• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына [4/9]

Скачать полное произведение

    - То-то и есть, - отвечала Татьяна Ивановна, - дай вам бог другую нажить такую. Вот посмотрим, как-то вы отблагодарите меня, как женитесь.
     - Тысячу рублей подарю вам, - отвечал Сергей Петрович.
     - Хорошо, посмотрим, - отвечала хозяйка и побежала хлопотать о закуске.
     Хозаров между тем возвратился к гостю, который закурил уже другую трубку и, развалясь на диване, пускал мастерские кольца.
     - Извините меня, - сказал хозяин, - я захлопотался. Вот наша холостая жизнь: вообразите себе, двое у меня людей в горнице, и ни одного налицо нет, так что принужден был просить подать завтрак хозяйскую девушку.
     - Это часто случается и у нас; у меня вот здесь немного людей, а в деревне их человек пятнадцать, а случается иногда, что даже по целому дню трубки некому приготовить.
     В это время Марфа, одетая по распоряжению Татьяны Ивановны в новое ситцевое платье, принесла закуску, водку и вино.
     - Прошу покорнейше, - сказал хозяин.
     - А я вас прошу не беспокоиться: распоряжусь, - отвечал гость и залпом выпил рюмку водки, закусив миногою.
     - Прекрасная закуска эти миноги! И кисловато и приятно, - сказал он, прожевав кусок. - Говорят, это маленькие змеи?
     - Не знаю. Не прикажете ли винца?
     - Нет, позвольте мне еще рюмку водки: все как-то не могу хорошенько согреться! Это штриттеровская?
     - Нет, домашняя.
     - Скажите, какая прекрасная, - заметил гость, закусывая сыром. - Теперь можно трубки покурить и винца потом выпить, - проговорил он и, закурив трубку, хотел было налить себе в рюмку.
     - Не прикажете ли лучше в стакан? Это вино совестно пить рюмками, - сказал хозяин, желавший угостить гостя и заметив, что сей последний не не любит выпить.
     - Не много ли будет стаканчиками? - сказал гость, выпив рюмку. - Вы сами не кушаете; надобно начинать ведь с хозяина.
     - А вот я и сам выпью, - сказал тот, налив стакан и ставя его перед Ступицыным, а себе рюмку.
     Антон Федотыч пришел в совершенно блаженное состояние от такого любезного приема.
     - Как мне приятно, что я имел честь с вами познакомиться. С первого раза, изволите ли помнить, как мы встретились, я почувствовал к вам какое-то особенное влечение.
     - Благодарю вас покорно; я, с своей стороны, также дорожу знакомством вашим и всего вашего милого семейства.
     - Да-с, я могу похвалиться моим семейством, - начал Ступицын, у которого в голове начало уже шуметь, - одно только... ах, как мне тут неприятно! Даже и говорить про это больно!
     - Что такое-с?
     - Так, знаете-с: свои семейные несообразности.
     - Но... в чем же?
     - Это, я вам доложу, большая история, - проговорил Ступицын, вздыхая и махнув рукою. - Я, пожалуй, вам расскажу; но прежде, нежели начну, позвольте мне вас попросить выпить со мной по стаканчику мадеры.
     - С большим удовольствием, - отвечал хозяин и налил себе и гостю по стакану вина, которыми они чокнулись и выпили.
     - Я вас, Сергей Петрович, с первого раза полюбил, как сына, а потому могу открыть вам душу. Катерина Архиповна моя... я про нее ничего не могу сказать... Семьянинка прекрасная, только неровна к дочерям: двух старших не любит, а младшую боготворит.
     - Скажите, пожалуйста!
     - Да-с, вот какой случай. А что прикажете делать? Я хоть и отец, а помочь не могу. Короче вам сказать: была у нас двоюродная бабка, и, заметьте, бабка с моей стороны; препочтеннейшая, я вам скажу, старушка; меня просто обожала, всего своего имущества, еще при жизни, хотела сделать наследником; но ведь я отец: куда же бы все пошло?.. Все бы, конечно, детям - только бы поровну, никто бы из них обижен-то не был. Так как бы вы думали, что сделала супруга? Перед самою почти смертью подбилась к старухе да уговорила ее, обойдя меня, отдать одной младшей, Машет, а мы и сидим теперь на бобах. Вот что значит неравная-то любовь! Но ведь я отец: мне горько и обидно... и себя, конечно, жалко, да и старшие-то чем же согрешили?
     - Скажите, пожалуйста, - произнес Хозаров, - и большое имение?
     - Триста душ в кружке, как на ладони, да каменная усадьба.
     - И всем уж теперь владеет Мария Антоновна?
     - Давно, по всем актам, но это еще мало: имение теперь под опекою у матери; ни копейки, сударь вы мой, из доходов не издерживает, - все в ломбард да в ломбард на имя идола: тысяч тридцать уж засыпано.
     - Тридцать тысяч! - воскликнул от восхищения Хозаров.
     - Ровнехонько тридцать. Но ведь мне горько: я отец... Я равнодушно видеть старших не могу, хуже, чем сироты. Ну, хоть бы с воспитания взять: обеих их в деревне сама учила, ну что она знает? А за эту платила в пансион по тысяче рублей... Ну и это еще не все...
     - Что же еще такое? - спросил Хозаров, более и более начинавший интересоваться рассказом Ступицына.
     - И это еще не все: нашла ей жениха, почти насильно влюбила его в нее; он полгода уже как интересовался старшей; переделала, сударь ты мой, это дело в свою пользу - да и только! Теперь тот неотступно сватается к Машеньке.
     - Сватается к Марье Антоновне?
     - Неотступно! Сюда за ними нарочно приехал: вы, верно, его знаете, - Рожнов!
     - Этот толстяк! - воскликнул Хозаров.
     - Да что такое толстяк? Тысяча ведь душ-с... человек добрейший... умница такая, что у нас в губернии никто с ним и не схватывается.
     - Так, стало быть, Марья Антоновна помолвлена?
     - Кажется, еще нет. Я, признаться, и не знаю, потому что я и входить не хочу в их дела: грустно, знаете, очень грустно, право, а нечего делать: мать!.. Кто ее может судить и разбирать. А и теперь Пашет и Анет все я содержу - это я могу прямо сказать. Но у меня небольшое состояние: всего сто душ; я сам еще люблю пожить, - ну вот, например, в карты играю, и играю по большой; до лошадей охотник и знакомых тоже имею; а она из своих ста душ ни синя пороха не дает старшим, а все на своего идола. Обидно, Сергей Петрович, невыносимо обидно! Позвольте мне еще водки выпить.
     Ступицын выпил еще водки и начал немного покачиваться.
     - Что мне делать, как мне быть? - рассуждал он как бы сам с собою. - К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь - все больно. Жаль мне Пашет и Анет, - а они предобрые, да что делать - родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.
     - Ах, как вам не совестно! Напротив - мне очень приятно, - отвечал хозяин.
     Гость принялся было отыскивать картуз, но остановился.
     - Не могу идти домой, не могу видеть неравенства, - и в ком же? В родной матери, которая носила всех в утробе своей девять месяцев... - Здесь Ступицын немного остановился. - Сергей Петрович, милый вы человек! - продолжал он. - Я обожаю вас, то есть, кажется, готов за вас умереть. Позвольте мне вас поцеловать!
     - С большим удовольствием...
     Новые приятели облобызались.
     - Сергей Петрович! Позвольте мне у вас отдохнуть, не могу видеть неравенства.
     - Сделайте одолжение, - сказал Хозаров, в душе обрадованный такому намерению Ступицына, потому что тот, придя в таком виде домой, может в оправдание свое рассказать, что был у него, и таким образом поселить в семействе своем не весьма выгодное о нем мнение. Он предложил гостю лечь на постель; тот сейчас же воспользовался предложением и скоро захрапел.
     В какой мере были справедливы вышесказанные слова Ступицына, мы увидим впоследствии; но Хозаров им поверил.
     - Триста душ, тридцать тысяч и каменная усадьба... недурно, очень недурно, - повторил он сам с собой, и между тем как гость его начинал уж храпеть на третью ноту, Хозаров отправился к Татьяне Ивановне.
