Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Нилин П. / Жестокость

Жестокость [13/14]

  Скачать полное произведение

    Венька Малышев встрепенулся, поднял голову, подъехал к телеге и велел прекратить разговоры.
     - Для чего ты пристаешь к нему? - спросил он Воробьева.
     - А для чего он сам меня затрагивает? - почти по-детски обиделся Воробьев. - Я ему все-таки не мальчик. И я ему ничего не говорю. Я ему только говорю, поскольку он пострадал из-за бабы, пускай в таком случае помалкивает...
     - И ты помалкивай, - строго посоветовал Венька Воробьеву. И, поглядев на Лазаря Баукина, кивнул на Воронцова: - Надо бы его, пожалуй, развязать?
     Лазарь, возвышавшийся на игреневом белоногом жеребчике, пожал плечами: дело, мол, ваше, вы начальство, глядите, как будет лучше, а мне все равно.
     - Уйдет! - зашипел, зашептал Воробьев. - Шуточное ли это дело - развязать! Уйдет, в одночасье уйдет! И тут же всегда, - он оглянулся на разросшийся по сторонам тракта и колеблемый легким ветром кустарник, - тут же всегда нас могут встретить его компаньоны. Они уж и сейчас, наверно, про все прослышали. У него ведь банда-то какая! И все на лошадях...
     - Развязать! - приказал Венька.
     Мужик, сидевший на передке телеги, опасливо оглянулся на Воронцова.
     - Ну-к что же, давай-ка я развяжу тебя, Константин Иваныч. Велят, стало быть, надо развязать.
     Однако он не смог развязать туго стянутые ременные узлы.
     Венька строго взглянул на Воробьева:
     - Ножик!
     Воробьев отогнул полу форменной гимнастерки, покорно вынул из кармана брюк свой большой, остро наточенный складной нож, которым резал на привалах хлеб и мясо. Но сам не взялся разрезать ремни, протянул нож Веньке.
     Венька, наклонившись с седла и ухватившись одной рукой за передок телеги, быстро, тремя ударами, рассек знаменитые ремни-ушивки, которыми связывали бандиты своих пленников и которые пригодились теперь для того, чтобы связать бандитского главаря.
     Воронцов негромко, болезненно закряхтел. Должно быть, у него сильно затекли руки. Потом потянулся, сгреб под себя солому и сено, сел. Надел фуражку, лежавшую в телеге. Натянул козырек на глаза. И, взглянув из-под козырька на Веньку, спросил:
     - Это ты и есть Малышев?
     Венька не ответил.
     - Ловок. Ничего не скажешь, ловок, - спокойно, внимательно оглядел его Воронцов. - Давно я про тебя слышу, что есть такой Малышев. Еще с зимы слышу. Все хотел тебя повидать. Посылал даже людей за тобой; Шибко хотелось встретиться...
     Венька опять ничего не ответил.
     - Ну вот и встретились, - усмехнулся Воронцов. И посмотрел по сторонам. - Курить хочу.
     Лазарь Баукин, сидя в седле, вынул кисет, аккуратно свернул из клочка газеты большую цигарку и, не заклеивая ее своей слюной, протянул с седла Воронцову.
     Воронцов высунул кончик языка, заклеил цигарку и взял в зубы.
     Лазарь же высек для него огонь на трут и поднес прикурить.
     - Эх, Лазарь, Лазарь! - выпустил дым Воронцов и покачал головой. - Продажная все-таки твоя шкура! Не думал я, что она такая, до такой степени продажная...
     - Не продажней твоей, - зло прищурился Лазарь. - На чей счет живешь, тому и песни поешь... "Император"! "Император всея тайги"! Кто тебя ставил тайгой править? Пес ты, а не император, кулацкий пес! Для запугивания тебя кулаки поставили. Для запугивания людей. И для заморачивания голов...
     Воронцов с любопытством посмотрел на него, даже фуражку приподнял над глазами.
     - Не худо, - как бы похвалил он его взглядом. - Не худо говоришь. Не хуже комиссаров, которые болтают на сходках. Быстро они тебя обучили...
     Лазарь сдвинул самодельную кепку с затылка на лоб. Видно, его задели слова атамана. Он заметно смутился.
