• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Мальчик со шпагой

Мальчик со шпагой [2/5]

Скачать полное произведение

    - А он, наверно, просто не хотел, чтобы его узнали, - догадался Серёжа.
    - Наверно... - сказал журналист и задумался.
    А Серёжа сидел на чемодане, поглаживал Нока и незаметно разглядывал журналиста. Тот ему все больше нравился. И не потому, что он с Серёжей разговаривал, как со взрослым. Это многие умеют. Серёжа не сумел бы объяснить словами, но чувствовал доброту большого незнакомого человека. Это была сдержанная доброта, и в ней ощущались уверенность и твердость. И когда "Дон Кихот" улыбался по-лошадиному или неловко передвигал длинные ноги, это было не смешно. Потому что за неловкостью была заметна сила. Ну не такая сила, как, например, у штангиста, а сила характера, что ли...
    А может быть, все это Серёже показалось?
    Ведь полчаса назад он пережил встречу с другим взрослым человеком сильным и недобрым. Эта встреча оставила горькое беспокойство. И сейчас нужно было Серёже, чтобы рядом оказался кто-нибудь добрый и умный. Тот, кто все понимает.
    "Интересно, как его зовут?" - думал Серёжа. Но спросить было неудобно. И вдруг журналист (бывает же так!) встретился с Серёжей глазами и сказал:
    - Кстати, меня зовут Алексей Борисович... Ты не думай, что я на знакомство напрашиваюсь. Просто неловко получается: я твое имя знаю, а ты мое - нет... Между прочим, тебя, наверно, часто спрашивают, не потомок ли ты знаменитого декабриста?
    Серёжа улыбнулся.
    - Спрашивают. Ну, не часто, а так, иногда. Только тут декабристы ни при чем. У меня дедушка был красный конник. Мне папа рассказывал. Дедушка тогда еще совсем молодой был, ну не взрослый даже. И родителей у него не было, он беспрорничал. А красные его к себе взяли. Это было как раз под Каховкой, про которую песня есть. Ну и дали ему такую фамилию, потому что он свою настоящую даже не хотел называть. Говорил, раз жнь новая, пусть и фамилия новая будет... Он потом здорово воевал, даже командиром стал. Только умер он давно, его даже папа плохо помнит. И фотокарточки ни одной не осталось.
    - Это не самое главное, - серьезно сказал Алексей Борисович. Фамилия осталась. Славная у тебя фамилия, Сергей, позавидовать можно... Ну это я так, не подумай, что завидую. У меня фамилия тоже знаменитая. Иванов... Ты что смеешься? Я серьезно.
    - Я не смеюсь, - запоздало сказал Серёжа. - Это я... нечаянно. Извините.
    - Думаешь, не знаменитая фамилия? Одних писателей Ивановых двадцать два человека, я специально интересовался. Вот так-то...
    - У нас в классе Иванов есть, - сказал Серёжа, чтобы сгладить неловкость.
    - Один Иванов - это что! В нашем подъезде в трех квартирах Ивановы живут. Один, между прочим, тоже Алексей Борисович. Почтальонка замучилась, все время письма путает. Один раз открыл конверт, начал читать: батюшки мои, какая-то тетя Вера поздравляет меня с серебряной свадьбой. Смотрю - письмо-то соседу. Побежал виняться. Ужас до чего неприятно.
    - Ну, это ничего, - сказал Серёжа. - Это же вы случайно... Алексей Борисович! А если какой-нибудь человек нарочно чужое письмо распечатывает и читает. Чтобы узнать что-нибудь про другого... Это как называется? Это очень плохо? Или... не очень?
    Лицо Алексея Борисовича стало строгим и напряженным. Уж не подумал ли он, что Серёжа про себя говорит?
    - Вот вопрос... Ты же не маленький, Сергей. Наверно, и сам знаешь. Тут уж как ни крути, а называется это всегда одинаково - подлость... Да ты что вскочил?
    - Ну вот, - сбивчиво заговорил Серёжа. - Вот видите! Я ему так и сказал!
    - Кому?
    - Тихону Михайловичу. Начальнику лагеря...
     
    4
     
    Сначала Серёже понравилось в "Смене", хотя лагерь оказался совсем не такой, какой ему представлялся.
    Раньше, когда говорили "лагерь", Серёже казалось, что это палатки и разноцветные домики, сгрудившиеся между скал и высоких черных елей. В вечернем небе - редкие звезды и яркая половинка луны. И теплый оранжевый костер у самой большой скалы рядом с говорливым ручьем.
    Оказалось, что все не так. Были три длинных дома среди редких сосен, посыпанная песком площадка, мачта с флагом, высокий зеленый забор, фанерные плакаты "Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья" и "Пионер - всем ребятам пример". Трава между соснами была вытоптана, только вдоль забора густо росли репейники и крапива.
    Но все равно Серёжа не жалел, что приехал. Потому что в первый же вечер на лужайке за кухней развели костер, а вожатый третьего отряда Костя принес гитару и запел песню, от которой все притихли: песня была про очень знакомое, словно кто-то подслушал Серёжину тайну.
    Только говорилось в ней не про Серёжу, а про маленького горниста.
     
    ...У горниста Алешки Снежкова
    Отобрали трубу золотую.
     
    Говорили, что сам виноват он:
    По утрам потихоньку, без спросу
    Подымался Алешка с кровати,
    Шел на берег по утренним росам.
     
    Разносился сигнал его странный
    Над чащобою спутанных веток,
    Над косматым озерным туманом,
    Под оранжевым флагом рассвета...
     
    И чтобы Алешка не нарушал режим, чтобы не разбудил кого-нибудь раньше срока, трубу у него взяли и заперли в шкаф. Ну что Алешка мог сделать? Может быть, даже плакал, закутавшись в одеяло, после отбоя, но трубу-то все равно не вернешь. Так и уснул.
    Спит горнист. А что ему снится?
     
    Может, снится, как эхо сигнала
    В теплый воздух толкнулось упруго
    И за черным лесным перевалом
    Разбудило далекие трубы...
     
    Тут у Серёжи, когда он слушал эту песню, каждый раз начинало щекотать в горле, и попавший под руку сосновый сучок он сжимал, как сабельную рукоять.
     
    Захрапели встревоженно кони,
    Развернулись дугой эскадроны -
    И склонились тяжелые копья,
    И поднялись над строем знамена.
     
    В чистом небе - рассветная краска,
    Облаков золотистые гряды.
    Словно в сказке, но вовсе не в сказке
    Вылетают на поле отряды.
     
    Мчится всадников черная россыпь
    Сквозь кустарник, туманом одетый,
    По холодным предутренним росам
    Под оранжевым флагом рассвета.
     
    Потом были и другие песни. Но эту на каждом костре пели обязательно. И Серёжа всегда ждал ее, и заранее начинала звенеть в нем радостная тревога. Будто могло случиться чудо, и всадники песни готовы были вырваться на поляну и встать у костра: отблески огня на мордах коней, золотые искры на уздечках, стременах и медных кольцах ножен. А лиц не видно в тени, только звезды проступают на высоких шлемах...
    Однажды после костра Серёжа задержался рядом с вожатым и негромко спросил:
    - Костя, а кто придумал эту песню?
    - Да так... - неохотно сказал Костя. - Один человек... - И было похоже, что он смутился.
    Странно. Вообще-то Костя смущался редко. Он был веселый, неутомимый, справедливый. Не выгонял ребят раньше времени речки, таскал на плечах малышей-октябрят и никогда не кричал на мальчишек, как вожатая Серёжиного отряда с дурацким именем Гортензия.
    Гортензия часто кричала, потому что в отряде не было дисциплины. Все хотели то в поход, то на речку, то футбол гонять, а проводить тематические сборы и выполнять режим никто не хотел. Гортензия кожи лезла, чтобы добиться порядка. Но у нее ничего не получалось, хотя она о всех сил старалась походить на старшую вожатую Евгению Семеновну.
    А Костя не старался быть похожим. Он ходил в темных очках и носил зеленые шорты с широким командирским ремнем.
    Все знали, что начальник лагеря Тихон Михайлович Совков недоволен Костей. Начальник считал, что взрослому человеку неприлично ходить в коротких штанах, а вожатый к тому же не имеет права носить черные очки, потому что они отделяют его от детей. Но Костя продолжал ходить в шортах, а очки ни от кого его не отделяли...
    И вот когда Серёжа спросил про песню, Костя слегка растерялся. И Серёжа не стал больше спрашивать, все и так было ясно. А Костя закинул за плечо гитару и взял Серёжу за руку.
    - Пойдем, Сергей... Не все ли равно, кто придумал песню? Главное, что поют...
    И Серёже стало хорошо-хорошо от того, что Костя помнит, оказывается, его имя, и они идут сейчас рядом, и Костя держит его ладонь в своей ладони, а над лагерем теплый такой, тихий вечер, и луна смеется среди темных сосен...
     
    Луна была не совсем круглая, но очень яркая. А на севере не гасла желтая заря. Лунный свет сливался с зарей, и на сосновые ветки словно золотистая пыль осела. Спать никому не хотелось. Ребята сдвинули кровати и стали рассказывать разные истории. Было не очень шумно и очень интересно. Многие даже других палат прибежали. Гортензия для порядка покричала, а потом незаметно исчезла.
    - Гы... На свидание со Стасиком побежала, - съехидничал Вовка Падерин по прозвищу Пудра.
    Стасик - это был Станислав Андреевич, фрук. Но никто не стал смеяться, не такое было настроение. Всем хотелось тихонько сидеть рядом друг с дружкой и слушать.
    Истории были, конечно, страшные. Павлик Максимов рассказал про отрубленную руку, которую двое мальчишек нашли в старинном сундуке, а Валерка Сотников - про то, как их соседка по квартире оказалась колдуньей и летала в стиральной машине.
    А потом Витька Солобоев первого отряда начал рассказывать про собаку Баскервилей. Только говорил он плохо, все путал, сбивался. Кроме того, Витька на ужине объелся и сейчас сильно пыхтел. Слушать стало неинтересно, тем более что многие ребята историю про баскервильского пса знали лучше Витьки. Они стали перебивать, поправлять, зашумели. Витька, утомленный и обиженный, замолчал. А все заговорили про собак: какая порода лучше, у кого какие были щенки, как дрессировать...
    У Серёжи никогда собаки не было, но слушал он все равно с интересом.
    Вдруг, когда уже начал стихать разговор, маленький Димка Соломин сказал:
    - У меня тоже была собака. Только я ее никогда не видел...
    - Гы, - тут же отозвался Пудра. - Она меньше блохи была, ага? Смесь микроба с кабыздохом.
    Несколько человек с готовностью хихикнули. Но остальные на них зашумели: почти всем хотелось послушать про Димкину собаку.
    И Серёже очень хотелось. Дело даже не в собаке. Просто ему нравился Димка.
    Они познакомились в первый же лагерный день. Серёжа шел в пионерскую комнату и увидел, что прямо перед ним стоит на дорожке мальчишка лет восьми. Худой, золотоволосый, с боевой ссадиной на переносице. Стоит, крепко расставив ноги и заложив ладони за ремешок на штанах. Лицо у мальчишки было хорошее, с большим улыбчивым ртом и зелеными глазами.
    - А я тебя помню, - сказал он и наклонил к плечу голову. - Ты учился в пятом "В", в нашей школе. Тебя Серегой зовут.
    - Правильно, - обрадовался Серёжа. - Только я... не помню, как тебя зовут. - Он постеснялся сказать, что вообще не помнит этого мальчишку.
    - Меня звать Димка, - охотно сообщил тот. И пошел рядом с Серёжей.
    Наверно, они разговорились бы, но тут закричал кто-то далека: "Димка! Соломин!" И Димка ускакал на зов.
    Потом он много раз попадался навстречу и всегда улыбался Серёже, как давнему знакомому.
    Серёжа ни с кем еще не успел подружиться в лагере. И с Димкой тоже. Но Димка нравился ему больше всех, жаль только, что был он маленький...
    Димка стал рассказывать:
    - Я тогда жил у нашей бабушки. Не в городе, а в поселке. Там овраг, а кругом дома. Я в первую ночь ну никак уснуть не мог. Потому что не привык. У нас в городе ночью в окошке сразу тыща огней видна, а у бабушки - никаких огоньков, потому что овраг за окном. Только луна. Ну, я не спал, не спал, а потом собака начала гавкать. Я сперва даже разозлился: чего спать не дает? А потом мне ее как-то жалко стало. Она так печально гавкала. Наверно, она все время на цепи сидела, и ночью и днем. Скучно ведь... У меня окошко открыто было. Я подошел и давай свистеть. Ну, не громко, а так, будто зову ее. Она замолчала. А потом гавкнула, будто спрашивает. Ну, я еще посвистел. А она опять: "Гав, гав". Будто отвечает... Вот так мы долго-долго переговаривались. А потом я три раза свистнул, что кончаем разговор, и лег спать. Она тоже еще полаяла немного и замолчала.
    - А потом? - спросил Серёжа.
    - Когда другая ночь наступила, мы опять так же переговаривались. И потом еще. Каждую ночь. Она меня уже узнавала по свисту, эта собака. И откликалась по-всякому. Если весело начну свистеть, она тоже весело так залает! А если потихонечку, грустно, она тоже жалобно так гавкает... В общем, у нас целые разговоры были.
    - А как ее звали-то? - спросили дальнего угла.
    - Я откуда знаю? - удивился Димка. - Я ее даже не видел ни разу. Даже не знаю, какая она. Я ее днем искал, да там у оврага огороды кругом и заборы высокие, не проберешься. А на свист она днем не откликалась.
    - Какая же она твоя? - обиженно пыхтя, сказал Витька Солобоев. - Даже не знаешь, рыжая она или еще какая. Хозяин у собаки тот, кто ей жрать дает.
    - Зато она со мной разговаривала, - тихо ответил Димка.
    Серёжа с досадой сказал:
    - Ты, Солобоев, не мешай рассказывать... Ну а потом что, Димка?
    Димка вздохнул.
    - Потом я подрался с Вовкой Кобасенком, и у меня губа распухла. Я уже не мог свистеть. А она лаяла, лаяла. Всю ночь. Я просто не знал, что делать. Кричать, что ли? Ну, я же не знал, как ее зовут. И бабушка проснулась бы... А собака все лаяла, лаяла и вдруг как завжит! И замолчала сразу... Я потом, когда губа прошла, всю ночь свистел, а она уже не отвечала.
    Все сочувственно помолчали.
    - Прибил кто-нибудь, - проговорил Женька Скатов, сердитый некрасивый мальчишка первого отряда. - Есть такие гады. Им собаку убить что клопа раздавить.
    Серёжа недолюбливал Женьку. Но сейчас Женька пожалел Димкину собаку и сразу показался Серёже симпатичным.
    И вообще все вокруг были сейчас хорошие и добрые. Сидели вперемежку на своих и чужих кроватях, привалившись друг к дружке и завернувшись во все равно чьи одеяла. И к Серёже приткнулся тоже какой-то парнишка другого отряда, незнакомый, но все равно славный. Все ярче светила луна, и совсем не хотелось спать, и хорошо было рядом друг с другом.
    Кругом были товарищи, и Серёжа решил подарить им свою сказку.
    Он сказал:
    - А у меня есть всадники...
     
    5
     
    Это случилось позапрошлым летом. Серёжа выпросил у тети Гали разрешение пойти с ребятами за город, на Песчаное озеро. Дни стояли знойные, все мальчишки были одеты совсем легко. Ведь никто не думал, что в середине дня -за кромки северного леса прилетит злой ветер с обжигающе холодным дождем. Это был один стремительных циклонов, о которых не успевают предупредить синоптики.
    Непогода захватила ребят, когда они были на луговой тропинке, в двух километрах от автобусной остановки. Лето сразу превратилось в осень. Солнце зарылось в косматые облака и, наверно, дрожало там, как промокший рыжий щенок. Травы согнулись под пружинистыми ударами струй.
    Когда Серёжа прибежал домой, его можно было выжимать и вешать на веревку вместе со штанами и майкой. Тетя Галя заохала, кинулась греть воду. Но не помогла горячая ванна. И малина не помогла. К вечеру Серёжа осип, ослабел, задрожал от озноба...
    Ангина - невеселое дело, особенно в каникулы. Лежишь и скучаешь. В первый день тетя Галя сидела с Серёжей, поила горячим молоком и кормила таблетками. А потом температура улеглась, и тетя Галя стала ходить на работу.
    Отец был в командировке, Маринка в детском саду, Наташка - та, что жила в той же квартире, - в деревне у бабушки. На улицу Серёже запретили даже нос высовывать.
    Да и что было делать на улице? Ветер и дождь хозяйничали как хотели. Под окном растеклась унылая лужа, по ней разбегалась рыжая от глины рябь. Мотались на ветру ветки рябины и желтой акации. Красный столбик в термометре, прибитом за окошком к карну, съежился и торчал на десяти градусах.
    Наконец однажды к вечеру холодный дождь отшумел и откатился за дальние крыши. На западе прорезалась солнечная щель. Но зябкий ветер еще налетал порывами, и мокрые кусты вздрагивали, как вздрагивают после долгих слез маленькие дети.
    Серёжа тоже вздрагивал: у окна было прохладно. Пришла тетя Галя и прогнала его в постель. Серёжа слегка обиделся. Он лежал носом к стене и весь вечер не поворачивался, хотя ему очень важно было знать, растет ли за окном светлая полоса. Он лежал и разглядывал старые обои. Мелкий узор, пятнышки и царапины складывались в картинки. Можно было, если постараться, увидеть странных птиц, верблюдов, старинный пароход и хромую бушку Бабы Яги. Но отчетливей всего виден был всадник.
    Всадник сидел на тонконогом коне. У коня была вскинутая голова и взлохмаченная грива. Всадник был в остром шлеме и шинели. В одной руке огнутая шашка, в другой - длинное копье (эту царапину Серёжа нанес деревянной саблей, когда воевал с подушкой).
    Ресницы слипались, и узоры на стене начинали шевелиться. Конь перебирал ногами, и всадник оглядывался на Серёжу, словно с собой звал.
    Серёжа тряхнул головой, всадник замер. Серёжа украдкой глянул в окно. Солнечная щель была теперь оранжевая. По ней, как по огненной дороге, летели маленькие облачка, похожие на кавалеристов с косматыми бурками. Они словно шли в атаку на непогоду.
    Ночью шумел дождь. Серёжу будила тревога: неужели и завтра не будет солнца? Всадник на стене был не виден в сумерках, но Серёжа знал, что он здесь, и шепотом просил:
    - Ну прогони эти тучи! Ну, пожалуйста...
    Утро было серое, но дождь умолк. Серёжа прошлепал к окну. Циклон уходил. Темные облака откатывались к югу ряд за рядом. Они были похожи на армию, которая отступает, хотя еще не совсем разбита. К полудню синими проблесками стало мелькать небо, а потом в широкий разрыв пушечным ядром вылетело раскаленное солнце, и красный столбик термометра, салютуя, взлетел на девять делений.
    Яркие лучи упали на стену. Все вечерние рисунки на обоях рассыпались от света, пропали. И всадник исчез. Но он-то не рассыпался, конечно: он ускакал бить отступавшего врага.
    Ему, этому всаднику, трудно было одному в бою. Серёжа сел к столу и стал готовить армию.
    Сначала Серёжа нарисовал на картоне одного кавалериста (может быть, не очень умело вышло, но он старался). Всадник получился ростом со спичечный коробок. Серёжа вырезал его маленькими тети Галиными ножницами. Потом он по этой фигурке обвел еще одиннадцать - сколько хватило картона. И тоже вырезал, а потом разрисовал папиной цветной тушью. Получился эскадрон двенадцати всадников. С тонкими пиками рисовой соломы от веника, с блестящими саблями серебристой обертки от чая, со звездами на шлемах.
    Серёжа выстроил всадников на подоконнике, чтобы они мчались вслед за убегающими тучами.
    И тучи, испугавшись, скоро совсем покинули поле боя. День стал яркий, сверкающий синими лужами, и теплый. Над высыхающим асфальтом поднимался пар.
    Попробуйте посидеть дома в такую погоду! Когда пришла тетя Галя, Серёжа сказал, что умрет, если не выйдет на улицу. Тетя Галя повздыхала и разрешила. Велела только надеть резиновые сапоги, длинные штаны и свитер.
    Ходить в таком наряде, когда на улице чудесный летний день, может только сумасшедший. Серёжа так и сказал. Тетя Галя обиделась. Серёжа тоже обиделся. Он даже хотел пустить слезу (в те времена он еще выкидывал такие шуточки), но распускать нюни перед лицом двенадцати всадников было неудобно. Серёжа заявил, что гулять не будет, и начал строить на подоконнике вражескую крепость костяшек домино. Эту крепость всадники взяли с налета. Они были такие же сердитые, как Серёжа.
    Однако долго сердиться не пришлось. Неожиданно вернулся поездки отец. Он, оказывается, поторопился, чтобы успеть на день рождения к своему хорошему товарищу. Узнав, что Серёжа нездоров, отец расстроился. В гости идти ему расхотелось. Но Серёжа не желал, чтобы отец расстраивался. Он сказал, что ни капельки уже не болеет, и что пусть папа с тетей Галей идут, а то дядя Володя будет ждать и обижаться. Только пусть возьмут с собой Маринку, а то она весь вечер будет приставать, чтобы Серёжа ей книжки читал. А у него своих дел много.
    Вот так он и остался в тот вечер один.
    ...Прежде всего он распахнул окно. Гулять не разрешают, ну и ладно! А сидеть в открытом окне ему никто не запрещал.
    Вечер наступил теплый и слегка влажный. Над крышами вырастала груда желтого облака. Улица была тихая, пустынная, только в кустах шастали воробьи. Серёжу стало клонить в сон. Может быть, он не совсем еще поправился, а может быть, просто утомился за день. Он прилег на кровать и стал смотреть в окно. Всадники по-прежнему были на подоконнике. Они словно мчались по вечернему небу навстречу желтому облаку.
    Серёжа уснул.
    Он проснулся от громкого, как выстрел, удара. Это ветер захлопнул окно.
    Над городом разворачивалась гроза, которая пришла на смену холодному циклону. Это была теплая гроза с голубыми вспышками и раскатистым добродушным громом.
    Серёжа подбежал к окну. И увидел, что на подоконнике нет всадников. Ветер, прежде чем захлопнуть створки, подхватил картонных кавалеристов и унес невестно куда.
    Конечно, Серёже стало обидно. И одиноко. Папа с тетей Галей еще не вернулись, хотя было поздно и темно, всадники умчались и бросили его. У Серёжи защипало в глазах. Он не стал смотреть на грозу. Опять лег и ткнулся носом в подушку.
    ...И тут ему не то приснилось, не то придумалось, будто мягким толчком распахнулась дверь. И простучали от порога до кровати твердые, с металлическим перезвоном шаги.
    Он открыл глаза и повернулся на спину.
    В комнате нарастал свет, будто лампочки в люстре сами собой медленно набирали силу.
    Недалеко от Серёжиной кровати стоял человек в остром шлеме и шинели до пят. На нем были желтые тугие ремни со звездной пряжкой, коричневая кобура и длинная сабля в черных ножнах с медным наконечником. Крошечные капельки дождя блестели на шинели. Человек смотрел на Серёжу устало, но по-доброму. Потом он протянул Серёже руку и сказал:
    "Не сердись... Мы не успели предупредить тебя. Мы ускакали, потому что ждало нас важное боевое дело".
    Серёжа поспешно вложил свою ладошку в большую ладонь Всадника и поднялся.
    То ли сон это был, то ли выдумка, но Серёжа помнит все ясно-ясно. Как он встал перед Всадником, ухватился за его кожаный пояс и прижался к шинели. Сукно оказалось сырым и колючим, когда Серёжа коснулся его голыми локтями и коленками. От ремня пахло, как от нового портфеля, а от желтой пряжки - кисловатой медью. Всадник был высокий, и Серёжа доставал до пряжки только подбородком. Он так и стоял, вцепившись в ремень и задрав подбородок, и смотрел на чудесного гостя.
    "А вы вернетесь?" - спросил Серёжа.
    Всадник серьезно сказал:
    "Если будет нужно. Мы не можем всю жнь торчать на подоконнике. У нас еще много боев. Но если тебе придется плохо, ты позови. Мы примчимся".
    "Как позвать?" - спросил Серёжа шепотом, потому что хотелось заплакать. Не от горечи, не от обиды, а наоборот - будто от любимой песни, когда вспоминается что-то хорошее.
    Всадник улыбнулся.
    "Как позвать... Ну, встань покрепче, локти согни, кулаки сожми, будто в одной руке поводья, в другой - шашка. И скомандуй тихонько, про себя: "Эскадро-о-он! Ко мне!" И мы сразу будем тут как тут... Может быть, нас никто и не заметит, мы умеем быть невидимками. Но ты обязательно знай, что мы рядом".
    "Буду..." - прошептал Серёжа.
    Всадник подержал на его плече тяжелую ладонь, повернулся и ушел за дверь, позвякивая шпорами. Тихо ржали за окном лошади, и откатывался за горонт гром. Серёжа снова лег...
    Сквозь сон он услыхал, как пришли папа и тетя Галя, как хныкала Маринка, которой давно пора было спать.
    Потом тетя Галя вошла в комнату и охнула:
    - Батюшки, так и уснул, даже свет не погасил. И не разделся.
    Она стала расстегивать на Серёже рубашку, а он притворился, что никак не может проснуться. Лишь украдкой, одним глазком глянул на пол: нет ли следов от сапог. Но следы уже высохли. И только Серёжино плечо все еще будто чувствовало тяжесть крепкой дружеской ладони....
    Нет, Серёжа пока ни разу в жни не звал на помощь всадников. Потому что не встречались еще настоящие враги.
    Но он знает: если позвать, они примчатся.
    Это уж точно...
     
    Едва Серёжа кончил говорить, как появилась Гортензия. На этот раз она раскричалась всерьез, всех разогнала по своим постелям и палатам. Так Серёжа и не узнал, понравилась ли его сказка ребятам. Он только помнил, что слушали его внимательно, молча.
    Если бы он знал, чем это кончится!
     
    6
     
    Пудру, Витьку Солобоева и Гутю начальник лагеря звал "мои мушкетеры". Они ездили в лагерь уже несколько лет подряд. Знали каждый камушек, каждую тропинку и щель в заборе. Знали они и все порядки. Когда и кому их можно нарушать, а когда и кому следить за ними. В пионерское начальство "мушкетеров" не выбирали. Но они и так ходили в главных. Когда надо перегонять лодки соседней деревни, ехать в село за сметаной или заготавливать в лесу дрова для костра и возить их на лошади, кого пошлешь? Завхоз дядя Вася на десять частей не разорвется. Не отправишь ведь по таким делам председательницу совета дружины Светку Мальцеву, хоть она и командирша. И на всяких других активистов надежда маленькая: они только альбомчики клеить умеют.
    И когда малышовый отряд поднимает на тихом часе гвалт и начинает бой подушками, от совета дружины толку мало и от девиц-вожатых тоже. Станислава Андреевича никогда не доищешься, а с Костей у начальника отношения так себе. "Мушкетеры" же всегда тут как тут.
    Ну а если они искупаются лишний разок, когда наблюдают за порядком на речке, или оттянут по затылку нарушителя дисциплины, беда невелика. Зато на душе спокойно.
    Главным среди "мушкетеров" был Гутя. То ли это имя у него, то ли прозвище, Серёжа не знал. Девчонки старшего отряда по Гуте вздыхали. Он был симпатичный: смуглый, темноволосый, стройненький. Всегда в отглаженной пионерской форме, как с картинки. И очень вежливый. Со всеми. Даже с теми пацанами, которых он за провинности собирался тюкнуть по лбу.
    Впрочем, Гутя редко пускал в ход руки. Для этого были Пудра и Витька.
    Пудра был Гутин друг, хотя он на Гутю ну ни капельки не походил. Худой, длинный, в штанах с пузырями на коленях, в рубахе навыпуск, нескладный. У него была тонкая шея, круглая голова и желтые космы волос. Они торчали вразлет, и Пудра напоминал подсолнух.
    Пудра умел притворяться дурачком. Как скажет свое "гы" да отпустит шуточку поглупее, сразу покажется, будто он недоразвитый. Но это тем покажется, кто Пудру не знает.
    А Витька Солобоев ходил у Гути и Пудры в адъютантах. И ничего особенного в нем не было, кроме розовых щек и аппетита.
    В этом году приклеился еще к "мушкетерам" Женька Скатов. Хмурый такой, неразговорчивый парнишка. Выбрали его в совет отряда, потому что, говорят, он в школе хорошо учился, но Женька отрядными делами не занимался, а все время гулял с "мушкетерами".
    ...Вот этих четверых и встретил Серёжа, когда проводил Костю и возвращался в лагерь.
     