     - Ну что, ушел? - спросила хозяйка.
     - Нет, пьян напился, и водку и вино - все выпил и лег спать, - отвечал постоялец. - Бог даст, как женюсь, так и в лакейскую к себе не стану пускать: пренесносная скотина! Впрочем, Татьяна Ивановна, нам в отношении Мари угрожает опасность, и большая опасность.
     - Что вы это? Какая опасность?
     - Да такая опасность, что вряд ли она не помолвлена!
     - Не может быть, ой, не может быть. Да за кого, Сергей Петрович? Не за кого быть помолвленной.
     - А за Рожнова?
     - За этого толстого господина? Постойте, батюшка Сергей Петрович, пожалуй, это и на дело похоже. Когда они собирались на вечер, Марья Антоновна была такая грустная, а этот господин сидел с Катериной Архиповной и все шепотом разговаривали...
     - Это скверно, - произнес Хозаров. - Впрочем, у них в этот день ничего не могло быть решительного, потому что я в этот же вечер объяснился ей в любви и получил признание.
     - Ну, вот видите, стало быть, пустяки: может быть, мне только так показалось; она не ветреница какая-нибудь: этого про нее, кажется, никто не окажет, но только все-таки, Сергей Петрович, скажу вам: напрасно теряете время, пропустите вы эту красотку.
     - Не слыхали ли вы, Татьяна Ивановна, что у нее есть усадьба?
     - Как не быть усадьбы! Отличнейшее поместье. Нынче одни дворы конюшенные выстроить стоило пять тысяч; хлеб родится сам-десят.
     - И это верно вы знаете?
     - Как самое себя.
     - Вы действительно, почтеннейшая, говорите справедливо, - сказал Хозаров после нескольких минут размышления. - Я глупо и безрассудно теряю время.
     - Глупо, Сергей Петрович, и совершенно безрассудно, - повторила Татьяна Ивановна.
     - Помолюсь-ка я богу да пойду объяснюсь с Катериной Архиповной. Этому болвану и говорить нечего: он, кажется, ничего не значит в семействе.
     - Именно так, - утвердила Татьяна Ивановна.
     Хозаров несколько времени ходил по комнатам в задумчивости.
     - Знаете, что мне пришло в голову? Я сделаю предложение письмом: говорить об этих вещах как-то щекотливо.
     - Письмом гораздо лучше, и они пунктуальнее ответят, - отвечала Татьяна Ивановна.
     - Жалко, что у меня в комнате эта свинья спит. Разве идти в кофейную Печкина и оттуда послать с человеком? Там у меня есть приятель-мальчик, чудный малый! Славно так одет и собой прехорошенький. Велю назваться моим крепостным камердинером. Оно будет очень кстати, даже может произвести выгодный эффект: явится, знаете, франтоватый камердинер; может быть, станут его расспрашивать, а он уж себя не ударит в грязь лицом: мастерски говорит.
     - Превосходно вы выдумали, - сказала Татьяна Ивановна. - А то отсюда даже и послать некого: ведь не Марфутку же? В этаком деле черную девку посылать и неловко.
     - Ну, куда ваша Марфутка годится! Ей впору и в лавочку бегать. Я думал было попросить вас, но как-то нейдет, не принято в свете.
     - Мне совершенно невозможно. Я бы, конечно, душой рада, да не принято. После, пожалуй, схожу, хоть сегодня вечерком, и поразузнаю, как между ними это принято; может быть, и сами скажут что-нибудь.
     - Это действительно, вы сходите и поразведайте. Adieu,* почтеннейшая!
     ______________
     * До свидания (франц.).
     Возвратясь в свой нумер, Хозаров тотчас же оделся, взял с собой почтовой бумаги, сургуч, печать и отправился в кофейную, где в самой отдаленной комнате сочинил предложение, которое мы прочтем впоследствии. Письмо было отправлено с чудным малым, которому поручено было назваться крепостным камердинером и просить ответа; а если что будут спрашивать, то ни себя, ни барина не ударить лицом в грязь.
     Между тем как Антон Федотыч, подгуляв у Хозарова, посвящал его во все семейные тайны и как тот на основании полученных им сведений решился в тот же день просить руки Марьи Антоновны, Рожнов лежал в кабинете и читал какой-то английский роман. Прислуга толстяка сидела в лакейской и пила чай; у него их было человека три в горнице и человека четыре в кухне, и то потому только, что выехал в Москву налегке, а не со всем еще домом. Про лакеев Рожнова обыкновенно говорили в губернии, что этаких оболтусов и никуда не годных лентяев надобно заводить веками, а то вдруг, как будто бы какой кабинет редкостей, не составишь. В настоящее время вся эта братия хохотала во все горло над молодым, с глуповатой физиономией, парнем, который, в свою очередь, хотя тоже смеялся, но, видимо, был чем-то оконфужен.
     - Эй, сеньоры, чему вы там смеетесь? - сказал барин.
     Ответа не было.
     - Григорий, а Григорий!
     - Чего-с? - отозвался, наконец, голос из лакейской.
     - Соблаговолите, сеньор, сюда пожаловать.
     Появился самый младший из лакеев.
     - Чему вы там смеялись? - спросил Рожнов.
     - Над форейтором, - отвечал тот и снова захохотал во все горло.
     - Чем же это он вас насмешил?
     - Влюблен-с, - едва выговорил от смеха лакей.
     - Скажите, пожалуйста, какой злодей, - сказал Рожнов. - В кого же он влюбился?
     - В горничную Марьи Антоновны. Все спрашивает нас, скоро ли вы изволите на них жениться.
     - А она что же?
     - И она неравнодушна-с: большие между собой откровенности имеют, - отвечал лакей. - Она меня тоже все спрашивает, скоро ли будет ваша свадьба, а не то, говорит, у барышни есть другой жених, - как его, проклятого? Хозаров, что ли? В которого она влюблена.
     - Влюблена в Хозарова? - спросил толстяк.
     - Должно быть, так, - отвечал лакей.
     Рожнов тотчас же встал, в несколько минут оделся, сел в сани и очутился у Катерины Архиповны, которая сидела у себя в комнате одна.
     - То, что я предугадывал, - начал Рожнов, - случилось: Мари влюблена в эту восковую рожу, Хозарова.
     - Мари влюблена в Хозарова? Что это... с чего это пришло вам в голову? Откуда вы почерпнули эти известия? - сказала Катерина Архиповна несколько даже обиженным голосом.
     - Не могу вам сказать, именно из каких источников почерпнул эти сведения, но все-таки повторяю, что это верно; верно по моему собственному наблюдению, верно и по слухам, которые до меня дошли.
     - Мари влюблена... Ребенок, который еще ничего не понимает; она влюблена? - говорила мать.
     - Вот это-то мне досаднее всего, - возразил Рожнов, - как же вы, женщина, и не понимаете другую женщину, и еще дочь свою? Хоть бы, например, себя-то припомнили; неужели в осьмнадцать лет вы ничего не понимали?
     - Она - исключение, Иван Борисыч, - перебила Катерина Архиповна, - это необыкновенный еще ребенок; в ней до сих пор я не замечала кокетства, а если бы вы знали, какие вещи она иногда спрашивает, так мне совестно даже рассказывать.
     - Все-таки я вам расскажу, что она влюблена. Но, впрочем, что же я вас предостерегаю? Может быть, вам самим нравится эта наклонность?
     - Вам грех это думать, Иван Борисыч. Вы очень хорошо знаете, что мое единственное желание, чтобы Мари была вашей женой. Может быть, нет дня, в который бы я не молила об этом бога со слезами. Я знаю, что вы сделаете ее счастливой. Но что мне делать? Она еще так молода, что боится одной мысли быть чьей-либо женой.
     В продолжение этой речи у старухи навернулись слезы.
     - Ну полноте, не огорчайтесь, - сказал толстяк, - я это сказал так... пускай ее теперь влюбляется в кого угодно; авось, придет очередь и до меня.
