• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Твен М. / Человек, который совратил Гедлиберг

Человек, который совратил Гедлиберг [3/3]

Скачать полное произведение

    Билсон вскочил с места и крикнул:
    - Это ложь! Это наглая ложь!
    Председатель. Садитесь, сэр! Слово имеет мистер Вилсон.
    Друзья усадили Билсона и привели его в чувство. Вилсон продолжал:
    - Таковы факты. Моя записка была переложена на другое место. Я не придал этому никакого значения, полагая, что ее сдуло сквозняком. Мне и в голову не пришло заподозрить мистера Билсона в том, что он позволил себе прочесть чужое письмо. Я думал, что честный человек не способен на подобные поступки. Если мне будет позволено высказать свои соображения по этому поводу, то, по-моему, теперь ясно, откуда взялось лишнее слово "уж": мистера Билсона подвела память. Я единственный человек во всем мире, который может пройти эту проверку, не прибегая ко лжи. Я кончил.
    Что другое может так одурманить мозги, перевернуть вверх дном все ранее сложившиеся мнения и взбаламутить чувства публики, не привыкшей к уловкам и хитростям опытных краснобаев, как искусно построенная речь?
    Вилсон сел на место победителем. Его последние слова потонули в громе аплодисментов; друзья кинулись к нему со всех сторон с поздравлениями и рукопожатиями, а Билсону не дали даже открыть рот. Председатель стучал молоточком по столу и взывал к публике:
    - Заседание продолжается, джентльмены, заседание продолжается!
    Когда, наконец, в зале стало более или менее тихо, шапочник поднялся с места и сказал:
    - Чего же тут продолжать, сэр? Надо вручить деньги - и все.
    Голоса. Правильно! Правильно! Вилсон, выходите!
    Шапочник. Предлагаю прокричать троекратное "гип-гип-ура" в честь мистера Вилсона - символ той добродетели, которая...
    Ему не дали договорить. Под оглушительное "ура" и под отчаянный стук председательского молоточка несколько не помнящих себя от восторга граждан взгромоздили Вилсона на плечи к одному из его приятелей - человеку весьма рослому - и уже двинулись триумфальным шествием к эстраде, но тут председателю удалось перекричать всех:
    - Тише! По местам! Вы забыли, что надо прочитать еще один документ!
    Когда тишина была восстановлена, Берджес взял со стола другое письмо, хотел было прочесть его, но раздумал и вместо этого сказал:
    - Я совсем забыл! Сначала надо огласить все врученные мне записки.
    Он вынул из кармана конверт, распечатал его, извлек оттуда записку и, пробежав ее мельком, сильно чему-то удивился. Потом долго держал листок на вытянутой руке, присматриваясь к нему и так и эдак...
    Человек двадцать - тридцать дружно крикнули:
    - Что там такое? Читайте вслух! Вслух!
    И Берджес прочел - медленно, словно не веря своим глазам:
    - "Я сказал чужестранцу следующее... (Голоса: Это еще что?)... вы не такой плохой человек... (Голоса: Вот чертовщина!)... ступайте и постарайтесь исправиться". (Голоса: Ой! Не могу!) Подписано "Банкир Пинкертон".
    Тут в зале поднялось нечто невообразимое. Столь буйное веселье могло бы довести человека рассудительного до слез. Те, кто считал, что их дело сторона, уже не смеялись, а рыдали. Репортеры, корчась от хохота, выводили такие каракули в своих записных книжках, каких не разобрал бы никто в мире. Спавшая в углу зала собака проснулась и подняла с перепугу отчаянный лай. Среди общего шума и гама слышались самые разнообразные выкрики:
    - Час от часу богатеем - _два_ Символа Неподкупности, не считая Билсона!
    - _Три_! "Пузанка" туда тоже! Что нам прибедняться!
    - Правильно! Билсон избран!
    - А Вилсон-то бедняга - его обворовали сразу двое!
    Мощный голос. Тише! Председатель выудил еще что-то из кармана!
    Голоса. Ура! Что-нибудь новенькое? Вслух! Вслух!
    Председатель (читает). "Я сказал чужестранцу..." и так далее... "Вы не такой плохой человек. Ступайте..." и так далее. Подпись: "Грегори Ейтс".
    Ураган голосов. Четыре Символа! Ура Ейтсу! Выуживайте дальше!
    Собрание было вне себя от восторга и не желало упускать ни малейшей возможности повеселиться. Несколько супружеских пар из числа Девятнадцати поднялись бледные, расстроенные и начали пробираться к проходу между рядами, но тут раздалось десятка два голосов:
    - Двери! Двери на запор! Неподкупные и шагу отсюда не сделают! Все по местам!
    Приказание было исполнено.
    - Выуживайте из карманов все, что там есть! Вслух! Вслух!
    Председатель выудил еще одну записку, и уста его снова произнесли знакомые слова:
    - "Вы не такой плохой человек..."
    - Фамилию! Фамилию! Как фамилия?
    - Л.Инголдсби Сарджент.
    - Пятеро избранных! Символ на символе! Дальше, дальше!
    - "Вы не такой плохой..."
    - Фамилию! Фамилию!
    - Николас Уитворт.
    - Дальше! Нам слушать не лень! Вот так Символический день!
    Кто-то подхватил две последние фразы (выпустив слово "вот так") и затянул их на мотив прелестной арии из оперетты "Микадо".
    Не бойтесь любви, волненья в крови...
    Собрание стало с восторгом вторить солисту, и как раз вовремя кто-то сочинил вторую строку:
    Но вот что запомнить изволь-ка...
    Все проревели ее зычными голосами. Тут же подоспела третья:
    Наш Гедлиберг свят с макушки до пят...
    Проревели и эту. И не успела замереть последняя нота, как Джек Холлидей звучным, отчетливым голосом подсказал собранию заключительное:
    А грех в нем - лишь символ, и только!
    Эти слова пропели с особенным воодушевлением. Потом ликующее собрание с огромным подъемом исполнило все четверостишие два раза подряд и в заключение три раза по трижды прокричало "гип-гип-ура" в честь "Неподкупного Гедлиберга" и всех тех, кто удостоился получить высокое звание "Символа его неподкупности". Граждане снова стали взывать к председателю:
    - Дальше! Дальше! Читайте дальше! Все прочтите, все, что у вас есть.
    - Правильно! Читайте! Мы стяжаем себе неувядаемую славу!
    Человек десять поднялись и заявили протест. Они говорили, что эта комедия - дело рук какого-то беспутного шутника, что это оскорбляет всю общину. Подписи, несомненно, подделаны...
    - Сядьте! Сядьте! Хватит! Сами себя выдали! Ваши фамилии тоже там окажутся!
    - Господин председатель, сколько у вас таких конвертов?
    Председатель занялся подсчетом.
    - Вместе с распечатанными - девятнадцать.
    Гром насмешливых рукоплесканий.
    - Может быть, в них во всех поведана одна и та же тайна? Предлагаю огласить каждую подпись и, кроме того, зачитать первые пять слов.
    - Поддерживаю предложение.
    Предложение проголосовали и приняли единогласно. И тогда бедняга Ричардс поднялся с места, а вместе с ним поднялась и его старушка жена. Она стояла опустив голову, чтобы никто не видел ее слез. Ричардс взял жену под руку и заговорил срывающимся голосом:
    - Друзья мои, вы знаете нас обоих - и Мэри и меня... вся наша жизнь прошла у вас на глазах. И мне кажется, что мы пользовались вашей симпатией и уважением...
    Мистер Берджес прервал его:
    - Позвольте, мистер Ричардс. Это все верно, что вы говорите. Город знает вас обоих. Он расположен к вам, он вас уважает - больше того, он вас любит и чтит...
    Раздался голос Холлидея:
    - Вот еще одна первосортная истина! Если собрание согласно с председателем, пусть оно подтвердит его слова. Встать! Теперь "гип-гип-ура" хором!
    Все встали как один человек и повернулись лицом к престарелой чете. В воздухе, словно снежные хлопья, замелькали носовые платки, грянули сердечные приветственные крики.
    - Я хотел сказать следующее: все мы знаем ваше доброе сердце, мистер Ричардс, но сейчас не время проявлять милосердие к провинившимся. (Крики: Правильно! Правильно!) По вашему лицу видно, о чем вы собираетесь просить со свойственным вам великодушием, но я никому не позволю заступаться за этих людей...
    - Но я хотел...
    - Мистер Ричардс, сядьте, прошу вас. Нам еще предстоит просмотреть остальные записки - хотя бы из простого чувства справедливости по отношению к уже изобличенным людям. Как только с этим будет покончено, мы вас выслушаем - положитесь на мое слово.
    Голоса. Правильно! Председатель говорит дело. Сейчас нельзя прерывать! Дальше! Фамилии! Фамилии! Собрание так постановило!
    Старички нехотя опустились на свои места, и Ричардс прошептал жене:
    - Теперь начнется мучительное ожидание. Когда все узнают, что мы хотели просить только _за самих себя_, это будет еще позорнее.
    Председатель начал оглашать следующие фамилии, и веселье в зале вспыхнуло с новой силой.
    - "Вы не такой плохой человек..." Подпись: "Роберт Дж.Титмарш".
    - "Вы не такой плохой человек..." Подпись: "Элифалет Уикс".
    - "Вы не такой плохой человек..." Подпись: "Оскар Б.Уайлдер".
    И вдруг собрание осенила блестящая идея: освободить председателя от необходимости читать первые пять слов. Председатель покорился - и нельзя сказать, чтобы неохотно. В дальнейшем он вынимал очередную записку из конверта и показывал ее собранию. И все дружным хором тянули нараспев первые пять слов (не смущаясь тем, что этот речитатив смахивал на один весьма известный церковный гимн): "Вы не та-ко-ой плохо-о-й че-ло-ве-ек..." Потом председатель говорил: "Арчибальд Вилкокс". И так далее и так далее - одну фамилию за другой.
    Ликование публики возрастало с минуты на минуту. Все получали огромное удовольствие от этой процедуры, за исключением несчастных Девятнадцати. Время от времени, когда оглашалось какое-нибудь особенно блистательное имя, собрание заставляло председателя выждать, пока оно не пропоет всю сакраментальную фразу от начала до конца, включая слова: "...и вы попадете в ад или в Гедлиберг. Первое пред-почти-тель-не-е". В таких экстренных случаях пение заключалось громогласным, величавым и мучительно протяжным "ами-инь!"
    Непрочитанных записок оставалось все меньше и меньше. Несчастный Ричардс вел им счет, вздрагивая, если председатель произносил фамилию, похожую на его, и с волнением и страхом ожидая той унизительной минуты, когда ему придется встать вместе с Мэри и закончить свою защитительную речь следующими словами:
    "...До сих пор мы не делали ничего дурного и скромно шли своим скромным путем. Мы бедняки, и оба старые. Детей и родных у нас нет, помощи нам ждать не от кого. Соблазн был велик, и мы не устояли перед ним. Поднявшись в первый раз, я хотел открыто во всем покаяться и просить, чтобы мое имя не произносили здесь при всех. Нам казалось, что мы не перенесем этого... Мне не дали договорить до конца. Что ж, это справедливо, мы должны принять муку вместе со всеми остальными. Нам очень тяжело... До сих пор наше имя не могло осквернить чьи-либо уста. Сжальтесь над нами... ради нашего доброго прошлого. Все в ваших руках - будьте же милосердны и облегчите бремя нашего позора".
    Но в эту минуту Мэри, заметив отсутствующий взгляд мужа, легонько толкнула его локтем. Собрание тянуло нараспев: "Вы не так-ой пло-хо-ой..." и т.д.
    - Готовься, - шепнула она, - сейчас наша очередь! Восемнадцать он уже прочел.
    - Следующий! Следующий! - послышалось со всех сторон.
    Берджес опустил руку в карман. Старики, дрожа, привстали с мест. Берджес пошарил в кармане и сказал:
    - Оказывается, я все прочел.
    У стариков ноги подкосились от изумления и радости. Мэри прошептала:
    - Слава богу, мы спасены! Он потерял наше письмо. Да мне теперь и сотни таких мешков не надо!
    Собрание грянуло свою пародию на арию из "Микадо", пропело ее три раза подряд со все возрастающим воодушевлением и, дойдя в последний раз до заключительной строки:
    А грех в нем - лишь символ, и только -
    поднялось с мест. Пение завершилось оглушительным "гип-гип-ура" в честь "кристальной чистоты Гедлиберга и восемнадцати ее Символов, стяжавших себе бессмертие".
    Вслед за этим шорник мистер Уингэйт встал с места и предложил прокричать "ура" в честь "самого порядочного человека в городе, единственного из его именитых граждан, который не польстился на эти деньги, - в честь Эдуарда Ричардса".
    "Гип-гип-ура" прокричали с трогательным единодушием. Потом кто-то предложил избрать Ричардса "Единственным Блюстителем и Символом священной отныне гедлибергской традиции", чтобы он мог бесстрашно смотреть в глаза всему миру.
    Предложение даже не понадобилось ставить на голосование. И тут снова пропели четверостишие на мотив арии из "Микадо", закончив его несколько по-иному:
    Один в нем есть символ - и только.
    Наступила тишина. Потом:
    Голоса. А кому же достанется мешок?
    Скорняк (весьма язвительно). Это решить нетрудно. Деньги надо поделить поровну между восемнадцатью Неподкупными, каждый из которых дал страждущему незнакомцу по двадцати долларов да еще ценный совет впридачу. Чтобы пропустить мимо себя эту длинную процессию, незнакомцу понадобилось по меньшей мере двадцать две минуты. Общая сумма взносов - триста шестьдесят долларов. Теперь они, конечно, хотят получить свои денежки обратно с начислением процентов. Итого сорок тысяч долларов.
    Множество голосов (издевательски). Правильно! Поделить! Сжальтесь над бедняками, не томите их!
    Председатель. Тише. Предлагаю вашему вниманию последний документ. Вот что в нем говорится: "Если претендентов не окажется (собрание издало дружный стон), вскройте мешок и передайте деньги на хранение самым видным гражданам города Гедлиберга (крики: Ого!), с тем чтобы они употребили их по своему усмотрению на поддержание благородной репутации вашей общины - репутации, которая зиждется на неподкупной честности ("Ого!") и которой имена и деяния этих граждан придадут новый блеск". (Бурный взрыв насмешливых рукоплесканий.) Кажется, все. Нет, еще постскриптум: "Граждане Гедлиберга! Не пытайтесь отгадать заданную вам загадку - отгадать ее невозможно. (Сильное волнение.) Не было ни злосчастного чужестранца, ни подаяния в двадцать долларов, ни напутственных слов. Все это выдумка. (Общий гул удивления и восторга.) Разрешите мне рассказать вам одну историю, это займет немного времени. Однажды я был проездом в вашем городе, и мне нанесли там тяжкое, совершенно незаслуженное оскорбление. Другой на моем месте убил бы одного или двух из вас и на том успокоился. Но для меня такой мелкой мести было не достаточно, ибо мертвые _не страдают_. Кроме того, я не мог бы убить вас всех поголовно, да человека с моим характером это и не удовлетворило бы. Я хотел бы погубить каждого мужчину и каждую женщину в вашем городе, но так, чтобы погибли не тело их или имущество, - нет, я хотел поразить их тщеславие - самое уязвимое место всех глупых и слабых людей. Я изменил свою наружность, вернулся в ваш город и стал изучать его. Справиться с вами оказалось нетрудно. Вы издавна снискали себе великую славу своей честностью и, разумеется, чванились ею. Вы оберегали свое сокровище, как зеницу ока. Но, увидев, как тщательно и как неукоснительно вы устраняете со своего пути и с пути ваших детей _все соблазны_, я понял, что мне надо сделать. Простофили! Нет ничего более неустойчивого, чем добродетель, не закаленная огнем. Я разработал план и составил список фамилий. План этот заключался в том, чтобы совратить неподкупный Гедлиберг с пути истинного, сделать лжецами и мошенниками по крайней мере полсотни беспорочных граждан, которые за всю свою предыдущую жизнь не сказали ни единого лживого слова, не украли ни единого цента. Опасения вызывал во мне только Гудсон. Он родился и воспитывался не в Гедлиберге. Я боялся, что, прочтя мое письмо, вы скажете: "Гудсон - единственный среди нас, кто мог бы подать двадцать долларов этому несчастному горемыке", и не пойдете на мою приманку. Но господь прибрал Гудсона. И тогда я понял, что опасаться нечего, и расставил свою западню. Быть может, из тех, кто получит мое письмо с вымышленными напутственными словами, не все попадутся в эту западню, но большинство все же попадется, или я не раскусил Гедлиберга. (Голоса: Так и есть! Попались все - все до единого!) Я уверен, что эти жалкие люди не устоят перед соблазном и протянут руку к заведомо нечистым деньгам, добытым за _игорным столом_. Смею надеяться, что мне удастся раз навсегда обуздать ваше тщеславие и осенить Гедлиберг новой славой - такой, которая удержится за ним на веки вечные и прогремит далеко за его пределами. Если я преуспею в этом, вскройте мешок и создайте комиссию по охране и пропаганде репутации города Гедлиберга". Ураган голосов. Вскройте мешок! Вскройте мешок! Все восемнадцать - на эстраду! Комиссия по пропаганде гедлибергской традиции! Неподкупные, вперед! Председатель рванул по надрезу, вынул из мешка пригоршню блестящих желтых монет, подкинул их на ладони, рассмотрел повнимательнее... - Друзья, это просто позолоченные свинцовые бляхи! Эта новость была встречена взрывом буйного ликования. Когда шум немного утих, скорняк крикнул с места: - Председателем комиссии по охране гедлибергской традиции следует избрать мистера Вилсона. За ним право первенства. Пусть поднимется на эстраду и, заручившись доверием всей своей честной компании, получит деньги. Сотни голосов. Вилсон! Вилсон! Вилсон! Пусть произнесет речь! Вилсон (голосом, дрожащим от ярости). Разрешите мне сказать, не стесняясь в выражениях: черт бы побрал эти деньги! Голос. А еще баптист! Голос. Итого в остатке семнадцать Символов! Просим, джентльмены. Выходите вперед и принимайте деньги! Полное безмолвие. Шорник. Господин председатель! От нашей бывшей аристократии остался только _один_ ничем себя не запятнавший человек. Он нуждается в деньгах и вполне заслужил их. Я вношу предложение: поручить Джеку Холлидею пустить с аукциона эти позолоченные двадцатидолларовые бляхи вместе с мешком, а выручку отдать тому, кого Гедлиберг глубоко уважает, - Эдуарду Ричардсу. Предложение было одобрено всеми, в том числе и собакой. Шорник открыл торг с одного доллара. Граждане города Брикстона вступили в отчаянную борьбу. Зал бурно приветствовал каждую надбавку, волнение росло с минуты на минуту. Участники торга вошли в азарт, прибавляли все смелее и смелее. Цена подскочила с одного доллара до пяти, потом до десяти, двадцати, пятидесяти, до ста, потом... В самом начале аукциона Ричардс в отчаянии шепнул жене: - Мэри! Как же нам быть? Это... это награда... этим хотят отметить нашу порядочность... Но... но как же нам быть? Может, мне нужно встать и... Что же делать? Мэри! Как ты... Голос Холлидея. Пятнадцать долларов! Мешок с золотом - пятнадцать долларов... Двадцать!.. Благодарю!.. Тридцать!.. Еще раз благодарю! Тридцать, тридцать... Сорок?.. Я не ослышался? Правильно, сорок! Больше жизни, джентльмены! Пятьдесят! Щедрость - украшение героя! Мешок с золотом - пятьдесят долларов! Пятьдесят!.. Семьдесят!.. Девяносто! Великолепно! Сто! Кто больше, кто больше? Сто двадцать... Сто двадцать - раз. Сто двадцать - два. Сто сорок - раз... Двести. Блестяще. Двести. Я не ослышался? Благодарю! Двести пятьдесят долларов! - Новое искушение, Эдуард!.. Меня лихорадит... Беда только что миновала... Мы получили такой урок, и вот... (Шестьсот! Благодарю! Шестьсот пятьдесят, шестьсот пятьде... Семьсот долларов!) - И все-таки, Эдуард... ты только подумай... Никто даже не подозре... (Восемьсот долларов! Ура! Ну, а кто девятьсот? Мистер Парсонс, мне послышалось... Благодарю... Девятьсот! Вот этот почтенный мешок, набитый девственно чистым свинцом с позолотой, идет всего за девятьсот... Что? Тысяча? Мое вам нижайшее! Сколько вы изволили сказать? Тысяча сто?.. Мешок! Самый знаменитый мешок во всех Соеди...) - Эдуард (с рыданием в голосе). Мы с тобой такие бедные... Хорошо... поступай, как знаешь... как знаешь... Эдуард пал... то есть остался сидеть на месте, уже не внемля своей неспокойной, но побежденной обстоятельствами совести. Между тем за событиями этого вечера с явным интересом следил незнакомец, который сильно смахивал на сыщика-любителя, переодетого этаким английским графом из романа. Он с довольным видом посматривал по сторонам и то и дело отпускал про себя замечания по поводу всего происходившего в зале. Его монолог звучал примерно так: "Никто из Восемнадцати не принимает участия в торгах. Это не годится. Представление лишается драматического единства. Пусть сами купят мешок, который пытались украсть, пусть заплатят за него подороже - среди них есть богатые люди. И еще вот что: оказывается, не все граждане Гедлиберга скроены на один лад. Человек, который заставил меня так просчитаться, должен получить награду за чей-то счет. Этот бедняк Ричардс посрамил меня, не оправдав моих ожиданий. Он честный старик. Не пойму, как это случилось, но факт остается фактом. Он оказался искусным партнером, выигрыш за ним. Так пусть же сорвет куш побольше. Он подвел меня, но я на него не в обиде". Незнакомец продолжал внимательно следить за ходом аукциона. После тысячи надбавки стали быстро понижаться. Он ждал, что будет дальше. Сначала вышел из строя один участник торга, за ним другой, третий... Тогда незнакомец сам надбавил цену. Когда надбавки упали до десяти долларов, он крикнул: "Пять!" Кто-то предложил еще три. Незнакомец выждал минуту, надбавил сразу пятьдесят долларов, и мешок достался ему за тысячу двести восемьдесят два доллара. Взрыв восторга - мгновенная тишина, ибо незнакомец встал с места, поднял руку и заговорил: - Разрешите мне попросить вас об одном одолжении. Я торгую редкостями, и среди моей обширной клиентуры во всех странах мира есть люди, интересующиеся нумизматикой. Я мог бы выгодно продать этот мешок так, как он есть, но если вы примете мое предложение, мы с вами поднимем цену на эти свинцовые двадцатидолларовые бляхи до стоимости золотых монет такого же достоинства, а может быть, и выше. Дайте мне только ваше согласие, и тогда часть моего барыша достанется мистеру Ричардсу, неуязвимой честности которого вы отдали сегодня должную дань. Его доля составит десять тысяч долларов, и я вручу ему деньги завтра. (Бурные аплодисменты всего зала.) При словах "неуязвимой честности" старики Ричардсы зарделись: впрочем, это сошло за проявление скромности с их стороны и не повредило им. - Если мое предложение будет принято большинством голосов - не меньше двух третей, я сочту, что получил санкцию всего вашего города, а мне больше ничего и не нужно. Интерес к редкостям сильно повышается, когда на них есть какой-нибудь девиз или эмблема, имеющая свою историю. И если вы позволите мне выбить на этих фальшивых монетах имена восемнадцати джентльменов, которые... Девять десятых собрания, включая и собаку, дружно поднялись с мест, и предложение было принято под гром аплодисментов и оглушительный хохот. Все сели, и тогда Символы (за исключением "доктора" Клэй Гаркнеса) вскочили в разных концах зала, яростно протестуя против такого надругательства, угрожая... - Прошу не угрожать мне, - спокойно сказал незнакомец. - Я знаю свои права, и криком меня не возьмешь. (Аплодисменты.) Он опустился на место. Доктор Гаркнес решил воспользоваться представившимся ему случаем. Он считался одним из двух самых богатых людей в городе. Другим был Пинкертон. Гаркнес был владельцем золотых россыпей, иными словами владельцем фабрики, выпускавшей ходкое патентованное лекарство. Гаркнес выставил свою кандидатуру в городское управление от одной партии. Пинкертон - от другой. Борьба между ними велась не на жизнь, а на смерть и разгоралась с каждым днем. Оба любили деньги; оба недавно купили по большому участку земли - и неспроста! Предполагалась постройка новой железнодорожной линии, и каждый из них рассчитывал, став членом городской магистратуры, добиться прокладки ее в наиболее выгодном для него направлении. В таких случаях от одного голоса иной раз зависит многое. Ставка была крупная, но Гаркнес никогда не боялся рисковать. Незнакомец сидел рядом с ним, и пока остальные Символы увеселяли собрание своими протестами и мольбами, Гаркнес нагнулся к соседу и спросил его шепотом: - Сколько вы хотите за мешок? - Сорок тысяч долларов. - Даю двадцать. - Нет. - Двадцать пять. - Нет. - Ну, а тридцать? - Моя цена - сорок тысяч долларов, и я не уступлю ни одного цента. - Хорошо, согласен. Я буду у вас в гостинице в десять часов утра. Пусть это останется между нами. Поговорим с глазу на глаз. - Отлично. Вслед за тем незнакомец встал и обратился к собранию: - Время уже позднее. Высказывания этих джентльменов не лишены резона, не лишены интереса, не лишены блеска. Однако я попрошу разрешения покинуть зал. Благодарю вас за ту любезность, которую вы мне оказали, исполнив мою просьбу. Господин председатель, сохраните, пожалуйста, мешок до завтра, а вот эти три банковых билета по пятьсот долларов передайте мистеру Ричардсу. - И он протянул председателю деньги. - Я зайду за мешком в девять часов утра, а остальное, что причитается мистеру Ричардсу, принесу ему сам в одиннадцать часов. Доброй ночи! И незнакомец вышел из зала под крики "ура", пение куплета на мотив арии из "Микадо", яростный собачий лай и торжественные раскаты гимна: "Вы не та-ко-ой пло-хо-ой че-лове-ек - ами-инь!" глава 4 Вернувшись домой, чета Ричардсов была вынуждена до глубокой ночи принимать поздравителей. Наконец стариков оставили в покое. Вид у них был грустный; они сидели, не говоря ни слова, и размышляли. Наконец Мэри сказала со вздохом: - Как ты думаешь, Эдуард, нам есть в чем упрекнуть себя... по-настоящему упрекнуть? - И ее блуждающий взор остановился на столе, где лежали три злополучных банковых билета, которые недавние посетители разглядывали и трогали с таким благоговением. Эдуард долго молчал, прежде чем ответить ей, потом вздохнул и нерешительно начал: - А что мы могли поделать, Мэри? Это было предопределено свыше... как и все, что делается на свете. Мэри пристально посмотрела на него, но он отвел глаза в сторону. Помолчав, она сказала: - Раньше мне казалось, что принимать поздравления и выслушивать похвалы очень приятно. Но теперь... Эдуард! - Что? - Ты останешься в банке? - Н-нет. - Попросишь увольнения? - Завтра утром... напишу письмо с просьбой об отставке. - Да, так, пожалуй, будет лучше. Ричардс закрыл лицо ладонями и пробормотал: - Сколько чужих денег проходило через мои руки. И я ничего не боялся... А теперь... Мэри, я так устал, так устал! - Давай ляжем спать. На следующий день в девять часов утра незнакомец явился в здание магистратуры за мешком и увез его в гостиницу. В десять часов они с Гаркнесом беседовали наедине. Незнакомец получил от Гаркнеса то, что потребовал: пять чеков "на предъявителя" в один из столичных банков - четыре по тысяче пятьсот долларов и пятый на тридцать четыре тысячи долларов. Один из мелких чеков он положил в бумажник, а остальные, на сумму тридцать восемь тысяч пятьсот долларов запечатал в конверт вместе с запиской, которая была написана после ухода Гаркнеса. В одиннадцать часов он подошел к дому Ричардсов и постучал в дверь. Миссис Ричардс посмотрела в щелку между ставнями, вышла на крыльцо и взяла у него конверт. Незнакомец удалился, не сказав ей ни слова. Она вышла в гостиную вся красная, чуть пошатываясь, и с трудом проговорила: - Вчера мне показалось, будто я где-то видела этого человека, а теперь я его узнала. - Это тот самый, что принес мешок? - Я в этом почти уверена! - Значит, он и есть тот неведомый Стивенсон, который так провел всех именитых граждан нашего города. Если он принес нам чеки, а не деньги, это тоже подвох. А мы-то думали, что беда миновала! Я уж было успокоился, отошел за ночь, а теперь мне и смотреть тошно на этот конверт. Почему он такой легкий? Ведь, как-никак, восемь с половиной тысяч, даже если самыми крупными купюрами. - А если там чеки, что в этом плохого? - Чеки, подписанные Стивенсоном? Я готов взять эти восемь с половиной тысяч наличными... По-видимому, это предопределено свыше, Мэри... Но я никогда особым мужеством не отличался, и сейчас у меня просто не хватит духу предъявлять к оплате чеки, подписанные этим губительным именем. Тут явная ловушка. Он хотел поймать меня с самого начала. Но мы каким-то чудом спаслись, а теперь ему пришла в голову новая хитрость. Если там чеки... - Эдуард, это ужасно! - и Мэри залилась слезами: в руках у нее были чеки. - Брось их в огонь! Скорее! Не поддадимся соблазну! Он и из нас хочет сделать всеобщее посмешище!. Он... дай мне, если не можешь сама! Ричардс выхватил у жены чеки и, всеми силами стараясь удержаться, чтобы не разжать руки, бросился к печке. Но он был человек, он был кассир... и он остановился на секунду посмотреть подпись. И чуть не упал замертво. - Мэри! Мне душно, помахай на меня чем-нибудь! Эти чеки - все равно что золото! - Эдуард, какое счастье! Но почему? - Они подписаны Гаркнесом. Новая загадка, Мэри! - Эдуард, неужели... - Посмотри! Нет, ты только посмотри! Тысяча пятьсот... тысяча пятьсот... тысяча пятьсот... тридцать четыре... тридцать восемь тысяч пятьсот! Мэри! Мешок не стоит и двенадцати долларов... Что же... неужели Гаркнес заплатил за него по золотому курсу? - И это все нам - вместо десяти тысяч? - Похоже, что нам. И все чеки написаны "на предъявителя". - А это хорошо, Эдуард? Для чего он так сделал? - Должно быть, намекает, что лучше получать по ним в другом городе. Может, Гаркнес не хочет, чтобы об этом знали? Смотри... письмо! Письмо было написано рукой Стивенсона, но без его подписи. Оно гласило: "Я ошибся в своих расчетах. Вашей честности не страшны никакие соблазны. Я был другого мнения о вас и оказался неправ, в чем и приношу свои искренние извинения. Я вас глубоко уважаю, поверьте в мою искренность и на сей раз. Этот город недостоин лобызать край вашей одежды. Я побился об заклад с самим собою, уважаемый сэр, что в вашем фарисейском Гедлиберге можно совратить с пути истинного девятнадцать человек, - и проиграл. Возьмите выигрыш, он ваш по праву". Ричардс испустил глубокий вздох и сказал: - Это письмо обжигает пальцы - оно словно огнем написано. Мэри, мне опять стало не по себе! - Мне тоже. Ах, боже мой, если б... - Ты только подумай! Он _верит_ в мою честность! - Перестань, Эдуард! Я больше не могу! - Если б эта высокая похвала досталась мне по заслугам, - а видит бог, Мэри, когда-то я думал, что этого заслуживаю, - я легко расстался бы с такими деньгами. А письмо сохранил бы - оно дороже золота, дороже всех сокровищ. Но теперь... Оно будет нам вечным укором, Мэри! Он бросил письмо в огонь. Пришел рассыльный с пакетом. Ричардс распечатал его. Письмо было от Берджеса. "Вы спасли меня в трудную минуту. Я спас вас обоих вчера вечером. Для этого мне пришлось солгать, но я пошел на такую жертву охотно, по велению сердца, преисполненного благодарности. Я один во всем городе знаю, сколько в вас доброты и благородства. В глубине души вы, вероятно, не можете не презирать меня - ведь вам известно, что вменяется мне в вину всей нашей общиной. Прошу вас по крайней мере об одном: верьте, что я не лишен чувства благодарности. Это облегчает мне мое бремя. Берджес". - Мы спасены еще раз! Но какой ценой! - Он бросил письмо в огонь. - Лучше, кажется, смерть!.. Умереть, уйти от всего этого... - Какие скорбные дни наступили для нас, Эдуард! Удары, наносимые великодушной рукой, так жестоки и так быстро следуют один за другим... За три дня до выборов каждый из двух тысяч избирателей неожиданно оказался обладателем ценного сувенира - фальшивой монеты из прославленного золотого мешка. На одной стороне этих монет было выбито: "Я сказал несчастному незнакомцу следующее..." А на другой: "Ступайте и постарайтесь исправиться". (Подпись: "Пинкертон".) Таким образом, ведро с ополосками после знаменитой каверзной шутки было вылито на одну единственную голову, и результаты этого были поистине катастрофические. На сей раз всеобщим посмешищем стал один Пинкертон, и Гаркнес проскочил в члены городского управления без всякого труда. За сутки, протекшие с тех пор как Ричардсы получили чеки, их обескураженная совесть притихла. Старики примирились с содеянным грехом. Но им еще суждено было узнать, какие ужасы таит в себе грех, который вот-вот должен стать достоянием гласности. Старики прослушали в церкви обычную утреннюю проповедь - давно известные слова о давно известных вещах. Все это было слышано и переслышано тысячи раз и, потеряв всякую остроту, всякий смысл, нагоняло на них раньше сон. Но теперь иное дело: теперь каждое слово проповеди звучало как обвинение, и вся она была направлена против тех, кто таит от людей свои смертные грехи. Служба кончилась, они постарались поскорее отделаться от толпы поздравителей и поспешили домой, дрожа, как в ознобе, от смутного, неопределенного предчувствия беды. И увидели на улице мистера Берджеса в ту минуту, когда тот заворачивал за угол. Берджес не ответил на их поклон! Он просто не заметил стариков, но они этого не знали. Чем объяснить такое поведение? Боже! Да мало ли чем. Неужели Берджес проведал, что Ричардс мог обелить его в те давние времена и теперь выжидает удобного случая, чтоб свести с ним счеты? Придя домой, они вообразили с отчаяния, будто служанка подслушивала из соседней комнаты, когда Ричардс признался жене, что Берджес ни в чем не виноват. Ричардс припомнил, будто из той комнаты доносился шорох платья. Через минуту он уже окончательно уверил себя в этом. Надо позвать Сарру под каким-нибудь предлогом и понаблюдать за ней: если она действительно донесла на них Берджесу, это сразу будет видно по ее лицу. Они задали девушке несколько вопросов - вопросов случайных, пустых, бесцельных, - и она сразу решила, что старики повредились в уме от неожиданно привалившего богатства. Их настороженные, подозрительные взгляды окончательно смутили ее. Она покраснела, встревожилась, и старики увидели в этом явное доказательство ее вины. Она шпионит за ними, она доносчица! Оставшись снова наедине, они принялись связывать воедино факты, не имевшие между собой никакой связи, и пришли к ужасающим выводам. Дойдя до полного отчаяния, Ричардс вдруг ахнул, и жена спросила его: - Что ты? Что с тобой? - Письмо... письмо Берджеса. Он надо мной издевался, я только сейчас это понял! - И Ричардс процитировал: - "В глубине души вы, вероятно, не можете не презирать меня - ведь вам известно, что вменяется мне в вину..." Теперь все ясно! Боже правый! Он знает, что я знаю! Видишь, как хитро построена фраза? Это ловушка, и я попался в нее, как дурак! Мэри... - Какой ужас! Я знаю, что ты хочешь сказать... Берджес не вернул нам твое письмо! - Да, он решил придержать его, мне на погибель! Мэри, Берджес уже выдал нас кое-кому. Я это знаю... знаю наверняка. Помнишь, как на нас смотрели в церкви. Берджес не ответил на наш поклон... Это неспроста: он знает, что делает! Ночью вызвали доктора. Утром по городу разнеслась весть, что старики опасно больны. По словам доктора, их подкосили волнения последних дней, вызванные неожиданным счастьем, а тут еще приходилось выслушивать поздравления, засиживаться по вечерам, поздно ложиться спать... Город искренне опечалился, ибо эта старая супружеская чета была теперь его единственной гордостью. Через два дня разнеслись еще худшие вести. Старики начали заговариваться и вели себя очень странно. По словам сиделок, Ричардс показывал им чеки. На восемь тысяч пятьсот? Нет, на огромную сумму - на тридцать восемь тысяч пятьсот долларов. Откуда ему привалило такое счастье? На следующий день сиделки сообщили еще более поразительные новости. Они боялись, что чеки затеряются, и решили их спрятать, но, пошарив у больного под подушкой, ничего не нашли - чеки исчезли бесследно. Больной сказал: - Не трогайте подушку. Что вам нужно? - Мы думали, чеки лучше спрятать... - Вы их больше не увидите, - я уничтожил их. Это дело сатаны. На них печать ада. Я знал, зачем их мне прислали: чтобы вовлечь меня в грех! И дальше он понес такое, что и понять было невозможно и вспомнить страшно, к тому же доктор велел им молчать об этом. Ричардс сказал правду - чеков больше никто не видел. Но одна из сиделок, вероятно, проговорилась во сне, ибо через три дня слова, сказанные Ричардсом в беспамятстве, стали достоянием всего города. Бред его был действительно странен. Выходило, что Ричардс тоже претендовал на мешок и что Берджес сначала утаил записку старика, а потом коварно выдал его. Берджесу так и сказали, но он всячески отрицал это и вдобавок осудил тех, кто придавал значение бреду больного, невменяемого старика. Все же в городе поняли, что тут что-то неладно, и разговоры об этом не прекращались. Дня через два пошли слухи, будто миссис Ричардс в бреду почти слово в слово повторяет речи мужа. Подозрения вспыхнули с новой силой, потом окончательно укрепились и вера Гедлиберга в кристальную чистоту своего единственного непорочного именитого гражданина начала угасать и готова была вот-вот совсем померкнуть. Прошло еще шесть дней, и по городу разнеслась новая весть: старики умирают. В предсмертный час рассудок Ричардса прояснился, и он послал за Берджесом. Берджес сказал: - Оставьте нас наедине. Он, вероятно, хочет поговорить со мной без свидетелей. - Нет, - возразил Ричардс, - мне нужны свидетели. Пусть все слышат мою исповедь. Я хочу умереть как человек, а не как собака. Я считал себя честным, но моя честность была искусственна, как и ваша. И, так же как и вы, я пал, не устояв перед соблазном. Я скрепил ложь своим именем, позарившись на злосчастный мешок. Мистер Берджес не забыл одной услуги, которую я ему оказал, и из чувства благодарности, которой я не заслуживаю, утаил мою записку и спас меня. Все вы помните, в чем его обвиняли много лет назад. Мои показания - и только мои - могли бы установить его невиновность, а я оказался трусом и не спас его от позора... - Нет, нет, мистер Ричардс. Вы... - Наша служанка выдала ему мою тайну... - Никто мне ничего не выдавал! - ...и тогда он поступил так, как поступил бы каждый на его месте: пожалел о своем добром поступке и разоблачил меня... воздал мне по заслугам... - Это неправда! Клянусь вам... - Прощаю ему от всего сердца!.. Горячие уверения Берджеса пропали даром, - умирающий не услышал их. Он отошел в вечность, не зная, что еще раз был несправедлив к бедняге Берджесу. Его старушка жена умерла в ту же ночь. Девятнадцатый - последний! - из непогрешимой плеяды пал жертвой окаянного золотого мешка. С города был сорван последний лоскут его былой славы. Он не выставлял напоказ своей скорби, но скорбь эта была глубока. В ответ на многочисленные ходатайства и петиции было решено переименовать Гедлиберг (как - неважно, я его не выдам), а также изъять одно слово из девиза, который уже много лет украшал его городскую печать: "_Не_ введи нас во искушение". Он снова стал честным городом, но держит ухо востро - теперь его так легко не проведешь! 1899

/ Полные произведения / Твен М. / Человек, который совратил Гедлиберг