    Костя уехал. Не мог он оставаться: пришла города телеграмма, что Костина мама заболела. Тяжело. Про Костин отъезд и телеграмму никто не знал, кроме вожатых.
    Серёжа узнал случайно. Он раньше всех закончил завтрак и украдкой выскользнул столовой: ему всегда было неловко орать вместе с другими, хором: "Спасибо всем!" Выскочил он на крыльцо и увидел, что Костя шагает к лагерной калитке с плащом на руке и с чемоданом.
    Сердце у Серёжи неприятно стукнуло. Он догнал Костю.
    - Ты разве уезжаешь?
    - Приходится, - откликнулся Костя. И коротко рассказал про телеграмму.
    Серёжа молча пошел рядом. Что тут скажешь? Потом он спросил:
    - А почему ребята не провожают?
    - Не сказал я никому. И так на душе муторно. А тут сорок человек сорок расставаний. Девчонки еще слезу пустят.
    "Не только девчонки", - подумал Серёжа. И попросил:
    - Можно, я провожу? Я не пущу слезу.
    - Пойдем, Сергей, - сказал Костя.
    Серёжа взял у него плащ, и они зашагали к станции. Через лес, через луг. Молча.
    Когда среди трав поднялся станционный домик, Костя остановился:
    - Возвращайся, Сергей, а то потеряют тебя. Спасибо. Ребята пусть не обижаются, я им напишу.
    "А песню я навсегда запомнил", - хотелось сказать Серёже, но он промолчал. Стоял и смотрел вслед Косте. Даже "до свидания" не сказал. "До свидания" - значит "до встречи". А где им встретиться, если Серёжа и адреса-то Костиного не знает. Постеснялся спросить. Какие уж тут адреса, если у человека несчастье.
    "Мушкетеры" повстречались ему у самой калитки.
    - Очень приятно. Еще один самовольщик, - лениво пронес Гутя. - Кто разрешил за территорию лагеря уходить?
    Серёже было грустно. Ему было не до "мушкетеров". Серёжа и не подумал, что их четверо, а он один. Просто сказал:
    - Тебе какое дело?
    - Ух ты... - в один голос возмутились Пудра и Солобоев и хотели ухватить Серёжу.
    Гутя удержал их движением ладони.
    - А вот какое дело, - любезно сказал он. - Позвольте довести до вашего сведения, что директор велел всех, кто лагеря нос высовывает, отправлять на гауптвахту и держать там до выяснения.
    - Куда отправлять? - удивился Серёжа.
    - В пионерскую комнату. Под замочек. Под арест. Пока он не придет и не разберется.
    - Гы! Да ты не бойся, не заскучаешь, - вмешался Пудра. - Тама уже три гаврика сидят, веселятся.
    - Ну идите и веселитесь с ними, - хмуро сказал Серёжа.
    - Ты поговори, - пригрозил Женька Скатов. - Иди лучше добром. Нам директор приказ дал.
    Директором почему-то все звали начальника лагеря.
    - Приказ - дуракам напоказ, - сказал Серёжа. Ему было все равно, потому что Костя уехал. - Пусть он сам сидит под арестом, если хочет. Здесь не кадетский корпус.
    - Взять! - сказал Гутя.
    Пудра и Витька прижали Серёжу к забору. Хотели повести насильно. А ему вдруг так обидно сделалось и такая злость нахлынула! Кулаки сами сжались.
    - Ладно, отпустите, - вдруг распорядился Гутя. - Дитя готово разрыдаться. Маму звать начнет.
    Пудра заупрямился:
    - Не-а... Пускай сказочку расскажет, тогда пустим. Это же тот сказочник. Он нам всю ночь про каких-то наездников мозги заправлял. У, потеха!
    Видно, Пудра решил отомстить за Витьку, которого накануне вечером не захотели слушать ребята.
    И сам Витька обрадовался:
    - Точно! Он трепался, будто лошадиной дивией командовал! Ты, Гутя, не слыхал, не знаешь. Будто, как свистнет, так все кругом без памяти валятся.
    Стыд и ярость взметнулись в Серёже! Он им тайну открыл, сказку доверил, а они!
    - А ну пустите! - крикнул он с такой злостью, что "мушкетеры" отшатнулись.
    - Что случилось? - раздался голос начальника лагеря. Совков подошел незаметно.
    - Ничего страшного, Тихон Михайлович. Самовольщик нервничает, объяснил Гутя. - За пределами лагеря гулял, а теперь брыкается.
    Совков повернулся к Серёже.
    - Кто позволил уходить лагеря?
    Глядя в землю, Серёжа сказал:
    - Я Костю провожал. Он мне сам разрешил.
    - Надо было у меня спросить... Ладно, ступай.
    Серёжа плечом отодвинул с дороги молчаливого Женьку и шагнул в калитку. Но злость и обида вдруг снова поднялись в нем. Он повернулся:
    - А они... пусть лучше меня не трогают! Я под их скрипку танцевать не собираюсь!
    Серёжа ожидал в ответ возмущения и угроз. Но

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Мальчик со шпагой