• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Дело вкуса

Дело вкуса [3/9]

Скачать полное произведение

    К сожалению, некоторые горе-воспитатели этого не понимают.
     Однажды, например, мне передали редакции "Комсомольской правды" такое письмо:
     "Пишу вам после спора на комсомольском собрании. На атом собрании речь шла о книгах Мопассана, Бальзака, Драйзера... Один старший товарищ поднялся и сказал, что нельзя читать проведения этих авторов. Я спросила - почему? Последовал ответ, что они нам ничего не дают, кроме морального разложения.
     Когда я сказала, что они нам рассказывают о жни буржуазного общества, о самом капиталме, на мои слова засмеялись и сказали: "Зачем нам это знать, когда надо читать о нашем настоящем и будущем, о коммунме, а у Мопассана и Драйзера о коммунме ничего нет". В общем, мы договорились до того, что и Толстой и Пушкин тоже отошли в прошлое... В. Фомина*.
     Ну что же, товарищ Фомина, не падайте духом! Встречались и мне такие люди когда-то. Придет, бывало, такой к нам на студенческую вечеринку, где соберут на стол немудреную снедь, осмотрит все критическим оком и сейчас же примется укорять нас: "Вкусно-то вкусно, да насчет жиров и калорийности слабо". Увидит на подоконнике раздобытую ради праздника примостившуюся стебельком в кружке розу-поморщится, принюхиваясь: "В крайнем случае хотя бы уж не белую, а красную поставили". Начнут ребята танцевать - он сейчас же: "Ну что зря топтаться, чуждый нам фасон перенимать! Уж если не сидится, так провели бы зарядочку, гимнастикой занялись". Попробует кто-то вспомнить старую песню "Гайда тройка, снег пушистый"-он опять против: "Ну что вы все гикаете? А по-моему, всем этим гайда тройкам, да Ги де Мопассанам грош цена, буржуазная отрыжка, икота прошлого".
     И ко всему-то у него были уже готовые ярлыки, не очень грамотные, но решительные. Мопассан - разложенец. Толстой - непротивленец, Дюма - голый приключенец, Пушкин - не наш настроенец...
     Но, скажут мне, это было прежде, когда молодежь пылкая, рвавшаяся сразу в мировую коммуну, уж больно размашисто рушила вековые авторитеты и иной раз по молодости лет да и по недостатку знаний, как говорится, рядно загибала. Но и тогда уже ярые гонители классического наследия встречали сокрушительный отпор у большей части нашей молодежи. Казалось бы, что пора таким уже перевестись на Руси. Но вот письмо В. Фоминой напоминает, что и сегодня встречаются подобные гонители Мопассана и Бальзака. Вероятно, им кажется, что они имеют право учить уму-разуму молодежь, ограждая ее от "вредных влияний". По-видимому, люди эти считают себя передовыми, современными, а на самом деле в какую дремучую пещерную тьму уходят подобные высказывания! Еще В. И. Ленин в те годы, когда некоторые товарищи Пролеткульта отвергали начисто все, что принесла культура прошлого, разгромил носителей подобных идей. Ленин утверждал, что пролетариат, которому теперь стали доступны все сокровища науки и искусства, создавая свою новую, революционную социалистическую культуру, должен освоить все, что добыто в области духовной жни человечества. Ленин прывал взять все лучшее, все наиболее ценное достижений культуры прошлого, используя это лучшее в борьбе за прекрасное будущее.
     А вот, оказывается, и по сей день находятся еще, правда редка, люди, которые огромную всечеловеческую куль"ГУРУ" ставшую впервые в истории достоянием всего нашего народа, пытаются пропустить через какое-то мелкое ситечко... Мопассан, Толстой, Бальзак не проходят через их мелкодырчатое решето. Есть в одном проведений чудесного русского писателя Пришвина такой тип, считающей себя местным руководителем и заслуживший от колхозников прозвище "Мелкодырчатый". Такие вот "мелкодырчатые" и видят у Мопассана лишь описание интимных сторон любви и громят его, заслоняя от молодых читателей то большое человеческое,- гуманное, что есть в мопассановском творчестве. Они не понимают, что великий французский писатель глубоко демократичен, что его откровенная, не боящаяся приоткрыть самые затаенные свойства человеческой натуры творческая манера взывает к бережной любви и проникновенному уважению личности человека, попранной буржуазным обществом.
     "Мелкодырчатый" не понимает, почему гений Ленина видел в безбрежном творчестве великого Толстого отражение грядущей русской революции. "Мелкодырчатому" с его заскорузлым литературным вкусом кажется, что Толстой в "Войне и мире" и в "Анне Карениной" пишет только о жни помещиков и ничего больше. "Мелкодырчатому" недоступны высокие радости, дивные наслаждения красотой искусства, эстетической прелестью его, восхищение силой человеческого слова и писательской мыслью, яркостью и широтой фразы, созданной художником. Для него творения Микеланджело и Рафаэля всего-навсего лишь "предметы религиозного культа". Он не видит в "Сикстинской мадонне" или в "Моисее" образов человеческого страдания, могущества великой мысли. Он думает, что в будущее можно проехать на "узкоколейке", в то время как наш советский народ, совершивший великий переворот в истории, движется к просторам этого своего счастливого будущего по широким крутым путям. И на этих путях никогда не тесно ни Толстому, ни Леонардо да Винчи, ни Чехову, ни Пушкину, ни Мопассану. Все они наши верные и дорогие спутники на пути в будущее. От всяких "мелкодырчатых" много вреда большому делу воспитания эстетической культуры у молодежи.
     Бывает, что человеку, который бродит по просторному миру в тесной обуви, начинает уже самому казаться, что и свет весь узок и жмет. И вместо того чтобы сменить ботинки, он и к другим людям лезет со своими обуженными мерами и требует, чтобы все плелись с ним в ногу.
     После всем вестных и памятных бесед на Ленинских горах и в Кремле, где руководители партии и правительства встречались с деятелями нашего искусства и литературы, после июньского Пленума ЦК КПСС вопросы эстетического воспитания стали, как никогда, предметом горячих, страстных обсуждений во всех уголках нашей страны. Как никогда, поднялись требования к литературе и искусству, от которых народ ждет глубоких, интересных мыслей, ярких, искренних чувств, западающих в душу слов, радующих сердце мелодий, художественных образов, вдохновляющих наших людей в их жни и труде. Естественно, что беспощадно осуждаются проведения формалистические, крикливые, пошлые, чуждые настроениям народа.
     Ведя решительную борьбу со всякими проявлениями чуждой нам идеологии, мы выступаем и против ханжества.
     Мы отвергаем попытки опорочить те проведения искусства, которые стали дороги миллионам людей, доставляли и продолжают приносить нам высокую радость, подлинное удовольствие. А встречаются еще у нас люди, которые, будучи сами лишены верного художественного вкуса, пытаются очернить все, что не пришлось им "по нраву" в просторном и сложном мире искусства.
     Эти люди часто не видят дальше краев своего чайного блюдечт^а, на которое они к тому же опасливо дуют, чтобы остудить все, что, как им кажется, превышает дозволенный градус. Но каемка на блюдечке - это еще не линия широкого горонта, свойственная настоящему искусству, и не та орбита, па которую поднялась и вышла общая художественная культура нашего народа.
     Беда еще и в том, что чем уже у человека взгляд на искусство, тем размашистее выводы и оценки, с плеча выдаваемые тем или иным проведениям искусства. Приходится напоминать об этом, потому что подобные невежественные и обуженные оценки приносят тоже немало вреда.
     Об этом следует помнить, и особенно когда речь идет о воспитании хорошего вкуса у молодежи.
     * * *
     В последнее время мне приходилось самому наблюдать да и слышать от многих библиотекарей, что вестная часть молодежи у нас стала чрезмерно увлекаться детективной, приключенческой литературой. Особенно в большом ходу книги, выпускаемые некоторыми дательствами в специальных сериях,"Библиотека приключений". Подавляющее большинство этих книг рассказывает о действительно героической деятельности наших разведчиков, о бдительности и бесстрашии советских пограничников и работников государственной безопасности, пресекающих подлую работу шпионов, засылаемых на территорию нашей родины -за рубежа. Тема эта благородная и нужная. Как вестно, десятки и сотни миллионов долларов отпускаются одними только Соединенными Штатами Америки для засылки к нам шпионов и диверсантов. Естественно, что книги, повествующие о борьбе с проникающими к нам врагами, книги, полные увлекательного действия, интересны молодым читателям. И вообще я никак не хочу отнести огулом всю приключенческую литературу к разряду литературы дурного вкуса.
     Мы знаем великолепные проведения такого жанра, созданные его родоначальником Эдгаром По, с удовольствием перечитываем рассказы Конан-Дойля, романы Коллинза, одобряем выход давно не передававшихся у нас вестных рассказов Честертона, отдаем должное даже полузабытым "полицейским" романам Эжена Сю, оказавшего некоторое влияние на такого громадного писателя, как Достоевский. Мы за хорошую, добротную приключенческую литературу - и за Жюля Верна, двенадцатитомное Собрание сочинений которого не так давно вышло у нас, и за Герберта Уэллса, и за Джека Лондона, и за лучшие романы Дюма, и за "Аэлиту", и за "Месс Менд" Мариэтты Шагинян, и за превосходные романы и рассказы писателя-ученого Ефремова - словом, мы не против самого жанра, не против этого рода литературы, чрезвычайно нужной молодому читателю, отвечающей зову горячего сердца и воображению пылкого ума. В проведениях перечисленных выше авторов действуют люди ярких и интересных характеров, совершаются волнующие события, пусть несколько условно сгущенные в своем драматме, но создающие определенный художественный образ, соответствующий всем высоким требованиям подлинной литературы.
     Порой же под маркой приключенческой литературы выпускаются книги, прививающие несерьезное отношение и к литературе и к тому, что ею ображается. Такие книги не только не помогают познать жнь, не только не формируют сознание и не воспитывают чувства, но если и доставляют вестное удовольствие, то лишь ленивому читателю.
     Более или менее простительно еще, если ничего, кроме таких книг, не читает человек престарелый, откровенно прнающийся, что внимание у него уже притупилось и ничего серьезного воспринимать он не в состоянии. Но когда я слышу, как человек в полном расцвете сил отказывается от всех предлагаемых ему в библиотеке хороших книг и упрямо требует "что-нибудь про шпионов, да позакрученней", я с сожалением думаю, глядя на него: пустельга!
     Книги такого рода не прививают и настоящей бдительности, хотя как будто бы и посвящены этой теме, ибо враги, как правило, ображаются в них заведомыми неудачниками, коварные планы которых вестны с первой же страницы не только следователю, но и читателю. Не приходится, читая эти книги, напрягать свое воображение, мобиловывать мысль, наслаждаться решением сложнейшей задачи, вместе с героем участвовать во всех событиях. Нет, здесь все дается уже готовым, неаппетитно разжеванным, остается только проглотить, что и делает ленивый читатель, может быть, и не без вестного удовольствия, но, уж во всяком случае, без всякой пользы.
     Жалуются и школьные библиотекари на чрезмерное увлечение ребят детективными романами, а самым заядлым таким пожирателям "шпионской литературы" даже Катаев и Гайдар кажутся уже скучноватыми!..
     Скажу правду. Такие "читатели" вызывают у меня искреннее беспокойство. Ведь они с юных лет сами лишают себя крайне необходимой для их роста духовной пищи, той богатой мыслями и яркими чувствами духовной пищи, какую так щедро нам дают большие и правдивые проведения искусства и литературы.
     Становится равнодушным к правде тот, кто ищет в книжке только замысловатый, "круто завинченный" сюжетец "пошпионистей", где людям и явлениям для удобства автора и для максимального облегчения усилий читательского внимания приданы положения, ситуации, мотивировки, главным образом оглушающие сознание и не имеющие ничего общего с подлинной жнью.
     * * *
     Огромное значение в воспитании художественного вкуса имеет музыка. Мы знаем, как трудно бывает у нас подчас достать билет на самую, казалось бы, академическую программу в Большой зал Консерватории. Музыкальное искусство у нас давно перестало быть достоянием небольшого круга бранных. Но увы! Если брать широко, то следует сказать, что не все еще ладно у нас по части вкусов и в области музыкальной...
     До сих пор приходится еще слышать довольно откровенные прнания в том, что мы-де, мол, не понимаем серьезной музыки и что она, дескать, совершенно не нужна. Так, недавно в одной радиопередач я услышал письмо одного молодого человека, решительно выступающего против симфонической музыки. Он писал, что она наводит грусть и меланхолию, а молодежь нужно воспитывать в духе бодрости и жнерадостности. И дело здесь, оказывается, не только в возрасте. В той же радиопередаче было прочитано письмо одного пенсионера, утверждавшего, что симфоническая музыка устарела, что нужно закрыть, расформировать все симфонические оркестры, камерные ансамбли, как совершенно ненужные и лишние.
     Есть немало, к сожалению, людей, которые готовы отказаться от всех видов музыки, кроме той, которую принято называть "легкой".
     Я знаю девушек, которые готовы часами вместе с подругами просиживать у патефона, ставя одну и ту же душещипательную пластинку с каким-нибудь патентованным джазовым романсом. И добро, романс-то был бы хороший?
     Ведь существует у нас богатейшая романсовая музыка. Писали чудесные романсы Глинка и Чайковский, Рубинштейн, Варламов и Гурилев. Как хороши подлинные таборные цыганские песни, в которых звучит страсть большой и вольной души, чувствуется трепет горячих сердец, биение кипучей крови и слышится тоска бездомного кочевья и свист ветра в степных просторах. Такими песнями заслушивались Пушкин и Денис Давыдов, их любил Лев Толстой.
     Нет, не о таких песнях идет речь. Сидят девицы, накручивают, как шарманку, патефон и в сотый раз слушают про ландыши, ландыши, ландыши... А иногда подобное благоухание доносится раза три в вечер клубного радиоузла...
     А ведь здесь все подделка. Не страсти, а страстишки, не мысли, а мыслишки. Тут подделка и музыка и чувства.
     И приучают люди себя к этой суррогатной музыке, к фальшивым чувствованиям, к "какбудтошней" тоске.
     - Что же,- ополчится кто-нибудь читателей,- вы, значит, вообще против легкой музыки, против джаза, танцев, веселых песен?
     Нет! Мы - за!
     Мы и за джаз, и за веселую танцевальную, легкую музыку, и за шуточные песенки, только они должны быть хорошими, отвечающими требованиям своего жанра. Мы не тех, кто, как сказал писатель Ренар, выдает дурное настроение за хороший вкус. Было бы смешно заставлять нашу молодежь или хотя бы даже рекомендовать ей, когда она собирается на товарищеской вечеринке потанцевать, повеселиться, поразвлечься, непременно слушать в магнитофонной записи симфонии Бетховена или Чайковского. Эти великолепные творения надо слушать на концертах или по радио - одному или с друзьями, которые пришли к тебе специально для того, чтобы внимательно, в тишине насладиться серьезной музыкой, чтобь! прочувствовать ее, получить радость и подумать над нею.
     И мало пользы от того, что некоторые не в меру осторожные педагоги или ханжески благонамеренные клубные работники накладывают запрет на так называемые "западные танцы". Этим вносится казенное уныние в те общественные места, где юноши и девушки могли бы по-хорошему развлечься, повеселиться. Молодежь вынуждают искать места, где бы ей никто не помешал танцевать так, как хочется.
     Чего же ей хочется, этой молодежи, и что же, собственно, дурного в танцах, которые у нас принято называть "западными", в чем, так сказать, пагуба, якобы кроющаяся в них?
     И логично ли, что некоторые ярые блюстители клубных и школьных порядков, гонители всякой, как они выражаются, "иностранщины" не протестуют против падекатра, падеграса, миньона. Эти танцы ведь тоже пришли к нам не Калуги или Рязани... Почему же люди, грудью встающие за падекатр или падеспань, поднимают опасливую суетню и готовы применять самые крутые меры, едва заслышат мелодии блюза, фокстрота, румбы.
     Спору нет, старинные бальные танцы обиловали плавными, грациозными движениями, которых так часто лишены сегодняшние. Но не слишком ли много времени прошло с тех пор, когда они были непременным номером в программе всякого бала. Ведь совсем не случайно менилась манера, рисунок танца. Это - отражение перемены, происшедшей в музыке: новых музыкальных ритмов, иного строения музыкальной фразы, синкопирования мелодии с переносом удара, ритмического момента словно бы на западающую клавишу. А такие перемены в свою очередь порождены совсем новым и, как это хорошо чувствует прежде всего молодежь, стремительным темпом всей нашей жни.
     Вряд ли тут нужно особенно углубляться в природу современной танцевальной мелодии, раскрывать детально все причины и обстоятельства, продиктовавшие менения в ней и в самом танце. Ведь каждая эпоха имела свой обширный танцевальный репер Для XVIII века были характерны менуэт и гавот, начало XIX века ознаменовалось победоносным вихревым вальсом, потом появились полька и галоп.
     В конце прошлого века и в начале нынешнего стали танцевать падеграс, падепатинер, а вскоре затанцевали танго и фокстрот. Я не специалист в области музыки и тем более не считаю себя знатоком по части танца, но мне дорога искренняя непосредственность молодых увлечений во всех областях жни. И думается мне, очень трудно убедить молодежь, остро чувствующую пульс и ритмы жни, что она обязана плясать только по старинке.
     Такой крупный и серьезный советский композитор, как Дмитрий Кабалевский, отвечая одному донецких педагогов, требовавших полнейшего гнания джаза нашей жни, писал, что не видит в джазе "духовного оружия империалма". "Я написал ему,- сообщил Кабалевский,- что видел в своей жни и продолжаю видеть бесконечное число отличных девушек и юношей, любящих джаз, и что джаз не оказывает никакого влияния на их мировоззрение, на их духовный Я написал даже (вероятно, очень огорчив его этим), что сам люблю и послушать хорошую джазовую музыку и потанцевать под джаз и никогда при этом не чувствую себя духовным оруженосцем империалма".
     "Я считаю,- писал далее Кабалевский,- что отрицание легкой музыки - такое же нарушение естественного отношения к жни, как отрицание музыки серьезной. Люди, не понимающие легкой музыки, чаще всего бывают людьми скучноватыми". Композитор тут же подчеркнул: "Хуже представляется мне другая крайность. Люди, чьи эстетические потребности исчерпываются развлекательной музыкой, часто напоминают мне тех, кто был бы счастлив, если б вся жнь состояла одного отдыха, веселья и шутки. Вот почему я считаю, что разговор о джазе, как и вообще о легкой музыке, не следовало бы вести, олируя &ти вопросы от вопроса отношения к музыке в целом, от вопросов воспитания хорошего, благородного и притом разносторонне развитого музыкального вкуса".
     Но вернемся к танцам. Конечно, в большом просторном зале, где достаточно места, хорошо и сегодня покружиться в раздольном вальсе - его ритмы бессмертны. Но естественно, что большинству старинных, подчеркнуто галантных, несколько нарочито церемонных "па де..." молодежь предпочитает современные танцы. И почему надо с такой трусливой осторожностью, обычно оборачивающейся неумным административным рвением, разлиновывать по унылым графам "культурно-развлекательных мероприятий" молодежное веселье? Все дело в том, как вести себя в танце, как его исполнять.
     У нас к танцевальной мелодии предъявляются те требования, которые стали обязательными при подходе к музыке любого жанра. И прав А. Цфасман, который пишет:
     "В нашем джазе мелодия при всей оригинальности должна быть ясной, напевной, ящно выразительной, гармония при всей свежести - логичной, ритм при всей остроте - ясным. Наш джаз должен отвечать тем эстетическим требованиям, какие мы предъявляем к советской музыке в целом".
     Мы знаем, что часто в сегодняшней зарубежной танцевальной музыке истошные завывания, однообразные ритмы, нведенные до уровня грубой примитивной мелодии с тупо, бесконечно повторяющимися тактами, доводят иной раз зрителей и танцующих до исступления, переходящего порой в массовую истерику.
     Конечно же, речь может идти не о таких "западных"
     танцах. Что и говорить, встречаются и у нас "твистуны", старающиеся перенять самый дурной "стиль" западноевропейской или американской кабацкой эстрады, с вызовом бравирующие разболтанными манерами и ухарским крлянием. Их действительно следует првать к порядку, напомнив, что во всем надо обладать вкусом и всему есть своя мера. Но ведь, в конце концов, и краковяк и вальс можно начать отплясывать с таким пошибом, что придется вызывать дрз^жинников или милицию. Однако не следует же нз этого, что надо запрещать краковяк. А некоторые чересчур суровые дяди и тети, блюстители хорошего тона и строгого Ез^уса, вместо того чтобы заняться обучением своих воспитанников хорошим манерам в современных танцах, пытаются гнать нз танцевального обихода молодежи все танго, блюзы, фоксы, самбо, румбы - словом, все современные танцы.
     Надо ли еще раз повторять, что в хорошем танце должны всегда сочетаться и заразительная музыкальность, и увлекающий ритм, и непринужденное веселье, и взаимное уважение партнеров - подчеркнутая заботливая вежливость "кавалера" и лишенная манерности скромная уступчивость "дамы". Все дело в такте, в чувстве меры, в желании и самим по-хорошему развлечься и другим принести радость, удовольствие, веселье. Вот тогда танец независимо от его названия и географического происхождения будет хорош к станет отвечать требованиям вкуса.
     Разумеется, если говорить о воспитании серьезного музыкального вкуса, то разговор должен начинаться с настоящей, большой музыки, с творений великих композиторов России, славнейших мастеров мира, с лучших проведений современных композиторов. Конечно, надо прививать молодежи прежде всего взыскательный, строгий музыкальный вкус.
     И как благодарна бывает молодежь, когда умные воспитатели открывают перед ней подлинные сокровища большой музыки. Композитор Д. Б. Кабалевский писал как-то в "Известиях" о том, какое отрадное впечатление провели на него члены "Школьного общества любителей симфонической музыки", с которыми он познакомился во время поездки по городам Сибири и Дальнего Востока. В беседе с композитором каждый по-своему повторял одну общую всем мысль.
     "Если бы сегодня у меня отняли возможность слушать серьезную, особенно симфоническую музыку - я почувствовал бы себя таким же духовно обедненным, как если бы лишили меня возможности читать хорошие книги".
     Композитор приводил в газете письмо Тани ГГ., ученицы 10-го класса:
     "Нравился мне джаз. Три года, как я стала слушать симфоническую музыку... В симфонии я за последний год стала видеть мысль, а не только чувства, как раньше..."
     Все это не значит, разумеется, что на школьной вечеринке во время танцев надо играть полонез Шопена, либо "Камаринскую" Глинки, или экосез "Евгения Онегина".
     Все это музыка умительная, но танцевать под нее будет вряд ли удобно.
     Есть немало прекрасных танцевальных мелодий, и тут выбор должен быть предоставлен молодежи самый широкий. Всем бывает весело, приятно и радостно, когда на молодежном вечере кто-нибудь лихо спляшет гопак или все встанут в круг, а по нему пройдется, распластав по-орлиному, как крылья, руки, танцор в гордой лезгинке. И, как я уже говорил, всем приятно покружиться в плавном вальсе или в веселой, стремительной, кокетливо-иронической полечке. Но можно ли этим лишь ограничивать желания и требования молодых танцоров? Очень противно, когда попросту скучные люди, почитающие свои отсталые вкусы за закон, заранее расписывают веселье и танцы: вот это, мол, можно прнать благонадежным прихлопом, а уж это пошли невыдержанные притопы. Всякое непривычное для их глаз па, может быть, несколько темпераментные движения в танце кажутся им уж чуть ли не посягательством на моральные устои общества.
     Было время, когда такого же рода блюстители нравов и строгих вкусов возмущались, если молодежь танцевала "буржуазные" танцы, вроде падеспани, и требовали обязательно "Яблочко". Они считали лишь этот танец выразителем пролетарской доблести, забывая, по-видимому, что всеми нами любимый танец "Яблочко", нечего таить, танцевали иногда и по ту сторону фронта гражданской войны. Однако это ведь нисколько не скомпрометировало наш лихой, веселый танец. Румяное красное яблочко не стало белее оттого, что иной раз его отплясывали и наши враги. Танец остался в народной памяти как звонкая подвижная музыкальная метка революции. С удовольствием отплясывает его молодежь и сегодня. Но это не значит, что танцы иного музыкального строя, скажем, танцы, пришедшие к нам со свободолюбивой и темпераментной Кубы, следует подвергать гонению.
     Если молодежь заимствует что-то интересное, родственное ее внутреннему темпу современных зарубежных танцев, не следует ошарашивать ее административным окриком. Пусть ищет, обретает, пробует. Кому дано право варанее считать какие-то коленца завированными, а другие па - запрещенными? Важно, чтобы танец был веселым, жнерадостным, отвечающим здоровому вкусу и живым устремлениям молодежи. Ведь танцевать хочется под музыку, а не под расписку, которую пытаются заранее взять у молодежи чересчур уж осмотрительные наставникиадминистраторы.
     Нужно, можно, стоит любить и хороший джаз, и веселую лирическую оперетту, и остроумную эстрадную песенку.
     И следует молодым людям уметь танцевать. Ничего хорошего не вижу я в снулых молодых парнях, которые на вечеринке, сохраняя гордо-отчужденный вид, ладонями, заложенными за поясницу, подпирают стены зала, вместо того чтобы поддержать общее веселье, поплясать вместе со всеми.
     Однако всему свое место, свой час. А ведь есть еще, к сожалению, и такие, которым все кажется слишком серьезным, скучным: и хорошая камерная певица, и вдохновенный чтец, и вестный ансамбль скрипачей Большого театра, и лирическая музыка русского романса. Если ненароком затащили такого скучающего молодого человека на концерт Чайковского, он вскоре безмятежно засыпает, но зато, едва заслышав где-то первые такты рока или твиста, упоенно (даже во сне) начинает дергаться и сучить ногами.
     Ничего, кроме глубокого сожаления и отвращения, этот "любитель музыки" вызвать не может.
     Вспомните, как остроумно и зло высмеял этакого "кавалерствующего дергунчика" Ив Монтан в своей песенке о парижских стилягах. И, кстати: когда мы говорим о хорошем вкусе в жанре эстрадного искусства, нельзя не обратиться к творчеству этого талантливого французского певца, которого так тепло принимали в нашей стране и москвичи, и ленинградцы, и киевляне. Ив Монтан - прекрасный образец безукорненного артистического вкуса. И в самой его манере исполнения песен, в предельной собранности найденной им сценической формы, сочетающей элегантность и четкость движений с подкупающей простотой,- словом, во всем облике артиста, как и в содержании и строе е."о песенок, перед нами непринужденно раскрывается поэзия народного Парижа, Парижа простых, трудолюбивых, добрых, веселых и влюбленных в свой город людей.
     Совсем иной характер имели песенки Вертинского или, скажем, Лещенко. Мне часто приходилось слышать от моих молодых друзей вопросы о том, как с точки зрения серьезного вкуса следует расценивать этих двух артистов.
     "Прежде всего нельзя ставить их на одну доску. Вертинский обладал незаурядным исполнительским мастерством, проявил себя как талантливый киноактер, очень хорошо снявшийся в некоторых наших фильмах. У него была вестная исполнительская культура, очень выразительный жест, обогащенный, как мне думается, знакомством с приемами народного театра Востока, где некоторое время жил артист. Но на эстраде Вертинский был, конечно, выразителем старого, отмирающего вкуса. Человек талантливый, он умел искусно находить те слабые, больные места, неутоленные печали, грустные воспоминания, которые имеются, вероятно, в душе даже самого счастливого и уравновешенного человека, не говоря уже о таких, кто по воле истории понес ощутимые утраты в жни. Играя на этих "струнках" души человеческой, Вертинский строил свои песенки, ящные, мерно иронические, обычно унылые, заупокойные по отношению к прошлому, иногда экзотические, полные бессильной тоски о безвозвратно утраченном. И не случайно его концерты особенно привлекали людей, которым дорого было это навсегда ушедшее прошлое.
     Что касается Лещенко, то он не обладал ни настоящим голосом, ни мастерством, которое могло бы хоть в какой-то мере восполнить столь серьезный для певца ъян. Это был небесталанный, но типичный герой ресторанных подмостков, в дешевых песенках которого слышался ухарский кабацкий пошиб, перемежаемый тоскливой отрыжкой с перепоя.

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Дело вкуса