Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Лесков Н.С. / Леди Макбет Мценского уезда
Леди Макбет Мценского уезда [3/4]
третий раз взошла Катерина Львовна.
- Что ты, Федя?
- Ох, я, тетенька, чего-то испугался, - отвечал он, тревожно улыбаясь и
прижимаясь в угол постели.
- Чего ж ты испугался?
- Да кто это с вами шел, тетенька?
- Где? Никто со мной, миленький, не шел.
- Никто?
Мальчик потянулся к ногам кровати и, прищурив глаза, посмотрел по
направлению к дверям, через которые вошла тетка, и успокоился.
- Это мне, верно, так показалось, - сказал он.
Катерина Львовна остановилась, облокотясь на изголовную стенку
племянниковой кровати.
Федя посмотрел на тетку и заметил ей, что она отчего-то совсем бледная.
В ответ на это замечание Катерина Львовна произвольно кашлянула и с
ожиданием посмотрела на дверь гостиной. Там только тихо треснула одна
половица.
- Житие моего ангела, святого Феодора Стратилата, тетенька, читаю. Вот
угождал богу-то. Катерина Львовна стояла молча.
- Хотите, тетенька, сядьте, а я вам опять прочитаю? - ласкался к ней
племянник.
- Постой, я сейчас, только вот лампаду в зале поправлю, - ответила
Катерина Львовна и вышла торопливою походкой.
В гостиной послышался самый тихий шепот; но он дошел среди общего
безмолвия до чуткого уха ребенка.
- Тетенька! да что ж это? С кем же это вы там шепчетесь? - вскрикнул, с
слезами в голосе, мальчик. - Идите сюда, тетенька: я боюсь, - еще слезливее
позвал он через секунду, и ему послышалось, что Катерина Львовна сказала в
гостиной "ну", которое мальчик отнес к себе.
- Чего боишься? - несколько охрипшим голосом спросила его Катерина
Львовна, входя смелым, решительным шагом и становясь у его кровати так, что
дверь из гостиной была закрыта от больного ее телом. - Ляг, - сказала она
ему вслед за этим.
- Я, тетенька, не хочу.
- Нет, ты, Федя, послушайся меня, ляг, пора; ляг, - повторила Катерина
Львовна.
- Что это вы, тетенька! да я не хочу совсем.
- Нет, ты ложись, ложись, - проговорила Катерина Львовна опять
изменившимся, нетвердым голосом и, схватив мальчика под мышки, положила его
на изголовье.
В это мгновение Федя неистово вскрикнул: он увидал входящего бледного,
босого Сергея.
Катерина Львовна захватила своей ладонью раскрытый в ужасе рот
испуганного ребенка и крикнула:
- А ну скорее; держи ровно, чтоб не бился! Сергей взял Федю за ноги и
за руки, а Катерина Львовна одним движением закрыла детское личико
страдальца большою пуховою подушкою и сама навалилась на нее крепкой,
упругой грудью.
Минуты четыре в комнате было могильное молчание.
- Кончился, - прошептала Катерина Львовна и только что привстала, чтобы
привесть все в порядок, как стены тихого дома, сокрывшего столько
преступлений, затряслись от оглушительных ударов: окна дребезжали, полы
качались, цепочки висячих лампад вздрагивали и блуждали по стенам
фантастическими тенями.
Сергей задрожал и со всех ног бросился бежать;
Катерина Львовна кинулась за ним, а шум и гам за ними. Казалось,
какие-то неземные силы колыхали грешный дом до основания.
Катерина Львовна боялась, чтоб, гонимый страхом, Сергей не выбежал на
двор и не выдал себя своим перепугом; но он кинулся прямо на вышку.
-Взбежавши на лестницу, Сергей в темноте треснулся лбом о
полупритворенную дверь и со стоном полетел вниз, совершенно обезумев от
суеверного страха.
- Зиновий Борисыч, Зиновий Борисыч! - бормотал он, летя вниз головою по
лестнице и увлекая за собою сбитую с ног Катерину Львовну.
- Где? - спросила она.
- Вот над нами с железным листом пролетел. Вот, вот опять! ай, ай! -
закричал Сергей, - гремит, опять гремит.
Теперь было очень ясно, что множество рук стучат во все окна с улицы, а
кто-то ломится в двери.
- Дурак! вставай, дурак! - крикнула Катерина Львовна и с этими словами
она сама порхнула к Феде, уложила его мертвую голову в самой естественной
спящей позе на подушках и твердой рукой отперла двери, в которые ломилась
куча народа.
Зрелище было страшное. Катерина Львовна глянула повыше толпы,
осаждающей крыльцо, а чрез высокий забор целыми рядами перелезают на двор
незнакомые люди, и на улице стон стоит от людского говора.
Не успела Катерина Львовна ничего сообразить, как народ, окружающий
крыльцо, смял ее и бросил в покои.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
А вся эта тревога произошла вот каким образом:
народу на всенощной под двунадесятый праздник во всех церквах хоть и
уездного, но довольно большого и промышленного города, где жила Катерина
Львовна, бывает видимо-невидимо, а уж в той церкви, где завтра престол, даже
и в ограде яблоку упасть негде. Тут обыкновенно поют певчие, собранные из
купеческих молодцов и управляемые особым регентом тоже из любителей
вокального искусства.
Наш народ набожный, к церкви божией рачительный и по всему этому народ
в свою меру художественный: благолепие церковное и стройное "органистое"
пение составляют для него одно из самых высоких и самых чистых его
наслаждений. Где поют певчие, там у нас собирается чуть не половина города,
особенно торговая молодежь: приказчики, молодцы, мастеровые с фабрик,
заводов и сами хозяева с своими половинами, - все собьются в одну церковь;
каждому хочется хоть на паперти постоять, хоть под окном на пеклом жару или
на трескучем морозе послушать, как органит октава, а заносистый тенор
отливает самые капризные варшлаки {В Орловской губернии певчие так называют
форшляги (прим. авт.).}.
В приходской церкви Измайловского дома был престол в честь введения во
храм пресвятые богородицы, и потому вечером под день этого праздника, в
самое время описанного происшествия с Федей, молодежь целого города была в
этой церкви и, расходясь шумною толпою, толковала о достоинствах известного
тенора и случайных неловкостях столь же известного баса.
Но не всех занимали эти вокальные вопросы: были в толпе люди,
интересовавшиеся и другими вопросами.
- А вот, ребята, чудно тоже про молодую Измайлиху сказывают, -
заговорил, подходя к дому Измайловых, молодой машинист, привезенный одним
купцом из Петербурга на свою паровую мельницу, - сказывают, - говорил он, -
будто у нее с ихним приказчиком Сережкой по всякую минуту амуры идут...
- Это уж всем известно, - отвечал тулуп, крытый синей нанкой. - Ее
нонче и в церкви, знать, не было.
- Что церковь? Столь скверная бабенка испаскудилась, что ни бога, ни
совести, ни глаз людских не боится.
- А ишь, у них вот светится, - заметил машинист, указывая на светлую
полоску между ставнями.
- Глянь-ка в щелочку, что там делают? - цыкнули несколько голосов.
Машинист оперся на двое товарищеских плеч и только что приложил глаз к
ставенному створу, как благим матом крикнул:
- Братцы мои, голубчики! душат кого-то здесь, душат!
И машинист отчаянно заколотил руками в ставню. Человек десять
последовали его примеру и, вскочив к окнам, тоже заработали кулаками.
Толпа увеличивалась каждое мгновение, и произошла известная нам осада
Измайловского дома.
- Видел сам, собственными моими глазами видел, - свидетельствовал над
мертвым Федею машинист, - младенец лежал повержен на ложе, а они вдвоем
душили его.
Сергея взяли в часть в тот же вечер, а Катерину Львовну отвели в ее
верхнюю комнату и приставили к ней двух часовых.
В доме Измайловых был нестерпимый холод: печи но топились, дверь на
пяди не стояла: одна густая толпа любопытного народа сменяла другую. Все
ходили смотреть на лежащего в гробу Федю и на другой большой гроб, плотно
закрытый по крыше широкою пеленою. На лбу у Феди лежал белый атласный
венчик, которым был закрыт красный рубец, оставшийся после вскрытия черепа.
Судебно-медицинским вскрытием было обнаружено, что Федя умер от удушения, и
приведенный к его трупу Сергей, при первых же словах священника о страшном
суде и наказании нераскаянным, расплакался и чистосердечно сознался не
только в убийстве Феди, но и попросил откопать зарытого им без погребения
Зиновия Борисыча. Труп мужа Катерины Львовны, зарытый в сухом песке, еще не
совершенно разложился: его вынули и уложили в большой гроб. Своею участницею
в обоих этих преступлениях Сергей назвал, к всеобщему ужасу, молодую
хозяйку. Катерина Львовна на все вопросы отвечала только: "я ничего этого не
знаю и не ведаю". Сергея заставили уличать ее на очной ставке. Выслушав его
признания, Катерина Львовна посмотрела на него с немым изумлением, но без
гнева, и потом равнодушно сказала:
- Если ему охота была это сказывать, так мне запираться нечего: я
убила.
- Для чего же? - спрашивали ее.
- Для него, - отвечала она, показав на повесившего голову Сергея.
Преступников рассадили в остроге, и ужасное дело, обратившее на себя
всеобщее внимание и негодование, было решено очень скоро. В конце февраля
Сергею и купеческой третьей гильдии вдове Катерине Львовне объявили в
уголовной палате, что их решено наказать плетьми на торговой площади своего
города и сослать потом обоих в каторжную работу. В начале марта, в холодное
морозное утро, палач отсчитал положенное число сине-багровых рубцов на
обнаженной белой спине Катерины Львовны, а потом отбил порцию и на плечах
Сергея и заштемпелевал его красивое лицо тремя каторжными знаками.
Во все это время Сергей почему-то возбуждал гораздо более общего
сочувствия, чем Катерина Львовна. Измазанный и окровавленный, он падал,
сходя с черного эшафота, а Катерина Львовна сошла тихо, стараясь только,
чтобы толстая рубаха и грубая арестантская свита не прилегали к ее
изорванной спине.
Даже в острожной больнице, когда ей там подали ее ребенка, она только
сказала: "Ну его совсем!" и, отворотясь к стене, без всякого стона, без
всякой жалобы повалилась грудью на жесткую койку.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Партия, в которую попали Сергей и Катерина Львовна, выступала, когда
весна значилась только по календарю, а солнышко еще по народной пословице
"ярко светило, да не тепло грело".
Ребенка Катерины Львовны отдали на воспитание старушке, сестре Бориса
Тимофеича, так как, считаясь законным сыном убитого мужа преступницы,
младенец оставался единственным наследником всего теперь Измайловского
состояния. Катерина Львовна была этим очень довольна и отдала дитя весьма
равнодушно. Любовь ее к отцу, как любовь многих слишком страстных женщин, не
переходила никакою своею частию на ребенка.
Впрочем, для нее не существовало ни света, ни тьмы, ни худа, ни добра,
ни скуки, ни радостей; она ничего не понимала, никого не любила и себя не
любила. Она ждала с нетерпением только выступления партии в дорогу, где
опять надеялась видеться с своим Сережечкой, а о дитяти забыла и думать.
Надежды Катерины Львовны ее не обманули: тяжело окованный цепями,
клейменый Сергей вышел в одной с нею кучке за острожные ворота.
Ко всякому отвратительному положению человек по возможности привыкает и
в каждом положении он сохраняет по возможности способность преследовать свои
скудные радости; но Катерине Львовне не к чему было и приспосабливаться: она
видит опять Сергея, а с ним ей и каторжный путь цветет счастием.
Мало вынесла с собою Катерина Львовна в пестрядинном мешке ценных вещей
и еще того меньше наличных денег. Но и это все, еще далеко не доходя до
Нижнего, раздала она этапным ундерам за возможность идти с Сергеем рядышком
дорогой и постоять с ним обнявшись часок темной ночью в холодном закоулочке
узенького этапного коридора.
Только штемпелеванный дружок Катерины Львовны стал что-то до нее очень
неласков: что ей ни скажет, как оторвет, тайными свиданьями с ней, за
которые та не евши и не пивши отдает самой ей нужный четвертачок из тощего
кошелька, дорожит не очень и даже не раз говаривал:
- Ты замест того, чтобы углы-то в коридоре выходить со мной обтирать,
мне бы эти деньги предоставила, что ундеру отдала.
- Четвертачок всего, Сереженька, я дала, - оправдывалась Катерина
Львовна.
- А четвертачок неш не деньги? Много ты их на дороге-то наподнимала,
этих четвертачков, а рассовала уж чай, немало.
- Зато же, Сережа, видались.
- Ну, легко ли, радость какая после этакой муки видаться-то! Жисть-то
свою проклял бы, а не то что свидание.
- А мне, Сережа, все равно: мне лишь бы тебя видеть.
-- Глупости все это, - отвечал Сергей.
Катерина Львовна иной раз до крови губы кусала при таких ответах, а
иной раз и на ее неплаксивых глазах слезы злобы и досады навертывались в
темноте ночных свиданий; но все она терпела, все молчала и сама себя хотела
обманывать.
Таким образом в этих новых друг к другу отношениях дошли они до Нижнего
Новгорода. Здесь партия их соединилась с партиею, следовавшею в Сибирь с
московского тракта.
В этой большой партии в числе множества всякого народа в женском
отделении были два очень интересные лица: одна-солдатка Фиона из Ярославля,
такая чудесная, роскошная женщина, высокого роста, с густою черною косою и
томными карими глазами, как таинственной фатой завешенными густыми
ресницами; а другая - семнадцатилетняя востролиценькая блондиночка с
нежно-розовой кожей, крошечным ротиком, ямочками на свежих щечках и
золотисто-русыми кудрями, капризно выбегавшими на лоб из-под арестантской
пестрядинной повязки. Девочку эту в партии звали Сонеткой.
Красавица Фиона была нрава мягкого и ленивого. В своей партии ее все
знали, и никто из мужчин особенно не радовался, достигая у нее успеха, и
никто не огорчался, видя, как она тем же самым успехом дарила другого
искателя.
- Тетка Фиона у нас баба добреющая, никому от нее обиды нет, - говорили
шутя арестанты в один голос.
Но Сонетка была совсем в другом роде.
Об этой говорили:
- Вьюн: около рук вьется, а в руки не дается. Сонетка имела вкус, блюла
выбор и даже, может быть, очень строгий выбор; она хотела, чтобы страсть
приносили ей не в виде сыроежки, а под пикантною, пряною приправою, с
страданиями и с жертвами; а Фиона была русская простота, которой даже лень
сказать кому-нибудь: "прочь поди" и которая знает только одно, что она баба.
Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, арестантских
партиях и петербургских социально-демократических коммунах.
Появление этих двух женщин в одной соединительной партии с Сергеем и
Катериной Львовной имело для последней трагическое значение.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С первых же дней вместного следования соединенной партии от Нижнего к
Казани Сергей стал видимым образом заискивать расположения солдатки Фионы и
не пострадал безуспешно. Томная красавица Фиона не истомила Сергея, как не
томила она по своей доброте никого. На третьем или четвертом этапе Катерина
Львовна с ранних сумерек устроила себе, посредством подкупа, свидание с
Сережечкой и лежит не спит: все ждет, что вот-вот взойдет дежурный ундерок,
тихонько толкнет ее и шепнет: "беги скорей". Отворилась дверь раз, и
какая-то женщина юркнула в коридор; отворилась и еще раз дверь, и еще с нар
скоро вскочила и тоже исчезла за провожатым другая арестантка; наконец
дернули за свиту, которой была покрыта Катерина Львовна. Молодая женщина
быстро поднялась с облощенных арестантскими боками нар, накинула свиту на
плечи и толкнула стоящего перед нею провожатого.
Когда Катерина Львовна проходила по коридору, только в одном месте,
слабо освещенном слепою плошкою, она наткнулась на две или три пары, не
дававшие ничем себя заметить издали. При проходе Катерины Львовны мимо
мужской арестантской, сквозь окошечко, прорезанное в двери, ей послышался
сдержанный хохот.
- Ишь жируют, - буркнул провожатый Катерины Львовны и, придержав ее за
плечи, ткнул в уголочек и удалился.
Катерина Львовна нащупала рукой свиту и бороду; другая ее рука
коснулась жаркого женского лица.
- Кто это? - спросил вполголоса Сергей.
- А ты чего тут? с кем ты это?
Катерина Львовна дернула впотьмах повязку с своей соперницы. Та
скользнула в сторону, бросилась и, споткнувшись на кого-то в коридоре,
полетела.
Из мужской камеры раздался дружный хохот.
- Злодей! - прошептала Катерина Львовна и ударила Сергея по лицу
концами платка, сорванного с головы его новой подруги.
Сергей поднял было руку; но Катерина Львовна легко промелькнула по
коридору и взялась за свои двери. Хохот из мужской комнаты вслед ей
повторился до того громко, что часовой, апатично стоявший против плошки и
плевавший себе в носок сапога, приподнял голову и рыкнул:
- Цыц!
Катерина Львовна улеглась молча и так пролежала до утра. Она хотела
себе сказать: "не люблю ж его", и чувствовала, что любила его еще горячее,
еще больше. И вот в глазах ее все рисуется, все рисуется, как ладонь его
дрожала у той под ее головою, как другая рука его обнимала ее жаркие плечи.
Бедная женщина заплакала и звала мимовольно ту же ладонь, чтобы она
была в эту минуту под ее головою и чтоб другая его же рука обняла ее
истерически дрожавшие плечи.
- Ну, одначе, дай же ты мне мою повязку, - побудила ее утром солдатка
Фиона.
- А, так это ты?..
- Отдай, пожалуйста!
- А ты зачем разлучаешь?
- Да чем же я вас разлучаю? Неш это какая любовь или интерес в самом
деле, чтоб сердиться?
Катерина Львовна секунду подумала, потом вынула из-под подушки
сорванную ночью повязку и, бросив ее Фионе, повернулась к стенке.
Ей стало легче.
- Тьпфу, - сказала она себе, - неужели ж таки к этой лоханке крашеной я
ревновать стану! Сгинь она! Мне и применять-то себя к ней скверно.
- А ты, Катерина Ильвовна, вот что, - говорил, идучи назавтра дорогою,
Сергей, - ты, пожалуйста, разумей, что один раз я тебе не Зиновий Борисыч, а
другое, что и ты теперь не велика купчиха: так ты не пыщись, сделай милость.
Козьи рога у нас в торг нейдут.
Катерина Львовна ничего на это не отвечала, и с неделю она шла, с
Сергеем ни словом, ни взглядом не обменявшись. Как обиженная, она все-таки
выдерживала характер и не хотела сделать первого шага к примирению в этой
первой ее ссоре с Сергеем.
Между тем этой порою, как Катерина Львовна на Сергея сердилась, Сергей
стал чепуриться и заигрывать с беленькой Сонеткой. То раскланивается с ней
"с нашим особенным", то улыбается, то, как встретится, норовит обнять да
прижать ее. Катерина Львовна все это видит, и только пуще у нее сердце
кипит.
"Уж помириться бы мне с ним, что ли?" - рассуждает, спотыкаясь и земли
под собою не видя, Катерина Львовна.
Но подойти же первой помириться теперь еще более, чем когда-либо,
гордость не позволяет. А тем временем Сергей все неотступнее вяжется за
Сонеткой и, уж всем сдается, что недоступная Сонетка, которая все вьюном
вилась, а в руки не давалась, что-то вдруг будто ручнеть стала.
- Вот ты на меня плакалась, - сказала как-то Катерине Львовне Фиона, -
а я что тебе сделала? Мой случай был, да и прошел, а ты вот за Сонеткой-то
глядела б.
"Пропади она, эта моя гордость: непременно нонче же помирюсь", - решила
Катерина Львовна, размышляя уж только об одном, как бы только ловчей взяться
за это примирение.
Из этого затруднительного положения ее вывел сам Сергей.
- Ильвовна! - позвал он ее на привале. - Выдь ты нонче ко мне на
минуточку ночью: дело есть. Катерина Львовна промолчала.
- Что ж, может, сердишься еще-не выйдешь? Катерина Львовна опять ничего
не ответила. Но Сергей, да и все, кто наблюдал за Катериной Львовной,
видели, что, подходя к этапному дому, она все стала жаться к старшему ундеру
и сунула ему семнадцать копеек, собранных от мирского подаяния.
- Как только соберу, я вам додам гривну, - упрашивала Катерина Львовна.
Ундер спрятал за обшлаг деньги и сказал:
- Ладно.
Сергей, когда кончились эти переговоры, крякнул и подмигнул Сонетке.
- Ах ты, Катерина Ильвовна! - говорил он, обнимая ее при входе на
ступени этапного дома. - Супротив этой женщины, ребята, в целом свете другой
такой нет.
Катерина Львовна и краснела и задыхалась от счастья.
Чуть ночью тихонько приотворилась дверь, как она так и выскочила:
дрожит и ищет руками Сергея по темному коридору.
- Катя моя! - произнес, обняв ее, Сергей.
- Ах ты, злодей ты мой! - сквозь слезы отвечала Катерина Львовна и
прильнула к нему губами.
Часовой ходил по коридору, и, останавливаясь, плевал на свои сапоги, и
ходил снова, за дверями усталые арестанты храпели, мышь грызла перо, под
печью, взапуски друг перед другом, заливались сверчки, а Катерина Львовна
все еще блаженствовала.
Но устали восторги, и слышна неизбежная проза.
- Смерть больно: от самой от щиколотки до самого колена кости так и
гудут, - жаловался Сергей, сидя с Катериной Львовной на полу в углу
- Что же делать-то, Сережечка? - расспрашивала она, ютясь под полу его
свиты.
- Нешто только в лазарет в Казани попрошусь?
- Ох, чтой-то ты, Сережа?
- А что ж, когда смерть моя больно.
- Как же ты останешься, а меня погонят?
- А что ж делать? трет, так, я тебе говорю, трет, что как в кость вся
цепь не въедается. Разве когда б шерстяные чулки, что ли, поддеть еще, -
проговорил Сергей спустя минуту.
- Чулки? у меня еще есть, Сережа, новые чулки.
- Ну, на что! - отвечал Сергей.
Катерина Львовна, ни слова не говоря более, юркнула в камеру,
растормошила на нарах свою сумочку и опять торопливо выскочила к Сергею с
парою синих болховских шерстяных чулок с яркими стрелками сбоку.
- Эдак теперь, ничего будет, - произнес Сергей, прощаясь с Катериной
Львовной и принимая ее последние чулки.
Катерина Львовна, счастливая, вернулась на свои нары и крепко заснула.
Она не слыхала, как после ее прихода в коридор выходила Сонетка и как
тихо она возвратилась оттуда уже перед самым утром.
Это случилось всего за два перехода до Казани.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Холодный, ненастный день с порывистым ветром и дождем, перемешанным со
снегом, неприветливо встретил партию, выступавшую за ворота душного этапа.
Катерина Львовна вышла довольно бодро, но только что стала в ряд, как вся
затряслась и позеленела. В глазах у нее стало темно; все суставы ее заныли и
расслабели. Перед Катериной Львовной стояла Сонетка в хорошо знакомых той
синих шерстяных чулках с яркими стрелками.
Катерина Львовна двинулась в путь совсем неживая; только глаза ее
страшно смотрели на Сергея и с него не смаргивали.
На первом привале она спокойно подошла к Сергею, прошептала "подлец" и
неожиданно плюнула ему прямо в глаза.
Сергей хотел на нее броситься; но его удержали.
- Погоди ж ты! - произнес он и обтерся.
- Ничего, однако, отважно она с тобой поступает, - трунили над Сергеем
арестанты, и особенно веселым хохотом заливалась Сонетка.
Эта интрижка, на которую сдалась Сонетка, шла совсем в ее вкусе.
- Ну, это ж тебе так не пройдет, - грозился Катерине Львовне Сергей.
Умаявшись непогодью и переходом, Катерина Львовна с разбитою душой
тревожно спала ночью на нарах в очередном этапном доме и не слыхала, как в
женскую казарму вошли два человека.
С приходом их с нар приподнялась Сонетка, молча показала она вошедшим
рукою на Катерину Львовну, опять легла и закуталась своею свитою.
В это же мгновение свита Катерины Львовны взлетела ей на голову, и по
ее спине, закрытой одной суровою рубашкою, загулял во всю мужичью мочь
толстый конец, вдвое свитой веревки.
Катерина Львовна вскрикнула; но голоса ее не было слышно из-под свиты,
окутывающей ее голову. Она рванулась, но тоже без успеха: на плечах ее сидел
здоровый арестант и крепко держал ее руки.
- Пятьдесят, - сосчитал, наконец, один голос, в котором никому не
трудно было узнать голос Сергея, и ночные посетители разом исчезли за
дверью.
Катерина Львовна раскутала голову и вскочила: никого не было; только
невдалеке кто-то злорадно хихикал под свитою. Катерина Львовна узнала хохот
Сонетки.
Обиде этой уже не было меры; не было меры и чувству злобы, закипевшей в
это мгновение в душе Катерины Львовны. Она без памяти ринулась вперед и без
памяти упала на грудь подхватившей ее Фионы.
На этой полной груди, еще так недавно тешившей сластью разврата
неверного любовника Катерины Львовны, она теперь выплакивала нестерпимое
свое горе, и, как дитя к матери, прижималась к своей глупой и рыхлой
сопернице. Они были теперь равны: они обе были сравнены в цене и обе
брошены.
Они равны!.. подвластная первому случаю Фиона и совершающая драму любви
Катерина Львовна!
Катерине Львовне, впрочем, было уже ничто не обидно. Выплакав свои
слезы, она окаменела и с деревянным спокойствием собиралась выходить на
перекличку.
Барабан бьет: тах-тарарах-тах; на двор вываливают скованные и
нескованные арестантики, и Сергей, и Фиона, и Сонетка, и Катерина Львовна, и
раскольник, скованный с жидом, и поляк на одной цепи с татарином.
Все скучились, потом выравнялись кое в какой порядок и пошли.
Безотраднейшая картина: горсть людей, оторванных от света и лишенных
всякой тени надежд на лучшее будущее, тонет в холодной черной грязи
грунтовой дороги. Кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое
небо, обезлиственные, мокрые ракиты и в растопыренных их сучьях
нахохлившаяся ворона. Ветер то стонет, то злится, то воет и ревет.
В этих адских, душу раздирающих звуках, которые довершают весь ужас
картины, звучат советы жены библейского Иова: "Прокляни день твоего рождения
и умри".
Кто не хочет вслушиваться в эти слова, кого мысль о смерти и в этом
печальном положении не льстит, а пугает, тому надо стараться заглушить эти
воющие голоса чем-нибудь еще более их безобразным. Это прекрасно понимает
простой человек: он спускает тогда на волю всю свою звериную простоту,
начинает глупить, издеваться над собою, над людьми, над чувством. Не
особенно нежный и без того, он становится зол сугубо.
- Что, купчиха? Все ли ваше степенство в добром здоровье? - нагло
спросил Катерину Львовну Сергей, чуть только партия потеряла за мокрым
пригорком деревню, где ночевала.
С этими словами он, сейчас же обратясь к Сонетке, покрыл ее своею полою
и запел высоким фальцетом:
За окном в тени мелькает русая головка.
Ты не спишь, мое мученье, ты не спишь, плутовка.
Я полой тебя прикрою, так что не заметят.
При этих словах Сергей обнял Сонетку и громко поцеловал ее при всей
партии...
Катерина Львовна все это видела и не видала: она шла совсем уж неживым
человеком. Ее стали поталкивать и показывать ей, как Сергей безобразничает с
Сонеткой. Она стала предметом насмешек.
- Не троньте ее, - заступалась Фиона, когда кто-нибудь из партии
пробовал подсмеяться над спотыкающеюся Катериной Львовною. - Нешто не
видите, черти, что женщина больна совсем?
- Должно, ножки промочила, - острил молодой арестант.
- Известно, купеческого роду: воспитания нежного, - отозвался Сергей.
- Разумеется, если бы им хотя чулочки бы теплые: оно бы ничего еще, -
продолжал он.
Катерина Львовна словно проснулась.
- Змей подлый! - произнесла она, не стерпев, - насмехайся, подлец,
насмехайся!
- Нет, я это совсем, купчиха, не в насмешку, а что вот Сонетка чулки
больно гожие продает, так я думал; не купит ли, мол, наша купчиха.
Многие засмеялись. Катерина Львовна шагала, как заведенный автомат.
Погода все разыгрывалась. Из серых облаков, покрывавших небо, стал
падать мокрыми хлопьями снег, который, едва касаясь земли, таял и увеличивал
невылазную грязь. Наконец, показывается темная свинцовая полоса; другого
края ее не рассмотришь. Эта полоса - Волга. Над Волгой ходит крепковатый
ветер и водит взад и вперед медленно приподнимающиеся широкопастые темные
волны.
Партия промокших и продрогнувших арестантов медленно подошла к перевозу
и остановилась, ожидая парома.
Подошел весь мокрый, темный паром; команда начала размещать арестантов.
- На этом пароме, сказывают, кто-то водку держит, - заметил какой-то
арестант, когда осыпаемый хлопьями мокрого снега паром отчалил от берега и
закачался на валах расходившейся реки.
- Да, теперь ба точно безделицу пропустить ничего, - отзывался Сергей
и, преследуя для Сонеткиной потехи Катерину Львовну, произнес: - Купчиха, а
ну-ко по старой дружбе угости водочкой. Не скупись. Вспомни, моя
разлюбезная, нашу прежнюю любовь, как мы с тобой, моя радость, погуливали,
осенние долги ночи просиживали, твоих родных без попов и без дьяков на
вечный спокой спроваживали.
Катерина Львовна вся дрожала от холода. Кроме холода, пронизывающего ее
под измокшим платьем до самых костей, в организме Катерины Львовны
происходило еще нечто другое. Голова ее горела как в огне; зрачки глаз были
расширены, оживлены блудящим острым блеском и неподвижно вперены в ходящие
волны.
- Ну а водочки и я б уж выпила: мочи нет холодно, - прозвенела Сонетка.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
/ Полные произведения / Лесков Н.С. / Леди Макбет Мценского уезда
|
Смотрите также по
произведению "Леди Макбет Мценского уезда":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
