Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Байрон Дж.-Г. / Дон Жуан

Дон Жуан [8/22]

  Скачать полное произведение

    На темных сводах золото блистало;
     И вот вдали причудливой стеной
     Возникла тень гигантского портала,
     И фимиама сладостный туман
     Повеял им навстречу, как дурман.
     86
     Литые двери бронзы золоченой
     Являли взору множество картин:
     Там разгорался бой ожесточенный
     Меж конниками яростных дружин,
     Там преклонял колена побежденный,
     Как в дни, когда великий Константин
     К себе пересадивший славу Рима,
     Еще держал бразды неоспоримо.
     87
     Могучее величье пирамид
     Напоминали взору двери эти,
     А по бокам - ужасные на вид,
     Уродливей всего, что есть на свете, -
     Два карлика сидели. Как гранит,
     Над ними двери высились. Заметьте,
     Величье выражается во всем -
     В гвоздях и петлях; гвоздь вопроса в том!
     88
     Лишь только подойдя вплотную, вы
     Испуганно отшатывались. Боже!
     Какие губы мертвой синевы!
     Какой оттенок черно - серой кожи!
     Какая форма страшной головы!
     Какие злые, мерзостные рожи!
     Чудовища чудовищной цены;
     Они владыке каждому нужны!
     89
     Они еще к тому же были немы,
     Но совершали грозные дела:
     Хранить и отворять врата гарема
     Их страшная обязанность была.
     Они же разрешали все проблемы
     Искорененья дерзостного зла -
     В их длинных пальцах быстрая веревка
     Виновных успокаивала ловко.
     90
     Им евнух подал знак без лишних слов,
     И дверь тяжелую они открыли,
     Но иглы их безжалостных зрачков
     И негра и Жуана просверлили,
     И хоть герой наш был из смельчаков,
     Но чувства в нем от ужаса застыли,
     Когда холодный, скользкий, злобный взгляд
     В него впивался, как змеиный яд.
     91
     Баба его успел предостеречь:
     "Сдержи себя, своей же пользы ради.
     Иди за мной, не расправляя плеч,
     И не держись, как будто на параде
     Остерегайся взоры их привлечь,
     Умей держаться в девичьем наряде -
     Иди ленивее, гляди нежней,
     А главное - веди себя скромней!
     92
     Глаза у них опаснее, чем шило;
     Не приведи их боже твой наряд
     Насквозь увидеть; никакие силы
     Тебя - да и меня! - не защитят!
     Босфор весьма надежная могила,
     И до рассвета нас с тобой казнят -
     Зашьют в мешок, и, с волнами не споря,
     Отправимся мы в Мраморное море!"
     93
     Жуана эти бодрые слова
     Смирили - и покорно, в самом деле,
     Вошел он в зал, где у него едва
     От роскоши глаза не заболели:
     Разбросанные всюду как трава,
     Несметные сокровища блестели
     В таком обилье пышной пестроты,
     Что затмевали сказки и мечты!
     94
     Богатства блеск и вкуса недостаток
     Обычны для Востока, но - увы! -
     Я западных дворцов видал с десяток,
     И все они, признаться, таковы!
     На всем какой-то фальши отпечаток:
     Картины плохи, статуи мертвы
     Но грубую дешевую работу
     Обильно искупает позолота.
     95
     В подушках утопая, как в цветах,
     Под пологом раскинувшись лениво,
     С улыбкой самовластья на устах
     Лежала дама. Евнух торопливо,
     Не поднимая глаз, повергся в прах
     И потянул Жуана; терпеливо
     Ему повиновался мой герой,
     Забавной озадаченный игрой.
     96
     Красавица с подушек поднялась,
     Как из пушистой пены Афродита.
     Перед огнем ее пафосских глаз
     Тускнели и сапфир и хризолиты.
     Поцеловав руки ее атлас
     И край ее одежды, деловито
     Ей что-то евнух на ухо сказал
     И жестом на Жуана указал.
     97
     Ее движений, голоса и стана,
     Подобных совершенству божества,
     Подробно я описывать не стану -
     Бессильны тут сравненья и слова;
     Притом у вас из зависти к султану
     Могла бы закружиться голова,
     Когда бы описанье вышло живо...
     А посему молчу красноречиво!
     98
     Ей было лет, пожалуй, двадцать семь
     Преклонный возраст для ее народа!
     Но есть краса, которую совсем
     Не искажают годы и природа.
     Мария Стюарт, как известно всем,
     Блистала красотой такого рода,
     Нинон Ланкло уже седой была,
     А подурнеть до смерти не смогла!
     99
     Девицы в одинаковых нарядах
     (Так евнух нарядил и Дон Жуана)
     Ловили волю царственного взгляда,
     Как нимфы, окружавшие Диану.
     (Сие сравненье углублять не надо.
     И я его отстаивать не стану.)
     Как я уже сказал, Гюльбея, встав,
     Им знак дала, на двери указав.
     100
     Прелестный рой покорно удалился.
     Жуан стоял, дыханье затая,
     И приключенью странному дивился.
     В какие - то волшебные края,
     Ему казалось, он переселился,
     Где чудеса реальны... (Лично я
     Никак не вижу смысла в скромном даре
     Известного нам всем "nil admirari"*).
     {* "Ничему не удивляться" (лат.)}
     101
     "Не удивляться ничему на свете -
     Наука благоденствия для всех!"
     (Увы, я знаю, Мерри, речи эти;
     А в текстах Крича сомневаться грех.)
     Гораций эту истину отметил,
     А Поп - пересказал ее для всех.
     Но если б удивляться мы не стали,
     Ни Попа б мы, ни древних не читали.
     102
     Баба велел Жуану не зевать,
     Приблизиться, и преклонить колено,
     И ножку госпожи поцеловать;
     Но гордый мой герой вскипел мгновенно,
     Ужасно заупрямился опять
     И негру заявил весьма надменно:
     "Я туфель не целую никому -
     Пожалуй, только папе одному!"
     103
     Баба сказал: "Напрасно я учу
     Тебя добру - с тобою сладу нету
     Послушай! Я с тобою не шучу!"
     "Да я самой невесте Магомета
     Поцеловать туфли не захочу!"
     (Пойми, читатель, силу этикета:
     Король и мещанин, мудрец и плут
     Его законы знают и блюдут!)
     104
     Он, как Атлант, был тверд и несгибаем,
     Не слушая потока гневных слов;
     В его груди бурлила, закипая,
     Кастильских предков пламенная кровь,
     И, гордо честь отцов оберегая,
     Он жизнью был пожертвовать готов.
     "Ну, - молвил негр, - с тобою просто мука!
     Не хочешь ногу - поцелуй хоть руку!"
     105
     На этот благородный компромисс
     Жуан уже не мог не согласиться.
     Любые дипломаты бы сдались,
     Признав, что дольше спорить не годится.
     Итак, мой несговорчивый Парис
     Решил совету негра подчиниться, -
     Тем более что признавал он сам
     Обычай ручки целовать у дам!
     106
     Он подошел к руке ее атласной
     И неохотно губы приложил
     К душистой коже, тонкой и прекрасной.
     Он был сердит, рассеян и уныл -
     И потому тревоги сладострастной
     От этого ничуть не ощутил,
     Хотя такой руки прикосновенье
     Все прошлые стирает увлеченья.
     107
     Красавица взглянула на него
     И удалиться евнуху велела
     Небрежным жестом в сторону его.
     Баба Жуану, как бы между делом,
     Успел шепнуть: "Не бойся ничего!" -
     И вышел бодро, весело и смело,
     Как будто он во славу высших сил
     Благое дело честно совершил!
     108
     Едва Баба исчез - преобразилось
     Ее доселе гордое чело:
     Оно тревогой страсти озарилось
     И трепетным румянцем расцвело.
     Так в небе - только солнце закатилось -
     Заря сияет пышно и светло.
     В ней спорили в немом соревнованье
     Полутомленье, полуприказанье.
     109
     В ней было все, чем страшен слабый пол,
     Все дьявольские чары сатаны,
     С какими он однажды подошел
     Смутить покой Адамовой жены.
     Никто бы в ней изъяна не нашел:
     В ней был и солнца блеск, и свет луны,
     Ей только кротости недоставало -
     Она и полюбив повелевала.
     110
     Властительно в ней выражалась власть:
     Она как будто сковывала цепью;
     Как иго вы испытывали страсть,
     Взирая на ее великолепье.
     Конечно, плоть всегда готова пасть
     Во прах, но, как орел над вольной степью,
     Душа у нас свободна и горда
     И не приемлет плена никогда.
     111
     В ее улыбке нежной и надменной,
     В самом ее привете был приказ,
     И своеволье ножки совершенной
     Ступало не случайно и не раз
     По шеям и сердцам толпы плененной.
     За поясом ее, смущая глаз,
     Блистал кинжал, что подобает сану
     Избранницы великого султана.
     112
     "Внемли и повинуйся!" - вот закон,
     Который бессловесные творенья,
     Покорно окружающие трон,
     Усвоили от самого рожденья:
     Ее капризам не было препон,
     И не было узды ее "хотенью".
     А будь она крещеной - спору нет,
     Она б и больше натворила бед!
     113
     Когда чего-нибудь хотелось ей, -
     Желаемое сразу приносили,
     За исполненье всех ее затей
     Любые суммы золотом платили.
     Но даже деспотичностью своей
     Она была мила; ее любили
     И женщины и все прощали ей -
     Все, кроме красоты, сказать точней.
     114
     Жуан - ее последняя причуда -
     Замечен ею из окна; тотчас
     Искать его по городу повсюду,
     Купить его немедля - был приказ.
     Баба его нашел (скрывать не буду -
     Он потакал красавице не раз)
     И, действуя по тщательному плану,
     Переодел рабынею Жуана.
     115
     Но как она, султанова жена,
     Решилась на такое приключенье?
     Почем я знаю! Не моя вина,
     Что не имеют жены уваженья
     К мужьям венчанным; всем одна цена!
     Обманывают всех без исключенья
     Супругов - и монархов и князьков:
     Уж такова традиция веков.
     116
     Но ближе к теме! Видя по всему,
     Что дело приближается к развязке,
     Она в лицо герою моему
     Взглянула без особенной опаски
     Он был "приобретен", а посему
     Она его спросила - не без ласки,
     Но несколько надменно, может быть:
     "Умеешь ли ты, юноша, любить?"
     117
     В другое время моего Жуана
     Такой вопрос легко б воспламенил,
     Но в нем была свежа живая рана:
     Свою Гайдэ еще он не забыл,
     И сей вопрос любимицы султана
     В нем только боль утраты разбудил;
     И он залился горькими слезами,
     Что очень глупо, согласитесь сами.
     118
     Гюльбея удивилась - не слезам:
     Их женщины охотно проливают,
     Но юноши прекрасного глазам
     Их влажный блеск никак не подобает!
     Лишь тот, кто пытку слез изведал сам,
     Тот знает - слезы женщин быстро тают,
     А наши, как расплавленный свинец,
     Впиваются в расщелины сердец!
     119
     Она б его утешить постаралась,
     Но не могла понять, с чего начать.
     Ведь ей ни разу в жизни не случалось
     Себе подобных в горе утешать!
     К ней горе никогда не приближалось,
     И очень трудно было ей понять,
     Что кто-нибудь, глаза ее встречая,
     Способен плакать, их не замечая.
     120
     Но женщины природа такова,
     Что зрелище смятенья и страданья
     Диктует ей участия слова
     В любой стране, при всяком воспитанье.
     В ней жалость изначальная жива,
     Она - самаритянка по призванью.
     Глаза Гюльбеи, бог весть отчего,
     Слезой блеснули, глядя на него.
     121
     Но слезы, как и все на этом свете,
     Иссякли, - а Жуан не мог забыть,
     Что он еще султанше не ответил,
     Умеет ли он подлинно любить.
     Она была красива, он заметил;
     Но он не мог досаду подавить:
     Он был пред этой женщиной надменной
     В смешном наряде - и к тому же пленный!
     122
     Гюльбея озадачена была
     (Впервые, может быть, за двадцать лет!);
     Она сама ведь всем пренебрегла
     И дерзостно нарушила запрет,
     Когда герою нашему дала
     Столь милый и приятный tete-a-tete*.
     Меж тем уже минут минуло двадцать,
     А он не помышлял повиноваться.
     {* Свидание наедине (франц.).}
     123
     О джентльмены! Я хотел сказать,
     Что в случаях подобных промедленье
     Под солнцем юга принято считать
     За самое плохое поведенье.
     Красавицу заставить ожидать -
     Да это даже хуже преступленья;
     Здесь несколько мгновений, может быть,
     Способны репутацию сгубить.
     124
     Жуан был смел и мог бы быть смелее,
     Но старая любовь проснулась в нем.
     Напрасно благородная Гюльбея
     С ним говорила властно, как с рабом, -
     Невежливо он обошелся с нею,
     А все - таки, признаться, поделом!
     Красавица краснела и бледнела
     И на него внимательно глядела.
     125
     Она Жуана за руку взяла
     С улыбкой благосклонной и усталой,
     Но искра гнева взор ее зажгла:
     Любви его лицо не выражало.
     Она вздохнула, встала, отошла
     И наконец - последнее, пожалуй,
     Чем можно гордой женщине рискнуть, -
     Жуану просто бросилась на грудь.
     126
     Опасный миг! Но гордость, боль и горе
     Как сталь его хранили: он вздохнул
     И с царственной надменностью во взоре
     Божественные руки разомкнул.
     В ее глаза, лазурные как море,
     Он холодно и пристально взглянул.
     "Красавица! - воскликнул он. - В неволе
     Не брачутся орлы, - а я тем боле!
     127
     Спросила ты - умею ль я любить?
     Умею, но, прости меня, - другую!
     Мне стыдно платье женское носить!
     Под крышею твоей едва дышу я!
     Любовь - удел свободных! Подчинить
     Султанской власти чувство не могу я!
     Сгибаются колени, взоры льстят,
     И руки служат, - но сердца молчат".
     128
     Для европейца это очень ясно,
     Она ж привыкла искренне считать,
     Что прихоти владыки все подвластно,
     Что даже эта прихоть - благодать!
     Рабы невозмутимы и безгласны,
     Не могут и не смеют возражать -
     Вот бытия простое пониманье
     В наивном императорском сознанье.
     129
     К тому ж (как я успел упомянуть)
     Она была красива несомненно,
     Ей стоило на смертного взглянуть -
     И он терял свободу совершенно.
     Итак, двойное право посягнуть
     На полное господство над вселенной
     Давали ей и красота и сан;
     И вдруг - не покорился Дон-Жуан!
     130
     Скажите вы, которые хранили
     В невинности свои младые лета,
     Как вас напрасно вдовушки ловили
     И как вас ненавидели за это.
     Припомните досаду их усилий,
     Стесненную кольчугой этикета, -
     Тогда поймете вы всего верней
     Ужасный гнев красавицы моей.
     131
     Трагедию мы знаем не одну.
     Поэты их изображали щедро.
     Припомните Пентефрия жену,
     И леди Буби, и царицу Федру:
     Похожи на морскую глубину
     Их гневных душ бушующие недра -
     И это вам поможет, может быть,
     Моей Гюльбеи лик вообразить!
     132
     Прекрасный гнев тигрицы разъяренной
     И львицы, у которой взяли львят, -
     Сравню ли с гневом женщины влюбленной,
     Когда ее утешить не хотят!
     И это гнев, по-моему, законный:
     Не все ль равно - что потерять ребят,
     Что потерять желанное мгновенье,
     Когда возможно их возникновенье.
     133
     Любовь к потомству всех страстей сильней,
     Извечный сей инстинкт непобедим,
     Тигрица, утка, заяц, воробей
     Не подпускают к отпрыскам своим.
     Мы сами за вознею малышей
     То с гордостью, то с нежностью следим.
     Коль результат могуч, всесилен даже, -
     То мощь первопричины какова же?
     134
     Не пламенем зажглись глаза Гюльбеи
     Они горели пламенем всегда -
     Ее румянец сделался живее,
     А ласковость исчезла без следа.
     Впервые в жизни совладала с нею
     Упрямой воли дерзкая узда!
     А взнузданная женщина - о боже! -
     На что она способна и похожа!
     135
     Одно мгновенье гнев ее пылал
     (Не то она погибла бы от жара!),
     Так ад перед поэтом возникал
     В жестокой буре дымного пожара;
     Так разбивались у могучих скал
     Прибоя озверелые удары!
     В ней было все - движенья и глаза -
     Как бурная, мятежная гроза!
     136
     Да что гроза! Свирепый ураган,
     Сметающий убогие преграды,
     Неистово ревущий океан,
     Стремительная сила водопада,
     Песчаный смерч, пронзительный буран -
     Вот гнев ее! Она была бы рада
     Весь этот непокорный гадкий мир
     "Убить, убить, убить!" - как старый Лир!
     137
     Но эта буря, как любые грозы,
     Промчалась, и за нею, как всегда,
     Явился ливень - яростные слезы,
     Плотину прососавшая вода!
     Ей сердце жгли бессильные угрозы
     Раскаянья, досады и стыда;
     Но людям в столь высоком положенье
     Порой небесполезно униженье.
     138
     Оно их учит - пусть любой ценой, -
     Что люди все в известной мере братья,
     И что из глины сделано одной
     Все - и горшки и вазы - без изъятья,
     Что от страданий в жизни сей земной
     Не защищает никакое платье, -
     И это все способно, может быть,
     В них наконец раздумье заронять.
     139
     Она Жуана думала лишить
     Сначала головы, потом - вниманья,
     Потом его хотела пристыдить,
     Потом - его склонить на состраданье,
     Хотела негра - евнуха избить,
     Хотела заколоться в назиданье, -
     А разрешилась эта тьма угроз,
     Как водится, ручьями горьких слез.
     140
     Как я уже сказал, она хотела
     Немедля заколоться, но кинжал
     Был тут же, под рукой - и злому делу
     Такой "удобный случай" помешал!
     Жуана заколоть она жалела -
     Он сердце ей по-прежнему смущал;
     Притом она отлично понимала,
     Что этим ничего не достигала.
     141
     Жуан смутился; он уж был готов
     К жестокой пытке колеса и дыбы,
     Ему уж представлялся дым костров,
     И когти льва, и зубы хищной рыбы;
     Ни плаха, ни смола, ни пасти псов
     Сломить его упорство не могли бы:
     Он умер бы - и больше ничего;
     Но просто слезы - тронули его.
     142
     Как смелость Боба Эйкра в страшный час,
     Жуана целомудрие мелело:
     Он упрекал себя за свой отказ
     И думал, как поправить это дело, -
     Так мучится раскаяньем не раз
     Отшельника мятущееся тело,
     Так милая вдова во цвете лет
     Клянет напрасной верности обет.
     143
     Он лепетать уж начал объясненья,
     Смущенно повторяя наугад
     Все лучшие признанья и сравненья,
     Которые поэты нам твердят.
     (Так Каслрей в минуты вдохновенья
     Красноречиво врет - и все молчат!)
     Жуан уж был не прочь и от объятий,
     Но тут вошел Баба - весьма некстати!
     144
     "Подруга солнца и сестра луны! -
     Сказал он. - Повелительница света!
     Твоим очам миры подчинены,
     Твоя улыбка радует планеты!
     Как первый луч живительной весны,
     Тебе я возвещаю час рассвета!
     Внемли, и возликуй, и будь горда:
     За мною Солнце следует сюда".
     145
     "Ах, боже мой! - воскликнула Гюльбея. -
     Оно могло бы утром заглянуть!
     Ко мне, комета старая! Скорее
     Бели звездам составить Млечный Путь
     Да прикажи держаться поскромнее!
     Ты, христианка, спрячься как-нибудь!"
     Но тут ее слова прервали клики:
     "Султан идет! Султан идет великий!"
     146
     Сперва явился дев прелестный рой,
     Затем султана евнухи цветные;
     Как на параде, замыкали строй
     Их пышные кафтаны расписные.
     Он обставлял торжественно порой
     Такие посещения ночные:
     Гордился он четвертою женой
     И угождать старался ей одной.
     147
     Он был мужчина видный и суровый:
     Чалма до носа, борода до глаз;
     Он ловко спасся из тюрьмы дворцовой
     И брата удавил в удобный час.
     Он был монарх не слишком образцовый,
     Но плоховаты все они у нас:
     Один лишь Солиман - могучий воин -
     Быть славой рода своего достоин.
     148
     Ходил он честно, как велел алла,
     В мечеть молиться в дни богослуженья
     Визирю он доверил все дела,
     Не проявляя к ним большого рвенья,
     А жизнь его домашняя текла
     Легко: он управлял без затрудненья
     Четверкой жен и нежных дев толпой,
     Как наш король - супругою одной.
     149
     И если даже что-нибудь бывало -
     Никто узнать подробности не мог;
     Невозмутимо море принимало
     Таинственно завязанный мешок!
     Общественное мнение молчало:
     Ни толков, ни догадок, ни тревог
     В нем возбудить газеты не могли бы;
     Мораль цвела - и... процветали рыбы.
     150
     Он видел лично, что кругла луна,
     И убедился, что земля - квадратна,
     Поскольку всюду плоская она
     (Что каждому мыслителю понятно!).
     Его весьма обширная страна
     Ему была покорна, вероятно.
     Лишь изредка гяуры и паши
     Тревожили покой его души!
     151
     Когда же распря грозно разгоралась,
     Всех дипломатов - даже и пашей -
     Сажали в башни; подразумевалось,
     Что эта свора, не нося мечей,
     Науськиваньем грязным занималась
     И ложью про врагов и про друзей
     Депеши начиняла - очень тонкой, -
     Нимало не рискуя бороденкой.
     152
     Имел он сорок восемь сыновей,
     А дочек - пять десятков; их держали,
     Конечно, взаперти (оно верней!)
     И в шелковые платья наряжали,
     Пока от состоятельных пашен
     С подарками послы не приезжали,
     Которым разрешалось увезти
     Невесту лет шести иль девяти!
     153
     И сыновей держали под замком
     По правилам восточного закона:
     Кому придется царствовать - о том
     Не знали и сановные персоны.
     Любой, считалось, в случае любом
     Достоин петли и достоин трона,
     А потому, в надежде на успех,
     По-княжески воспитывали всех.
     154
     Султан свою четвертую жену
     Порадовал улыбкою привета.
     Она, желая скрыть свою вину,
     Была нежна, как солнечное лето.
     (Историю я знаю не одну,
     Когда искусство женственное это
     Супругов оставляло в дураках
     С оленьим украшеньем на висках!)
     155
     Глаза султана, черные, как сливы,
     Взглянули очень пристально вокруг
     И выбрали весьма красноречиво
     Жуана из числа его подруг.
     "Твоя рабыня новая красива!" -
     Его величество сказало вдруг
     Встревоженной Гюльбее. - Но напрасно
     Дочь племени гяуров так прекрасна!"
     156
     Все взоры обратились на него,
     Вернее - на прекрасную девицу.
     Товарки удивлялись: отчего
     Владыке ею вздумалось прельститься?!
     Из их толпы еще ни для кого
     Не снизошли уста его открыться!
     Но обсуждать подробно сей предмет
     Им помешали страх и этикет.
     157
     Я признаю - бесспорно, турки правы:
     В гаремы жен полезно запирать.
     На юге слишком ветреные нравы,
     Чтоб женщине свободу доверять.
     На севере - и то они лукавы,
     Но там холодный климат - благодать!
     Снега, морозы, вьюги завыванья
     Препятствуют порока процветанью.
     158
     Закон Востока мрачен и суров:
     Оковы брака он не отличает
     От рабских унизительных оков;
     И все - таки в гаремах возникает
     Немало преступлений и грешков.
     Красавиц многоженство развращает;
     Когда живут кентавром муж с женой,
     У них на вещи взгляд совсем иной.
     159
     Но властвуют поэтики законы
     Над формою и долготою глав -
     Бросая рифмы якорь золоченый,
     Сверну я паруса моих октав.
     Прими мой труд, читатель благосклонный!
     А я, в поэмах древних прочитав,
     Что отдыхал и сам Гомер, бывало,
     Хочу, чтоб муза тоже подремала.
     ПРЕДИСЛОВИЕ*
     (к шестой, седьмой и восьмой песням)
     * Перевод Н. Дьяконовой.
     Подробности осады Измаила, изложенные в двух из нижеследующих песен (то есть в седьмой и восьмой), заимствованы из французской работы "Histoire de la Nouvelle Russie" {"История России нового времени" (франц.).}. Ряд приключений, приписанных Дон-Жуану, взят из жизни, в частности - спасение им ребенка. На самом деле героем этой истории был покойный герцог Ришелье, в то время доброволец в русской армии, а впоследствии - основатель и благодетель Одессы, где никогда не перестанут чтить его имя и память.
     Две-три строфы этих песен касаются покойного маркиза Лондондерри; но они были написаны несколько ранее его кончины. Я выбросил бы их, если бы олигархия этого человека умерла вместе с ним. Однако при настоящем положении вещей я не вижу ни в обстоятельствах его смерти, ни в обстоятельствах его жизни ничего такого, что могло бы помешать всем тем людям, к порабощению которых было устремлено все его существование, свободно высказывать свое мнение о нем. Говорят, что в частной жизни он был приятным человеком. Может быть, это и так, но публике до этого дела нет, а для оплакивания его смерти будет достаточно времени тогда, когда Ирландия перестанет сожалеть о его рождении. Вместе с миллионами других я считаю, что как министр он обладал более деспотическими наклонностями и более слабым интеллектом, чем любой правитель, когда-либо угнетавший свою страну. Поистине впервые со времен норманнов Англия оказалась в столь унизительном положении, что ею правит министр, который не умеет говорить по-английски, впервые парламент допустил, чтобы предписания ему давались на языке миссис Малапроп.
     Об обстоятельствах его смерти не стоит много говорить. Скажем только, что, если бы какой-нибудь несчастный радикал, вроде Уоддингтона или Уотсона, перерезал себе горло, его похоронили бы на перекрестке, со всеми обычными атрибутами в виде кола и деревянного молотка. Но министр был великосветским безумцем - сентиментальным самоубийцей, - он просто перерезал себе "сонную артерию" (да будет благословенна ученость!). И вот уже торжественная церемония, и погребение в Вестминстерском аббатстве, и "вопли скорби, несущиеся" со страниц газет, и хвалебная речь коронера над окровавленным телом усопшего (речь Антония, который достоин такого Цезаря), и тошнотворная лицемерная болтовня гнусной шайки, составившей заговор против всего искреннего и честного. С точки зрения закона {Я разумею закон государственный, ибо законы человеческие более мягки, но, поскольку законники всегда толкуют о законе, пусть они его и соблюдают в полной мере. (Прим. Байрона.)}, его смерть дает основания считать его либо преступником, либо сумасшедшим; и в том и в другом случае он вряд ли подходящий объект для панегирика. Какою была его жизнь - знает весь мир и полмира будет чувствовать еще много лет, если тольк о его смерть не послужит нравственным укором пережившим его Сеянам Европы {Из их числа следует исключить Каннинга. Каннинг - талант почти всеобъемлющий: оратор, острослов, поэт, государственный деятель. Ни один одаренный человек не может долго идти по пути его покойного предшественника лорда К. Если кто-нибудь вообще способен спасти свою страну, то это именно Каннинг. Но захочет ли он? Я, со своей стороны, надеюсь на это. (Прим. Байрона)}. Народы могут, по крайней мере, найти некоторое утешение в том, что их угнетатели несчастливы и в известных случаях так справедливо судят о собственных поступках, что предвосхища ют суд человечества. Не будем больше говорить об этом человеке, и пусть Ирландия вынесет прах своего Граттана из вестминстерского святилища. Неужели борец за все человечество должен покоиться возле политического Вертера!!!
     Что касается других возражений, которые возникали по поводу ранее опубликованных песен этой поэмы, то я ограничусь двумя цитатами из Вольтера: "La pudeur s'est enfuie des coeurs et s'est refugiee sur les levres..." {"Стыдливость покинула сердца и нашла прибежище на устах" (франц.).} "Plus les moeurs sont depravees, pl us les expressions deviennent mesurees; on croit regagner en langage ce qu'on a perdu en vertu" {"Чем более развращены нравы, тем более сдержанны выражения, чистотой речи пытаются компенсировать утрату добродетели" (франц.).}. Это совершенно точная характеристика развращенной и лицемерной кучки людей, выступающих во главе современного английского общества, и это единственный отв ет, которого они заслуживают. Избитая и часто незаслуженная кличка богохульника, как и другие подобные ей, вроде радикала, либерала, якобинца, реформатора и прочее - таковы обвинения, которыми наемные писаки прожужжали уши всем, кто согласен их слушать. Эти обвинения должны, в сущности, быть очень приятны для тех, кто помнит, против кого они в свое время выдвигались. Сократ и Иисус Христос были преданы публичной казни именно как богохульники. И так бывало и еще может быть со многими, дерзающими противиться самым отвратительным оскорблениям имени бога и разума человеческого. Но преследование не есть опровержение и даже не победа: "жалкий атеист", как его именуют, вероятно, счастливее в своей тюрьме, чем самые надменные из его противников. С его убеждениями у меня нет ничего общего, но независимо от того, правильны они или нет, он пострадал за них, и это страдание во имя совести доставит больше прозелитов деизму, чем прелаты-еретики {Когда лорд Сэндвич сказал, что он не понимает разницы между правоверием и иноверием, епископ Уорбертон ответил: "Милорд, правоверие - это моя вера, а иноверие - это вера другого человека". Один современный нам прелат, видимо окрыл веру третьего рода - которая, однако, не очень высоко стоит в глазах избранных. Бентам называет ее "англиканской церковностью" (Прим. Байрона).} - христианству, чем министры-самоубийцы - тирании, чем щедро награжденные убийцы - тому нечестивому союзу, который оскорбляет мир, называя себя "Священным"! У меня нет никакого желания попирать ногами мертвых или людей обесчещенных, но было бы неплохо, если бы приверженцы тех классов, из которых происходят эти лица, несколько умерили свое ханжество, это вопиющее преступление нашего двуличного и фальшивого века, века эгоистических грабителей и... но пока достаточно.
     Пиза. Июль 1822г.
     ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
     1
     Приливы есть во всех делах людских,
     И те, кто их использует умело,
     Преуспевают в замыслах своих, -
     Так говорит Шекспир; но в том и дело,
     Что вовремя увидеть надо их, -
     А все-таки я заявляю смело:
     Все к лучшему! И в самый черный час
     Вдруг луч удачи озаряет нас.
     2
     И в жизни женщин тоже есть приливы,
     Влекущие к неслыханным делам,
     И дерзок тот моряк нетерпеливый,
     Который доверяет их волнам!
     Сам Якоб Беме, маг красноречивый,
     Чудес подобных не расскажет вам:
     Мужчина головою рассуждает,
     А женщин сердце в бездны увлекает.
     3
     Но смелая и пылкая оке
     Прекрасна и стремительна бывает,
     Когда, со всею страстью влюблена,
     Все узы дерзновенно порывает,
     Чтоб быть свободной. За любовь она
     Вселенную и трон свой предлагает.
     Такая даже дьявола затмит,
     Любого в манихея превратит!
     4
     Миры и царства можно погубить
     Из честолюбия, но извиненья
     Готовы мы безумствам находить,
     Когда любовь - причина пораженья.
     Антония привыкли мы ценить
     Превыше Цезаря не за сраженья,
     А лишь за то, что ради женских глаз
     Он Акциум оставил как-то раз!
     5
     Ему, однако, было пятьдесят,
     А Клеопатре - сорок! Цифры эти
     Не столь уж обольстительно звучат,
     Как "двадцать" и "пятнадцать"... Все на свете
     Стареет; да, - увы! - года летят,
     Мы чувства сердца, пылкие в расцвете,
     Теряем, и способность полюбить
     Нам никакой ценой не возвратить.
     6
     Но все мы эту лепту, как вдова
     Библейская, внесли, и лепта эта
     Зачтется нам. Любовь всегда жива,
     Любовью все живущее согрето.
     Недаром ореолом божества
     Чело Любви украсили поэты,
     Когда морщины низменных страстей
     Не искажали образа людей.
     7
     В опасном положенье мой герой
     И третья героиня. Всякий знает,
     Чем джентльмен рискует молодой,
     Который одалиску соблазняет,
     Притом еще в гареме Грех такой
     Султаны все безжалостно карают,
     Не уступая мудро, как Катон,
     Приятелям своих красивых жен.
     8
     Я вижу, что прекрасная Гюльбея
     Была в своем поступке неправа,
     Я знаю, порицаю, сожалею -
     Но это все напрасные слова.
     Сказать по правде, я согласен с нею
     С тоски порой кружится голова;
     Хотя султану шесть десятков било,
     Наложниц у него шесть сотен было.
     9
     Здесь алгебра, пожалуй, не нужна,
     Здесь арифметики простои довольно,
     Чтоб доказать, что юная жена,
     Которая смела и своевольна,
     Томиться и скучать обречена
     И может быть султаном недовольна,
     Когда на склоне лет он делит с ней
     Пыл шестисотой нежности своей.
     10
     К своим правам относятся серьезно
     Все женщины - в особенности жены,
     А ежели они религиозны,
     То обвиненья их неугомонны;
     За каждую ошибку очень грозно
     Они нас предают мечу закона,
     Дабы другая не могла украсть
     У них хотя бы тысячную часть.
     11
     Таков обычай христианских стран,
     Но, кажется, и жены некрещеных
     Не любят отступать на задний план
     И не теряют прав своих законных,
     И ежели какой-нибудь султан
     Не ублажает жен своих влюбленных,
     Они - будь их четыре или пять -
     Все за себя сумеют постоять.
     12
     Четвертою женой была Гюльбея -
     Любимой, но четвертой как-никак:
     Ей-богу, полигамия грустнее,
     Чем наш простой и моногамный брак!
     Кто знал одну жену и сладил с нею,
     Тот сознает, что это не пустяк;
     Вообразите ж, что за наказанье
     От четырех выслушивать стенанья!
     13
     Пресветлый, превеликий падишах
     (Монархам льстят прекрасными словами,
     Пока не будет съеден царский прах
     Слепыми якобинцами-червями) -
     Великий падишах, гроза и страх,
     Ласкал Гюльбею нежными глазами,
     Желая получить за этот взгляд,
     Чего всегда любовники хотят.
     14
     Но помните, влюбленные поэты,
     Что поцелуи, взгляды и слова
     Для женщин - только части туалета,
     Как бантики, чепцы и кружева;
     Их можно, как и прочие предметы,
     Снимать и надевать; и голова
     И сердце ни при чем, а выраженья
     Нежнейшие - всего лишь украшенья.
     15
     Несмелый взор, румянец на щеках,
     Прелестного волненья трепетанье,
     Смущенная улыбка на губах,
     В которой только чудится признанье, -
     Вот образ, вызывающий в сердцах
     Влюбленности счастливое сиянье!


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ]

/ Полные произведения / Байрон Дж.-Г. / Дон Жуан


Смотрите также по произведению "Дон Жуан":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis