в пиджак!..
Прокофий Иваныч (в сторону). Господи!
Фурначев (обращается к Прокофью Иванычу). Государь мои! безнравственность вашего поступ-ка так велика, что я за омерзенъе для себя считаю называться вашим родственником... Идите, го-сударь мой, и помните, что сколько почтенна и достохвальна добродетель, столько же гнусен и непотребен порок!
(Занавес опускается.)
ДЕЙСТВИЕ III
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Иван Прокофьич Пазухин, 75 лет, купец первой гильдии и потомственный почетный граж-данин,
занимающийся откупами и подрядами.
Прокофий Иваныч.
Фурначев.
Лобастов.
Живновский.
Настасья Ивановна Фурначева.
Леночка Лобастова, 30 лет, девица.
Живоедова.
Баев.
СЦЕНА I
Довольно обширная гостиная в доме старого Пазухина. В средине комнаты и направо от зрителя двери; налево три окна. В глубине сцены, по обеим сторонам дверей, диваны с стоящими перед ними круглыми столами; по стенам и по бокам диванов расставлены кресла и стулья, обитые малиновым штофом; вообще, убранство комнаты свидетельству-ет, что хозяин дома человек богатый. Утро. На одном из столов поставлена закуска.
Живоедова и Лобастое.
Лобастов (закусывая). Какой же это, сударыня, слепочек?
Живоедова. Да вот с ключика или с замкa, который у сундука-то... Так я, говорит, по образу и по подобию другой ключик такой закажу, а как начнет старик-то кончаться, так вы, мол, мне тихим манером весть дайте...
Лобастов. А я, дескать, приду, ключиком сундучок отопру да что следует оттуда и повыну...
Живоедова. Ну, так, сударь, так!
Лобастов. А деньги поровну?
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / Смерть Пазухина
|
Смотрите также по
произведению "Смерть Пазухина":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
