Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Золотой теленок

Золотой теленок [1/23]

  Скачать полное произведение

    ОТ АВТОРОВ
     Обычно по поводу нашего обобществленного литературного
    хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, но
    весьма однообразными: "Как это вы пишете вдвоем? "
     Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали,
    рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему
    поводу: убить ли героя романа "12 стульев" Остапа Бендера или
    оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя
    решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на
    одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две
    куриные косточки. Вынулся череп-и через полчаса великого
    комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.
     Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже не
    рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И,
    наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
     -- Как мы пишем вдвоем? Да-так и пишем вдвоем. Как братья
    Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись,
    чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие вопросов было
    нарушено.
     -- Скажите, -- спросил нас некий строгий гражданин из
    числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии
    и чуть раньше Греции, - скажите, почему вы пишете смешно? Что
    за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
     После этого он долго и сердито убеждал нас в том, что
    сейчас смех вреден.
     -- Смеяться грешно? - говорил он. -- Да, смеяться нельзя!
    И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги,
    мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
     -- Но ведь мы не просто смеемся, - возражали мы. - Наша
    цель-сатира именно на тех людей, которые не понимают
    реконструктивного периода.
     -- Сатира не может быть смешной, - сказал строгий товарищ
    и, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста, которого он
    принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на
    квартиру.
     Повел описывать скучными словами, повел вставлять в
    шеститомный роман под названием: "А паразиты никогда! "
     Все рассказанное-не выдумка. Выдумать можно было бы и
    посмешнее.
     Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на
    мужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на трубе
    гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать
    строительству социализма.
     И все время, покуда мы сочиняли "Золотого теленка", над
    нами реял лик строгого гражданина.
     -- А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгий
    гражданин?
     И в конце концов мы постановили:
     а) роман написать по возможности веселый,
     б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира не
    должна быть смешной, - просить прокурора республики привлечь
    помянутого гражданина к уголовной ответственности по статье,
    карающей за головотяпство со взломом.
     И. ИЛЬФ. Е. ПЕТРОВ
     * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖ АНТИЛОПЫ *
     Переходя улицу,
     оглянись по сторонам
     (Правило уличного движения)
    ГЛАВА I. О ТОМ, КАК ПАНИКОВСКИЙ НАРУШИЛ КОНВЕНЦИЮ
    
     Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую часть
    человечества. Мало того-лучшую его часть. Пешеходы создали мир.
    Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели
    канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их
    электрическими лампами. Это они распространили культуру по
    всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох,
    перебросили мосты через реки, расшифровали египетские
    иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили
    торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить
    сто четырнадцать вкусных питательных блюд.
     И когда все было готово, когда родная планета приняла
    сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.
     Надо заметить, что автомобиль тоже был изобретен
    пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли.
    Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданные
    пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали
    вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И
    пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.
     -- В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Для
    них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходить
    улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где
    движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит
    жизнь пешехода, легче всего оборвать.
     В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль,
    предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей
    и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда.
    Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их семей.
    Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряного
    носа машины -- его штрафует милиция за нарушение правил
    уличного катехизиса.
     И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся. Они,
    давшие миру таких замечательных людей, как Гораций, Бойль,
    Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс, принуждены
    теперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только напомнить
    о своем существовании. Боже, боже, которого в сущности нет, до
    чего ты, которого на самом деле-то и нет, довел пешехода!
     Вот идет он из Владивостока в Москву по сибирскому тракту,
    держа в одной руке знамя с надписью: "Перестроим быт
    текстильщиков", и перекинув через плечо палку, на конце которой
    болтаются резервные сандалии "Дядя Ваня" и жестяной чайник без
    крышки. Это советский пешеход-физкультурник, который вышел из
    Владивостока юношей и на склоне лет у самых ворот Москвы будет
    задавлен тяжелым автокаром, номер которого так и не успеют
    заметить.
     Или другой, европейский могикан пешеходного движения. Он
    идет пешком вокруг света, катя перед собой бочку. Он охотно
    пошел бы так, без бочки; но тогда никто не заметит, что он
    действительно пешеход дальнего следования, и про него не
    напишут в газетах. Приходится всю жизнь толкать перед собой
    проклятую тару, на которой к тому же (позор, позор! ) выведена
    большая желтая надпись, восхваляющая непревзойденные качества
    автомобильного масла "Грезы шофера". Так деградировал пешеход.
     И только в маленьких русских городах пешехода еще уважают
    и любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно бродит
    по мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в любом
    направлении.
     Гражданин в фуражке с белым верхом, какую по большей части
    носят администраторы летних садов и конферансье, несомненно
    принадлежал к большей и лучшей части человечества. Он двигался
    по улицам города Арбатова пешком, со снисходительным
    любопытством озираясь по сторонам. В руке он держал небольшой
    акушерский саквояж. Город, видимо, ничем не поразил пешехода в
    артистической фуражке.
     Он увидел десятка полтора голубых, резедовых и
    бело-розовых звонниц; бросилось ему в глаза облезлое
    американское золото церковных куполов. Флаг трещал над
    официальным зданием.
     У белых башенных ворот провинциального кремля две суровые
    старухи разговаривали по-французски, жаловались на советскую
    власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подвала
    несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно,
    хранился картофель.
     -- Храм спаса на картошке, - негромко сказал пешеход.
     Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым лозунгом:
    "Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек", он очутился
    у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром Молодых
    Дарований.
     -- Нет, -- сказал он с огорчением, -- это не
    Рио-деЖанейро, это гораздо хуже.
     Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели
    одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тени
    падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки.
    Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло
    заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы
    Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды.
    Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным шагом и
    вышел к зданию исполкома - цели своей прогулки.
     В эту минуту из-за угла выехал извозчик. Рядом с ним,
    держась за пыльное, облупленное крыло экипажа и размахивая
    вздутой папкой с тисненой надписью "Musique", быстро шел
    человек в длиннополой толстовке. Он что-то горячо доказывал
    седоку. Седок, пожилой мужчина с висячим, как банан, носом,
    сжимал ногами чемодан и время от времени показывал своему
    собеседнику кукиш. В пылу спора его инженерская фуражка, околыш
    которой сверкал зеленым диванным плюшем, покосилась набок. Обе
    тяжущиеся стороны часто и особенно громко произносили слово
    "оклад". Вскоре стали слышны и прочие слова.
     -- Вы за это ответите, товарищ Талмудовский! -- крикнул
    длиннополый, отводя от своего лица инженерский кукиш.
     -- А я вам говорю, что на такие условия к вам не поедет ни
    один приличный специалист, -- ответил Талмудовский, стараясь
    вернуть кукиш на прежнюю позицию.
     -- Вы опять про оклад жалованья? Придется поставить вопрос
    о рвачестве.
     -- Плевал я на оклад! Я даром буду работать! -- кричал
    инженер, взволнованно описывая кукишем всевозможные кривые. -
    Захочу-и вообще уйду на пенсию. Вы это крепостное право
    бросьте. Сами всюду пишут: "Свобода, равенство и братство", а
    меня хотят заставить работать в этой крысиной норе.
     Тут инженер Талмудовский быстро разжал кукиш и принялся
    считать по пальцам:
     -- Квартира-свинюшник, театра нет, оклад... Извозчик!
    Пошел на вокзал!
     -- Тпру-у! -- завизжал длиннополый, суетливо забегая
    вперед и хватая лошадь под уздцы. - Я, как секретарь секции
    инженеров и техников... Кондрат Иванович! Ведь завод останется
    без специалистов... Побойтесь бога... Общественность этого не
    допустит, инженер Талмудовский... У меня в портфеле протокол.
     И секретарь секции, расставив ноги, стал живо развязывать
    тесемки своей "Musique".
     Эта неосторожность решила спор. Увидев, что путь свободен,
    Талмудовский поднялся на ноги и что есть силы закричал:
     -- Пошел на вокзал!
     -- Куда? Куда? -- залепетал секретарь, устремляясь за
    экипажем. -- Вы--дезертир трудового фронта!
     Из папки "Musique" вылетели листки папиросной бумаги с
    какими-то лиловыми "слушали-постановили".
     Приезжий, с интересом наблюдавший инцидент, постоял с
    минуту на опустевшей площади и убежденным тоном сказал:
     -- Нет, это не Рио-де-Жанейро. Через минуту он уже
    стучался в дверь кабинета предисполкома.
     -- Вам кого? - спросил его секретарь, сидевший за столом
    рядом с дверью. -- Зачем вам к председателю? По какому делу?
     Как видно, посетитель тонко знал систему обращения с
    секретарями правительственных, хозяйственных и общественных
    организаций. Он не стал уверять, что прибыл по срочному
    казенному делу.
     -- По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь на
    секретаря и засовывая голову в дверную щель. - К вам можно?
     И, не дожидаясь ответа, приблизился к письменному столу:
     -- Здравствуйте, вы меня не узнаете? Председатель,
    черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в таких же
    брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходовских
    каблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил,
    что не узнает.
     -- Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я
    поразительно похож на своего отца.
     -- Я тоже похож на своего отца, -- нетерпеливо сказал
    председатель. -- Вам чего, товарищ?
     -- Тут все дело в том, какой отец, - грустно заметил
    посетитель. -- Я сын лейтенанта Шмидта.
     Председатель смутился и привстал. Он живо вспомнил
    знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным лицом и в
    черной пелерине с бронзовыми львиными застежками. Пока он
    собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя
    приличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался к
    меблировке кабинета взглядом разборчивого покупателя
     Когда-то, в царские времена, меблировка присутственных
    мест производилась по трафарету. Выращена была особая порода
    казенной мебели: плоские, уходящие под потолок шкафы,
    деревянные диваны с трех дюймовыми полированными сиденьями,
    столы на толстых бильярдных ногах и дубовые парапеты,
    отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира. За время
    революции эта порода мебели почти исчезла, и секрет ее
    выработки был утерян. Люди забыли, как нужно обставлять
    помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах показались
    предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностью
    частной квартиры. В учреждениях появились пружинные адвокатские
    диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов,
    которые якобы приносят счастье горки для посуды, этажерочки,
    раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японские
    вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кроме
    обычного письменного стола, прижились два пуфика, обитых
    полопавшимся розовым шелком, полосатая козетка, атласный экран
    с Фузи-Ямой и вишней в цвету и зеркальный славянский шкаф
    грубой рыночной работы.
     "А шкафчик-то типа "Гей, славяне! " -- подумал посетитель.
    -- Тут много не возьмешь. Нет, это не Рио-деЖанейро".
     -- Очень хорошо, что вы зашли, -- сказал, наконец,
    председатель. - Вы, вероятно, из Москвы?
     -- Да, проездом, -- ответил посетитель, разглядывая
    козетку и все более убеждаясь, что финансовые дела исполкома
    плохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные новой шведской
    мебелью ленинградского древтреста.
     Председатель хотел было спросить о цели приезда
    лейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для самого себя
    жалобно улыбнулся и сказал:
     -- Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки
    приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами
    помните восстание на броненосце "Очаков"?
     -- Смутно, смутно, -- ответил посетитель. -- В то
    героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.
     -- Простите, а как ваше имя?
     -- Николай... Николай Шмидт.
     -- А по батюшке?
     -- Ах, как нехорошо! " -- подумал посетитель, который и
    сам не знал имени своего отца.
     -- Да-а, -- протянул он, уклоняясь от прямого ответа, -
    теперь многие не знают имен героев. Угар нэпа. Нет того
    энтузиазма, Я собственно попал к вам в город совершенно
    случайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки.
     Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему
    показалось позорным, что он забыл имя очаковского героя.
     "Действительно, - думал он, с любовью глядя на
    воодушевленное лицо героя, - глохнешь тут за работой. Великие
    вехи забываешь".
     -- Как вы говорите? Без копейки? Это интересно.
     -- Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, - сказал
    посетитель, - мне всякий даст, но, вы понимаете, это не совсем
    удобно с политической точки зрения. Сын революционера -- и
    вдруг просит денег у частника, у нэпмана...
     Последние слова сын лейтенанта произнес с надрывом.
    Председатель тревожно прислушался к новым интонациям в голосе
    посетителя. "А вдруг припадочный? -- подумал он, -- хлопот с
    ним не оберешься".
     -- И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику,
    -- сказал вконец запутавшийся председатель.
     Затем сын черноморского героя мягко, без нажима перешел к
    делу. Он просил пятьдесят рублей. Председатель, стесненный
    узкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь рублей
    и три талона на обед в кооперативной столовой "Бывший друг
    желудка".
     Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий карман
    поношенного серого в яблоках пиджака и уже собрался было
    подняться с розового пуфика, когда за дверью кабинета
    послышался топот и заградительный возглас секретаря.
     Дверь поспешно растворилась, и на пороге ее показался
    новый посетитель.
     -- Кто здесь главный? -- спросил он, тяжело дыша и рыская
    блудливыми глазами по комнате.
     -- Ну, я, -- сказал председатель.
     -- Здоров, председатель, -- гаркнул новоприбывший,
    протягивая лопатообразную ладонь. -- Будем знакомы. Сын
    лейтенанта Шмидта.
     -- Кто? - спросил глава города, тараща глаза.
     -- Сын великого, незабвенного героя лейтенанта Шмидта, --
    повторил пришелец,
     -- А вот же товарищ сидит-- сын товарища Шмидта, Николай
    Шмидт.
     И председатель в полном расстройстве указал на первого
    посетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное выражение.
     В жизни двух жуликов наступило щекотливое мгновение. В
    руках скромного и доверчивого председателя исполкома в любой
    момент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды. Судьба
    давала только одну секунду времени для создания спасительной
    комбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразился
    ужас.
     Его фигура в летней рубашке "Парагвай", штанах с
    матросским клапаном и голубоватых парусиновых туфлях, еще
    минуту назад резкая и угловатая, стала расплываться, потеряла
    свои грозные контуры и уже решительно не внушала никакого
    уважения. На лице председателя появилась скверная улыбка.
     И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что все
    потеряно и что ужасный председательский гнев свалится сейчас на
    его рыжую голову, с розового пуфика пришло спасение.
     -- Вася! - закричал первый сын лейтенанта Шмидта,
    вскакивая. -- Родной братик! Узнаешь брата Колю?
     И первый сын заключил второго сына в объятия.
     -- Узнаю! -- воскликнул прозревший Вася. - Узнаю брата
    Колю!
     Счастливая встреча ознаменовалась такими сумбурными
    ласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что второй
    сын черноморского революционера вышел из них с побледневшим от
    боли лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно сильно.
     Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, с
    лица которого не сходило уксусное выражение. Ввиду этого
    спасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить,
    пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими от
    Истпарта подробностями восстания моряков в 1905 году. Держась
    за руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивых
    глаз с председателя, погрузились в воспоминания.
     -- До чего удивительная встреча! -- фальшиво воскликнул
    первый сын, взглядом приглашая председателя, примкнуть к
    семейному торжеству.
     -- Да, -- сказал председатель замороженным голосом. --
    Бывает, бывает.
     Увидев, что председатель все еще находится в лапах
    сомнения, первый сын погладил брата по рыжим. как у сеттера,
    кудрям и ласково спросил:
     -- Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у нашей
    бабушки?
     -- Да, я жил, - пробормотал второй сын лейтенанта, -- у
    нее.
     -- Что же ты мне так редко писал? Я очень беспокоился.
     -- Занят был, -- угрюмо ответил рыжеволосый. И, опасаясь,
    что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят
    (а занят он, был преимущественно тем, что сидел в
    исправительных домах различных автономных республики областей),
    второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и сам задал
    вопрос:
     -- А ты почему не писал?
     -- Я писал, - неожиданно ответил братец, чувствуя
    необыкновенный прилив веселости, -- заказные письма посылал. У
    меня даже почтовые квитанции есть.
     И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул
    множество лежалых бумажек, но показал их почему-то не брату, а
    председателю исполкома, да и то издали.
     Как ни странно, но вид бумажек немного успокоил
    председателя, и воспоминания братьев стали живее. Рыжеволосый
    вполне освоился с обстановкой и довольно толково, хотя и
    монотонно, рассказал содержание массовой брошюры "Мятеж на
    Очакове". Брат украшал его сухое изложение деталями, настолько
    живописными, что председатель, начинавший было уже
    успокаиваться, снова навострил уши.
     Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали на
    улицу, чувствуя большое облегчение. За углом исполкомовского
    дома они остановились.
     -- Кстати, о детстве, -- сказал первый сын, -- в детстве
    таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
     -- Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого отца.
     -- Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь,
    жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы зачем полезли в
    кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?
     -- Я думал...
     -- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы
    мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо?
    Марк Аврелий?
     Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.
     -- Ну, я вас прощаю. Живите. А теперь давайте
    познакомимся. Как-никак-мы братья, а родство обязывает. Меня
    зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
     -- Балаганов, -- представился рыжеволосый, -- Шура
    Балаганов.
     -- О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер, -- но
    догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей
    за этот год много?
     -- Две, -- свободно ответил Балаганов.
     -- Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою бессмертную
    душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в
    виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, -- мама
    наверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, -- это к
    тому же бесцельная трата сил и энергии.
     Остап долго еще развивал бы свои взгляды на жизнь, если бы
    его не перебил Балаганов.
     -- Смотрите, -- сказал он, указывая на зеленые глубины
    Бульвара Молодых Дарований. -- Видите, вон идет человек в
    соломенной шляпе?
     -- Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же? Это
    губернатор острова Борнео?
     -- Это Паниковский, - сказал Шура. - Сын лейтенанта
    Шмидта.
     По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок,
    двигался немолодой уже гражданин. Твердая соломенная шляпа с
    рубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки были
    настолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Под
    усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб.
     -- Как, еще один сын? - сказал Остап. -- Это становится
    забавным.
     Паниковский подошел к зданию исполкома, задумчиво описал у
    входа восьмерку, взялся за поля шляпы обеими руками и правильно
    установил ее на голове, обдернул пиджак и, тяжело вздохнув,
    двинулся внутрь.
     -- У лейтенанта было три сына, - заметил Бендер, -- два
    умных, а третий дурак. Его нужно предостеречь.
     -- Не надо, - сказал Балаганов, -- пусть знает в другой
    раз, как нарушать конвенцию.
     -- Что это за конвенция такая?
     -- Подождите, потом скажу. Вошел, вошел!
     -- Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тут
    завидовать нечему. Вы никогда не видели боя быков? Пойдем
    посмотрим.
     Сдружившиеся дети лейтенанта Шмидта вышли из-за угла и
    подступили к окну председательского кабинета.
     За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро
    писал. Как у всех пишущих, лицо у него. было скорбное. Вдруг он
    поднял голову. Дверь распахнулась, и в комнату проник
    Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановился
    около стола и долго шевелил толстыми губами. После этого
    председатель подскочил на стуле и широко раскрыл рот. Друзья
    услышали протяжный крик.
     Со словами "все назад" Остап увлек за собою Балаганова.
    Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.
     -- Снимите шляпы, -- сказал Остап, -- обнажите головы.
    Сейчас состоится вынос тела.
     Он не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и переливы
    председательского голоса, как в портале исполкома показались
    два дюжих сотрудника. Они несли Паниковского. Один держал его
    за руки, а Другой за ноги.
     -- Прах покойного, -- комментировал Остап, -- был вынесен
    на руках близкими и друзьями.
     Сотрудники вытащили третье глупое дитя лейтенанта Шмидта
    на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковский
    молчал, покорно глядя в синее небо.
     -- После непродолжительной гражданской панихиды... - начал
    Остап.
     В ту же самую минуту сотрудники, придав телу Паниковского
    достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.
     -- ... тело было предано земле, - закончил Бендер.
    Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро поднялся и,
    кренясь набок сильнее прежнего, побежал по Бульвару Молодых
    Дарований с невероятной быстротой.
     -- Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, - каким
    образом этот гад нарушил конвенцию и какая это была конвенция.
    ГЛАВА II. ТРИДЦАТЬ СЫНОВЕЙ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
     Хлопотливо проведенное утро окончилось. Бендер и
    Балаганов, не сговариваясь, быстро пошли в сторону от
    исполкома. По главной улице на раздвинутых крестьянских ходах
    везли длинный синий рельс. Такой звон и пенье стояли на главной
    улице, будто возчик в рыбачьей брезентовой прозодежде вез не
     * фрагмент текста УТЕРЯН *
    рельс, а оглушительную музыкальную ноту. Солнце ломилось в
    стеклянную витрину магазина наглядных пособий, где над
    глобусами, черепами и картонной, весело раскрашенной печенью
    пьяницы дружески обнимались два скелета. В бедном окне
    мастерской штемпелей и печатей наибольшее место занимали
    эмалированные дощечки с надписями: "Закрыто на обед",
    "Обеденный перерыв от 2 до 3 ч. дня", "Закрыто на обеденный
    перерыв", просто "Закрыто", "Магазин закрыт" и, наконец, черная
    фундаментальная доска с золотыми буквами: "Закрыто для
    переучета товаров". По-видимому, эти решительные тексты
    пользовались в городе Арбатове наибольшим спросом. На все
    прочие явления жизни мастерская штемпелей и печатей отозвалась
    только одной синей табличкой: "Дежурная няня".
     Затем, один за другим, расположились подряд три магазина
    духовых инструментов, мандолин и басовых балалаек. Медные
    трубы, развратно сверкая, возлежали на витринных ступеньках,
    обтянутых красным коленкором. Особенно хорош был бас-геликон.
    Он был так могуч, так лениво грелся на солнце, свернувшись в
    кольцо, что его следовало бы содержать не в витрине, а в
    столичном зоопарке, где-нибудь между слоном н удавом, И чтобы в
    дни отдыха родители водили к нему детей и говорили бы: "Вот,
    деточка, павильон геликона. Геликон сейчас спит. А когда
    проснется, то обязательно станет трубить". И чтобы дети
    смотрели на удивительную трубу большими чудными глазами.
     В другое время Остап Бендер обратил бы внимание и на
    свежесрубленные, величиной в избу, балалайки, и на свернувшиеся
    от солнечного жара граммофонные пластинки, и на пионерские
    барабаны, которые своей молодцеватой раскраской наводили на
    мысль о том, что пуля -- дура, а штык -- молодец, -- но сейчас
    ему было не до того. Он хотел есть.
     -- Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти? --
    спросил он Балаганова.
     -- Это вы насчет денег? -- сказал Шура. -- Денег у меня
    нет уже целую неделю.
     -- В таком случае вы плохо кончите, молодой, человек, --
    наставительно сказал Остап. -- Финансовая пропасть-самая
    глубокая из всех пропастей, в нее можно падать всю жизнь. Ну
    ладно, не горюйте. Я всетаки унес в своем клюве три талона на
    обед. Председатель исполкома полюбил меня с первого взгляда.
     Но молочным братьям не удалось воспользоваться добротой
    главы города. На дверях столовой "Бывший друг желудка" висел
    большой замок, покрытый "е то ржавчиной, не то гречневой кашей.
     -- Конечно, -- с горечью сказал Остап, -- по случаю учета
    шницелей столовая закрыта навсегда. Придется отдать свое тело
    на растерзание частникам.
     -- Частники любят наличные деньги, -- возразил Балаганов
    глухо.
     -- Ну, ну, не буду вас мучить. Председатель осыпал меня
    золотым дождем на сумму в восемь рублей. Но имейте в виду,
    уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый
    витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас множество
    мелких услуг. Однако частновладельческого сектора в городе не
    оказалось, и братья пообедали в летнем кооперативном саду, где
    особые плакаты извещали граждан о последнем арбатовском
    нововведении в области народного питания:
     ПИВО ОТПУСКАЕТСЯ ТОЛЬКО ЧЛЕНАМ ПРОФСОЮЗА
     -- Удовлетворимся квасом, - сказал Балаганов.
     -- Тем более, - добавил Остап, - что местные квасы
    изготовляются артелью частников, сочувствующих советской
    власти. А теперь расскажите, чем провинился головорез
    Паниковский. Я люблю рассказы о мелких жульничествах.
     Насытившийся Балаганов благодарно взглянул на своего
    спасителя и начал рассказ. Рассказ длился часа два и заключал в
    себе чрезвычайно интересные сведения.
     Во всех областях человеческой деятельности. предложение
    труда и спроса на него регулируются специальными органами.
    Актер поедет в Омск только тогда, когда точно выяснит, что ему
    нечего опасаться конкуренции и что на его амплуа холодного
    любовника или "кушать подано" нет других претендентов.
    Железнодорожников опекают родные им учкпрофсожи, заботливо
    публикующие в газетах сообщения о том, что безработные багажные
    раздатчики не могут рассчитывать на получение работы в пределах
    Сызрано-Вяземской дороги, илистом, что Средне-Азиатская дорога
    испытывает нужду в четырех барьерных сторожихах.
    Эксперт-товаровед помещает объявление в газете, и вся страна
    узнает, что есть на свете эксперттоваровед с десятилетним
    стажем, то семейным обстоятельствам меняющий службу в Москве на
    работу в провинции.
     Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает
    свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его
    защитой.
     И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя


  Сохранить

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ]

/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Золотой теленок


Смотрите также по произведению "Золотой теленок":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis