Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Шукшин В.М. / Ваш сын и брат
Ваш сын и брат [1/3]
...И вот пришла весна. Обычная - добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
В переулках на селе - грязь в колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из Заготскота, то и останется он у него в руках, ибо дяди из Заготскота все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов матерятся на чем свет стоит.
- Тебе, паразит, жалко сапоги измарать, а я должен каждую весну плетень починять?!
- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...
- А, тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега.
А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ликующим звуком: "Пи-у".
Лед прошел по реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают ноздреватыми синими мордами на берег, разгребают гальку; разворачиваются и плывут дальше - умирать.
Малый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет навозом, гнилым мокрым деревом и талой землей.
Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с варевом. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит еще один день. Вполсилы ведутся неторопливые необязательные разговоры - завтра будет еще день и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить всласть, поворчать на судьбу, задуматься Бог знает о чем - что, может, жизнь - судьба эта самая - могла бы быть какой-нибудь иной - малость лучше?.. А в общем-то, и так ничего - хорошо. Особенно весной.
Степан
В такой-то задумчивый хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Воеводин Степан.
Пришел он с той стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый за день солнышком, и вздохнул. И стал смотреть на деревню. Он, видно, много отшагал за день и крепко устал.
Он долго сидел так и смотрел.
Потом встал и пошел в деревню.
Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне - тесал дышло для брички. В завозне пахло сосновой стружкой, махрой и остывшими тесовыми стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки, по привычке ласково матерился.
...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его - Степан.
- Здорово, тять.
Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына.
- Степка, что ли?
- Но... Не узнал?
- Хот!.. Язви тя... Я уж думал - почудилось.
Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу. Обнялись, чмокнулись пару раз.
- Пришел?
- Ага.
- Что-то раньше? Мы осенью ждали.
- Отработал... отпустили.
- Хот... язви тя! - Отец был рад сыну, рад был видеть его.
Только не знал, что делать.
- А Борзя-то живой ишо, - сказал он.
- Но? - удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Он тоже рад был видеть отца. - А где он?
- А шалается где-нибудь. Этта, в субботу вывесили бабы бельишко сушить - все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
- Шалавый дурак.
- Хотел уж пристрелить его, да подумал: придешь - обидишься...
Присели на верстак, закурили.
- Наши здоровы? - спросил Степан. - Пишут ребята?
- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
- А ничо, хорошо. Работали. Ребята-то как?..
- Да редко пишут. Ничо вроде... Игнат хвалится. А Максим - на стройке. Ты-то в шахтах, наверно, робил?
- Нет, зачем: лес валили.
- Ну да. - Ермолай понимающе кивнул головой. - Дурь-то вся вышла?
- Та-а... - Степан поморщился. - Не в этом дело.
- Ты вот, Степка... - Ермолай погрозил согнутым прокуренным пальцем. - Ты теперь понял: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые, время драться.
- Не в этом дело, - опять сказал Степан.
В завозне быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и махрой...
Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.
- Пошли в дом, покажемся.
- Немая-то наша, - заговорил отец, поднимаясь, - чуть замуж не вышла. - Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не приходило в голову.
- Но! - удивился Степан.
- Смех и грех...
Пока шли от завозни, отец рассказывал:
- Приходит один раз из клуба и мычит мне: мол, жениха приведу. Я, говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
- Может, зря?
- Что "зря"? "Зря"... Обмануть надумал какой-то - полегче выбрал. Кому она, к черту, нужна такая. Я, говорю, такого те жениха приведу...
- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" - крупная девка лет двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у нее синие, как цветочки, и смотрит она до слез доверчиво.
- Ма-ам, мм, - мычала она и ждала, когда брат подойдет к ней, и смотрела на него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что у мужиков навернулись слезы.
- А от те "ме", - сердито сказал отец и шаркнул ладонью по глазам. - Ждала все, крестики на стене ставила - сколько дней осталось, - пояснил он Степану. - Любит всех, как дура.
Степан нахмурился, чтоб скрыть волнение, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, мычала и целовала в щеки, в лоб, в губы.
- Ладно тебе, - сопротивлялся Степан и хотел освободиться от крепких объятий. И неловко было ему, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог оттолкнуть счастливую сестру.
- Ты гляди, - смущенно бормотал он. - Ну, хватит, хватит... Ну, все...
- Да пусть уж, - сказал отец и опять вытер глаза. - Вишь, соскучилась.
Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
- Ну, как живешь-то? - спросил. Сестра показала руками - "хорошо".
- У ей всегда хорошо, - сказал отец, поднимаясь на крыльцо. - Пошли, мать обрадуем.
Мать заплакала, запричитала.
- Господи-батюшки, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они до тебя...
Всем стало как-то не по себе и от ее причета.
- Ты, мать, и радуисся, и горюешь - все одинаково, - строго заметил Ермолай. - Чо захлюпала-то? Ну, пришел, теперь радоваться надо.
- Дак я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
- Ну и не реви.
- Было бы у меня их двадцать, я бы не ревела. А то их всего-то трое, и те разлетелись по белу свету... Каменная я, что ли?
- Дак и мне жалко! Ну и давай будем реветь по целым дням. Только и делов...
- Здоровый ли, сынок? - спросила мать. - Может, по хвори по какой раньше-то отпустили?
- Нет, все нормально. Отработал свое - отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, гладкая баба с круглым добрым лицом. Еще в сенях заговорила излишне радостно и заполошно:
- А я гляну из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И правда - Степан...
Степан заулыбался.
- Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, трижды прильнула наголодавшимися вдовьими губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром губам...
- От тебя как от печи пышет, - сказал Степан. - Замуж-то не вышла?
- Я, может, тебя ждала. - Нюра засмеялась.
- Пошла к дьяволу, Нюрка! - возревновала мать. - Не крутись тут - дай другим поговорить. Шибко тяжело было, сынок?
- Да нет, - с удовольствием стал рассказывать Степан. - Там хорошо. Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там - в неделю два раза. А хошь, иди в Красный уголок - там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала"...
- Что же, вас туда собрали кино смотреть? - спросила Нюра весело.
- Почему?.. Не только, конечно, кино...
- Воспитывают, - встрял в разговор отец. - Дуракам вправляют.
- Людей интересных много, - продолжал Степан. - Есть такие орлы!.. А есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
- А эти за что?
- Один - за какую-то аварию на фабрике, другой - за драку. Дал тоже кому-то бутылкой по голове...
- Может, врет, что инженер? - усомнился отец.
- Там не соврешь. Там все про всех знают.
- А кормили-то ничего? - спросила мать.
- Хорошо, всегда почти хватало.
Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
- Да нет, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы - в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало... А один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с водой...
Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм", "ты гляди!", пытались сами тоже что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.
- А насчет охраны - строго?
- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.
- А бегут?
- Мало. Смысла нет.
- А вот говорят, если провинился человек, то его сажают в каменный мешок...
- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то уркаганов, а нас редко.
- Вот жуликов-то, наверно, где! - воскликнул один простодушный парень. - Друг у друга воруют, наверно?..
Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.
- Там у нас строго за это, - пояснил Степан. - Там, если кого заметют, враз решку наведут...
Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске - праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно. И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола, поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им удовольствие доставил, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться. И, чтобы им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда прибыл.
Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки --
Что я порой не слушалась тебя-я!..
На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
А я думала-а, что тюрьма д это шутка.
И этой шуткой сгубила д я себя-я! --
пел Степан.
Песня не понравилась - не оценили полноты чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их... И саму грешницу как-то трудно было представлять.
- Блатная! - с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в лагерях - сплошное жулье. - Тихо, вы!
- Чо же сынок, баб-то много сидят? - спросила мать с другого конца стола.
- Хватает. Целые лагеря есть.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там не сладко.
- И вить, дети небось пооставались!
- Детей - в приюты...
- А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. - Я бы им подолы на голову - и ремнем!..
- Не поможет, - заспорил с ним Ермолай. - Если ты ее выпорол - так? - она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную.
Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.
Три дня, три ноченьки старался --
Сестру из плена выруча-ал...
Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.
Злодей пустил злодейку пулю
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-я!..
Степан крепко припечатал кулак в столешницу, заматерился с удовольствием.
- Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко. - Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась - она была счастлива.
- Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший мужичок. - Ты уж тогда спой, ты спой, что же так-то ходить! - Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке - просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула:
"К добру!"
Пожилая баба покачала головой.
- К добру?
- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
- Упредила.
- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру, думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается - он вот он, на пороге.
- Господи, Господи, - прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза. - Надо же!
Бабы, плясавшие кругом, вытащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
- Давай, Ермил! - кричали Ермолаю. - У тя седня радость большая - шевелись!
- Ат-та, оп-па, - приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал этого дня, без малого три года.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь...
- Давай, тять...
- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
- А Степка-то не изработался - взбрыкивает!
- Он же говорит - им там хорошо было. Жрать давали...
- Там дадут - догонют да еще дадут.
- Ат-та, оп-па!.. - приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну...
Люблю сани с подрезами,
Воронка - за высоту,
Люблю милку за походку.
А еще - за красоту! --
вспоминал Ермолай из далекой молодости.
И Степан тоже спел:
Это чей же паренек
Выделывает колена;
Ох, не попало бы ему
Березовым поленом.
Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет - оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
- Ты что, одурел, парень? - спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся.
- Чудно?.. Ничего...
- Тебе же три месяца сидеть осталось!
- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
- Пошли.
- Пошли.
- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...
- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.
- Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер. - Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
- А?
- Чего?
- Зачем ты это сделал-то?
- Сбежал-то? А вот - пройтись разок... Соскучился.
- Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый. - А теперь еще пару лет накинут.
- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили- каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
- Нда... - раздумчиво сказал участковый.
Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.
- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
- Трое.
- А те где?
- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
- И сколько же ты добирался?
- Неделю.
- Тьфу... Ну, черт с тобой - сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан сидел у стола, напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.
- Оружия никакого нет? - спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
- Сроду никакой гадости не таскал с собой.
- Чем же ты питался в дороге?
- Они запаслись... те двое-то...
- А им по сколько оставалось?
- По много...
- Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул? - в последний раз поинтересовался милиционер.
- Ладно, надоело! - обозлился Степан. - Делай свое дело, я тебе не мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
- Я думал, ошибка какая-нибудь - не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
- Небось смеялись над тобой те двое-то? - не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:
- А по лицу не скажешь, что дурак. - И ушел окончательно в протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата...
- Мэ-мм? - спросила она брата.
Степан растерялся.
- Ты зачем сюда?
- Мэ-мм? - замычала сестра, показывая на милиционера.
- Это сестра, что ли? - спросил тот.
- Но...
Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?"
Участковый понял.
- Он... Он! - показал на Степана. - Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. - Участковый показал на окно и "показал", как сбегают. - Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно - раз и ушел. И теперь ему будет... - Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. - Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, - растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. - Два года еще!
Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер - тоже смотрел на сестру.
- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди... Братья ваши небось не сделали бы так.
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее.
- Убери ее, - хрипло попросил Степан. - Убери!
- Как я ее уберу?..
- Убери, гад! - заорал Степан не своим голосом. - Уведи ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рванулась к нему и мычала. И трясла головой.
- Скажи, что ты обманул ее, пошутил... Убери ее!
- Черт вас!.. Возись туг с вами... - ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. - Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! - пытался он втолковать ей. - Счас он придет! - Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вытолкнуть. - Ну, здорова! - Он закрыл дверь на крючок. - Фу-у... Вот каких делов ты натворил - любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку - в пол.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
- Вызываю машину - поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные какие-то.
А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала - плакала.
Летит степью паровоз. Ревет.
Деревеньки мелькают, озера, перелески... Велика Русь.
Максим
Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери.
Через поля, через леса, через реки широкие долетел родной голос, нашел в громадном городе.
- Максим! Письмо...
Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал читать.
В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего общежития зазвучал голос матери:
- Здорово, сынок Максим!
Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы живы-здоровы, чего и тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили маленько. Верка тоже ничо - здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит - радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету. Походи, сынок, по аптекам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу - больно. Походи, сынок, не поленись... Игнату тоже написать хотела, а он прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать - скажет: пристают. Он чо-то обижается на тебя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж там поспокойней живите-то, не смешите людей - не чужие небось... Походи, сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я...
Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце - жалко стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще почувствовал гнетущую свою вину перед ней. Все реже и реже думалось о матери последнее время, она перестала сниться ночами... И вот оттуда, где была мать, замаячила черная беда.
Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую аптеку.
В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилавком молодую хорошенькую девушку, подошел к ней.
- У вас змеиный яд есть?
Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на Максима, сказала "нет" и снова принялась считать. Максим постоял немного, хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил - девушка была очень занята.
В следующей аптеке произошел такой разговор:
- У вас есть змеиный яд?
- Нет.
- А бывает?
- Бывает, но редко.
- А может, вы знаете, где его можно достать?
- Нет, я не знаю, где его можно достать.
Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым носом, с низеньким лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать "нет" и "не знаю". Он уставился на нее.
- Что? - спросила она.
- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?!
- Не знаю, - опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина.
Максимом стала овладевать злость. Он не двигался с места.
- Еще что? - спросила женщина. Они были в стороне от других, разговор их никто не слышал.
- А отчего вы такая худая? - спросил Максим. Он сам не знал, что так спросит, и не знал, зачем спросил, - вылетело. Очень уж недобрая была женщина.
Женщина от неожиданности заморгала глазами.
Максим повернулся и пошел из аптеки.
"Что же делать?" - думал он.
Аптека следовала за аптекой, разные люди отвечали одинаково: "Нет", "Нету".
В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилавком парня.
- Нет, - сказал парень.
- Слушай, а как он называется по-научному? - спросил Максим.
Парень решил почему-то, что и ему пришла пора показать себя "шибко умным", - застоялся, наверное, на одном месте.
- По научному-то? - переспросил он, улыбаясь. - А как в рецепте написано? Как написано, так и называется.
- У меня нет рецепта.
- А что же вы тогда спрашиваете? Так ведь и живую воду можно спрашивать.
- А что, не дадут без рецепта? - негромко спросил Максим, чувствуя, что его начинает слегка трясти.
- Нет, молодой человек, не дадут.
Это снисходительное "молодой человек" доконало Максима.
- До чего же ты умница! - тихо воскликнул он. - Это же надо такому уродиться!.. - Максим, должно быть, изменился в лице, ибо парень перестал улыбаться.
- Что вы хотите? - серьезно спросил он.
- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек.
- Что вам надо?! - опять очень громко спросил парень, явно желая привлечь внимание других людей в аптеке.
Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось отчаяние.
В одной очень большой аптеке Максим решительно направился к пышной, красивой женщине. Она выглядела приветливее других.
- Мне нужен змеиный яд, - сказал он.
- Нету, - ответствовала женщина.
- Тогда позовите вашего начальника.
Женщина удивленно посмотрела на него.
- Зачем?
- Я с ним потолкую.
- Не буду я его звать - незачем. Он вам не сможет помочь. Нет у нас такого лекарства.
Максим засмотрелся в ее ясные глаза. Ему захотелось вдруг обидеть женщину, сказать в ее лицо какую-нибудь тяжкую грубость, чтобы ясные глаза ее помутились от ужаса. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое "нет".
- Позовите начальника! - потребовал Максим.
И тут, вместо того, чтобы грубо оскорбить женщину, Максим жалобным голосом вдруг сказал:
- У меня мать болеет.
Женщина оставила официальный тон.
- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу дать вам пчелиный. У нее что, радикулит?
- Ага.
- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен.
- Давайте. - Максиму было стыдно за свой жалобный тон. - Он тоже помогает?
- У вас рецепт есть?
- Нету.
- А как же?...
- Что?
- Без рецепта нельзя, не могу.
У Максима упало сердце.
- Это такой ма-аленький рецептик, да? Бумажечка такая...
Женщина невольно улыбнулась.
- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы...
- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дайте, а?
- Не могу, молодой человек, не могу.
На улице Максим долго соображал, что делать. Даже если он и наткнется где-нибудь на змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо сперва добыть рецепт.
По дороге домой зашел на почту и дал матери телеграмму:
"А пчелиный яд надо? Максим".
Долго в ту ночь не мог заснуть Максим - думал о матери. Представил вдруг ее мертвой, да так ясно - гроб на столе, белая простыня, руки белые на груди... Он вскочил и сидя выкурил подряд две сигареты. Кое-как отвязался от страшного наваждения.
Занималось утро. Спокойно, все шире и вольнее растекался над городом свет, и как-то ближе и роднее стали казаться люди, которых очень много в этих каменных домах... И все-таки никому нет никакого дела, что у Максима болеет мать.
Он оделся и пошел на вокзал - к людям.
На вокзале выбрал себе местечко на диване, сел и стал наблюдать за пассажирами. И самому тоже захотелось вдруг ехать. И показалось, что он едет. За окном - поля, леса, деревеньки, все мелькает. А в деревнях - тоже люди. И так хорошо сделалось на душе, спокойно.
...Неожиданно прямо перед собой Максим увидел стеклянную дверь, завешенную изнутри марлей, а над дверью - табличка: "Медпункт". Он встал и пошел туда.
На белом стульчике, за белым столом, облокотившись, сидела белая старушка и дремала. Когда вошел Максим, она подняла голову.
- Здравствуйте, - сказал Максим.
- Ну, - ответила старушка. - Чего?
- Мне рецепт надо.
- Какой рецепт?
- На змеиный яд.
Старушка не поняла.
- На какой змеиный яд?
Максима толкнула в грудь надежда: старушка хочет спать и, чтобы отвязаться, подмахнет рецептик.
- На змеиный яд - лекарство такое.
- Я не выписываю рецептов.
- А кто выписывает?
- Врач.
- А когда он будет?
- В девять. - Старушка начала терять терпение. - А для чего те рецепт-то?
- А вы не врач?
- В больницу надо идти за рецептом. А мы не лечим.
- Так это ж медпункт?
- Ну и что, что медпункт. Мы - по травмам. Или сердце у кого... В больницу надо идти.
- А у вас печать есть? Больничная...
Старушка рассердилась.
- Тебе чего надо-то? Что ты привязался ко мне?
- Ладно, спи.
Максим вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
В девять часов он пошел на стройку, отпросился с работы и направился в поликлинику.
В бедой стеклянной стенке - окошечко за окошечком - белая девушка. Она долго "заводила" на Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим посмотрел - четырнадцатая очередь, на тринадцать тридцать.
- А поближе нету?
- Нет.
- Девушка, милая... - Максим почувствовал, что опять начинает говорить жалостливым тоном, но остановиться не мог. - Девушка, дайте мне поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста.
Девушка не глядя на него порылась в талончиках, выбрала один, подала Максиму. И тогда только посмотрела на него. Максиму показалось, что она усмехнулась.
"Милая ты моя, - думал растроганный Максим. - Смейся, смейся - талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов. У кабинета врача сидело человек десять больных; Максим присел рядом с пожилым мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя на него, невольно думалось: "Все равно помрем все".
"Прижало мужика", - подумал Максим. И опять вспомнил о матери и стал с нетерпением ждать доктора.
Доктор пришел. Мужчина, еще молодой.
Вышла из кабинета женщина и спросила:
- У кого первая очередь? Никто не встал.
- У меня, - сказал Максим и почувствовал, как его подняла какая-то сила и повела в кабинет.
- У вас первая очередь? - спросил его мужчина с тоской в глазах.
- Да, - твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем веселым и, как ему показалось, очень ловким парнем.
- Что? - спросил доктор, не глядя на него.
- Рецепт, - сказал Максим, присаживаясь к столу.
Доктор чего-то хмурился, не хотел подымать глаза.
- Какой рецепт? - Доктор все перебирал какие-то бумажки.
- На змеиный яд.
- А что болит-то? - Доктор поднял глаза.
- Не у меня. У меня мать болеет, у нее радикулит. Ей врачи посоветовали змеиным ядом.
- Ну, так?..
- Ну а рецепта нету. А без рецепта, вы сами понимаете, никто не даст. - Максиму казалось, что он очень толково все объясняет. - Поэтому я прошу: дайте мне рецепт.
Доктора что-то заинтересовало в Максиме.
- А где мать живет?
- В Сибири. В деревне.
- Ну?.. И нужен, значит, рецепт?
- Нужен. - Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему.
Доктор посмотрел на сестру.
- Раз нужен, значит, дадим. А, Клавдия Николаевна?
- Надо дать, конечно.
Доктор выписал рецепт.
- Он ведь редко бывает, - сказал он. - Съезди в двадцать седьмую. Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть.
- Спасибо. - Максим пожал руку доктору и чуть не вылетел на крыльях из кабинета - так легко и радостно сделалось.
В двадцать седьмой яда не было.
Максим подал рецепт и затаив дыхание смотрел на аптекаря.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
/ Полные произведения / Шукшин В.М. / Ваш сын и брат
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
