Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / Смерть Пазухина
Смерть Пазухина [1/5]
Комедия в 4-х действиях
ДЕЙСТВИЕ I
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Прокофий Иваныч Пазухин, купеческий сын, 55 лет.
Мавра Григорьевна, второбрачная его жена, 20 лет.
Василиса Парфентьевна, мать ее, 50 лет; придерживается старых обычаев.
Отставной генерал Андрей Николаич Лобастов, 60 лет, друг старого Пазухина, отца Прокофия
Иваныча; происхождением из сдаточных.
Отставной подпоручик Живновский, 50 лет.
Никола Велегласный, мещанин; пожилой.
Финагей Прохоров Баев, пестун старого Пазухина.
СЦЕНА I
Небогатая комната в доме Прокофья Пазухина. С боков и посреди сцены двери. У стены диван и несколько стульев базарной работы; перед диваном стол, накрытый ярославской скатертью; на столе закуска и вино в бутылке.
Василиса Парфентьевна, Мавра Григорьевна и Велегласный. (Василиса Парфентьевна одета в темносиний сарафан, сверху которого накинут кафтан такого же цвета; на голове у ней черный миткалевый платок, заколотый булавкой у подбородка; Мавра Григорьевна в цветном сарафане и в черной плисовой душегрейке; на голове у ней так называемая «головка»; Велегласный одет в черную суконную сибирку старинного покроя с вырезкой на груди и с медными дутыми пуговицами по одной стороне вырезки и петлями по другой, сапоги большие.)
Велегласный (держит в руках замасленную рукопись и читает). «Мужие имут носити одеяние коротко, выше колену, и штаны натянуты, жены же будут иметь образ бесовский, главы непокро-венны имущи, и на главах имут носити рога скотские и змиины, уподобяся бесу... И тогда будет пришествие антихристово...»
Мавра Григорьевна. Господи! страсти какие!
Василиса Парфентьевна. Да никак уж это и сбывается, Никола Осипыч?
Велегласный. Сбывается, сударыня, сбывается... (Продолжая чтение.) «И возлюбят людие несы-тое лакомство, безмерное питие от травы листвия идоложертвенного, кропленного змеиным жи-ром; от Китян сие будет покупаемо обменою на товары, на осквернение християнских душ... и тогда будет пришествие антихристово...»
Василиса Парфентьевна. Господи! да неужто уж и чайку-то попить нельзя?
Велегласный. Не надлeжит, сударыня, не надлeжит. Идоложертвенное зелие... черви в утробе за-ведутся... И в книжках писано: «китайская стрела в Россию вошла; кто пьет чай, тот спасенья не чай...» Вот от лозы виноградныя — это не претит, потому что плод этот красен и преестествен на утеху человекам произрастает... (Наливает рюмку и пьет.)
Василиса Парфентьевна. Уж от чаю-то Прокофий Иваныч, кажется, ни в свете не отстанет!
Велегласный. Ну, и унаследит преисподнюю...
Василиса Парфентьевна. Видно, уж тебе, Мавруша, его усовещивать придется...
Мавра Григорьевна. Да нешто он меня послушается, мамонька! Тaк только, на озорство он меня за себя взял! Как сватался-то, так и бог знает чего насулил, а женился, так в ситцевых сарафанах ходить заставил...
Велегласный. А ты, сударыня, его маленько повымучь, от супружества на время отставь или иную меру одумай... Вот он и восчувствует...
Мавра Григорьевна. На него эти меры-то не действуют, Никола Осипыч! (Вздыхает.)
СЦЕНА II
Те же и Баев (старик, не помнящий своих лет, поросший мохом и согнутый, одет в синий кафтан, в руках держит тол-стый березовый сук, на который и опирается).
Баев (сиплым голосом). Здравствуй, матушка Василиса Парфентьевна! как можется?
Василиса Парфентьевна. Слава богу, старина; ты как?
Баев. А мне чего сделается? Я еще старик здоровенный... живу, сударыня, живу... Только уж словно и жить-то надоело... (Садится на стул и кашляет.)
Мавра Григорьевна. Водочки, что ли, поднести?
Баев. Не действует, красавица, не действует! ни поила, ни ества, ничего нутро не принимает... Ох, да уж и стар ведь я, словно даже мохом порос.
Василиса Парфентьевна. Ну чтo, как у вас? Иван Прокофьич здоров ли?
Баев. Рычит, сударыня, с места встать не может, а рычит...
Велегласный. Аки лев рыкаяй ходит, иский кого поглотити...
Баев. Ноги-то у него, знаешь, отнялись, так он лежмя рычит!
Василиса Парфентьевна. Да хоть бы ты, что ли, Прохорыч, его с простого-то ума вразумил... с чего он рычит-то?
Баев. Вразумлял я, пытал вразумлять, только он все рычит... словно он и бог знает какой енарал! (Встает и декламирует, подражая Ивану Прокофьичу.) «И не смей, говорит, мне про подлеца Прокопку поминать! он, говорит, меня антихристом назвал, он желает жить, как дедушки жили, так пущай же, говорит, вместе с дедушками за пестрою свиньей в поросятках ходит! фу-фу-фу!» Вот как осерчал! (Садится.)
Василиса Парфентьевна. Ишь ты!
Баев. Да еще говорит: «Он, говорит, супротив моей воли на поганке женился, чтобы то есть сына своего, Гаврюшу, имением решить, так я, говорит, его самого имением решу, Гаврюшку-то ему заместо отца сделаю!» Даже и не поймешь, чтo он говорит!
Василиса Парфентьевна. Смотри-ка, уж и жениться нельзя! Не с него ли пример брать, как он гнусным манером весь век изжил!
Баев. И я ему то же говорил: Иван, мол, Прокофьич! разве человеческую плоть легко рассудить! вот я, мол, уж на что стар, а бывает, что сам только дивишься, как защемит! Ну, и в писании тоже сказано: не хорошо, то есть, человеку одному быть, а подобает ему жить с супружницей...
Велегласный. Это справедливо.
Василиса Парфентьевна. И с чего только он остервенился так? давно ли сам-от, не скобля рыла, без стыда в народе ходил... только чудо, право!
Баев. Давно ли, сударыня! сам я своими глазами видал, как в Черноборске исправник пытал его за браду трясти: «не мошенничай, говорит, не мошенничай!», а теперича легко ли дело: и браду свою антихристу пожертвовал да и сына-то обездолил...
Велегласный. «Постризало да не взыдет на браду твою...» И в Стоглаве* [Стоглав* ? памятник церковного законодательства (1551 год), впоследствии осужденный церковью после никонианской реформы.] так сказано!
Василиса Парфентьевна (иронически). Оттого, видно, и стал он к бесовскому-то житию очень способен, что исправники его за бороду часто таскали...
Баев. Таскали, это я сам видел, что таскали. То были, сударыня, времена грозные, такие времена, что даже заверить трудно. Ивана-то Прокофьича папынька волостным писарем был, так нынче, кажется, и цари-то так не живут, как он жил! Бывало, по неделе и по две звериного образа не по-кинет, целые сутки пьян под лавкой лежит! Туточка они и капиталу своему первоначало сделали, потому как и волость-то у них все равно как свои крепостные люди были. А Иван-от Прокофьич подрос, так куда тоже ворист паренек стал; ну, папынька-то ихний, видемши такую их амбицию, что как они из-за денег готовы и живого и мертвого оборвать, и благословили их по питейной части итти... Так вот каки времена, сударыня, были!
Василиса Парфентьевна. Ну, а теперь, чай, и вспомнить-то ему про эти времена стыдно: во сне, дескать, все это видел!
Баев. Теперь, сударыня, он в благородные, чу, скоро попадет! Губернатор-от его уж в надворные советники за общеполезное устройство представил! Только я вот ему намеднись и говорю: Иван Прокофьич! не все ли тебе равно в гробу-то лежать, что купцом, что надворным... только грех, мол, один!
Велегласный. Поменьше-то еще лучше, потому как там маленького-то да смиренного на первое место посадят!
Василиса Парфентьевна. Только чудо, право! Ну, а про духовную разговору у вас не было?
Баев. Поминала было Живоедиха, так куда тебе! еще пуще зарычал! Я, говорит, еще годков пять поживу, да чего, чу! и глупости-то своей до сих пор не оставляет, даже ни на шаг от себя Живое-диху-то не отпущает!
Василиса Парфентьевна. Она, видно, и сплётки-то ему на Прокофья Иваныча плетет!
Баев. Она, сударыня, это именно, что она.
СЦЕНА III
Те же и Прокофий Иваныч (среднего роста, совершенно седой, одет в синий кафтан, носит бороду и острижен по-русски. Входит взволнованный и молча опускается на стул).
Прокофий Иваныч. Чтo ж это будет? Что ж это будет? Господи! Родитель на глаза к себе не пущает, сын при всем народе обзывает непристойно... куда ж бежать-то!
Василиса Парфентьевна. Разве случилось чтo, Прокофий Иваныч?
Прокофий Иваныч (не слушая ее). Кабы не деньги! Господи, кабы не деньги!.. «Ты, говорит, дол-го ли нас страмить-то будешь?» И это ведь сын родной говорит!.. а как от денег отступишься?
Баев. А ты бы его, сударь, жезлом маленько поучил!
Прокофий Иваныч. Уж где мне, Прохорыч! и жезла-то у меня нет! Родитель меня от себя отшат-нул, и оттого, можно сказать, всякий человек меня в родительском доме обругать в силах... От се-стрицы Настасьи Ивановны, кроме как «сиволап», и слова другого не услышишь, супруг ихний, Семен Семеныч, тоже... Даже Живоедиха, и та тебе в глаза наплевать норовит... Уж где мне, Про-хорыч! Разумеется, кабы капитал! (Оживляется и встает.) Д-да! ладно бы, кабы капитал... а без капиталу какой же я человек!
Баев. Все же, чай, человек, а не скотина...
Прокофий Иваныч. Хуже!.. Ты пойми, старик, что ведь ждать-то ему от меня нечего, стало быть, и уважать меня не из-за чего... Ну, за что он меня почитать будет? Разве я ему припас что-нибудь? Да и связаться-то ему со мной стыдно, потому как он с большими господами компанию водит, а я, слышь, в сермяге хожу!
Василиса Парфентьевна (Велегласному). Хоть бы ты, что ли, отец, утешил Прокофья-то Иваны-ча!
Велегласный. Чтo ж, я утешать готов, сударыня... (Подходит к Пазухину.) Вспомни, Прокофий Иваныч, как отцы соловецкие за древнее благочестие пострадали: плечи на ударение, хребты на раны, уды на раздробление, телеса на муки предавали.
Василиса Парфентьевна. Эх, отец! да ты дело говори! ты говори, как нам деньги-то достать ста-риковы?
Велегласный. А и деньги добыть можно, надлeжит только умудриться, яко змию — и деньги будут!
Баев. Умудрись, сударь, Прокофий Иваныч!
Василиса Парфентьевна (толкая Мавру Григорьевну). Да говори что-нибудь, Мавруша! утешай мужа-то!
Мавра Григорьевна. Вот, Прокофий Иваныч, Никола Осипыч говорит, что чай пить грешно.
Прокофий Иваныч (становится в раздумьи против Велегласного). Д-да... так ты говоришь, что чай пить не следует?..
Велегласный. Не надлeжит, Прокофий Иваныч! черви в утробе развестись могут.
Василиса Парфентьевна. Оттого-то, может, и мудрости тебе, Прокофий Иваныч, бог не дает, что ты законов отеческих не слушаешь!
Прокофий Иваныч (задумчиво). Господи! хоть бы поглядел на деньги-то!
Баев. А поди, чай, сколько добра у него в сундуках-то напасено!
Прокофий Иваныч. Да, напасено... И напасал-то кто? все я же! я и делами-то всеми управлял, и машину-то всю в ход пустил... (Бьет себя в грудь.) Могу сказать, ни труда, ни поту не жалел... всю душу там положил!.. А обнесут... обнесут меня чарочкой! Теперича все одно, сделает ли или не сделает завещанье... Коли сделает, стало быть, обо мне в нем ни гугу, а не сделает, так при по-следнем часе проходимцы все растащат!.. Оно, конечно, в ту пору и обыскать будет можно... А молодец Гаврилка! как он давеча перед самым моим носом руками размахивал! «Чтo ж, говорит, ты думаешь, что отец называешься, так я и на пакости-то твои смотреть спустя рукава должен!..» Право, так!
Василиса Парфентьевна. Господи! вот как нынче! сын на отца лезет!
Велегласный. «И тогда будет пришествие антихристово».
Прокофий Иваныч. Да еще чтo говорит! «Я, говорит, и жену-то у тебя отниму, потому что ты старик и жить-то с ней не можешь, как следственно!» Мавра Григорьевна! слышишь?
Мавра Григорьевна (потупляя глаза). Так неужто ж вы против таких его гнусных слов смолчали, Прокофий Иваныч?
Прокофий Иваныч. Как смолчать? зачем молчать? тоже поговорил! У меня, говорю, и без тебя в дому приказчик молодой найдется! (Смеется насильственно, обращаясь к теще, жене и Веле-гласному.) Анафемы, ч-черти вы этакие! Вы меня на эту линию-то поставили!
Мавра Григорьевна (обижаясь). Вы, стало быть, обидеть меня хотите, Прокофий Иваныч?
Василиса Парфентьевна. Что ж, на наругательство, что ли, тебе Мавруша-то досталась?
Велегласный. Вспомни, Прокофий Иваныч, что в писании о праздном-то слове сказано!
Прокофий Иваныч (присмирев и махнув рукой). Какой уж я наругатель! нешто такие бывают на-ругатели! Ты меня прости, Мавра Григорьевна: я уж и от бога-то словно забыт! Господи! в роди-тельском доме на золоте едят, а у меня и товару-то в лавке на тысячу целковых не наберется! За-пил бы вот, да грех, говорят!
Велегласный. Грех, сударь... Вот от гроздия виноградного можно! (Пьет.)
Василиса Парфентьевна. Да удумай ты что-нибудь насчет денег-то, Никола Осипыч!
Велегласный. Хитрое это, сударыня, дело! надобно об нем на досуге поразмыслить.
Баев. А я вот как скажу: пожертвуй ты, Прокофий Иваныч, папыньке браду свою! исполни ты прихоть его! пади ты к нему в ножки... простит, простит он тебя!
Василиса Парфентьевна. Чтo ты, чтo ты, Прохорыч! да ты разве не знаешь, что на том свете и в рай-то не попадешь, покуда до последнего волоска не отыщешь? Ты и подумать об этом, Проко-фий Иваныч, не моги! Издохнуть мне на сем месте, если я в ту пору в глаза тебе при всем народе не наплюю!
Баев. Утрешься, батюшка!
Велегласный. Оно, конечно, зазорно, сударыня, зазорно браду свою на потеху князю власти воз-душныя отдавать, однако ведь и закону, по нужде, премена бывает! На пользу древнему благочес-тию не токмо временное брады стрижение, но и самая погибель души допущается... (Слышен стук подъехавшего экипажа.)
Василиса Парфентьевна. Батюшка, да никак к нам кто-то подъехал!
Велегласный. Мне, видно, уйти, сударыня. (Уходит.)
СЦЕНА IV
Те же и Лобастов. (Лобастов — небольшой человек, очень плотный и склонный к параличу; лицо красное, точно с морозу; пьет и закусывает наскоро, но прежде, нежели положит кусок в рот, дует на него. Он очень жив в своих дви-жениях и редко стоит на месте. В поношенном фраке. При входе его все встают.)
Лобастов. Хлеб да соль, Прокофий Иваныч! Ехал вот мимо: думаю, нельзя же милого дружка не проведать!.. Поцелуемся, брат! (Целуются.)
Прокофий Иваныч. Милости просим, ваше превосходительство!
Лобастов (подходит к закуске). А! и закуска на столе! Чтo ж, это дело подходящее! Да уж для ме-ня-то, брат, ты водочки вели принести; я, брат, ведь не ученый, меня виноградные эти вина толь-ко с толку сбивают! Вот и Прохорыч заодно выпьет!
Баев. Выпью, Андрей Николаич, выпью, сударь! Я ведь тоже не больно учен... все пью!
Василиса Парфентьевна. Мавруша! (Мавра Григорьевна уходит.) Сейчас принесут, батюшка Андрей Николаич: мы хоша сами и не потребляем, а про мирских держим... как же! Как вы в сво-ем здоровьи, сударь?
Лобастов. Да чтo, плохо, сударыня! того и гляди Кондратий Сидорыч хватит... Потудова только и жив, покудова тарелки две красной жидкости из себя выпустишь!.. От одной, можно сказать, вод-ки и поддержку для себя в жизни имею!..
Василиса Парфентьевна. Чтo ж, сударь, коли на благо и крепость... это ничего! Я и сама, су-дарь, слыхивала, что от водки человек тучен бывает, а тучный человек, известно, против тощего в красоте превосходнее... Как ваша Елена Андреевна в ихнем здоровьи?
Лобастов. Сохнет, сударыня, сохнет...
Василиса Парфентьевна. Чтой-то уж и сохнет! да вы бы, Андрей Николаич, ей мужа, что ли, сыскали: она, сердечная, чай, этим предметом больше и сокрушается!
Лобастов. Знаю, сударыня, знаю! Известно, девическая жизнь; как ее ни хлебай, все ни солоно, ни пресно.
Баев. Это ты, сударь, сущую истину сказал!
Лобастов. Да где его, жениха-то, найдешь! Вот и наклевывался было один соколик, да крылья, вишь, велики подросли, улетел! (Треплет Прокофья Иваныча по плечу.) Да, были бы мы с тобой, брат, роденька теперь!
Прокофий Иваныч. Богу, видно, не угодно, ваше превосходительство!
Лобастов. Вот вы и рассудите, каково моему родительскому сердцу смотреть, как детище-то мое сохнет! Ведь я, можно сказать, не сегодня, так завтра в будущую жизнь переселиться должен, а у меня, чтo называется, и чувств-то в естестве, кроме как чадолюбия, никаких не осталось... а она вот сохнет!.. (Начинает ходить по комнате с усиленною поспешностью.) Вы, Василиса Парфен-тьевна, не смотрите, что я водкой заимствуюсь... я хошь и пью, а родительские-то мои чувства пуще от того изнывают... Вот у меня на ломбартном билете птица есть нарисована, так, поверите ли, сама даже своим собственным естеством младенцев-то своих кормит... Вот оно что значит ро-дительское-то сердце!
Василиса Парфентьевна. Чтo и говорить, Андрей Николаич! Про родительское сердце еще царь Соломон в притчах писал! (Мавра Григорьевна ставит на стол водку.)
Лобастов (наливая). То-то же-с! За ваше здоровье, Василиса Парфентьевна! Сто лет с годом здравствовать! Будьте здоровы хозяин с молодою хозяйкой! (Выпивает.)
Василиса Парфентьевна. На здоровье, батюшка! (Прокофий Иваныч и Мавра Григорьевна молча кланяются.)
Лобастов (Баеву). Ну, и ты, старина, выпей! (Подает ему рюмку.) Видел, что ли, Ивана-то Про-кофьича сегодня?
Баев. Не видал, сударь, не видал сегодня, да и смотреть-то уж словно неохота!
Лобастов. Чтo так?
Баев. Да чего хорошего-то увидишь? Чай, сидит да ругается...
Лобастов. Плох уж он стал, куда как плох!
Баев. Плох-то плох, да кто его разберет? Вот он уж четвертый годок так-то все умирает!
Лобастов. Да, умирать-то ему, видно, неохота!
Баев. А отчего бы, сударь, неохота? По мне, хоть сейчас перед владыку небесного... боюсь, что ли, я смерти! Ни у кого я ничего не украл, не убил, не прелюбы сотворил... да хоть сейчас приди, курносая.
Прокофий Иваныч. Это, ваше превосходительство, точно-с.
Лобастов. Нет, Прокофий Иваныч! не говори, брат, этого! Уж кто другой, а я знаю, что значит умирать! Такие, знаешь, старики перед глазами являются, каких и отроду не видал!
Прокофий Иваныч (махая головой). Ссс...
Василиса Парфентьевна. Скажите на милость! какие же это старики, Андрей Николаич? настоя-щие, что ли, или так только воображение одно?
Лобастов. Д-да... я таки два раза обмирал... совсем даже думал, что в будущую жизнь переселил-ся... И вот какой, доложу вам, тут случай со мной был. Звание мое, как вам известно, из простых, так в двенадцатом году я еще лет осьмнадцати мальчишка был... Проходили мимо нашей деревни французы, мародеры по-ихному прозываются, и как были мы тогда вне себя, изымал я одного французишку, да тоже и свою лепту-с... Так поверите ли? как обмирал-то я, этот прожженный французик... так, сударь, языком и дразнит! так и дразнит!.. Так вот она чтo значит, смерть-то!
Прокофий Иваныч. Уж кому же, ваше превосходительство, умирать не тошно! Уж на что скоти-на бесчувственная, а и та перед смертью тоскует!
Лобастов. Да; а Ивану-то Прокофьичу и вдвое против того умирать тошнее... Поди-ка, чай, у него в шкатулке-то благ земных сколько! (Треплет Прокофья Иваныча по плечу.) Ты как насчет этого думаешь, приятель?
Прокофий Иваныч (кланяясь). Не могим знать, ваше превосходительство! (Тяжело вздыхая.) Ко-ли и есть деньги, так они папенькины, а не наши!
Баев. Да не можно ли тебе будет, Андрей Николаич, Прокофья Иваныча с папынькой-то свести? Денег-то ему, вишь, больно уж жалко! Ведь и невесть кому они в руки попадут!
Прокофий Иваныч (кланяясь). Кабы сделали вы, ваше превосходительство, такую милость... Ко-нечно, против папеньки вина наша очень большая, однако мы всякое раскаянье с своей стороны принести готовы...
Лобастов. Гм... да я, признаться, насчет этого предмета и приехал к тебе...
Прокофий Иваныч (кланяясь). Побеседуемте, ваше превосходительство!
Лобастов. Только, брат, это такое дело, что мне с тобой с глазу на глаз побеседовать нужно.
Василиса Парфентьевна. Что ж, мы и уйдем, сударь! беседуйте тутотка на прохладе... Прохорыч! пойдем-ка в стряпущую; там и еще рюмочку поднесу. (Все уходят.)
СЦЕНА V
Прокофий Иваныч и Лобастов.
Лобастов (вполголоса), А старик-то, брат, очень ведь плох... не сегодня, так завтра богу душу от-даст... ты это знаешь?
Прокофий Иваныч. Где ж нам, ваше превосходительство, знать? меня ведь, опричь передней или кухни, в горницы-то и не пускают.
Лобастов. Жаль, брат, мне тебя, куда как жаль!.. Я, брат, хоть и генерал, а добрый... я вот тобой не гнушаюсь, сам к тебе приехал... ты это пойми!
Прокофий Иваныч. Мы, ваше превосходительство, завсегда понимать готовы, не знаем, как уж и чувствовать все ваши милости!
Лобастов. Сегодня поутру даже за мной посылали, духовную писать удумал... так уж был плох!
Прокофий Иваныч (взволнованный). Так, стало быть, написали духовную-то?
Лобастов. А ты слушай, голова! Приезжаю я к нему, а там уж и Семен сидит, да такой, знаешь, ласковый, хвостом махает, а глазами-то так в него и врезался... Ну, и Гаврило Прокофьич, сынок-то твой, тоже... этот, однакож, больше по питейной части распоряжается. А он только лежит да стонет: прискорбно, видишь, ему, что не привел бог в благородном звании скончаться! Ну, по-стояли мы этак около него с полчасика: дали ему выговориться-то... Только Семен и лезет к нему: «Папенька, говорит, не угодно ли будет вам християнский долг исполнить?» да духовную-то в руки и сует. Хорошо. Только, чтo бы ты думал, он на это ответил? Как швырнет, сударь, ему в самую рожу духовную-то, так куда и болезнь девалась! «Вы, говорит, видно, смерти моей хотите! так я, говорит, еще вас всех переживу!» И с той самой минуты даже как ни в чем не бывал! Так Семен-то, поджавши хвост, такого стречка дал, что я только подивился! А Анна Петровна так ра-зинувши рот и осталась!
Прокофий Иваныч (отдохнув). Стало быть, еще, слава богу... наша правда не потеряна, ваше превосходительство!
Лобастов. Оно, конечно, брат, правда дело хорошее, однако ты не больно на нее полагайся! Дру-гой раз, пожалуй, и подмахнет духовную, особливо если без памяти будет!
Прокофий Иваныч (кланяясь). Уж сделайте ваше одолжение, посоветуйте мне что-нибудь, ваше превосходительство!
Лобастов. А у меня, брат, с тобой не совет, а уговор будет. Я, брат, человек русский, люблю чай с калачами пить, а пустяки городить не люблю... да и не поверишь ты мне, как я в любви перед то-бой рассыпаться стану...
Прокофий Иваныч. Это точно, что не поверю, ваше превосходительство!
Лобастов. Ну то-то же! Так уговор у меня будет такой: чтобы первое, коли все, с божьей помо-щью, у нас устроится, так быть Леночке беспременно замужем за Гаврилом Прокофьичем, а не захочет волею, так ты его в ту пору можешь и постращать по-родительски...
Прокофий Иваныч. Это будет в нашей власти, ваше превосходительство.
Лобастов. А второе, чтобы Гавриле Прокофьичу, как он женится, третья часть всего капиталу была отдана...
Прокофий Иваныч (кланяясь). Не много ли будет, ваше превосходительство? Ведь тятенькин ка-питал не маленький-с, так предостаточно бы и четвертой части...
Лобастов. Ведь этакой ты зверь, Прокофий Иваныч! ничего еще в руках-то у тебя нет, а уж торгу-ешься!
Прокофий Иваныч. Да больно уж будто обидно будет, ваше превосходительство!
Лобастов. Да ведь он сын тебе, пойми ты это! Ведь ему, пожалуй, и весь капитал-то достанется, если я участия своего тут не покажу.
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство, мы это очень понимать можем. (Кла-няется.) Нельзя ли уж на четвертой-то части, ваше превосходительство?
Лобастов. Ну, чорт с тобой! четверть, так четверть; я человек добрый! Только ты смотри, не на-дуй же меня.
Прокофий Иваныч. Как же это возможно, ваше превосходительство!
Лобастов. То-то! а то вы, ерихоны, только и видел вас, покуда деньги в карман положить не успе-ли! Теперь-то вот ты кланяешься, а в ту пору, как получишь свое, так и спину, пожалуй, пока-жешь.
Прокофий Иваныч. Мы, кажется, еще в эвтом малодушестве не замечены, ваше превосходитель-ство!
Лобастов. То-то же! а не то ведь со мной расправа короткая: я жаловаться не буду, а собственны-ми своими руками рыло твое в один момент в решето превращу... я, брат, не побрезгаю!
Прокофий Иваныч. Допустим ли мы себя до того, чтоб ваше превосходительство ручки свои беспокоили! (Кланяется.)
Лобастов. Ну, ладно. Теперича, стало быть, я ручаюсь, что духовной не будет, а в случае, если дойдет до того, чтоб ему ноги кверху, так и весть тебе будет подана. (Смотрит на часы.) Однако прощай, брат!
Прокофий Иваныч. Что ж скоро нас оставляете? Откушайте еще хоть рюмочку, ваше превосхо-дительство!
Лобастов. Разве уж на дорожку. (Пьет.) А все-таки, брат, не мешало бы и тебе в нашем деле мне посодействовать... Брось, любезный, мочалку-то свою!
Прокофий Иваныч. То есть вы это о бороде говорить, ваше превосходительство, изволите?
Лобастов. Ну, разумеется.
Прокофий Иваныч (подумав немного, решительно). Это можно, ваше превосходительство!
Лобастое (несколько озадаченный). Ай да молодец, Прокофий Иваныч! вот подарил-то, дружище! Поцелуемся, брат! (Целуются.)
Прокофий Иваныч. Потому нам, ваше превосходительство, это можно, что мне теперича самому этот сюжет оченно поперек стал! Я так даже удумал, что если мне бог поможет папеньку на ми-лость склонить, так я и тещу Василису Парфентьевну и всю эту шаверу из дому метлой... потому как я своим лицом никаких против просвещения резонов не имею, а только Василиса Парфентьевна через Мавру Григорьевну на мою плоть действует... так я теперича и Мавру Григорьевну из своих рук поучить могу, если шибко мне прекословить будет!
Лобастов. Ну, и славно! Только, смотри же ты не надуй меня... видит бог, живого тогда не остав-лю!.. Поцелуемся, брат! (Целуются.)
Прокофий Иваныч. Прощенья просим, ваше превосходительство. (Уходит. Сцена несколько времени остается пустою.)
СЦЕНА VI
Прокофий Иваныч (возвращается). Четвертую часть!.. не жирно ли будет? Эк ведь отвалил! Я и сам тоже жить хочу; ты не смотри на меня, что я смирный да в сермяге хожу — мне эти глупости-то уж вот как надоели! Довольно того, что жениться Гаврилку на твоем выродке заставлю... А ведь довольно будет забавно, Гаврилка, как ты с этакой-то сорокалетней девчищей под венец пой-дешь! А пойдешь, брат, хоть и будет у тебя сердце воротить, пойдешь... Я свой долг благодарно-сти перед его превосходительством исполнить должен — это так! Ну, и старость мою тоже утешать будешь... (Задумывается.) А что, если да он меня обманет, или хоть просто ничего в мою пользу сделать не успеет? Господи! да чтo ж это такое будет? И из-за чего я весь этот раздор зате-ял? так вот дурость напала! А ведь и нравом-то я весь в папеньку вышел; оттого-то, может, и разговор у нас завязался! он говорит «да», а я говорю «нет», да тут еще и сарафанницы по-доспели... так-то-с!.. (Вздыхает.) Теперь вот и оскобли, пожалуй, рожу, так и то еще не подействует... Первое дело, он хоть и любит, чтоб ему покорялись, а тоже ведь понимает, об чем естество-то человеческое тоскует! А второе дело, и не подпустят меня к нему... особливо этот Семен! Вот, я вам доложу, смрадная-то скотина, даром что статский советник!.. Ну, а если да этому Семену отступного под-сунуть?.. А ведь недурно я это загадал! Конечно, генерал обещал, да ведь кто его знает, как он там успеет, а как сам со всех сторон дело обделаешь, так и совесть-то будет словно покойнее...
СЦЕНА VII
Прокофий Иваныч и Живновский.
Живновский (высовывая голову из средних дверей). Почтеннейшему благодетелю Прокофию Иванычу нижайше кланяюсь.
Прокофий Иваныч (вздрогнув). Тьфу ты пропасть! Ты, что ли, Федор Федорыч?
Живновский. Я, Прокофий Иваныч, все я-с; отдохнуть к вам от трудов пришел, ну, и водочки, может, поднесете... Не мало-таки мы сегодня с вашим родителем маялись!
Прокофий Иваныч. А чтo?
Живновский. А как же, сударь! и в аптеку сбегать, и за лекарем, все я-с! Ведь уж и духовную се-годня Иван-то Прокофьич написали...
Прокофий Иваныч (в испуге). Чтo ты! чтo ты! да ты не ври!
Живновский. Вот умереть хоть сейчас, если не написали! Сам своими глазами, сударь, видел! Семен Семеныч и писал-то!
Прокофий Иваныч (растерянный). Чтo ж это Андрей-то Николаич! Господи! Да ты врешь, про-ходимец ты этакой?
Живновский. Зачем врать, Прокофий Иваныч? Сам, сударь, своими ушами слышал, как читали; шесть недель нищих кормить приказал, чтобы за душу-то его, значит, бога молили.
Прокофий Иваныч. Именье-то, именье-то кому?
Живновский. А имения, говорит, внуку моему Гавриле часть, дочери моей любезной Настасье Ивановне часть, да на построение храмов божиих часть, а сыну моему любезнейшему Прокофию Иванычу родительское мое благословение...
Прокофий Иваныч. Да чтo ж это такое будет? грабить, что ли, они меня хотят? резать, что ли, хотят? (Не помня себя, бросается на Живновского.) Нет, ты скажи, зарезать, что ли, меня при-шел?.. Батюшки! православные! грабят!
СЦЕНА VIII
Те же и Василиса Парфентьевна и Мавра Григорьевна (вбегают испуганные).
Василиса Парфентьевна. Чтo такое? чтo еще случилось?
Прокофий Иваныч (бросив Живновского, мечется по комнате). Портного! цырульника! (Рвет себя за бороду.) Да возьмите вы ее, ешьте вы ее... Лошадь скорее! шапку! где моя шапка?
Василиса Парфентьевна. Да образумься: куда ты бежать-то хочешь?
Прокофий Иваныч (останавливаясь). Куда бежать?.. Господи! и бежать-то некуда! зарезали ме-ня! погубили!
(Занавес опускается.)
ДЕЙСТВИЕ II
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Фурначев, статский советник, 55 лет.
Настасья Ивановна, жена его, 30 лет.
Прокофий Иваныч.
Лобастов.
Анна Петровна Живоедова, 40 лет, сирота, из благородных, живущая в доме старика Пазухина в качестве экономки.
Лакей.
СЦЕНА I
Театр представляет кабинет статского советника Фурначева. Посреди сцены большой, письменный стол, на котором во множестве лежат дела и бумаги. По стенам несколько кресел, а налево от зрителей диван; мебель обита драдеда-мом; в одном углу шкаф, в котором расставлены: свод зако-нов и несколько других книг. В средине комнаты дверь. Семен Семеныч, одетый в халат, сидит за письменным столом, углубившись в чтение «Московских ведомостей». Фурначев принадлежит к разряду тех людей, которых называют солидными; он большого роста, с приличным чину брюшком, ходит прямо, говорит медленно и с достоинством; манеры и движения имеет начальственные.
Фурначев (прерывая чтение). Итак, в настоящем году следует ожидать кометы! Любопытно бы, однакож, знать, что предвещает это знамение природы? Гм... Комета, сказывают, будет необыкно-венная, с чрезвычайным хвостом... Стало быть, хвостом этим и землю задеть может... странно! что ж тогда предположения человеческие? Иной копит богатства вещественные, другой богатства душевные, один плачет, другой смеется... бьются, режутся, проливают кровь, разрушают города и вновь созидают... и вот! Иной философ утверждает, что мир — вода, другой, что мир — огонь, и что же из всего этого вышло? Только та одна истина, что человеческому мышлению предел поло-жен! Однако, эта комета неспросту... что-то будет? Если война будет, то должна быть кровопро-литная, потому что и комета необыкновенная... Во всяком случае рекрутский набор будет... (Вздыхает.) Мудры дела твоя, господи! так-то вот все дела человеческие на практике к одному концу приводятся: там, в небесных сферах, комета совершает течение, на концах земли кровь проливается, а в Крутогорске это просто-напросто рекрутский набор означает! {Слышен стук в дверь.) Кто там?
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / Смерть Пазухина
|
Смотрите также по
произведению "Смерть Пазухина":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