     - Мамаша! Записочка от Сергея Петровича, - сказала, входя в комнату Анет и подавая матери письмо. - Камердинер их пришел и просит ответа, - прибавила она и вышла.
     Старуха и Рожнов вздрогнули; та принялась читать, но на половине письма остановилась, побледнела как полотно и передала его Рожнову, который, прочитав послание моего героя, тоже смутился.
     Несколько минут продолжалось молчание. Старуха как будто бы не помнила сама себя. Рожнов тоже; но, впрочем, он скоро опомнился и, взглянув насмешливо на Катерину Архиповну, начал снова перечитывать письмо.
     - Вы со вниманием ли прочли это прекрасное послание? - сказал он.
     - Я еще опомниться, Иван Борисыч, не могу; этакой наглости, этакого бесстыдства я и вообразить не могла. Мари в него влюблена! Скажите, пожалуйста! Мари дала ему слово!
     - Мари действительно в него влюблена и действительно дала ему слово, - перебил Рожнов, - только мы-то с вами, маменька, немного поошиблись в расчете: Мари, видно, не ребенок, и надобно полагать, что не боится выйти замуж. Я не знаю, чему вы тут удивляетесь; но, по-моему, все это очень в порядке вещей.
     - Но, Иван Борисыч, я этого не желаю, - возразила Катерина Архиповна.
     - Да, если вы не желаете, это другое дело; но, впрочем, действительно ли вы не желаете, когда желает этого Марья Антоновна? Однако погодите! Я намерен вам вслух прочитать это письмо; оно так прекрасно написано, что, может быть, и убедит вас переменить ваше намерение. "Милостивая государыня, Катерина Архиповна! - начал читать толстяк. - Робко и несмелою рукою берусь я за перо, чтобы начертить эти роковые для меня строки. Давно, очень давно, Катерина Архиповна, люблю я вашу младшую дочь; сердце мое меня не обмануло: она меня тоже любит и уже почти дала мне слово".
     - Удивительно, как красно написано! - сказал толстяк, остановясь читать. - Неужели эти "роковые строки" не трогают вашего материнского сердца, Катерина Архиповна?
     Старуха ничего не отвечала и сидела, как уличенная преступница. Толстяк продолжал читать: "Ваше слово, ваше слово, почтеннейшая Катерина Архиповна! Одного вашего слова недостает только для того, чтобы обоих нас сделать блаженными".
     - Перестаньте, Иван Борисыч, пожалуйста, перестаньте, - перебила Катерина Архиповна, - лучше скажите, что мне делать?
     - Сделать их блаженными.
     - Имейте, Иван Борисыч, сожаление к моим чувствам, - возразила старуха. - Где же тут любовь с вашей стороны? Это, я думаю, и до вас касается, а вы, вместо того чтобы посоветовать мне, только смеетесь.
     - Что же мне вам советовать?
     - Да ведь я должна что-нибудь решительно ответить; мне должно отказать, а я теперь ничего и не понимаю.
     - А вы думаете отказать?
     - Конечно, отказать.
     - А! Это другое дело! Я берусь даже вам продиктовать письмо.
     - Сделайте божескую милость, войдите в мое положение! - сказала Катерина Архиповна и тотчас же принялась под диктовку толстяка писать письмо к моему герою. Оно было следующего содержания:
     "Милостивый государь, Сергей Петрович! За ваше предложение я, из вежливости, благодарю вас и вместе с тем имею пояснить вам, что я не могу изъявить на него моего согласия, так как вполне убеждена в несправедливости ваших слов о данном будто бы вам моей дочерью слове и считаю их за клевету с вашей стороны, во избежание которой прошу вас прекратить ваши посещения в мой дом, которые уже, конечно, не могут быть приятны ни вам, ни моему семейству".
     Вот какой ответ получил мой герой с чудным малым и сначала пришед в сильное ожесточение, тотчас же вознамерился ехать к Катерине Архиповне и объясниться с ней, но, сев в сани, раздумал и велел везти себя к Мамиловой.
     Варвара Александровна была дома и сидела в своем кабинете одна. Она очень обрадовалась приезду гостя.
     - Как вы милы, monsieur Хозаров, - сказала хозяйка, - что посетили затворницу.
     M-r Хозаров на этот раз не был, по обыкновению, любезен, потому что, поклонившись, и поклонившись, разумеется, довольно грациозно, сел и задумался.
     - Что с вами? - спросила внимательная хозяйка.
     - Сегодня одна из лучших надежд моих лопнула и взорвана на воздух, - сказал он и прибавил. - О, люди, люди!
     - Вы хандрите, ха-ха-ха! И вас посетила желчь. Поздравляю вашу будущую жену, - сказала Мамилова.
     - Я не хандрю, но я ожесточен.
     - Проигрались, верно, - заметила хозяйка. - Мужчины всегда приходят в отчаяние, когда проигрывают.
     - Я проигрывал в жизнь мою полсостояния, но оставался так же спокоен, как издержав целковый, - отвечал Хозаров с благородным негодованием, - но сегодня я проиграл мою лучшую надежду.
     - Не понимаю вас, - сказала хозяйка.
     - Потому что вы не верите в чувства мужчин, - возразил Сергей Петрович.
     - Да, я и забыла: вы влюблены... Скажите, бога ради, что с вами? Мне очень интересно узнать, как мужчины страдают от любви. Я об этом читала только в романах, но, признаюсь, никогда не видала в жизни.
     - Если вам угодно будет говорить в этом тоне, то вы, конечно, ничего не узнаете от меня: я буду молчалив, как могила.
     - Ну, не сердитесь. Я знаю, что вы лучше других, лучше многих. Вы еще молоды. Скажите, что вас так растрогало?
     - Вы знаете мои отношения к Мари Ступицыной?
     - Да, знаю: она влюблена в вас!
     - Может быть, но сегодня я узнал, что ее хотят выдать замуж, и знаете, за кого? За Рожнова, которого она терпеть не может, который скорее походит на быка, нежели на человека, и все оттого, что у него до тысячи душ.
     - Но что же вы-то делаете?
     - Что же мне делать? Я, любя ее и желая спасти от этого ужасного для нее брака, сегодня же сделал ей предложение.
     - Браво! Так и следует поступить благородному человеку! Какой же результат?
     - Результат... стыдно и говорить. Прочтите сами, - сказал Хозаров, подавая Варваре Александровне письмо.
     - Результат обыкновенный, - сказала она, прочитав письмо. - Вот вам отцы и матери... Как они безумно располагают счастьем дочерей: тысяча душ - и довольно! Что им за дело, что это бедное существо может задохнуться в этом браке? Как не быть счастливой при тысяче душах! Что за дело, что нет тысячи первой души, которая одна только и нужна для счастья женщины? А эту любовь, которая живет в ней, она должна умертвить ее!.. Ничего, это очень легко; все равно что снять башмак... И что такое значит разлучить навеки два существа, которые, может быть, созданы друг для друга?.. - На этих словах Варвара Александровна остановилась и задумалась.
     Сергей Петрович, созданный для Марьи Антоновны, в продолжение всего этого монолога сидел, тоже задумавшись.
     Долго еще Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким сердцем и с умом образованным, которую родители выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного, в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, - и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
     Варвара Александровна так живо рассказала эту историю, что герой мой положительно догадался, что этот южный цветок не кто иной, как она сама.
     Прощаясь с гостем, Мамилова обещалась побывать на другой день у Ступицыных и поговорить там о нем.
     Молодой человек с чувством благодарности пожал руку нового своего друга.
     В нумере своем он нашел маленькую записку от Ступицына следующего содержания:
     "Душевно благодарю вас за угощение и надеюсь, что все останется между нами в тайне.
     А.Ступицын".
     Кроме того, он застал там Татьяну Ивановну.
     - Сергей Петрович, что это у вас наделалось? - начала хозяйка, видимо чем-то весьма взволнованная. - Я сегодня такой странный прием получила у Катерины Архиповны, что просто понять не могу; меня совсем не пустили в дом; а этот толстяк Рожнов под носом у меня захлопнул двери и сказал еще, что меня даже не велено принимать.
     - Все кончено, Татьяна Ивановна, - сказал герой мой, садясь в кресло.
     - Нет, не кончено и не может быть кончено, - возразила Татьяна Ивановна. - Марья Антоновна будет ваша, если захотите.
     - Каким образом?
     - Очень просто... увезите.
     - Увезти?.. Да, конечно, можно; но, впрочем, утро вечера мудренее: мне очень хочется спать.
     Герой мой, утомленный ощущениями дня, действительно очень устал и потому, выпроводив Татьяну Ивановну, тотчас же разделся, бросился в постель и скоро заснул.
     V
     Существует на свете довольно старинное и вместе с тем весьма справедливое мнение, - мнение, доказанное многими романами, что для любви нет ни запоров, ни препятствий, ни даже враждебных стихий; все она поборает и над всем торжествует. Это старинное мнение подтвердилось еще раз и в настоящем моем рассказе.
     После сделанного Хозарову отказа Катерина Архиповна долго еще совещалась с Рожновым, и между ними было положено: предложение молодого человека скрыть от всех, а главное - от Мари; сделать это, как казалось им, было весьма возможно. Хозарову уже отказано от дома, и теперь только надобно было выпроводить Татьяну Ивановну, которая, пожалуй, будет переносить какие-нибудь вести. Почтеннейшая девица не замедлила явиться в этот же день, и Рожнов взялся сам отказать гостье и, видно, исполнил это дело весьма добросовестно, потому что Татьяна Ивановна после довольно громкого разговора, который имела с ним первоначально в зале, потом в лакейской и, наконец, на крыльце, вдруг выскочила оттуда, как сумасшедшая, и целые почти два переулка бежала, как будто бы за ней гналась целая стая бешеных собак.
     Мало этого, чтобы прекратить всякую возможность для Мари видеться с Хозаровым и в посторонних домах, Катерина Архиповна решилась притвориться на некоторое время больною и никуда не выезжать с семейством. Но что значат человеческие усилия против могущества все преоборающей и над всем торжествующей любви? Между тем как мать и влюбленный толстяк думали, что они предостерегли себя со всех сторон от опасности, опасность эта им угрожала отовсюду.
     Проснувшись на другой день, Хозаров внимательно рассмотрел свое положение. Во-первых, он убедился в том, что решительно влюблен в Мари; во-вторых, тридцать тысяч, каменная усадьба и триста душ, - как хотите, это вовсе не такого рода вещи, от которых можно бы было отказаться равнодушно. Но что предпринять? На совещание о том, что предпринять, была приглашена Татьяна Ивановна, очень хорошо еще помнившая ужасный прием в доме Ступицыных, вследствие чего и была против всех их, разумеется, кроме Мари, в каком-то ожесточенном состоянии. Она советовала Хозарову увезти Мари и подать просьбу на мать за управление имением; а Рожнова сама обещалась засадить в тюрьму за то, что будто бы он обругал ее, благородную девицу, и обругал такими словами, которых она даже и не слыхивала.
     Но Хозаров смотрел на это с другой стороны и хотел действовать в более логическом порядке. Первоначально ему хотелось написать к Мари письмо и получить от нее ответ.
     Но каким образом передать письмо? Татьяне Ивановне, как видит и сам читатель, не было уже никакой возможности идти к Ступицыным; но она так ненавидела Катерину Архиповну, так была оскорблена на ее крыльце, что, назло ей, готова была решиться на все и взялась доставить письмо. Как ни верил Хозаров в способность Татьяны Ивановны передавать письма, но все-таки он пожелал знать, какое именно она избирает для этого средство. Оказалось, что средство было очень легкое и весьма надежное: у девицы Замшевой есть приятельница - тоже девица - торговка, которая ходит почти во все дома и была уже несколько раз у Ступицыных и будто бы очень дружна с горничною Марьи Антоновны и даже кой-что про эту голубушку не совсем хорошее знает. Об остальном догадаться не трудно: стоит Хозарову написать письмо, вручить его девице-торговке, а та уже свое дело сделает и принесет даже ответ и за весь этот подвиг возьмет какие-нибудь два целковых.
     - Вы напишите ей письмо почувствительнее, а главное дело - напишите ей про мать: какая она ей злодейка и какого счастья лишает ее на всю жизнь.
     - Знаю, как написать, - отвечал Хозаров и, расставшись с хозяйкою, тотчас же принялся сочинять послание, на изложение которого героем моим был употреблен добросовестный труд. Три листа почтовой бумаги были перемараны, и, наконец, уже четвертый, розовый и надушенный, удостоился остаться беловым. Письмо было написано с большим чувством и прекрасным языком.
     Вот оно:
     "Мари! Я осмеливаюсь называть вас этим отрадным для меня именем, потому что вашим наивным да, сказанным на вечере у Мамиловой, вы связали вашу судьбу с моей. Но люди хотят расторгнуть нас: ваша мать приготовила другого жениха. Вы его, конечно, знаете, и потому я не хочу в этих строках называть его ужасного для меня имени; оно, конечно, ужасно и для вас, потому что в нем заключается ваша и моя погибель.
     Вчерашний день, я не знаю, сказано ли вам, я просил вашей руки. Простите, что сделал это, не сказав предварительно вам; но когда любишь, то веришь и надеешься. Мне отказано, Мари, - отказано самым жесточайшим манером!.. О Мари! Мне отказано в надежде владеть вами, мой ангел; отказано и в доме... Не знаю, как остался я вчерашний день в своем уме и имею сегодня силы начертить эти грустные строки. Теперь все зависит от вас. Вас не отдают мне люди, отдайте мне сами себя и напишите мне ответ. Одно слово, моя ненаглядная Мари, одно слово твое воскресит в душе моей умершие надежды. Остаюсь влюбленный Х....в.
     P.S. Та же женщина, которая доставит вам это письмо, может принести мне ответ ваш".
     Не меньшая опасность для сердца Мари - и сердца, уже несколько, как мы видели из предыдущих сцен, влюбленного, - угрожала с другой стороны, это со стороны Варвары Александровны. В самое то утро, как Хозаров писал письмо к предмету его любви, Мамилова писала таковое же к предмету ее дружбы, какой-то двоюродной сестре, с которою она была в постоянной переписке. Так как письмо это было написано тоже прекрасным пером и отличалось глубиною мыслей, а главное - близко относилось к предмету моего рассказа, то я и его намерен здесь изложить с буквальною точностью.
     "Ma chere Claudine!
     Давно я не писала к тебе, потому что писать было нечего. Ты знаешь, что я не имею собственной жизни: сердце мое, это некогда страстное и пылкое сердце, оно как будто бы перестало уже биться; я езжу в оперу, даю вечера, наряжаюсь, если хочешь, но это только одни пустые рассеяния, а жизни, самой жизни - нет и нет... тысячу раз нет... Ты, конечно бы, теперь не узнала меня: я сделалась какая-то мизантропка; но я люблю людей, я могу жить счастьем других, этим единственным утешением для людей, лишенных собственного счастья, и вот тебе пример. Есть у меня один знакомый, некто monsieur Хозаров. Представь себе, chere Claudine, юношу в полном значении этого слова, хорошенького собой, с пылкими и благородными чувствами, которые у него выражаются даже в его прекрасных черных глазах: он влюблен, и влюблен страстно, в молоденькую девушку, Мари Ступицыну, которая тоже, кажется, его обожает, и знаешь, как обыкновенно обожают пансионерки. Чего, подумаешь ты, недостает для того, чтобы, для обоюдного счастья, связать этих людей, созданных один для другого, узами брака? Но их расторгают, - расторгают с тем, чтобы одну продать за золотой мешок сорокалетнему толстяку, в котором столько же чувств, как и в мраморной статуе, а другого... другого заставить, в порыве отчаяния, может быть, броситься в омут порока и утратить там свою молодость, здоровье, сердце и ум, одним словом - все, все, что есть в нем прекрасного. Но я, испытавшая горе на самой себе, я буду действовать на мать и на отца девушки, на нее самое, на молодого человека, чтобы только заставить сберечь их в сердцах своих эту любовь, эту дивную любовь, которая может усыпать цветами их жизненный путь.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына