• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Набоков В. / Король, дама, валет

Король, дама, валет [6/13]

Скачать полное произведение

    Каждую шутку Драйера он с трепетом поскабливал, взвешивал, принюхивался к ней, -- нет ли намека, коварной трещинки, подозрительного бугорка... Но ничего этого не было. Наблюдательный, остроглазый Драйер переставал смотреть зорко после того, как между ним и рассматриваемым предметом становился приглянувшийся ему образ этого предмета, основанный на первом остром наблюдении. Схватив одним взглядом новый предмет, правильно оценив его особенности, он уже больше не думал о том, что предмет сам по себе может меняться, принимать непредвиденные черты и уже больше не совпадать с тем представлением, которое он о нем составил. Так, с первого дня знакомства, Франц представлялся ему забавным провинциальным племянником, точно так же, как Марта, вот уже семь лет, была для него все той же хозяйственной, холодной женой, озарявшейся изредка баснословной улыбкой. Оба эти образа не менялись по существу,-- разве только пополнялись постепенно чертами гармоническими, естественно идущими к ним. Так художник видит лишь то, что свойственно его первоначальному замыслу.
     Зато Драйеру делалось как-то щекотно, когда предмет не сразу поддавался его зоркости, не сразу поворачивался так, чтобы он мог одним взглядом уловить его застенчивые переливы. Месяца два миновало с того вечера, когда черный Икар сошел на пять секунд с ума,-- и Драйеру все еще не удалось установить кое-что относительно шофера. Он захаживал в гараж, незаметно шофера обнюхивал, следил за его походкой или внезапно в самый такой опасный час,-- скажем, в субботу под вечер,-- вызывал его к себе и, с трудом поддерживая незначительный разговор, исподлобья наблюдал,-- не слишком ли он развязен, не слишком ли влажным и довольным блеском играют его подвижные глаза. И иногда он грезил, что вот, как-нибудь ему доложат, что в данную минуту шофер не может, увы, не может прийти на вызов. А не то ему казалось, что Икар берет повороты чуть быстрее, чуть жизнерадостнее, чем обыкновенно... Как раз в такой день беззаботных поворотов (что особенно было интересно, ввиду того, что накануне неожиданно выпал первый снег и сегодня скользко растаял) он заметил из окна господина, точно на шарнирах, мелкими шажками переходившего улицу,--и сразу, почему-то, вспомнил разговор с милейшим изобретателем. Приехав в контору, он тотчас .велел позвонить к нему в гостиницу Видэо, и очень обрадовался, когда секретарь доложил, что изобретатель сейчас явится. Но ни Драйер, ни секретарь, ни вообще кто-либо в мире, никогда не узнал, что изобретатель с синими Щеками жил, случайно, как раз в том номере, где по приезде переночевал Франц,-- где из окна был виден теперь уже голый ясень, и где можно было заметить,-- если очень-очень тщательно присмотреться,-- что въелась мельчайшая стеклянная пыль в линолеум у рукомойника. То, что судьба поселила изобретателя именно там,-- знаменательно. Этот путь проделал Франц,-- судьба вдруг спохватилась, послала -- вдогонку, вдогонку,-- синещекого человека,-- который об этом, конечно, ничего не знал, и никогда не узнал,-- как вообще об этом никогда не узнал никто.
     -- Добро пожаловать,-- сказал Драйер,-- садитесь. Изобретатель сел.
     -- Итак? --спросил Драйер, играя карандашом. Изобретатель высморкался и, аккуратно запаковав изверженное, долго совал платок в карман.
     -- Я к вам с тем же предложением,--сказал он, наконец, и сцепил узкие волосатые руки.
     -- Новые какие-нибудь подробности? -- намекнул Драйер, рисуя карандашом концентрические круги на промокательной бумаге.
     Изобретатель кивнул и, понизив голос, стал говорить. На столе загудел телефон. Драйер, нежно улыбнувшись посетителю, энергично приложил трубку к уху.
     -- ...Это я. Я забыла: ты как будто говорил, что сегодня не ужинаешь дома? -- Так точно, моя душа. -- А вернешься поздно?
     -- Заполночь. Заседание правления. Пойди куда-нибудь, если тебе скучно. -- Не знаю. Может быть, так и сделаю. -- Превосходно,-- закивал Драйер,-- до свидания... Ах постой, я хотел еще... Но она уже повесила трубку.
     Изобретатель делал вид, что не слушает. Драйер заметил и, ради красного словца, тонким умильным голосом сказал: "Это моя маленькая подруга..."
     Изобретатель вежливо улыбнулся и тотчас продолжал свои разъяснения. Драйер начал новую серию концентрических кругов. Секретарь принес пачку писем и безмолвно исчез. Изобретатель говорил. Драйер вдруг отбросил карандаш, мягко развалился в кресле, и очарование, уже раз испытанное, снова овладело им.
     -- Как вы сказали? --вкрадчиво перебил он,--благородная медлительность лунатика?
     -- Да,--если желательно,--сказал тот.--А с другой стороны,-- естественнейшая проворность.
     -- Продолжайте, продолжайте,-- зажмурился Драйер,--сущая ворожба...
     VI
     Это был неказистый, насупленный ресторанчик на той улице, где жил Франц. Трое мужчин молча дулись в скат. Жена одного из них, бледная, как пласт остывшей телятины, сонно следила за игрой. Худенькая барышня с тиком листала в углу старый иллюстрированный журнал, в котором уже давно чей-то химический карандаш хищно заполнил пустоты крестословиц. Дама в кротовом пальто (приятно поразившем кабатчицу) и молодой человек в черепаховых очках пили вишневую наливку и глядели Друг Другу в глаза. Пьяный малый в картузе постукивал по толстому стеклу, за которым металлической колбасой сбились монеты,-- проигрыш всех тех, кто, сунув в щель один грош, рукояткой подвигал туда-сюда жестяного жонглерчика, пока скатывалась горошинка по извилистым желобкам. Было темновато, тихо и дымно. Рыбьим блеском отливала стойка, озябшая от пивной пены. Кабатчица, с двумя зелеными шерстяными футболами вместо грудей и со множеством розовых веснушек на лице, зевая, глядела туда, где лакей, полускрытый ширмой, пожирал рыхлую гору вареного картофеля. На стене были деревянные часы, каким-то образом вделанные в оленьи рога, и олеография -- встреча Бисмарка с Наполеоном III. Картежники шелестели все тише.
     -- Мы хорошо выбрали, тут уж нас никто не встретит...--
     Он сжал под столом ее руку:
     -- Не поздно ли, моя дорогая,-- может быть, пора? -- Твой дядя вернется только в полночь, даже еще позже... Время есть.
     -- Прости, что я завел тебя в такой кабачишко. -- Да нет же, нет же... Я говорю тебе: мы хорошо выбрали. Мы еще выпьем чего-нибудь.
     -- Ты здесь,--как королева. Инкогнито. Я хотел бы с тобой пить шампанское. И чтобы кругом танцевали....
     Она облокотилась на стол, оттянув щеку кулаком, и в странной тишине ему показалось, что он слышит, как тикают часики на ее кисти,-- золотые, величиной с кошачий глаз. Она вздохнула, одновременно улыбнулась. Молчание.
     -- А скажи,--ты сыт? Ты такой у меня худенький... -- Ах, что ты... И не все ли равно? Я всю жизнь был несчастен. А теперь ты со мной. Это какой-то невероятный сон...
     Игроки застыли, глядя в карты. Бледная одутловатая женщина, сидевшая подле них, склонилась без сил к мужнину плечу. Барышня задумалась, и щека ее перестала дрыгать. Иллюстрированный журнал на древке поник листами, как знамя в безветрие... Тишина... Оцепенение.
     Она первая шевельнулась; и он, стряхивая с себя странную дремотность, замигал, одернул отвороты пиджака.
     -- Я люблю его, а он беден,-- сказала она шутя, сказала и вдруг переменилась в лице. Ей померещилось, что вот у нее тоже, как и у него, ни гроша за душой -- и вот вдвоем, тут, в убогом кабачке, в соседстве сонных ремесленников, пьяниц, дешевых потаскушек, в оглушительной тишине, за липкой рюмочкой, они коротают субботнюю ночку. С ужасом она почувствовала, что вот этот нежный бедняк действительно ее муж, ее молодой муж, которого она не отдаст никому... Заштопанные чулки, два скромных платья, беззубая гребенка, комната с опухшим зеркалом, малиново-бурые от стирки и стряпни руки, этот кабак, где за марку можно царственно напиться... ей сделалось так страшно, что она ногтями впилась в его кисть. -- Что случилось? Милая моя, я не понимаю?.. -- Вставай,--сказала она.--Заплати и пойдем. Мне нечем дышать в этой духоте...
     И затем, вобрав холод ясной ноябрьской ночи, она мгновенно разбогатела опять, прижалась к нему, быстро переступила, чтобы идти с ним в ногу,-- и в складках кротового меха он нащупал ее теплую руку.
     На следующее утро, в постели, в светлой своей спальне, Марта с улыбкой вспомнила нелепую тревогу. "Все так просто,-- успокаивала она себя.--Просто-- у меня любовник. Это должно украшать, а не усложнять жизнь. Так оно и есть: приятное украшение. И если бы, скажем..."
     Но странно: она никуда не могла направить мысль: улица Франца оканчивалась тупиком. Мысль попадала в этот тупик -- неизменно. Нельзя было представить себе, что Франца нет, что кто-нибудь другой у нее на примете. И нынешний день, и все будущие были пропитаны, окрашены, озарены -- Францем. Она попыталась подумать о прошлом, о тех годах, когда она Франца еще не знала,---и вдруг у нее в воображении встал тот городок, где она как-то побывала проездом, и среди тумана этого городка, едва ею замеченного, был никогда не виданный наяву, но так живо описанный Францем, дом, белый, с зеленой крышей,---и за углом кирпичная школа, и худенький мальчик в очках, и нелюбящая мать. То немногое, что ей рассказал Франц о своем детстве, было ярче и важнее всего, что она и впрямь пережила; и она не понимала, отчего это так, спорила сама с собой, уязвленная в своей любви к простоте, прямоте, ясности.
     Особенно чувствителен был разлад, когда приходилось заняться каким-нибудь хозяйственным замыслом, или дорогим приобретением, никак не касавшимся Франца. Как-то, например, всплыла мысль, что хорошо бы купить другой автомобиль,-- но вдруг она сказала себе, что Франц тут ни при чем, обойден, выпущен,-- и хотя ей давно грезился некий лимузин модной марки вместо надоевшего Икара, все удовольствие такого приобретения было отравлено. Другое дело -- платье, которое она надевала для Франца, воскресный обед, который она составляла из его любимых блюд... И сперва все это было странно ей,-- как будто она училась жить по-новому и не сразу могла привыкнуть.
     Ее удивляло, что у нее в доме (особенно полюбившемся ей с тех пор, как Франц стал в нем, что называется, "своим человеком") живет еще кто-то другой. А был он тут как тут, желтоусый, шумный, ел за одним столом с ней и спал на постели рядом,-- и ее волновали его денежные дела, совсем так же, как в тот -- уже далекий -- год, когда полновесной деньгой сыпался, сыпался к нему -- балласт, выбрасываемый с воздушных шаров инфляции. Вот этот ее интерес к делам Драйера не сочетался с новым, пронзительным смыслом ее жизни,-- и она чувствовала, что не может быть вполне счастлива без такого сочетания, однако не знала, как добиться гармонии, как уничтожить разлад.
     Он ей как-то показал листок, на котором приблизительно подсчитал свое состояние. "Достаточно,-- спросил он с улыбкой,--как ты полагаешь?" Она подумала, что действительно таких денег хватит на много лет ленивой жизни. Но пока существует Драйер, он должен продолжать зарабатывать. Потому она пожала плечами и молча отдала ему обратно листок. Они стояли у письменного стола, где рыцарь держал свой зажженный фонарь,-- и по особой тишине чувствовалось, что за окнами мягко валит снег. Так оно и было: декабрь выдался снежный, с крепкими морозами,-- на радость запамятливым газетным старожилам. Драйер сунул записную книжку обратно в карман и взволнованно посмотрел на часы. Нынче они втроем, он, жена и племянник, собрались в мюзик-холл. Он, как мальчик, боялся опоздать. Марта потянулась за газетой, лежавшей на столе, просмотрела объявления и хронику, прочла о том, что за пятьсот тысяч продается роскошная вилла, что нельзя, к сожалению, ожидать повышения температуры, и что перевернулся автомобиль, причем был убит актер Курт Винтер, ехавший к больной жене. В соседней комнате, Франц, заложив руки в карманы, угрюмо слушал жирный голос радио.
     В Театре (просторном, многолюдном, с гигантской, еще не распахнувшейся сценой) они стеснились в одной из тех необыкновенно узких лож, в которых сразу так ясно чувствуешь, что это за неудобная, карикатурно-длинная, костисто-суставочно-мурашливая штука,--пара мужских ног. Особенно тяжело было долговязому Францу: мало того, что нижние его конечности мгновенно отяжелели, заныли,-- Марта, невозмутимо поглядывая по сторокам, шелковым боком колена крепко, сладко прижалась к его правой неловко согнутой ноге, меж тем как Драйер, сидевший слева и немного позади, легонько оперся об его плечо и щекотал ему ухо углом программы. Францу было невыносимо страшно, что вот муж что-нибудь заметит,-- но отстранить ногу он не мог, места не было,-- да кроме того, Марта изредка двигала голенью, и тогда по всему телу у него пробегали какие-то шелковые искры, от которых нельзя было отказаться.
     -- Такой огромный театр,-- проговорил он, слегка поводя плечами, чтобы незаметно освободиться от отвратительной, в золотистых волосках, руки Драйера.-- Представляю, сколько они зарабатывают за вечер! Мест, пожалуй, тысячи две...
     Драйер, перечитывая во второй раз программу, сказал: -- Ага,-- вот это будет занятно: пятый номер,-- велосипедисты-эксцентрики.
     Свет медленно померк, плотнее прижалась нога Марты, заиграла музыка.
     Немало забавного показали им в этот вечер: господин в цилиндре набекрень жонглировал серебристыми бутылками; четыре японца летали на чуть скрипевших трапециях, в перерывах кидая друг другу тонкий цветной платок, которым они тщательно вытирали ладони; клоун, в спадающих ежеминутно штанах, мягко ухал по сцене,-- скользил со свистом и звучно хлопался ничком; белая, словно запудренная, лошадь нежно переставляла ноги в такт музыке; семья велосипедистов извлекала из свойств колоса все, что только возможно; тюлень, отливая лоснистой чернотой, гортанно и влажно крича, как захлебнувшийся купальщик,-- скользко, гладко, будто смазанный салом, сигал по доске в зеленую воду бассейна, где полуголая девица целовала его в уста. Драйвер изредка ахал от удовольствия и толкал Франца. А после того как тюлень, получив в награду рыбу (которую он сочно хапнул на лету), был уведен,-- занавес на миг задернулся, и, когда распахнулся опять, посреди сцены, в полумраке, стояла озаренная женщина в серебряных туфлях, в чешуйчатом платье и играла на светящейся скрипке. Прожектор прилежно обдавал ее то розовым, то зеленым светом, мерцала диадема на ее лбу, она играла тягуче, сладко,-- и Марта почувствовала вдруг такое волнение, такую прекрасную грусть, что полузакрыла глаза и в темноте отыскала руку Франца, и он почувствовал то же, что и она, что-то млеющее, упоительное, созвучное их любви. Музыкальная феерия (так значилось в программе) поблескивала и ныла, звездой вспыхивала скрипка, то розовый, то зеленый свет озарял музыкантшу... Драйер вдруг не выдержал.
     -- Я закрыл глаза и уши,-- сказал он плачущим голосом.-- Скажите мне, когда эта мерзость кончится.
     Марта вздрогнула; Франц, сразу не сообразив, о чем идет речь, подумал, что все погибло,-- что Драйер все понял,-- и такой ужас нахлынул на него, что даже выступили слезы. Одновременно сцена потухла, и театр загремел, ка"к хлынувший на железную крышу ливень.
     -- Ты ровно ничего не понимаешь в искусстве,-- сухо сказала Марта, обернувшись к мужу.-- А только мешаешь другим слушать...
     Он закатил глаза и шумно выпустил воздух; затем, преувеличенно засуетившись, быстро дергая бровями, как человек, .который хочет поскорей забыться,-- отыскал в программе следующий номер.
     -- Вот это дело,-- воскликнул он.-- "Эластическая продукция братьев Релли"; после чего -- "всемирно знаменитый волшебник". Посмотрим.
     "...Миновало,--думал тем временем Франц.--На этот раз--миновало. Ух... Надо быть крайне осторожным... Собственно говоря, должна быть известная прелесть в том, что она вот -- моя, а он сидит рядом и не знает. И все-таки страшно,-- Господи, как страшно..."
     Представление завершилось кинематографической картиной, как это принято во всех цирках и мюзик-холлах с тех давних пор, как появился первый обольстительный "биоскоп". На мигающем экране, странно плоском -- после живой сцены,-- шимпанзе в унизительном человеческом платье совершал человеческие, унизительные для зверя действия. Марта смеялась, приговаривая: "Нет, какой умный, какой умный!.."
     Франц в изумлении цокал языком и серьезно утверждал, что это загримированный ребенок.
     Когда они вышли на морозную улицу, озаренную фасадом театра, и подкатил верный Икар, Драйер, спохватившись, что последние дни он как-то прервал свои наблюдения над шофером, и немного рассердившись на самого себя за то, что до сих пор не пришел к определенному выводу, подумал, что сейчас как раз время кое-что подсмотреть. Он пристально глянул на шофера, который поспешно натягивал меховые рукавицы, и попробовал носом поймать пар, выходивший у него изо рта. Тот встретил его взгляд и, показывая коричневые корешки зубов, вопросительно и невинно поднял брови.
     -- Холодно-холодно,-- быстро сказал Драйер.-- Не правда ли?
     -- Какое там!..--ответил шофер.--Какое там... "Неуловим,-- подумал Драйер.-- А ведь почти наверное,--пока мы были в театре... Румян, глаза--счастливые... А впрочем,-- черт его знает... Ну, посмотрим, как он будет править".
     Но правил шофер хорошо. Франц, благоговейно сидевший на переднем стульчике, слушал гладкую быстроту, разглядывал цветы в вазочке, телефон, часы, серебряную пепельницу. Снежная ночь в расплывчатых звездах фонарей шелестела мимо широкого окна.
     -- Я здесь выйду,-- сказал он, обернувшись.-- Мне отсюда близко пешком...
     -- Подвезу, подвезу,-- ответил Драйер, позевывая. Марта поймала взгляд Франца и быстро, едва заметно покачала головой. Он понял. Драйер, привыкнувший видеть его у себя в доме чуть ли не каждый вечер, не поинтересовался узнать, где "в сущности говоря" он живет,-- и это нужно было так и оставить в молчаливой и благоприятной неизвестности. Он нервно кашлянул и сказал: -- Нет, право же... Мне хочется поразмять ноги. -- Воля твоя,-- сквозь зевоту проговорил Драйер и постучал кулаком в переднее стекло.
     -- Зачем стучать?--в скобках заметила Марта.-- Я не понимаю тебя... Ведь есть для этого трубка.
     Франц, очутившись на безлюдной, белой улице, поставил воротник, засунул кулаки в карманы, и, сгорбясь, быстро пошел по направлению к своему дому. По воскресеньям, на нарядной улице в западной части города, он ходил совсем иначе,-- но теперь было не до того,-- крепко пробирал мороз. Ту воскресную столичную походку было вначале не так легко усвоить;, состояла она в том, чтобы, вытянув и скрестив руки (непременно в хороших перчатках) на животе,--будто придерживаешь пальто,--ступать очень медленно и плавно, выкидывая ноги носками врозь. Так шествовали все молодые щеголи по той нарядной улице,--изредка оглядываясь на женщин,--не меняя при этом положения рук, а лишь слегка дернув плечом; и опять -- врозь, врозь, раз-два, очень медленно. Но в такую ночь, на безлюдном морозе, человек ходит не напоказ.
     Впрочем Франц скоро разогрелся, и даже стал посвистывать. К черту ее мужа. Не нужно трусить. Такое блаженство,-- ведь это дается не всякому. Что она сейчас делает? Верно приехала, раздевается. Белые бедра с двумя ямками. И, разумеется, она не солгала, когда поклялась, что только очень редко, только по долгу службы -- когда иначе было бы подозрительно. Нет, это неприятная мысль... желтошерстая гадина. Лезет небось. К черту ! Теперь она села на постель. Еще три-четыре дома, и вот она сбросила туфли. Когда дойду вон до того фонаря, она опустит голову на подушку. Теперь перейду улицу. Так. Она потушила свет. У них общая спальня. Опять--эта мерзость... нет, этого сегодня не может, не должно быть. Вот еще один квартал,-- так,-- и она уснула. Площадь. Она спит. Завтра пятница,-- тут будет базар. Вот, наконец, я моя улица. Чудесная скрипка,-- и так сказочно... прямо райское что-то... И волшебник хорош был. Вероятно, это все очень простые фокусы, легко в общем раскусить, в чем дело... Теперь она спит крепко. Опять что-то случилось с этим ключом,--черт его побери. Вертишь, вертишь... Свет на лестнице опять не действует. Так можно загрохотать, коли оступишься... И вот этот ключ -- тоже мудрит...
     В тускло освещенном коридоре, у полуоткрытой двери своей комнаты, стоял старичок-хозяин и неодобрительно качал головой. Был он в сером халатике, в клетчатых домашних сапожках.
     -- Ай-я-яй! -- проговорил он, когда Франц с ним поравнялся.-- Ай-я-яй... Опять после одиннадцати ложитесь. Нехорошо, сударь.
     Франц сухо пожелал ему доброй ночи и хотел пройти, но тот вцепился ему в рукав.
     -- Я, впрочем, не могу сердиться сегодня,-- сказал он проникновенно.--У меня радость: супруга приехала. -- Поздравляю,--сказал Франц.
     -- Но всякая радость,-- продолжал старичок, не отпуская его рукава,-- всякая радость несовершенна. Моя старушка приехала больной.
     Франц соболезнующе хрюкнул.
     -- И вот,-- крикнул ясным голосом старичок.-- Она сидит в кресле... Поглядите.
     Он пошире приоткрыл дверь, и, точно, Франц увидел над спинкой кресла старушечий седой затылок с какой-то наколочкой на макушке.
     -- Вот,-- повторил старичок, глядя на Франца блестящими, немигающими глазами.
     Франц, не зная, что сказать, глупо улыбнулся. -- А теперь -- спокойной ночи,-- отчетливо проговорил старичок, и шмыгнув к себе в комнату, закрыл дверь. Франц было пошел, но вдруг остановился. -- Послушайте,-- сказал он через дверь,-- а как насчет кушетки? Молчание. Он постучал.
     И вдруг послышался чей-то хриплый, напряженный, фальшивый голосок.
     -- Кушетка уже поставлена,-- скрипнул голосок.-- Я вам дала мою собственную кушетку.
     -- Чудаки!--брезгливо усмехнулся Франц и пошел к себе. В его комнате действительно было прибавление мебельного семейства. Прибавление твердое, ветхое, сизое, в мелких красноватых цветочках. Марта, когда пришла на следующий день, сморщила нос и так оставшись -- со сморщенным носом,-- кушетку потрогала, нащупала больную пружину, приподняла вялую бахрому. "Ну что ж, ничего не поделаешь,--сказала она наконец.--Я с его старухой ссориться не намерена. Дай-ка сюда эти две подушки. Да, так как будто лучше выглядит..." -- И вскоре они привыкли к ней, к ее сизой ветхости, к причудам ее пружин и к ее манере неодобрительно крякать, когда на нее садились.
     Но не одной. кушеткой обогатилась комната Франца. Однажды, в особенно благодушную минуту, Драйер дал ему свыше положенных денег еще некоторую сумму, и спустя недели две (кстати сказать, близилось Рождество) в платяном шкалу появился новый жилец: долгожданный смокинг.
     -- Вот и отлично,-- сказала Марта, пощипывая материю.--Теперь остается одно: нужно тебе научиться танцевать. Придешь завтра,-- мы после ужина под граммофон и попляшем.:
     Франц сдуру явился в новом смокинге. Она пожурила его за то, что эдак, зря, смокинг треплет; однако, нашла, что он ему к лицу. Было около девяти. Ужинали обыкновенно в девять. Драйер должен был приехать с минуты на минуту. Он в этом смысле был очень аккуратен, всегда предупреждал по телефону, что на столько-то вернется раньше или позже, ибо чрезвычайно любил слышать в телефон тихий ровный голос жены, голос в нежной перспективе, Марта всегда удивлялась его точности,-- и несмотря на то, что сама относилась ко времени бережно и внимательно, точность мужа в данном случае ее раздражала. Нынче он не звонил, а меж тем прошло двадцать минут, полчаса,-- и он не являлся. Франц, боясь измять штаны, избегал садиться, шагал по гостиной, изредка подходя к креслу Марты, но не решаясь поцеловать ее, как хотелось бы,-- в шею, под шиньон.
     -- Я голодна,-- сказала Марта,-- не понимаю, почему он не едет...
     -- Давайте заведем граммофон,-- предложил Франц.-- Вы поучите меня пока что.
     -- Нет настроения. После ужина другое дело. Я вам говорю, что я голодна. И хочется выпить чего-нибудь горячего.
     Прошло еще десять минут. Она быстро поднялась и позвонила.
     Огромный нежный омлет, подернутый рыжим крапом, сразу ее оживил.
     -- Закройте,-- сказала она Францу с улыбкой, кивнув по направлению к двери, которую Фрида, с утра шалевшая от зубной боли, забыла за собой прикрыть. Когда Франц вернулся на свое место, она улыбнулась еще значительнее. Это было, как-то, первый раз, что она у себя в доме ужинает наедине с Францем. Да, смокинг ему идет. Подарить бы ему хорошенькие запонки...
     -- Милый мой,--сказала она тихо и по скатерти протянула к нему руку.
     -- Осторожно,-- шепнул Франц, озираясь. Он не доверял стенам. Пристально уставился на него старик в сюртуке на темном портрете. Буфет, поблескивая, смотрел во все глаза. Что-то было напряженное в складках портьеры. Хорошо еще, что Том остался в передней. Но сейчас может войти горничная. В этом доме надо говорить друг другу "вы" и не позволять себе никаких вольностей. Все же, не в силах противиться ее улыбающемуся желанию, он провел ладонью по ее голой руке. Она медленно оттянула руку, сияя и облизывась. Ему показалось, что вот теперь из-за портьеры вдруг выступит Драйер.
     -- Ешьте, пейте, будьте, как дома,-- сказала, смеясь, Марта.
     Она была сегодня в черном платье с тюлем, волосы ее, разделенные тончайшей бледной чертой пробора, отливали эбеновым лоском. Низкая лампа в оранжевом абажуре окатывала стол резким нарядным светом. Франц, блестя на Марту обожающими очками, посасывал ножку холодного цыпленка. Она вдруг потянулась к нему, взяла из его руки полуобглоданную косточку и, смеясь одними глазами, стала ее вкусно грызть, отставив пятый палец. Губы ее стали сочнее, ярче. Франц, подавшись вперед, шепотом проговорил: "Ты восхитительна. Я обожаю тебя",-- потом откинулся, взглянув на портьеру.
     -- Так бы ужинать каждый вечер, ты да я,-- вздохнула Марта. Она на мгновение нахмурилась, тряхнула головой и удалым, чуть-чуть фальшивым тоном воскликнула, пододвинув рюмку:
     -- Налейте-ка мне коньяку, мой дорогой Франц. --А я не буду пить, боюсь,-- не научусь потом танцевать,-- сказал Франц, осторожно наклоняя графинчик.
     Но что ей было сейчас до танцев... ей хотелось сидеть в этом овальном озере света долго-долго, проникаясь чувством, что так будет опять завтра, послезавтра, до конца жизни... Моя столовая, мой сервиз, мой Франц.
     Вдруг она схватилась за свою левую кисть, повернула часики, норовившие всегда находиться там, где троилась голубая вена, удивленно повела бровью.
     -- На целый час опоздал,-- нет, больше... Ничего не понимаю. Нажмите звонок, пожалуйста,-- вот над вами висит.
     Ему стало неприятно, что ее как будто тревожит отсутствие мужа. Опоздал так опоздал. Тем лучше. Она, собственно говоря, не имеет права.
     -- Почему надо звонить? -- сказал он, засунув руки в карманы.
     Она широко раскрыла глаза.-- Я, кажется, просила вас нажать вот эту кнопку...
     В длинном луче ее взгляда он непонятным образом размяк; виновато улыбнулся и позвонил.
     -- Если вы сыты, мы можем встать,-- сказала Марта.-- Впрочем, поешьте винограда. Вот эту кисть.
     Он стал есть виноград, тщательно выплевывая косточки. Призрачным маятником ходила по скатерти тень чуть качавшегося звонка. Вошла бледная осоловелая Фрида.
     -- Скажите-ка,-- обернулась к ней Марта,-- мой муж не звонил в мое отсутствие? Фрида замерла, потом схватилась за виски. -- Ах, Боже мой,-- проговорила она тихо.-- Ах, Боже мой... Господин директор звонил около восьми... что сейчас выезжает... чтобы подавали раньше... Простите меня...
     -- Вы, вероятно, с ума сошли,-- холодно сказала Марта.
     -- Простите меня,-- повторила горничная. -- Совершенно с ума сошли,-- сказала Марта. Горничная промолчала и, подозрительно быстро моргая, стала собирать грязные тарелки. -- Не надо,-- огрызнулась Марта,-- потом. Горничная поспешно ушла.
     -- Поразительная женщина,-- пробормотала Марта, сердито облокотясь на стол и кулаками подперев щеку.-- Ведь она же видела, как мы садились за стол, сама же принесла омлет.--Эгэ,--этого-то я и не сообразила, что ведь она сама видела... Позвони-ка еще раз. Франц послушно поднял руку.
     -- Впрочем, не надо, оставь,-- сказала Марта.-- Я уж поговорю с нею после.
     Ее охватило какое-то необыкновенное волнение. Оскалившись, она прижимала к зубам стиснутые пальцы, отчего скулы у нее поднялись, а глаза сузились. Погодя, она встала.
     -- Теперь без четверти одиннадцать,-- сказала она, усмехнувшись.-- Долго же он едет.
     -- Что-нибудь задержало,-- хмуро отозвался Франц. Он был озадачен и обижен ее волнением.
     Она потушила свет в столовой. Перешли в гостиную. Марта сняла телефонную трубку, прислушалась, хлопнула трубку обратно.
     -- Телефон за это время не испортился,-- сказала она.-- Я ровно ничего не понимаю. Позвонить, что ли, кому-нибудь...

/ Полные произведения / Набоков В. / Король, дама, валет