• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тысяча душ

Тысяча душ [25/31]

Скачать полное произведение

    - По губернскому правлению, - говорил он открыто в обществе, - я решительно намерен предоставить все вице-губернатору, потому что он его ближайший начальник; его место тут, а мое - в губернии. Но потом оказалось, что вице-губернатор и в распоряжения по губернии начал вмешиваться. Из разного рода неоднократных случаев приведу один, так как в нем замешаны более знакомые нам лица. Кому не известно, что в настоящее время обыкновенные исправничьи места выеденного яйца не стоют: каких-нибудь триста или четыреста рублей с откупщика, плата за лошадей, да разве кое-что придется сорвать на следствиях; а из этого между тем надо еще дать правителю канцелярии, подмазать в губернском правлении, чтоб не очень придирались. В остатке, значит, вздор. Но никак нельзя было этого сказать про пост смирнейшего в мире исправника в известном нам Эн-ске. Даже помещики с тремя сотнями душ перед баллотировкой говаривали: "Сделай, говорит, меня в Эн-ске исправником, так я в английские короли не захочу". Дело все заключалось в лесном сплаве: до трех тысяч гусянок всякую весну сплавлялось вниз по реке, и теперь судохозяину дать исправнику, при выправке билета, с каждого судна, какой-нибудь золотой, заведено было еще исстари, а между тем в итоге это выходило пятнадцать тысяч серебром. Место это приобрела и упрочила за мужем именно сама мадам исправница своими исключительно личными исканиями и ходатайствами; а потому можете судить о чувствах этой дамы, когда она узнала, что новым вице-губернатором назначен - и кто же? - душка Калинович! Смело могу уверить, что в эти минуты она забыла все сплетни, которые сочиняла некогда про него и про Настеньку. С замирающим сердцем и в каком-то истерическом состоянии она всем и каждому говорила, всплескивая руками: "Три года я только что не каждый день видела его; ну и тогда уж в лице у него заметно было что-то значительное, этакое, знаете, что-то петербургское. А милушка-то жена его! Господи, царь небесный! Я более чем дружна была с этим домом... более... Эту любовь ихную... все знала. Потом там другая в него была влюблена; он то к той, то к этой, и так все это мило, что выразить невозможно. Он будет, он должен покровительствовать моему Семену Никитичу". Говоря это, исправница доходила до какой-то поэзии похвал - и слезы умиления текли по ее полным щекам. Однако ничто не помогло и ничто не сбылось из ее пророчеств. Великим постом, когда должна была начаться выдача билетов, вице-губернатор вдруг вошел к губернатору с рапортом, что, так как в городе Эн-ске сыздавна производит земская полиция в свою пользу незаконный сбор с судопромышленников, то, в видах прекращения этого побора, удалить настоящего исправника от должности, как человека, уже приобыкшего к означенному злоупотреблению; в противном же случае, если его превосходительство сие голословное обвинение найдет недостаточным, то обстоятельство это раскрыть формальным следствием, и с лицами, как непосредственно виновными, так и допускающими сии противозаконные действия, поступить по законам. Губернатор только развел руками, получив эту бумагу. Как было тут поступить? Если назначить следствие, то эти дураки мужики, пожалуй, еще разболтают про все те жалобы, которые подавали они ему на исправника и которым, однако, не давалось никакого ходу; но, с другой стороны - основаться на словесном обвинении вице-губернатора и без следствия пожертвовать чиновником, неукоснительно исполнявшим свои прямые и косвенные обязанности!.. Старик даже заболел, придумывая с правителем канцелярии, как бы сделать лучше; и так как своя рубашка все-таки ближе к телу, то положено было, не оглашая дела, по каким-то будто бы секретно дошедшим сведениям причислить исправника к кандидатам на полицейские места. Автор сам видел после этого несчастного случая исправницу, прискакавшую было в губернский город, и не слезами она плакала - нет, - каменьями! Жерновами! На Калиновича она не столько претендовала: он сделал это по ненависти к ней, потому что она никогда, по глупому своему благородству, не могла молчать о его мерзкой связи с мерзавкой Годневой; но, главное, как губернатору, этому старому хрычу, которому она сама, своими руками, каждый год платила, не стыдно было предать их?..{374}
     Подобной болтовней она довела себя до того, что, по секретному приказанию начальника губернии, была выслана полицеймейстером из города, тем более что губернатор, видимо, еще не хотел оглашать своих неудовольствий с вице-губернатором и все еще говорил, что он именно такого помощника себе желал, чтоб тот помотал ему открывать злоупотребления, которые от него, как от человека, были скрыты. Новая выходка вице-губернатора сделала, однако, невозможным продолжать такую тактику. В губернском правлении назначено было свидетельство в умственных способностях дворянина Язвина, который, по ходатайству наследников, содержался уже в сумасшедшем доме. Почти вся губерния знала, что губернатор, по разного рода отношениям к претендентам-родственникам, принимал в этом деле живое участие и, конечно, приехал сам на свидетельство. Из прочих лиц явились только доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на шее, и длинный, из немцев, и с какими-то ожесточенными глазами оператор. Оба они, верные всегда и во всем рабы губернаторские, вошли в присутствие нога в ногу, поклонились почтительно и заняли свои места. Вслед за ними пришел прокурор, молодой еще человек, до упаду всегда танцевавший на всех губернаторских балах польку-мазурку; но из председателей не явился никто; предводитель тоже; по уважению своему к начальнику губернии, все они раз навсегда сказали, что, где только губернатор подпишет, там и их рука будет. Словом, все обстояло как следует! В двенадцать часов сумасшедший был введен. Это был молодой человек с крошечным лбом, с совершенно плоским черепом, со впалой грудью и с выдавшимся животом, в байковом халатишке, в толстом, заплатанном белье и порыжелых туфлях. Его держал под руку высочайший и с какими-то адскими чертами лица вахмистр, способный, кажется, усмирить сотню чертей, не только что одного безумного. Их скромно сопровождала знакомая уж нам фигура Прохорова, который был один из претендующих родственников и который на этот раз не горланил, как некогда в земском суде, а смиренно, держа под мышкой ваточную фуражку, стал было у притолоки; но губернатор движением головы предложил ему сесть, и Прохоров, щепетильно и едва касаясь краешка, уселся на отдаленное кресло.
     - Этот господин был уже у нас в переделке! - отнесся губернатор к сидевшему от него по правую руку Калиновичу. - Но сенат требует вторичного пересвидетельствования и заставляет нас перепевать на тот же лад старую песню.
     - Да, я знаю-с: я читал все дело, - отвечал Калинович.
     Кривошейка-инспектор начал спрашивать сумасшедшего, как его зовут, какой он веры, звания. Нескоро и с глупой улыбкой, как бы не понимая, что такое все это значит, отвечал тот, но ничего не врал.
     - Послушайте, любезный, - отнесся вдруг губернатор к сумасшедшему, - как вы думаете, что вертится: земля или солнце?
     - Чаво вы говорите? Я не знаю, чаво вертится, васе пиисхадитество! - отвечал тот.
     - Ну, да вертится ведь что-нибудь, земли или солнце; так что именно вертится? - повторил губернатор.
     - Да сто же такое вертится? Подите, сто такое вы говорите, васе пиисхадитество, - отвечал сумасшедший, боязливо пятясь назад.
     - Не понимает! - произнес губернатор, пожав плечами.
     - По глазам видно отсутствие мысли, - подтвердил оператор.
     - А скажите мне, отчего луна не из чугуна? - сострил вдруг асессор, желавший продолжать вопросы в тоне начальника губернии.
     Сумасшедший только посмотрел на него: губернатор и все прочие члены улыбнулись. Не могши удержаться от удовольствия, Прохоров захохотал во все горло.
     - Нет, так спрашивать и записывать этого нельзя! - вмешался, привставая с места, Калинович, все время молчавший, и потом обратился к больному: - Подите сюда, ко мне, мой милый!
     Тот трусливо начал подходить.
     - Не бойтесь; подходите. Отчего вы так дрожите? - говорил вице-губернатор, ласково беря его за руку.
     - Да вон этот все дерется, васе пиисхадитество, - отвечал сумасшедший, указывая на вахмистра.
     - Как же он это может? Он не смеет этого; мы его накажем, - продолжал Калинович.
     - Мне драться, ваше высокородие, не пошто, а что шумят оченно... - запротестовал было, покраснев в лице, солдат.
     - Молчи! - произнес строго вице-губернатор. Вахмистр немного попятился. Калинович опять обратился к сумасшедшему: - Сядьте вот, милый, тут, потолкуемте, - прибавил он.
     - Ничего, васе пиисхадитество, я и постою, я не устал, ей-богу-с! - отвечал гораздо уже свободнее сумасшедший.
     - А отчего это вы все подергиваетесь? Не нравится, что ли, вам ваше платье?
     - Да сто, васе пиисхадитество! Известно-с: все обобрали, сто было... вон халатиско какой дали-с. У них, васе пиисхадитество, народ, все пьяница такой-с; пожалуй, еще пропьют; а у меня платье хоросее было-с.
     - А сколько у вас душ? - спросил Калинович.
     - Двести дус у меня, васе пиисхадитество, - отвечал Язвин, - папенька родной оставил, ей-богу-с!
     - Ну, а хлеб, скажите, как у вас родится: хорошо или нет?
     - Где уж, васе пиисхадитество, хоросо хлебу родиться! - продолжал сумасшедший, как бы совсем попавший на свой тон. - Все вон дядинька Михайло Ильич, вон он сидит тут. "Посто, говорит, дурак, тебе лосади? Еще убьют тебя", весь табунок и угнал к себе. Ну, а по деревне, васе пиисхадитество, известно, как без лосадки, сами посудите! Лосадка тебе и дело сделает, и добра накладет. Мужички мне опосля говорят: "Барин, говорят, посто вы лосадок отдали: без скота хлебца не бывает"; а мне сто делать? Ишь, они озорники какие! Словно и бога у них нет-с!
     Прохоров не мог долее выдерживать.
     - Кабы вы были не сумасшедший, вы бы не говорили этого, и будете наказаны за то, болван этакой! - проговорил он; но помешанный в свою очередь тоже рассердился.
     - Сто ты ругаешься? - возразил он с запальчивостью. - Про сто меня наказут, коли я правду говорю, а ты думаешь, побоюсь тебя. Как же! Сто ты с девкой-то у нас сделал? Мальчик, васе пиисхадитество, у него от девки-то родился: девусник-усник-подоко-сесник!
     Губернатор вышел из себя.
     - Молчать! Вздор несешь! - крикнул он.
     Сумасшедший оробел. Высокий вахмистр к нему приблизился на два шага.
     - Умеете ли вы считать, мой милый? - поспешил перебить Калинович. - Нате вот, сочтите эти деньги, сколько тут? - прибавил он, подавая тяжелый бумажник.
     - Это все васи деньги, васе пиисхадитество? Какой вы богатый-с!
     - Да, я богат. Сосчитайте.
     Сумасшедший почесал голову и сосчитал совершенно верно.
     - Тут две тысячи и пятьдесят рублев, васе пиисхадитество, да вот еще бумажка пять рублев, - отвечал он, отодвигая от себя деньги, а потом, обдернув рукава и еще как-то глупей улыбнувшись, прибавил: - Дайте, васе пиисхадитество, мне эти пять-то рубликов-с.
     - А у вас разве нет денег? - спросил Калинович.
     - Нет, васе пиисхадитество, хоть бы копеечка, - ей-богу-с. Этто вот мужичок нас принес было мне тли целковеньких, да смотритель увидал и те отнял! "Ты, говорит, еще ноз купишь, да зарежешься"; а посто я стану лезаться? Дурак, сто ли, я какой! И за сто они меня тут держат с сумасшедшими, на-ка?
     Проговоря это, Язвин приостановился, но, помолчав, снова продолжал:
     - Прикажите, васе пиисхадитество, отпустить меня, сделайте милость; а то я боюсь, ей-богу-с! Этта у нас один благой, злой он такой, поймал другую благую бабу, да так ее оттрепал в сенях, сто еле жива осталась, - того и гляди убьют еще; а коли говорить, васе пиисхадитество, начальству насему станес, так у них только и речи: "Поговори, говорит, у нас еще, так выхлещем" - ей-богу-с! Сделайте милость, батюска, прикажите отпустить; я вам в ножки поклонюсь! - присовокупил сумасшедший и действительно поклонился Калиновичу в ноги.
     - Есть ли по крайней мере у вас другие родные, которые бы взяли вас на поруки? - отвечал тот, поднимая его.
     - Да как же, васе пиисхадитество, у меня здесь двоюродная сестричка есть: бедненькая она! Пять раз жаловаться ходила, ей-богу-с! "За сто вы, говорит, братца моего дерзите? Я его к себе беру". Так только и есть, сто прогнали, ей-богу-с! "Пошла вон", говорят.
     - Понимаете ли вы, что и пред кем вы говорите? - вмешался опять Прохоров, показывая на губернатора.
     - Однако уведите его; довольно! - прибавил губернатор повелительным голосом.
     Вахмистр, как железными щипцами, ухватил своей левой рукой больного за локоть и, повернувши его направо кругом, увел.
     - Во всяком случае, - продолжал губернатор, - я остаюсь при старом заключении, что он не в полном рассудке. Как вы? - прибавил он, обращаясь к докторам.
     - В рассудке неполном, - подтвердил инспектор.
     - Какой же тут рассудок, помилуйте! При губернаторе и что говорит: помилуйте! - заявил всему присутствию Прохоров.
     Все члены были согласны с этим.
     - В таком случае, ваше превосходительство, значит, я буду совершенно противоположного мнения, - возразил Калинович. - Я полагаю, что этот молодой человек совершенно в полном рассудке.
     - Как в рассудке? Что вы такое говорите? - воскликнул губернатор, как бы не веря своим ушам.
     - В рассудке, - повторил Калинович, не изменяя гона, - а потому полагаю, что держать его в сумасшедшем доме и грешно и противозаконно: это варварство!
     - Да ведь в законе глупорожденные также отнесены к сумасшедшим, - заметил было прокурор.
     Но вице-губернатор не обратил даже внимания на его слова и продолжал:
     - Что ж касается того, как он управлял своим имением, то об этом произвести дознание и, с заключением дворянского собрания, представить на решение сената. Но, так как из слов его видно, что у него обобран весь скот и, наконец, в деле есть просьбы крестьян на стеснительные и разорительные действия наследников, то обстоятельство это подлежит особому исследованию - и виновных подвергнуть строжайшей ответственности, потому что усилие их представить недальнего человека за сумасшедшего, с тем чтоб засадить его в дом умалишенных и самим между тем расхищать и разорять его достояние, по-моему, поступок, совершенно равносильный воровству, посягательству на жизнь и даже грабежу.
     Эта строго официальная речь Калиновича как громом оглушила все собрание. Прохоров побледнел; члены не знали, куда глаза направить. Губернатор первый нашелся:
     - Все это прекрасно! Но взгляд ваш, сами согласитесь, совершенно новый: он решительно из дела не вытекает.
     - Взгляд мой, ваше превосходительство, полагаю, единственный, который может вытекать из этого дела, - возразил в свою очередь со всею вежливостью Калинович.
     - Это вы говорите, а мы полагаем, что наш единственный. Согласны вы, господа? - обратился губернатор, едва сдерживая гнев свой, к членам.
     Те наклонением головы изъявили согласие.
     - Значит, так и записать надо, - продолжал губернатор, крутя усы. - Так и напишите, - отнесся он строго к секретарю Экзархатову, - что все господа присутствующие остаются при старом заключении, а господин вице-губернатор имеет представить свое особенное мнение, и вы уж, пожалуйста, потрудитесь не замедлить, - прибавил он, обращаясь к Калиновичу, как бы желая хоть этим стеснить его.
     - Я завтра же представлю, - отвечал тот совершенно равнодушным тоном.
     Губернатор встал и молодецки выпрямил свой высокий рост.
     - До свиданья, - сказал он, кивая всем приветливо головой. - До свиданья, Яков Васильич. Очень жаль, что так часто приходится нам спорить с вами, - прибавил он полушутливым, полуукоризненным тоном Калиновичу и гордо вышел из присутствия.
     Прохоров последовал за ним, губернатор, поговоря с ним несколько минут на лестнице, сел в экипаж. Он был очень бледен и всю дорогу продолжал кусать усы. По возвращении его домой тотчас проскакал во весь опор жандарм за правителем канцелярии. Оставшиеся между тем члены губернского правления ни слова между собой не говорили и, потупив глаза, стали внимательно заниматься своим делом. На каждом лице как будто было написано: быть худу, быть бедам! И один только вице-губернатор оставался совершенно спокоен: на губах его видна была даже какая-то насмешливая улыбка.
     IV
     В продолжение целой недели в городе только и говорили, что о последней распре двух властителей. Общество, положительно обвиняя вице-губернатора, еще тесней и преданней сгруппировалось около губернатора, и один только князь вертелся, как бес перед заутреней. Льстя больше всех старику в глаза, он в то же время говорил, что со стороны вице-губернатора была тут одна только настойчивость - бычок нашел; но ничего нет ни умышленного, ни злонамеренного, и, желая, вероятно, как-нибудь уладить это дело, затеял, наконец, зов у дочери. Дать самому у себя вечер ему, говорят, решительно было не на что: сахарный завод его давно уж лопнул. Зять, по слухам, копейкой не помогал, именье было описано и поступило в продажу. Переехав в город, он заложил все свое серебро и вообще по наружности был какой-то растерянный, так что куда девался его прекрасный дар слова и тонкая находчивость в обращении. Но, как бы ни было, вечер он проектировал все-таки с большим расчетом; только самые интимные и нужные люди были приглашены: губернатор с губернаторшей и с адъютантом, вице-губернатор с женой, семейство председателя казенной палаты, прокурор с двумя молодыми правоведами, прекрасно говорившими по-французски, и, наконец, инженерный поручик, на всякий случай, если уж обществу будет очень скучно, так чтоб заставить его играть на фортепьяно - и больше никого. Около часа прошло, как приехал губернатор и собралось все маленькое общество; но Калиновича еще не было. Беспокойство начало отражаться на лице князя.
     - Да вы сами были? - шепнул он сидевшему около него и тяжело пыхтевшему зятю.
     - Сам был: обещался... - отвечал тот.
     Князь пожал плечами.
     - Странно! - проговорил он; но в это время раздался звонок, и вице-губернатор вошел. Он первый поклонился губернаторше и губернатору.
     - Здравствуйте, Яков Васильич! Давно мы с вами не видались! - произнес старик, протягивая ему руку, но не приподымаясь с кресел, и до такой степени сумел совладеть с собой, что ноты неприязни не почувствовалось в этой фразе.
     - Давно, ваше превосходительство, - отвечал Калинович совершенно простодушным тоном.
     - А что ж Полина? - спросила хозяйка, разливавшая на большом круглом столе чай.
     - Она не так здорова, - отвечал гость.
     Князь переглянулся при этом с дочерью. Губернаторша взглянула на инженерного поручика, который еще поутру только рассказывал ей, как замечательный случай, что вице-губернаторша, выезжавшая везде, ни разу еще не была ни у княгини, ни у дочери ее. Муж ли ей не позволял того, или она сама не хотела - никто не знал. Стулья между тем так были поставлены, что вице-губернатор непременно должен был сесть рядом с губернатором; но он, легонько повернувшись на каблуках, подошел и сел около хозяйки в кресло, которое, собственно, предназначено было для губернаторши, но которая не успела еще занять его.
     - Я поближе к чаю - позволите? - спросил Калинович мадам Четверикову, которая была одета в щегольское платье гласе и цвела красотой. Она взмахнула только на него своими превосходными карими глазами и, проговоря: "Пожалуйста!", начала приготовлять ему чай.
     - Куда ж вы так много сахару кладете? Это ужас! - заметил ей Калинович.
     - Ах, да, и в самом деле это много! - сказала, как бы сконфузившись, мадам Четверикова. - Решительно не умею наливать этого несносного чаю! - прибавила она.
     - Что же вы умеете после этого? - спросил Калинович.
     - Ничего, - отвечала мадам Четверикова несколько обиженным голосом.
     - Дурно-с! - произнес Калинович, и оба несколько минут как-то страстно смотрели друг на друга.
     - Послушайте! - начала хозяйка, низко-низко наклонившись над столом. - Вы в ссоре с этим господином? - прибавила она, указывая головой на губернатора.
     - Это с чего вы взяли?.. Не знаю, как он мной, а я им очень доволен, - отвечал Калинович с насмешкой.
     - Ну, нет; это вы смеетесь! Зачем вы ссоритесь с ним? Он такой милый! - возразила хозяйка.
     - Да, он милый; только взяточник.
     - Зачем вы так говорите? Нет, это пустяки! - возразила хозяйка.
     - Вольно ж вам заставлять меня говорить о пустяках, тогда как я вижу перед глазами ваши мелькающие ручки, которым сама Киприда{384} позавидовала бы!
     - Merci за комплимент.
     - У меня нет в отношении вас комплиментов, - отвечал Калинович, - и знаете ли что? - продолжал он довольно искренним тоном. - Было время, когда некто, молодой человек, за один ваш взгляд, за одну приветливую улыбку готов был отдать и самого себя, и свою жизнь, и свою будущность - все.
     - Да, знаю, - отвечала мадам Четверикова, лукаво потупившись. - А послушайте, - прибавила она, - вы написали тот роман, о котором, помните, тогда говорили?
     - Нет! Я нарочно тогда его выдумал, чтоб предсказать вам ту будущность, которою вы теперь наслаждаетесь.
     - Хороши и вы! - возразила хозяйка укоризненным тоном.
     - Не лучше вас: друг друга стоим! - отвечал Калинович, и вообще заметно было, что вместо ожидаемого сближения с губернатором он целый вечер намеревался любезничать с хозяйкою; но из дома принесли ему записку, при чтении которой заметное чувство удовольствия показалось на лице его.
     - Adieu, - проговорил он, осторожно беря шляпу и пожимая руку хозяйки под столом.
     - Куда же вы? - спросила та удивленным и недовольным тоном.
     - Нужно-с: не беспокойте никого. Adieu, - проговорил Калинович и пошел.
     Князь побежал было за ним, но не успел догнать.
     Губернатор между тем сделал вид, что будто бы через полчаса только заметил отсутствие Калиновича.
     - А где же наш вице-губернатор? - спросил он совершенно равнодушным тоном.
     - Не знаю, убежал! Получил из дома записку и убежал, - отвечал князь.
     Губернатор ничего на это не сказал и стал смотреть на ламповый транспаран, как бы любуясь им. Приехал вскоре полицеймейстер. Гремя шпорами и саблей, он прямо подошел к губернатору и, приложив руку к виску, проговорил:
     - Сейчас прибыл, ваше превосходительство, чиновник министра внутренних дел, надворный советник Куропилов.
     Губернатор встал и побледнел.
     - Зачем? - произнес он.
     - Как я слышал из разговора их с господином вице-губернатором, который теперь к ним приехал, что по делу дворянина Язвина, - отвечал полицеймейстер.
     - Да, прекрасно!.. Что ж вы на меня-то смотрите, точно не видали? - спросил его губернатор с азартом.
     Полицеймейстер, в свою очередь, покраснел, но скоро поправился.
     - Не будет ли каких-нибудь приказаний, ваше превосходительство? - проговорил он, опять приложив руку к виску.
     - Никаких... Какие же могут быть приказания?.. Ступайте... Очень вам благодарен за беспокойство... Никаких... - повторил старик раздраженным голосом, и полицеймейстер уехал.
     - Дурак!.. - повторил ему вслед губернатор. - Приедет из Петербурга какой-нибудь там чиновник - переполошится, скачет... ужасный болван! - присовокупил он полушутливым тоном, но не мог скрыть беспокойства и, не дождавшись ужина, уехал.
     Вскоре после того разнесся слух, что надворный советник Куропилов не являлся даже к губернатору и, повидавшись с одним только вице-губернатором, ускакал в именье Язвина, где начал, говорят, раскапывать всю подноготную. Приближенные губернатора объявили потом, что старик вынужденным находится сам ехать в Петербург. При этом известии умы сильно взволновались. Дворянство в первом же клубе решило дать ему обед.
     - Обед, господа, чтоб показать этому молокососу! - говорили некоторые.
     - Обед! - повторили почти все в один голос.
     Но тут сейчас же возник вопрос: приглашать ли вице-губернатора к подписке или нет? Поглупей и немного уж выпившие кричали: "Нет, не нужно!.. К черту его!.." Но более благоразумные недоумевали. К счастию, в это время приехал князь и решил:
     - Какое мы право имеем выкидывать его из нашего общества? Он человек вежливый... приличный... он дворянин... здешний помещик, наконец... Хочет подписаться - прекрасно, не хочет - его дело.
     - Его дело! - подтвердили благоразумные.
     Председатель казенной палаты, как старшина-хозяин, должен был предложить Калиновичу подписной лист. Он нарочно для этого приехал к нему в первый праздничный день как бы с визитом.
     - Старику, нашему губернатору, обед затевается. Угодно вам участвовать? - говорил он не совсем твердым голосом.
     - А! Обед, и обед, вероятно, будет очень хороший. Я люблю хорошие обеды. Очень рад! - ответил тот и сейчас же подписался.
     Видимо, что в этой фразе он ввернул штучку, поясненную потом еще более в самый обед, на который он не приехал, а прислал на имя старшины-хозяина записку, изъявляя в ней искреннее соболезнование, что по случившейся маленькой болезни не может с обществом разделить приятного удовольствия кушать мерных стерлядей и грецкими орехами откормленных индеек; значит, он сожалел только об обеде, а не о том, что не присутствовал на почетном прощальном митинге начальнику губернии. Выходка эта возбудила еще более любви и уважения к губернатору. Тотчас же после портера начались излияния чувств перед ним. Советник контрольного отделения, ни на одном официальном обеде не могший сообразить, что там всегда очень много подается вина, обыкновенно напивался еще за закуской. В этот раз он тоже, давно уже готовый, вдруг встал и притащился к губернаторскому креслу.
     - Я, ваше превосходительство, уж пьян; извини! - забормотал он. - Когда тебя министр спрашивал, какой такой у тебя контролер, ты что написал? Я знаю, что написал, и выходит: ты жив - и я жив, ты умер - я умер! Ну и я пьян, извини меня, а ручку дай поцеловать, виноват!
     - Ничего, ничего, - говорил губернатор, не давая руки, которую советник старался было поймать.
     Вставши в это время на ноги, председатель казенной палаты прекратил эту сцену. Он кивнул головой распоряжавшемуся обедом чиновнику особых поручений, и тот отвел контролера на его стул предаваться умилению и договаривать свою благодарность, сам же председатель приготовлялся сказать короткий, но приличный спич. Прежде всего, впрочем, должно объяснить, что рядом с губернатором по правую руку сидел один старикашка, генерал фон Вейден, ничтожное, мизерное существо: он обыкновенно стращал уездных чиновников своей дружбой с губернатором, перед которым, в свою очередь, унижался до подлости, и теперь с сокрушенным сердцем приехал проводить своего друга и благодетеля. По левую сторону помешался некто Каламский, предводитель дворянства, служивший в военной службе только до подпоручика и потому никогда не воображавший, чтоб какой-нибудь генерал обратил на него человеческое внимание, но с поступлением в предводители, обласканный губернатором, почувствовал к нему какую-то фанатическую любовь. Заслышав об отъезде его, он в два дня проскакал пятьсот верст и все-таки поспел к обеду. Оба эти лица послужили прекрасными сюжетами для оратора.
     - Ни лета одного, - начал он, указывая на старика-генерала, - ни расстояния для другого, - продолжал, указав на предводителя, - ничто не помешало им выразить те чувства, которые питаем все мы. Радуемся этой минуте, что ты с нами, и сожалеем, что эта минута не может продолжиться всю жизнь, и завидуем счастливцу Петербургу, который примет тебя в лоно свое.
     - Ура! - воскликнула со всех сторон толпа с поднятием бокалов.
     Губернатор, встав на ноги, растерялся от умиления.
     - Господа! На все это я могу ответить только драгоценным для нас изречением: "Разумейте, языцы, яко с нами бог!" - бухнул он ни к селу ни к городу.
     - С нами бог! - повторила за ним восторженная толпа.
     Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После обеда его качали на руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского: сам пил и непременно заставлял всех пить; бросил музыкантам, во все время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец, сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и целовали его выставленное в окошечко лицо...
     V
     Скажите, где и когда толпа не была лжива, клятвопреступна и изменчива? Едва только пришло известие, что старику-губернатору в Петербурге плохо, а Калинович, напротив, произведен был в статские советники; едва только распространилось это в обществе, как губернаторша почти всеми была оставлена. Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной, на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни - никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
     Калиновича тоже стали понимать иначе: очень хорошо увидели, что он человек с характером и с большим, должно быть, весом в Петербурге. Первый изменил мнение в его пользу председатель казенной палаты, некогда военный генерал, только два года назад снявший эполеты и до сих пор еще сохранивший чрезвычайно благородную наружность; но, несмотря на все это, он до того унизился, что приехал к статскому советнику и стал просить у него извинения за участие в обеде губернатору, ссылаясь на дворянство, которое будто бы принудило ею к тому как старшину-хозяина. Секретарь Экзархатов, бывший свидетель этой сцены и очень уж, кажется, скромный человек, не утерпел и, пришедши в правление, рассказал, как председатель прижимал руку к сердцу, возводил глаза к небу и уверял совершенно тоном гоголевского городничего, что он сделал это "по неопытности, по одной только неопытности", так что вице-губернатору, заметно, сделалось гадко его слушать.
     - О чем же, ваше превосходительство, вы беспокоитесь? Для меня, ей-богу, все равно, - сказал он с досадою и презрением; но медному лбу председателя было решительно нипочем это замечание, и он продолжал свое.
     - Как у них эта способность подличать насчет всего развита, так уму невообразимо! - заключил Экзархатов, и вся канцелярия засмеялась.
     Второй человек, ставший под знамена Калиновича, был князь.
     - Нельзя... нельзя... нечего старику было спорить и фордыбачить... надо было покориться.
     В продолжение всего моего романа читатель видел, что я нигде не льстил моему герою, а, напротив, все нравственные недостатки его старался представить в усиленно ярком виде, но в настоящем случае не могу себе позволить пройти молчанием того, что в избранной им служебной деятельности он является замечательно деятельным и, пожалуй, даже полезным человеком{388}. Князь, бывший умней и образованней всего остального общества, лучше других понимал, откуда дует ветер, Калинович мог действительно быть назван представителем той молодой администрации, которая в его время заметно уже начинала пробиваться сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней. Молодой вице-губернатор, еще на университетских скамейках, по устройству собственного сердца своего, чувствовал всегда большую симпатию к проведению бесстрастной идеи государства, с возможным отпором всех домогательств сословных и частных. В управлении были приняты им те же основания. Дело началось с городских голов, которые все очень любят торговать и плутовать себе в карман и терпеть не могут служить для общества. Вице-губернатор всех их вызвал к себе и объявил, что если они не станут заниматься думскими делами и не увеличат городских доходов, то выговоров он не будет делать, а перепечатает их лавки, фабрики, заводы и целый год не даст им ни продать, ни купить на грош, и что простотой и незнанием они не смели бы отговариваться, потому что каждый из них такой умный плут, что все знает. Как из парной бани, вышли от него головы и в ту же ночь поскакали на почтовых в свои городки, наняли на свой счет писцов в думы и ратуши и откопали такие оброчные статьи, о которых и помину прежде не было.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тысяча душ