     - Никто меня не обучал. У меня и свой умок есть. Я своими глазами вижу, чего вокруг делается. Не слепой. Народ хлебопашествует, смолокурничает, работает. А мы с тобой, Константин Иваныч, вроде игру придумали со стрельбой. Народ от дела отбиваем. Губим народ. А для чего? Для какой цели жизни?
     - Для какой цели жизни? - переспросил Воронцов и поудобнее уселся на телеге, свесив ноги. - Ты эту цель жизни хорошо понимал, покуда тебя комиссары не словили. Покуда ты не снюхался с комиссарами. Я это сразу почуял, что ты снюхался. Не хотел я тебя допускать к делам, когда ты явился будто с побега из Дударей. Ни за что не хотел. Это вот Савелий все время подсудыркивал. - Воронцов показал глазами на телегу с мертвым. - Он все время уговаривал меня. Допусти, мол, Лазаря Баукина. Он, мол, не вредный, честный, давно воюет. Мухи сейчас за эту доверчивость и едят Савелия. Видишь, как бороду облепили...
     - И тебя еще облепят мухи, - сказал Лазарь и, вытянув руку, ударил жеребчика рукояткой плети по голове, чтобы он не тянулся к пахучему сену на телеге Воронцова.
     - И меня, может, еще облепят мухи, - понурился Воронцов. И тотчас же вскинул голову. - Но ты не радуйся, Лазарь, в комиссары ты все равно не пройдешь. Ты расстегни-ка рубаху, покажи, что у тебя на грудях наколото. У тебя же наколоты те же самые слова, как у меня. Не простят тебе этих слов комиссары. Не простят, помяни мое слово.
     - Буду смывать эти слова.
     - Чем же? Моей кровушкой надеешься смыть?
     - Хоть твоей, хоть своей, но смывать надо. Уж какой-то конец должен быть. Утомился я достаточно от этой игры со стрельбой. Пускай любой конец...
     Воронцов пошарил рукой в телеге позади себя. Нащупал в соломе сапоги. В сапогах же оказались и портянки. Натянул один сапог, уперся подошвой в перекладину телеги, оправил голенище, стал натягивать второй. И, натянув до половины, спросил Лазаря:
     - Что же ты раньше-то не уходил, если говоришь, утомился? Шел бы к бабе своей в Шумилове. Ей, говорят, комиссары коня выдали на бедность...
     - А ты что, тревожить бы меня не стал, ежели б я ушел? - опять зло прищурился Лазарь.
     - Не знаю уж, как бы я с тобой распорядился, - наконец натянул и второй сапог Воронцов. - Не знаю...
     - А я знаю, в точности знаю, - сказал Лазарь. - Я своими глазами видел, как ты сам срубил Ваську Дементьева, когда он хотел навсегда уйти к своей избе на заимку. Вот этой штукой ты его срубил. - Лазарь вытащил из загашника и показал длинный вороненый пистолет, еще часа два назад принадлежавший Воронцову. - Нет уж, ежли рвать, Константин Иваныч, так уж с самым корнем, чтоб и памяти не было. И лишнего шуму...
     Лазарь то отъезжал от Воронцова, то опять подъезжал к нему.
     Всю дорогу они вели, с перерывами, не очень громкий, даже не очень сердитый разговор. И к этому разговору настороженно прислушивались почти все, кто сидел на телегах и ехал верхом.
     Здесь были люди, еще вчера, еще сегодня служившие Воронцову, еще сегодня боявшиеся его, но сейчас во всем подчинившие себя Лазарю Баукину. Он изредка оглядывал их, будто проверяя, все ли они на своих местах, с некоторыми коротко переговаривался. И держался в седле так, как подобает держаться человеку, несущему ответственность за всю эту процессию. Под ним сдержанно танцевал игреневый, белоногий жеребчик, принадлежавший "императору всея тайги". Ничего, однако, царственного не было в этой резвой, крутобокой лошадке. Только на седле был раскинут и притянут желтыми ремнями красивый бархатистый ковер с длинными кистями.
     Мы с Венькой Малышевым ехали недалеко от телеги, на которой то сидел, то лежал Воронцов. Лежал спокойно, подложив руки под затылок и заслонив глаза от солнца лакированным козырьком фуражки-капитанки. Видно было, он примирился со своей участью. Ни волнения, ни скорби не было заметно на его широком белом лице, обрамленном светлой бородой.
     Такое лицо могло быть у богатого купца, у содержателя большого постоялого двора, даже у молодого священника.
     Такое лицо было у атамана одной из самых крупных банд, отличавшейся особой свирепостью.
     Лазарь предложил ему еще раз закурить, но он отказался:
     - Труху куришь. Комиссары могли бы тебе папиросы выдать. Дешево они тебя ставят! Очень дешево...
     Я не расслышал, как отозвался Лазарь на эти слова, потому что мое внимание отвлек Венька.
     - Интересно, - сказал он, - что мне теперь ответит Юля. По-настоящему, она должна бы написать мне.
     Веньку уже не интересовал Воронцов и его разговор с Лазарем Баукиным. Для Веньки в эту минуту Воронцов уже был, как говорится, пройденным этапом.
     Я вспомнил, как он загадывал еще ранней весной: "Вот поймаем "императора" - и наладим все свои личные дела. Что мы, хуже других?"
     Я вспомнил душную, предгрозовую ночь накануне этой поездки, когда Венька писал свое первое в жизни любовное письмо. Потом, мне казалось, он забыл о нем, занятый всем хитросплетением этой сложной операции, прошедшей, однако, незаметно для нас.
     Я, например, так и не понял, как это случилось в подробностях, что Баукин, которому не доверял Воронцов, все-таки оказался на Безымянной заимке и сумел повязать "императора" с помощью его же телохранителей. Впрочем, двое из приближенных были уничтожены. Остальных же Баукин заставил покорно сопровождать "императора", может быть, в последний путь.
     Мне все это представлялось удивительным в те часы, когда мы ехали по тракту, возвращаясь в Дудари.
     А Венька, кажется, ничему не удивлялся. Он теперь говорил только о том, ответит ли, Юля Мальцева на его письмо и что именно ответит.
     Он теперь не выглядел таким уверенным, боевитым, неутомимым, каким я видел его в эти дни и сутки перед самой операцией и во время операции, когда он цепко удерживал в своих руках тонкие и трепетные нити этого опасного и неожиданного дела, организованного им.
     В эти дни он почти не разговаривал со мной по-приятельски, не советовался и даже что-то, как мне думается, скрывал от меня.
     А сейчас он вдруг сник, будто опять заболел, и, похоже, спрашивал моего совета, говоря:
     - Просто не знаю, что делать, если она мне не ответит. Это будет уж совсем ерунда. Я ей написал, думал, что она ответит...
     И в выражении его глаз было что-то тоскливое. Он как будто разговаривал сам с собой:
     - Я чего-то лишнее ей написал. Можно было подумать и написать получше, если бы было время. Но все равно, я считаю, она должна мне ответить. Если она мне ответила, то письмо, наверное, уже пришло. Конечно, пришло...
     После этих его слов, произнесенных на редкость растерянным голосом, мне почему-то стало казаться, что письмо это еще не пришло и, может быть, никогда не придет.
     Мне стало жалко Веньку. Но я "ничего не сказал.
     У нас была нормальная мужская дружба, лишенная сентиментальности, излишней откровенности и холуйского лицемерия.
     Вероятно, если бы я попал в беду, Венька бы не решился вслух жалеть меня или успокаивать.
     У каждого есть свое представление о силе своей. И каждый поднимает столько, сколько может и хочет поднять.
     Вмешиваться в сугубо личные дела, уговаривать, предсказывать, жалеть - это значит, мне думалось, не уважать товарища, считать его слабее себя.
     Поэтому я промолчал.
     И момент для разговора был уже неподходящий.
     В лесу с двух сторон тракта вдруг одновременно затрещали ветки кустарника, зафыркали лошади и зазвучали голоса.
     Воронцов поднял голову, потом приподнялся на локтях.
     - Ляг, - сказал ему Лазарь.
     Но Воронцов не лег, а присел и улыбнулся.
     Лазарь взмахнул над ним плетью.
     - Ложись, я тебе говорю!
     И мужик, сидевший в передке телеги, опасливо оглянулся на Воронцова. Потом тихонько потянул его за могучие плечи:
     - Ложись, Константин Иваныч. А то опять свяжем. Нам недолго. Для чего ты сам себя конфузишь?
     Воронцов мельком взглянул на него, будто вспоминая, где он еще раньше видел его. И, должно быть не вспомнив, отвернулся.
     Ветки в лесу трещали все сильнее, все ближе к нам.
     Венька побледнел. Я видел, как бледность проступила на его коричневом от загара лице, и я, наверно, побледнел тоже.
     Мне подумалось, что это бандиты пробираются по лесу на выручку Воронцову. Но из леса на тракт с двух сторон выехали конные милиционеры.
     Их было много. Новенькая, недавно выданная форма - синие фуражки с кантами, синие гимнастерки с блестящими пуговицами - красиво и неожиданно выделялась на фоне пыльного тракта и пыльных придорожных кустов.
     Воронцов лег. Потом опять сел и засмеялся ненатуральным, болезненным смехом.
     - А все-таки, Лазарь, не шибко тебе верят комиссары! Продать меня доверили, а охранять не доверяют. Нет, не доверяют. Милицию вызвали. Боятся: а вдруг ты меня отпустишь? Вдруг я уйду...
     На тракт выехал наш начальник. Он уже успел переодеться в Дударях в новую милицейскую форму, сменил коня и, величественно-грозный, неузнаваемый, приближался к нашей группе, похлопывая по взмыленным конским бокам короткими толстыми ногами в стременах.
     Венька, конечно, заметил начальника, но сделал вид, что не замечает, и, проехав чуть вперед, заговорил о чем-то с Лазарем, склонившись к его плечу.
     Оба они потом посмотрели на начальника и, как мне показалось, презрительно улыбнулись.
     Начальник сам подъехал к Веньке и спросил, о чем он разговаривал с Лазарем. Видно, улыбка Веньки не понравилась начальнику.
     - Ни о чем я с ним не разговаривал, - ответил Венька. - Просто я извинился перед ним за этот хоровод...
     - Какой хоровод? Ты что, милицию считаешь хороводом?
     - Я считаю, - твердо, и дерзко, и довольно громко сказал Венька, - что милиции не было, когда брали Воронцова. Люди сами, без нас, это все сделали, вот эти люди. По своему убеждению. И не надо было сейчас им показывать, что мы им не доверяем, когда все дело уже сделано. Можно подумать, что мы какие-то трусы и боимся, что Воронцов убежит. Я бы на вашем месте...
     - Вот когда ты будешь на моем месте, тогда и будешь учить, - остроумно перебил его начальник. - А пока я еще, Малышев, числюсь начальником, а ты много на себя берешь. Больше, чем надо, берешь. Не пожалеть бы тебе об этом!..
     - Все равно, - упрямо сказал Венька, все больше бледнея от обиды и злости, - все равно я на вашем месте хотя бы извинился. Вот хотя бы перед Баукиным...
     - Буду я извиняться перед всякой... перед всякой сволочью! - выкатил нежно-голубые глаза начальник и, тронув Лазаря Баукина за плечо, велел ему проехать вперед. - И вы проезжайте вперед, - приказал он другим всадникам из группы Баукина.
     Я увидел, как, проехав вперед, Баукин и его товарищи оказались в окружении конных милиционеров.
     У Баукина за спиной все еще висел обрез, в руке была плетка, но он уже выглядел арестованным.
     Мое сердце тронула обида, может, самая горькая из всех, какие я испытывал в ту пору. Мне показалось нестерпимо обидным и оскорбительным, что Костя Воронцов, ненавидимый нами, выходит, был прав, когда говорил Лазарю Баукину, что комиссары ему, Баукину, не доверяют, что они его дешево ставят.
     Но ведь это неправда. Не один наш начальник представляет Советскую власть, которую Воронцов называл комиссарами.
     Однако мы сделать ничего не могли против несправедливости начальника. Он был величествен и непреклонен в этот момент. Он был похож, наверно, на Петра Великого во время Полтавской битвы. И усики его топорщились. Но ведь битва-то уже кончилась. И не наш начальник ее провел.
     Венька же как будто успокоился и спросил начальника:
     - Разрешите, я тоже проеду вперед? Я вам сейчас не нужен?
     - Не нужен, - сердито сказал начальник.
     Я поехал за Венькой. Мы поравнялись с Баукиным и поехали рядом.
     Баукин был мрачен и все время молчал. Потом звероватое лицо его вдруг осветилось улыбкой, и он сказал нам:
     - Вы, ребята, поехали бы как-нибудь отдельно. А то неловко выходит. Вы не в форме. Могут подумать, что вы, как и мы... одним словом... арестованные...
     - Пусть подумают, - засмеялся Венька.
     И это он в последний раз засмеялся.
    22
     В Дударях мы с Венькой проехали прямо в конюшни конного резерва милиции, что стоял тогда на окраине города, в слободке, сдали лошадей и не спеша, отдыхая, прогулочным шагом пошли в наше управление, подле которого уже толпился народ, услышавший о поимке неуловимого Воронцова.
     Всем это казалось невероятным. Уж сколько раз даже в губернской газете объявляли, что он пойман, а потом оказывалось, что это только слухи. И вот наконец он в самом деле взят и посажен в каменный сарай во дворе уголовного розыска.
     А рядом с сараем, с тыловой его стороны, выходящей в Богоявленский переулок, на деревянном помосте лежат для всеобщего обозрения мертвые соучастники Воронцова - Савелий Боков и Гавриил Кологривов. Вечером их увезут в мертвецкую при больнице, в тот погреб под железной вывеской с твердым знаком: "Для усопшихъ".
     Остальные бандиты, взятые вместе с Воронцовым, заключены в обычном арестном помещении при уголовном розыске.
     Вечером же их переведут в городской домзак, как теперь называется тюрьма в Дударях.
     Все эти сведения мы с Венькой почерпнули из разговоров в толпе, пока пробивались в уголовный розыск.
     Пробиться было не так-то легко: народу все прибывало, как воды в половодье.
     В дежурке мы увидели Якова Узелкова. Он уже успел поговорить с начальником и теперь хотел, чтобы его допустили взять интервью у Воронцова.
     - Начальник мне рекомендовал обратиться к тебе, - остановил он и даже охватил руками Веньку. - Начальник так и сказал: "Обратитесь к моему помощнику Малышеву". Меня больше всего интересует разговор с Воронцовым. Это же необыкновенная сенсация! Говорят, тут какая-то романтическая история. Замешана какая-то Грунька или Кланька. Жаль, что ее не привезли! Словом, как говорили древние, шерше ля фам. Ты должен дать мне разрешение. Я все это опишу...
     - Иди ты! - вдруг обозлился Венька и вырвался из рук Узелкова.
     - Вениамин! - проникновенно сказал Узелков. - Умоляю тебя, во имя всего святого, разреши мне хотя бы пять минут поговорить с Воронцовым! Я умоляю тебя от имени тысяч читателей! И кроме того, я полагаю, что именно сейчас ты должен быть добрее. Начальник мне, между прочим, сообщил, что он тебя представит к награде...
     Венька сузил глаза.
     - Возьмите с начальником себе эту награду. Она вам, может, больше пригодится...
     И мы зашли в секретно-оперативную часть.
     Я сказал Веньке, что так, пожалуй, не надо было бы говорить о начальнике, тем более в присутствии Узелкова. Он ведь сейчас же все передаст.
     - А мне все равно, - сказал Венька. - Я все равно больше не буду работать в Дударях. Меня вызывают в губрозыск, вот я и уеду. Раньше не хотел уезжать, а сейчас твердо решил: еду, если такое отношение...
     Он вытаскивал из ящиков стола бумаги, быстро прочитывал и откладывал в сторону или сразу разрывал и выбрасывал в корзину, стоявшую под столом. Было похоже, что он в самом деле собирается сейчас же уезжать из Дударей и хочет перед отъездом навести порядок.
     В дверь постучали. Вошел Коля Соловьев и тоже сказал, что начальник собирается представить Веньку к награде. И не только Веньку, но всю группу сотрудников, участвовавших в операции.
     - В какой операции? - спросил Венька.
     - Ну, в этой вот, в какой мы сейчас были, - чуть смутился Коля.
     - А где Лазарь Баукин?
     - Начальник приказал его временно задержать, для проверки, - сказал Коля. - И этих, которые с ним, тоже. "Потом, говорит, разберемся. Может, удастся их подвести под амнистию..."
     - И ты считаешь, это правильно?
     - Что правильно?
     - Что нас с тобой представить к награде, а Лазаря посадить для проверки. Для какой проверки?
     - Но начальник же говорит, что будем потом хлопотать за него и за других, - опять смутился Коля. - Ты же все-таки помощник начальника, ты же лучше меня знаешь, какой должен быть порядок.
     - Порядок должен быть такой, чтобы людей уважали, когда они стараются стать людьми, - сказал Венька. - Сначала оскорбить, а потом хлопотать! Кому нужны такие хлопоты!
     - Ты погоди, погоди, - взял Веньку за руку Коля Соловьев. - Мы же не имеем права его сейчас отпустить. Он же у нас был под арестом и потом убежал. Это же закон не позволяет...
     - Закон не позволяет издеваться! - блеснул глазами Венька. - А Лазарь и не просил его отпускать. Он сам хотел, чтобы все было по закону. "Пусть, говорит, судят меня за то, в чем я был виноват". Но можно же все делать по-человечески! Ведь Воронцова-то не мы взяли, а Баукин. За что же нам награда?
     - Это верно, - согласился Коля. - Я тоже так сообразил, что тут какая-то неловкость. Можно даже так подумать, что начальник не в силах забыть, как Баукин еще тогда, зимой, обозвал его боровом...
     - Ну и что же? Обозвал и обозвал. А потом сделал дело. Мы бы еще сколько ловили Воронцова! Да и вряд ли бы так просто поймали...
     Венька вышел из комнаты секретно-оперативной части и пошел по коридору, будто пол качается под ним. Я подумал, что это от усталости, оттого, что он долго не спал.
     В дежурке он спросил, не было ли ему письма.
     - Что-то было, - сказал дежурный и посмотрел в толстую книгу. - Нет, заказных не было, - захлопнул он книгу. - Может, простые были. Надо спросить Витю...
     У Веньки дрогнули губы. Он хотел что-то сказать и не сказал. Может, он хотел обругать дежурного?
     Пришел делопроизводитель Витя, отомкнул ящик своего стола, долго рылся в нем, потом развел руками.
     - Ничего нету.
     - Может, нам домой письмо прислали, - предположил я. - Могли прислать на домашний адрес...
     - Могли, - как эхо, отозвался Венька.
     И мы пошли домой, потому что дел на сегодня не было, да и едва ли мы сумели бы сегодня еще работать, голодные и усталые. Начальник тоже уехал домой обедать.
     Дома, однако, не было письма. И хозяйки нашей не было. Она уехала по ягоды, как сказала нам соседка. И никакой еды не оставила.
     - Пойдем к Долгушину, - позвал я.
     - Пойдем, - согласился Венька как-то уныло, безучастно.
     - А может, ты сильно устал? Может, ты не хочешь идти?
     - Нет, пойдем. Все равно, - сказал он. И опять меня слегка встревожил его унылый вид.
     Был уже вечер, когда мы переходили через базар, чтобы коротким путем пройти в городской сад.
     На базаре никого не было. Все ларьки и лавки давно закрылись. И только у одного навеса стояли ночной сторож и молодой человек с валенками в руках.
     Мы узнали Сашу Егорова, паренька с маслозавода.
     - Ты не уехал? - удивился Венька, и лицо его вдруг оживилось: это было заметно и в сумерках.
     - Нет, я завтра уезжаю.
     - А валенки - это для чего в такую жару?
     - Хотел продать. Тут один велел мне к нему зайти. Хотел, словом, у меня их купить...
     - У тебя что, на билет не хватает? - спросил Венька.
     - Нет, на билет у меня хватает. Я просто так хотел продать валенки. Зачем они мне сейчас? Я лучше племянникам гостинцы куплю.
     - Ты погоди, - сказал Венька. - Не уезжай. На днях вместе поедем. И гостинцы купим. Я тоже уезжаю.
     Венька теперь словно хвастался тем, что уезжает.
     Поговорив недолго с Сашей Егоровым, он будто почерпнул в этом разговоре новую надежду и сказал мне, когда мы пошли дальше:
     - А вдруг мне все-таки пришло письмо? Ведь почту и вечером подают. Может, зайдем на минутку в управление?
     Нам надо было сделать большой крюк по городу, чтобы зайти сейчас в наше управление. И мы сделали этот крюк, прошли по улице Марата, свернули в Ольшевский переулок и вышли прямо к бывшему махоткинскому магазину, где работала кассиршей Юля Мальцева.
     На железных дверях магазина под лампочкой в проволочной сетке висел, как всегда в эту пору, огромный ржавый замок. Юля давно уже ушла домой, на свою Кузнечную улицу.
     Проще всего, казалось бы, нам с Венькой вместе пойти к ней домой в этот вечер, если он стеснялся идти один. Но он ждал от нее письма, точно она живет в другом городе. Это письмо ему нужно было сейчас, до крайности.
     Он просто не мог жить без этого письма.
     В дежурке нас опять встретил Узелков. Опять стал приставать к Веньке с просьбой допустить его к Воронцову. Венька сказал, что Воронцов не игрушка, и принялся перебирать свежую пачку писем, только что доставленных с почты и лежавших на столе дежурного.
     - Все-таки, Вениамин, ты извини меня, но ты очень жестокий человек! - сказал ему Узелков. - Неужели ты не способен понять, что беседа с Воронцовым мне нужна не для игры, а для работы?
     - Ничего я теперь не способен понять, - ответил Венька, так и не найдя письма. - Иди к начальнику. Вы с ним, как я замечаю, дружки и все хорошо понимаете. А я ничего не понимаю.
     - Да, теперь я вижу, что ты человек, не обижайся, но я вижу, что ты человек недалекий. - Узелков вынул из портфеля книгу. - Мне сегодня случайно пришлось прочесть вот это твое письмо, и я страшно удивился. Хотя я не охотник читать чужие письма, тем более любовные.
     Узелков раскрыл книгу, и из нее выскользнул и полетел на пол конверт с письмом.
     Венька быстро наклонился и поднял его.
     Я узнал конверт того письма, которое он всю ночь писал перед нашей последней операцией. Как это неприятно, что оно попало в руки Узелкова.
     - Ты где его взял? - спросил Венька.
     - Не вытаращивай глаза, - насмешливо попросил Узелков. - Я еще не арестованный. И тут нет ничего загадочного. Твое письмо лежало в моей книге "Огонь любви", которую я давал читать Юле Мальцевой. Сегодня она вернула мне мою книгу...
     Венька быстро перечитал свое письмо, потом тщательно и спокойно разорвал его и разорванное положил в карман.
     В дежурку вошел наш начальник. Он вынул из застекленного ящика, висевшего над головой дежурного, ключ от кабинета и, выходя из дежурки сказал:
     - Малышев, зайди ко мне.
     Узелков пошел за ними. Но начальник не принял его.
     Венька вышел из кабинета минут через пятнадцать вспотевший, взъерошенный и злой.
     Я спросил:
     - Ну что, не пойдем к Долгушину? Пожалуй, поздно.
     - Нет, почему? Пойдем. Куда угодно пойдем, если надо.
     По дороге он все время плевался, точно попробовал что-то горькое.
     Я ни о чем его не спрашивал.
     В окнах здания укома партии и укома комсомола горел свет, когда мы проходили мимо. Даже одно окно на втором этаже было распахнуто. У раскрытого окна сидела завучетом Лида Шушкина и стучала на пишущей машинке, несмотря на поздний час.
     Мы остановились под окном. Венька спросил, в укоме ли Зуриков.
     - Уехал, - сказала Лида, навалившись грудью на подоконник и высунув стриженную после тифа голову из окна. - Вчера еще уехал насчет двухнедельника по борьбе с самогоноварением. И от вас ведь тоже кто-то поехал...
     - А Желобов, не знаешь, сейчас в укоме партии?
     - Нет, - замотала головой Лида. - Он тоже уехал. Да вы что хватились-то? - удивилась она. - Все сотрудники ушли уже по домам. Я вот одна сижу. Просто беда, какая запущенность в личных делах!..
     Она еще что-то говорила, но ни я, ни Венька не слушали ее. Я смотрел на Веньку. У него было какое-то странное лицо, будто он в самом деле тяжело заболел.
     - Ну ладно, - сказал он, словно очнувшись, - пойдем к Долгушину, если ты хочешь... Я не возражаю. Мне все равно.
     У Долгушина он слегка успокоился. В передней перед зеркалом аккуратно причесался, подтянул голенища сапог, оправил гимнастерку и вошел в павильон, как всегда входил в общественные места, чуть приподняв голову.
     В глубине павильона на деревянном помосте смуглый и длинный, чем-то напоминающий змею молодой человек в черном костюме с белой грудью, размахивая соломенной шляпой-канотье, отбивал чечетку и выкрикивал входившую тогда в моду песенку о цыпленке жареном и цыпленке пареном, который тоже хочет жить. Он трудился добросовестно, этот молодой человек, то подпрыгивая, то приседая и в сидячем положении, на корточках, продолжая отбивать чечетку.
     - Умеет, - посмотрел на него Венька, но не улыбнулся.
     Долгушин заметил нас, когда мы уже уселись в дальнем углу.
     - Ох, какие дорогие гости пожаловали! - подбежал он стариковской рысцой к нашему столику.
     - Ужин бы нам, - сказал Венька.
     - И пивка позволите?
     - И пивка.
     Уже накрыв на стол, Долгушин, изогнувшись и заглядывая нам в глаза, спросил:
     - Говорят, поймали вы этого самого Воронцова?
     - Поймали, - кивнул Венька.
     - Говорят, начальник ваш сильно отличился? Говорят, он сам и ловил его и очень отличился? Перестрелка, говорят, была?
     - Была, - опять кивнул Венька.
     - Вот видите, - округлил глаза Долгушин. - Ну, хорошо. Очень хорошо. - И он еще больше изогнулся перед нами: - Интересно, что же вы будете теперь делать с ним? Застрелите, наверно...
     - Застрелим, - механически подтвердил Венька.
     - Ну, хорошо, - опять сказал Долгушин. - Очень хорошо. А я думал, вы его еще судить будете.
     Венька почти не слушал Долгушина. И поэтому я, чтобы не было неясности, кратко объяснил, что мы никого не судим, мы только ловим, а это уж суд решит, что с ним делать, с Воронцовым.
     - Суд? - снова округлил глаза Долгушин. - Ну, это хорошо. Очень хорошо.
     - Что хорошо? - сердито спросил я.
     - Все хорошо, - сказал Долгушин. - Поймали - значит, хорошо. Теперь уже будет полное спокойствие. - И, взмахнув салфеткой позади себя, как лиса хвостом, отошел от стола.
     Венька выпил пива сразу два стакана, но котлеты есть не стал, слегка поковырял вилкой и отодвинул тарелку.
     Пока я ел, он задумчиво водил ножом по скатерти, вычерчивая незримые фигуры. Потом сжал в кулаке нож, легонько постучал им по столу и сказал:
     - А все-таки мне здорово обидно...
     - Да уж, Юлька поступила некрасиво, - поддержал я разговор. - Главное, нашла кому показать письмо - Узелкову! Он теперь будет трепаться.
     - Ерунда, - сказал Венька и сделал свое обычное отталкивающее движение, будто отметая что-то мелкое, ненужное, наносное. - Не в этом дело. Совсем не в этом. И Юля, я считаю, ни в чем не виновата. Просто мне самому не повезло. Это как моя мама говорила: "Оце тоби, чайка, и плата, що в тебе головка чубата". Я сам, наверно, во всем виноват. Но я по-другому не могу...


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]

/ Полные произведения / Нилин П. / Жестокость


Смотрите также по произведению "Жестокость":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis