Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели

Село Степанчиково и его обитатели [8/14]

  Скачать полное произведение

    - Но я заслужу, Фома, я заслужу опять твою дружбу - клянусь тебе!
    - Заслужите? а где же гарантия? Как христианин, я прощу и даже буду любить вас; но как человек, и человек благородный, я поневоле буду вас презирать. Я должен, я обязан вас презирать; я обязан во имя нравствен- ности, потому что - повторяю вам это - вы опозорили себя, а я сделал благороднейший из поступков. Ну, кто из ваших сделает подобный поступок? Кто из них откажется от такого несметного числа денег, от которых отка- зался, однако ж, нищий, презираемый всеми Фома, из любви к величию? Нет, полковник, чтоб сравниться со мной, вы должны совершить теперь целый ряд подвигов. А на какой подвиг способны вы, когда не можете даже сказать мне вы, как своему ровне, а говорите ты, как слуге?
    - Фома, но ведь я по дружбе говорил тебе ты! - возопил дядя. - Я не знал, что тебе неприятно... Боже мой! но если б я только знал...
    - Вы, - продолжал Фома, - вы, который не могли или, лучше сказать, не хотели исполнить самую пустейшую, самую ничтожнейшую из просьб, когда я вас просил сказать мне, как генералу, "ваше превосходительство"...
    - Но, Фома, ведь это уже было, так сказать, высшее посягновение, Фо- ма.
    - Высшее посягновение! Затвердили какую-то книжную фразу, да и повто- ряете ее, как попугай! Но знаете ли вы, что вы осрамили, обесчестили ме- ня отказом сказать мне "ваше превосходительство", обесчестили тем, что, не поняв причин моих, выставили меня капризным дураком, достойным желто- го дома! Ну неужели я не понимаю, что я бы сам был смешон, если б захо- тел именоваться превосходительством, я, который презираю все эти чины и земные величия, ничтожные сами по себе, если они не освящаются доброде- телью? За миллион не возьму генеральского чина без добродетели! А между тем вы считали меня за безумного! Для вашей же пользы я пожертвовал моим самолюбием и допустил, что вы, вы могли считать меня за безумного, вы и ваши ученые! Единственно для того, чтоб просветить ваш ум, развить вашу нравственность и облить вас лучами новых идей, решился я требовать от вас генеральского титула. Я именно хотел, чтоб вы не почитали впредь ге- нералов самыми высшими светилами на всем земном шаре; хотел доказать вам, что чин - ничто без великодушия и что нечего радоваться приезду ва- шего генерала, когда, может быть, и возле вас стоят люди, озаренные доб- родетелью! Но вы так постоянно чванились передо мною своим чином полков- ника, что вам уже трудно было сказать мне "ваше превосходительство". Вот где причина! вот где искать ее, а не в посягновении каких-то судеб! Вся причина в том, что вы полковник, а я просто Фома...
    - Нет, Фома, нет! уверяю тебя, что это не так. Ты ученый, ты не прос- то Фома... я почитаю...
    - Почитаете! хорошо! Так скажите же мне, если почитаете, как по ваше- му мнению: достоин я или нет генеральского сана? Отвечайте решительно и немедленно: достоин иль нет? Я хочу посмотреть ваш ум, ваше развитие.
    - За честность, за бескорыстие, за ум, за высочайшее благородство ду- ши - достоин! - с гордостью проговорил дядя.
    - А если достоин, так для чего же вы не скажете мне "ваше превосходи- тельство"?
    - Фома, я, пожалуй, скажу...
    - А я требую! А я теперь требую, полковник, настаиваю и требую! Я ви- жу, как вам тяжело это, потому-то и требую. Эта жертва с вашей стороны будет первым шагом вашего подвига, потому что - не забудьте это - вы должны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною; вы должны пересилить самого себя, и тогда только я уверую в вашу искренность...
    - Завтра же скажу тебе, Фома, "ваше превосходительство"!
    - Нет, не завтра, полковник, завтра само собой. Я требую, чтоб вы те- перь, сейчас же, сказали же, сказали мне "ваше превосходительство".
    - Изволь, Фома, я готов... Только как же это так, сейчас, Фома?..
    - Почему же не сейчас? или вам стыдно? В таком случае мне обидно, ес- ли вам стыдно.
    - Ну, да пожалуй, Фома, я готов... я даже горжусь... Только как же это, Фома, ни с того ни с сего: "здравствуйте, ваше превосходи- тельство"? Ведь это нельзя ...
    - Нет, не "здравствуйте, ваше превосходительство", это уже обидный тон; это похоже на шутку, на фарс. Я не позволю с собой таких шуток. Опомнитесь, немедленно опомнитесь, полковник! перемените ваш тон!
    - Да ты не шутишь, Фома?
    - Во-первых, я не ты, Егор Ильич, а вы - не забудьте это; и не Фома, а Фома Фомич.
    - Да ей-богу же, Фома Фомич, я рад! Я всеми силами рад... Только что ж я скажу!
    - Вы затрудняетесь, что прибавить к слову "ваше превосходительство" - это понятно. Давно бы вы объяснились! Это даже извинительно, особенно если человек не сочинитель, если выразиться поучтивее. Ну, я вам помогу, если вы не сочинитель. Говорите за мной: "ваше превосходительство!.."
    - Ну, "ваше превосходительство".
    - Нет, не: "ну, ваше превосходительство", а просто: "ваше превосходи- тельство"! Я вам говорю, полковник, перемените ваш тон! Надеюсь также, что вы не оскорбитесь, если я предложу вам слегка поклониться и вместе с тем склонить вперед корпус. С генералом говорят, склоняя вперед корпус, выражая таким образом почтительность и готовность, так сказать, лететь по его поручениям. Я сам бывал в генеральских обществах и все знаю... Ну-с: "ваше превосходительство".
    - Ваше превосходительство...
    - Как я несказанно обрадован, что имею наконец случай просить у вас извинения в том, что с первого раза не узнал души вашего превосходи- тельства. Смею уверить, что впредь не пощажу слабых сил моих на пользу общую... Ну, довольно с вас!
    Бедный дядя! Он должен был повторить всю эту галиматью, фразу за фра- зой, слово за словом! Я стоял и краснел, как виноватый. Злость душила меня.
    - Ну, не чувствуете ли вы теперь, - проговорил истязатель, - что у вас вдруг стало легче на сердце, как будто в душу к вам слетел ангел?.. Чувствуете ли вы присутствие этого ангела?.. отвечайте мне!
    - Да, Фома, действительно, как-то легче сделалось, - отвечал дядя.
    - Как будто сердце ваше после того, как вы победили себя, так ска- зать, окунулось в каком-то елее?
    - Да, Фома, действительно, как будто по маслу пошло.
    - Как будто по маслу? Гм... Я, впрочем, не про масло вам говорил... Ну, да все равно! Вот что значит, полковник, исполненный долг! Побеждай- те же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
    - Самолюбив, Фома, вижу, - со вздохом отвечал дядя.
    - Вы эгоист и даже мрачный эгоист...
    - Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор, как тебя узнал, так и это узнал.
    - Я сам говорю теперь, как отец, как нежная мать... вы отбиваете всех от себя и забываете, что ласковый теленок две матки сосет.
    - Правда и это, Фома!
    - Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце, так само- любиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за три- девять земель убежать готов!
    Дядя еще раз глубоко вздохнул.
    - Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себя для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим - вот мое правило! Терпи, трудись, молись и надейся - вот истины, которые бы я же- лал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первый раскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей... если понадобит- ся... А то я да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша ми- лость, с позволения сказать.
    - Сладкогласный человек! - проговорил в благоговении Гаврила.
    - Это правда, Фома; я все это чувствую, - поддакнул растроганный дя- дя. - Но не всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдата- ми жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком, так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого, как я, не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще не сов- сем человек погибший.
    - Опять эгоистическая черта! опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хва- литесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Что ж я не хвалюсь ничьими слезами? А было бы чем; а было бы, может быть, чем.
    - Это так с языка сорвалось, Фома, не утерпел, вспомнил старое хоро- шее время.
    - Хорошее время не с неба падает, а мы его делаем; оно заключается в сердце нашем, Егор Ильич. Отчего же я всегда счастлив и, несмотря на страдания, доволен, спокоен духом и никому не надоедаю, разве одним ду- ракам, верхоплясам, ученым, которых не щажу и не хочу щадить. Не люблю дураков! И что такое эти ученые? "Человек науки!" - да наука-то выходит у него надувательная штука, а не наука. Ну что он давеча говорил? Давай- те его сюда! давайте сюда всех ученых! Все могу опровергнуть; все поло- жения их могу опровергнуть! Я уж не говорю о благородстве души...
    - Конечно, Фома, конечно. Кто ж сомневается?
    - Давеча, например, я выказал ум, талант, колоссальную начитанность, знание сердца человеческого, знание современных литератур; я показал и блестящим образом развернул, как из какого-нибудь комаринского может вдруг составиться высокая тема для разговора у человека талантливого. Что ж? Оценил ли кто-нибудь из них меня по достоинству? Нет, отвороти- лись! Я ведь уверен, что он уже говорил вам, что я ничего не знаю. А тут, может быть, сам Макиавель или какой-нибудь Меркаданте перед ними сидел, и только тем виноват, что беден и находится в неизвестности... Нет, это им не пройдет!.. Слышу еще про Коровкина. Это что за гусь?
    - Это, Фома, человек умный, человек науки... Я его жду. Это, верно, уж будет хороший, Фома!
    - Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьючен- ный книгами. Души в них нет, полковник, сердца в них нет! А что и уче- ность без добродетели?
    - Нет, Фома, нет! Как о семейном счастии говорил! так сердце и вника- ет само собою, Фома!
    - Гм! Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина. Но довольно, - заключил Фома, подымаясь с кресла. - Я не могу еще вас совершенно простить, пол- ковник: обида была кровавая; но я помолюсь, и, может быть, бог ниспошлет мир оскорбленному сердцу. Мы поговорим еще завтра об этом, а теперь поз- вольте уж мне уйти. Я устал и ослаб...
    - Ах, Фома! - захлопотал дядя, - ведь ты в самом деле устал! Знаешь что? не хочешь ли подкрепиться, закусить чего-нибудь? Я сейчас прикажу.
    - Закусить! Ха-ха-ха! Закусить! - отвечал Фома с презрительным хохо- том. - Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не хочешь ли заку- сить? Сердечные раны хотят залечить какими-нибудь отварными грибками или мочеными яблочками! Какой вы жалкий материалист, полковник!
    - Эх, Фома, я ведь, ей-богу, от чистого сердца...
    - Ну, хорошо. Довольно об этом. Я ухожу, а вы немедленно идите к ва- шей родительнице: падите на колени, рыдайте, плачьте, но вымолите у нее прощение, - это ваш долг, ваша обязанность!
    - Ах, Фома, я все время об этом только и думал; даже теперь, с тобой говоря, об этом же думал. Я готов хоть до рассвета простоять перед ней на коленях. Но подумай, Фома, чего от меня и требуют? Ведь это неспра- ведливо, ведь это жестоко, Фома! Будь великодушен вполне, осчастливь ме- ня совершенно, подумай, реши - и тогда... тогда... клянусь!..
    - Нет, Егор Ильич, нет, это не мое дело, - отвечал Фома. - Вы знаете, что я во все это нимало не вмешиваюсь, то есть вы, положим, и убеждены, что я всему причиною, но, уверяю вас, с самого начала этого дела я уст- ранил себя совершенно. Тут одна только воля вашей родительницы, а она, разумеется, вам желает добра... Ступайте же, спешите, летите и поправьте обстоятельства своим послушанием. Да не зайдет солнце во гневе вашем! а я ... а я буду всю ночь за вас молиться. Я давно уже не знаю, что такое сон, Егор Ильич! Прощайте! Прощаю и тебя, старик, - прибавил он, обраща- ясь к Гавриле. - Знаю, что ты не своим умом действовал. Прости же и ты мне, если я обидел тебя... Прощайте, прощайте, прощайте все, и благосло- ви вас господь!..
    Фома вышел. Я тотчас же бросился в комнату.
    - Ты подслушивал? - вскричал дядя.
    - Да, дядюшка, я подслушивал! И вы, и вы могли сказать ему " ваше превосходительство"!..
    - Что ж делать, братец? Я даже горжусь... Это ничего для высокого подвига; но какой благородный, какой бескорыстный, какой великий чело- век! Сергей - ты ведь слышал... И как мог я тут соваться с этими деньга- ми, то есть просто не понимаю! Друг мой! я был увлечен; я был в ярости; я не понимал его; я его подозревал, обвинял... но нет! он не мог быть моим противником - это я теперь вижу... А помнишь, какое у него было благородное выражение в лице, когда он отказался от денег?
    - Хорошо, дядюшка, гордитесь же сколько угодно, а я еду: терпения нет больше! Последний раз говорю, скажите: чего вы от меня требуете? зачем вызвали и чего ожидаете? И если все кончено и я бесполезен вам, то я еду. Я не могу выносить таких зрелищ! Сегодня же еду!
    - Друг мой... - засуетился по обыкновению своему дядя, - подожди только две минуты: я, брат, иду теперь к маменьке... там надо кончить ... важное, великое, громадное дело!.. А ты покамест уйди к себе. Вот Гаврила тебя и отведет в летний флигель. Знаешь летний флигель? это в самом саду. Я уж распорядился, и чемодан твой туда перенесли. А я буду там, вымолю прощение, решусь на одно дело - я теперь уж знаю, как сде- лать, - и тогда мигом к тебе, и тогда все, все, все до последней черты расскажу, всю душу выложу пред тобою. И...и... и настанут же когда-ни- будь и для нас счастливые дни! Две минуты, только две минутки, Сергей!
    Он пожал мне руку и поспешно вышел. Нечего было делать, пришлось опять отправляться с Гаврилой.
    X
    МИЗИНЧИКОВ
    Флигель, в который привел меня Гаврила, назывался "новым флигелем" только по старой памяти, но выстроен был уже давно, прежними помещиками. Это был хорошенький, деревянный домик, стоявший в нескольких шагах от старого дома, в самом саду. С трех сторон его обступали высокие старые липы, касавшиеся своими ветвями кровли. Все четыре комнаты этого домика были недурно меблированы и предназначались к приезду гостей. Войдя в от- веденную мне комнату, в которую уже перенесли мой чемодан, я увидел на столике, перед кроватью, лист почтовой бумаги, великолепно исписанный разными шрифтами, отделанный гирляндами, парафами и росчерками. Заглав- ные буквы и гирлянды разрисованы были разными красками. Все вместе сос- тавляло премиленькую каллиграфскую работу. С первых слов, прочитанных мною, я понял, что это было просительное письмо, адресованное ко мне, и в котором я именовался "просвещенным благодетелем". В заглавии стояло: "Вопли Видоплясова". Сколько я ни напрягал внимания, стараясь хоть что-нибудь понять из написанного, - все труды мои остались тщетными: это был самый напыщенный вздор, писанный высоким лакейским слогом. Догадался я только, что Видоплясов находится в каком-то бедственном положении, просит моего содействия, в чем-то очень на меня надеется, "по причине моего просвещения" и, в заключение, просит похлопотать в его пользу у дядюшки и подействовать на него "моею машиною", как буквально изображено было в конце этого послания. Я еще читал его, как отворилась дверь и во- шел Мизинчиков.
    - Надеюсь, что вы позволите с вами познакомиться, - сказал он развяз- но, но чрезвычайно вежливо и подавая мне руку. - Давеча я не мог вам сказать двух слов, а между тем с первого взгляда почувствовал желание узнать вас короче.
    Я тотчас же отвечал, что и сам рад и прочее, хотя и находился в самом отвратительном расположении духа. Мы сели.
    - Что это у вас? - сказал он, взглянув на лист, который я держал еще в руке. - Уж не вопли ли Видоплясова? Так и есть! Я уверен был, что Ви- доплясов и вас атакует. Он и мне подавал такой же точно лист, с теми же воплями; а вас он уже давно ожидает и вероятно, заранее приготовлялся. Вы не удивляйтесь: здесь много странного, и, право, есть над чем посме- яться.
    - Только посмеяться?
    - Ну да, неужели же плакать? Если хотите, я вам расскажу биографию Видоплясова, и уверен, что вы посмеетесь.
    - Признаюсь, теперь мне не до Видоплясова, - отвечал я с досадою.
    Мне очевидно было, что и знакомство господина Мизинчикова и любезный его разговор - все это предпринято им с какою-то целью и что господин Мизинчиков просто во мне нуждается. Давеча он сидел нахмуренный и серьезный; теперь же был веселый, улыбающийся и готовый рассказывать длинные истории. Видно было с первого взгляда, что этот человек отлично владел собой и, кажется, знал людей.
    - Проклятый Фома! - сказал я, со злостью стукнув кулаком по столу. - Я уверен, что он источник всякого здешнего зла и во всем замешан! Прок- лятая тварь!
    - Вы, кажется, уж слишком на него рассердились, - заметил Мизинчиков.
    - Слишком рассердился! - вскрикнул я, мгновенно разгорячившись. - Ко- нечно, я давеча слишком увлекся и, таким образом, дал право всякому осуждать меня. Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех пунктах, и, я думаю, нечего было это мне объяснять!.. Понимаю тоже, что так не делается в порядочном обществе; но, сообразите, была ли какая возможность не увлечься? Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать! и... и... наконец... я просто уеду отсюда - вот что!
    - Вы курите? - спокойно спросил Мизинчиков.
    - Да.
    - Так, вероятно, позволите и мне закурить. Там не позволяют, и я поч- ти стосковался. Я согласен, - продолжал он, закурив папироску, - что все это похоже на сумасшедший дом, но будьте уверены, что я не позволю себе осуждать вас, именно потому, что на вашем месте я, может, втрое более разгорячился и вышел из себя, чем вы.
    - А почему же вы не вышли из себя, если действительно были тоже раз- досадованы? Я, напротив, припоминаю вас очень хладнокровным, и, призна- юсь, мне даже странно было, что вы не заступились за бедного дядю, кото- рый готов благодетельствовать... всем и каждому!
    - Ваша правда: он многим благодетельствовал; но заступаться за него я считаю совершенно бесполезным: во-первых, это и для него бесполезно и даже унизительно как-то; а во-вторых, меня бы завтра же выгнали. А вам откровенно скажу: мои обстоятельства такого рода, что я должен дорожить здешним гостеприимством.
    - Но я нисколько не претендую на вашу откровенность насчет обстоя- тельств... Мне бы, впрочем, хотелось спросить, так как вы здесь уже ме- сяц живете...
    - Сделайте одолжение, спрашивайте: я к вашим услугам, - торопливо от- вечал Мизинчиков, придвигая стул.
    - Да вот, например, объясните: сейчас Фома Фомич отказался от пятнад- цати тысяч серебром, которые уже были в его руках, - я видел это собственными глазами.
    - Как это? Неужели? - вскрикнул Мизинчиков. - Расскажите, пожалуйста!
    Я рассказал, умолчав о "вашем превосходительстве". Мизинчиков слушал с жадным любопытством; он даже как-то преобразился в лице, когда дошло до пятнадцати тысяч.
    - Ловко! - сказал он, выслушав рассказ. - Я даже не ожидал от Фомы.
    - Однако ж отказался от денег! Чем это объяснить? Неужели благо- родством души?
    - Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Впрочем, знаете что? - прибавил он, подумав, - я сомневаюсь, чтоб у Фомы был ка- кой-нибудь расчет. Это человек непрактический; это тоже в своем роде ка- кой-то поэт. Пятнадцать тысяч... гм! Видите ли: он и взял бы деньги, да не устоял перед соблазном погримасничать, порисоваться. Это, я вам ска- жу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неог- раниченном самолюбии!
    Мизинчиков даже рассердился. Видно было, что ему очень досадно, даже как будто завидно. Я с любопытством вглядывался в него.
    - Гм! Надо ожидать больших перемен, - прибавил он, задумываясь. - Те- перь Егор Ильич готов молиться Фоме. Чего доброго, пожалуй, и женится, из умиления души, - прибавил он сквозь зубы.
    - Так вы думаете, что непременно состоится - этот гнусный, противоес- тественный брак с этой помешанной дурой?
    Мизинчиков пытливо взглянул на меня.
    - Подлецы! - вскричал я запальчиво.
    - Впрочем, у них идея довольно основательная: они утверждают, что он должен же что-нибудь сделать для семейства.
    - Мало он для них сделал! - вскричал я в негодовании. - И вы, и вы можете говорить, что это основательная мысль - жениться на пошлой дуре!
    - Конечно, и я согласен с вами, что она дура... Гм! Это хорошо, что вы так любите дядюшку; я сам сочувствую... хотя на ее деньги можно бы славно округлить имение! Впрочем, у них и другие резоны: они боятся, чтоб Егор Ильич не женился на той гувернантке... помните, еще такая ин- тересная девушка?
    - А разве... разве это вероятно? - спросил я в волнении. - Мне кажет- ся, это клевета. Скажите, ради бога, меня это крайне интересует...
    - О, влюблен по уши! Только, разумеется, скрывает.
    - Скрывает! Вы думаете, он скрывает? Ну, а она? Она его любит?
    - Очень может быть, что и она. Впрочем, ведь ей все выгоды за него выйти: она очень бедна.
    - Но какие данные вы имеете для вашей догадки, что они любят друг друга?
    - Да ведь этого нельзя не заметить; притом же они, кажется, имеют тайные свидания. Утверждали даже, что она с ним в непозволительной свя- зи. Вы только, пожалуйста, не рассказывайте. Я вам говорю под секретом.
    - Возможно ли этому поверить? - вскричал я, - и вы, и вы признаетесь, что этому верите?
    - Разумеется, я не верю вполне, я там не был. Впрочем, очень может и быть.
    - Как может быть! Вспомните благородство, честь дяди!
    - Согласен; но можно и увлечься, с тем чтоб непременно потом завер- шить законным браком. Так часто увлекаются. Впрочем, повторяю, я нис- колько не стою за совершенную достоверность этих известий, тем более что ее здесь очень уж размарали; говорили даже, что она была в связи с Ви- доплясовым.
    - Ну, вот видите! - вскричал я, - с Видоплясовым! Ну, возможно ли это? Ну, не отвратительно ль даже слышать это? Неужели ж вы и этому ве- рите?
    - Я ведь вам говорю, что я этому не совсем верю, - спокойно отвечал Мизинчиков, - а впрочем, могло и случиться. На свете все может слу- читься. Я же там не был, и притом я считаю, что это не мое дело. Но так как, я вижу, вы берете во всем этом большое участие, то считаю себя обя- занным прибавить, что действительно мало вероятия насчет этой связи с Видоплясовым. Это все проделки Анны Ниловны, вот этой Перепелицыной; это она распустила здесь эти слухи, из зависти, потому что сама прежде меч- тала выйти замуж за Егора Ильича - ей-богу! - на том основании, что она подполковничья дочь. Теперь она разочаровалась и ужасно бесится. Впро- чем, я, кажется, уж все рассказал вам об этих делах и, признаюсь, ужасно не люблю сплетен, тем более что мы только теряем драгоценное время. Я, видите ли, пришел к вам с небольшой просьбой.
    - С просьбой? Помилуйте, все, чем могу быть полезен...
    - Понимаю и даже надеюсь вас несколько заинтересовать, потому что, вижу, вы любите вашего дядюшку и принимаете большое участие в его судьбе насчет брака. Но перед этой просьбой я имею к вам еще другую просьбу, предварительную.
    - Какую же?
    - А вот какую: может быть, вы и согласитесь исполнить мою главную просьбу, может быть и нет, но во всяком случае прежде изложения я бы попросил вас покорнейше сделать мне величайшее одолжение дать мне чест- ное и благородное слово дворянина и порядочного человека, что все, услы- шанное вами от меня, останется между нами в глубочайшей тайне и что вы ни в каком случае, ни для какого лица не измените этой тайне и не вос- пользуетесь для себя той идеей, которую я теперь нахожу необходимым вам сообщить. Согласны иль нет?
    Предисловие было торжественное. Я дал согласие.
    - Ну-с?.. - сказал я.
    - Дело в сущности очень простое, - начал Мизинчиков, - Я, видите ли, хочу увезти Татьяну Ивановну и жениться на ней; словом, будет нечто по- хожее на Гретна-Грин - понимаете?
    Я посмотрел господину Мизинчикову прямо в глаза и некоторое время не мог выговорить слова.
    - Признаюсь вам, ничего не понимаю, - проговорил я наконец, - и кроме того, - продолжал я, - ожидая, что имею дело с человеком благоразумным, я, с своей стороны, никак не ожидал...
    - Ожидая не ожидали, - перебил Мизинчиков, - в переводе это будет, что я и намерение мое глупы, - не правда ли?
    - Вовсе нет-с... но...
    - О, пожалуйста, не стесняйтесь в ваших выражениях! Не беспокойтесь; вы мне даже сделаете этим большое удовольствие, потому что эдак ближе к цели. Я, впрочем, согласен, что все это с первого взгляда может пока- заться даже несколько странным. Но смею уверить вас, что мое намерение не только не глупо, но даже в высшей степени благоразумно; и если вы бу- дете так добры, выслушайте все обстоятельства...
    - О, помилуйте! я с жадностью слушаю.
    - Впрочем, рассказывать почти нечего. Видите ли: я теперь в долгах и без копейки. У меня есть, кроме того, сестра, девица лет девятнадцати, сирота круглая, живет в людях и без всяких, знаете, средств. В этом ви- новат отчасти и я. Получили мы в наследство сорок душ. Нужно же, чтоб меня именно в это время произвели в корнеты. Ну сначала, разумеется, за- ложил, а потом прокутил и остальным образом. Жил глупо, задавал тону, корчил Бурцова, играл, пил - словом, глупо, даже и вспоминать стыдно. Теперь я одумался и хочу совершенно изменить образ жизни. Но для этого мне совершенно необходимо иметь сто тысяч ассигнациями. А так как я не достану ничего службой, сам же по себе ни на что не способен и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой. Пришел я сюда почти без сапог, пришел, а не приехал. Сестра дала мне свои последние три целко- вых, когда я отправился из Москвы. Здесь я увидел эту Татьяну Ивановну, и тотчас же у меня родилась мысль. Я немедленно решился пожертвовать со- бой и жениться. Согласитесь, что все это не что иное, как благоразумие. К тому же я делаю это более для сестры... ну, конечно, и для себя...
    - Но, позвольте, вы хотите сделать формальное предложение Татьяне Ивановне?
    - Боже меня сохрани! Меня отсюда тотчас бы выгнали, да и она сама не пойдет; а если предложить ей увоз, побег, то она тотчас пойдет. В том-то и дело: только чтоб было что-нибудь романическое и эффектное. Разумеет- ся, все это немедленно завершится между нами законным браком. Только бы выманить-то ее отсюда!
    - Да почему ж вы так уверены, что она непременно с вами убежит?
    - О, не беспокойтесь! в этом я совершенно уверен. В том-то и состоит основная мысль, что Татьяна Ивановна способна завести амурное дело реши- тельно со всяким встречным, словом, со всяким, кому только придет в го- лову ей отвечать. Вот почему я и взял с вас предварительное честное сло- во, чтоб вы тоже не воспользовались этой идеей. Вы же, конечно, поймете, что мне бы даже грешно было не воспользоваться таким случаем, особенно при моих обстоятельствах.
    - Так, стало быть, она совсем сумасшедшая... ах! извините, - прибавил я, спохватившись. - Так как вы теперь имеете на нее виды, то...
    - Пожалуйста, не стесняйтесь, я уже просил вас. Вы спрашиваете, сов- сем ли она сумасшедшая? Как вам ответить? Разумеется, не сумасшедшая, потому что еще не сидит в сумасшедшем доме; притом же в этой мании к амурным делам я, право, не вижу особенного сумасшествия. Она же, несмот- ря ни на что, девушка честная. Видите ли: она до прошлого года была в ужасной бедности, с самого рождения жила под гнетом у благодетельниц. Сердце у ней необыкновенно чувствительное; замуж ее никто не просил - ну, понимаете: мечты, желания, надежды, пыл сердца, который надо было всегда укрощать, вечные муки от благодетельниц - все это, разумеется, могло довести до расстройства чувствительный характер. И вдруг она полу- чает богатство: согласитесь сами, это хоть кого перевернет. Ну, разуме- ется, теперь в ней ищут, за ней волочатся, и все надежды ее воскресли. Давеча она рассказала про франта в белом жилете: это факт, случившийся буквально так, как она говорила. По этому факту можете судить и об ос- тальном. На вздохи, на записочки, на стишки вы ее тотчас приманите; а если ко всему этому намекнете на шелковую лестницу, на испанские серена- ды и на всякий этот вздор, то вы можете сделать с ней все, что угодно. Я уж сделал пробу и тотчас же добился тайного свидания. Впрочем, теперь я покамест приостановился до благоприятного времени. Но дня через четыре надо ее увезти, непременно. Накануне я начну подпускать лясы, вздыхать; я недурно играю на гитаре и пою. Ночью свиданье в беседке, а к рассвету коляска будет готова; я ее выманю, сядем и уедем. Вы понимаете, что тут никакого риску: она совершеннолетняя, и, кроме того, во всем ее добрая воля. А уж если она раз бежала со мной, то уж, конечно, значит, вошла со мной в обязательства... Привезу я ее в благородный, но бедный дом - здесь есть, в сорока верстах, - где до свадьбы ее будут держать в руках и никого до нее не допустят; а между тем я времени терять не буду: свадьбу уладим в три дня - это можно. Разумеется, прежде нужны деньги; но я рассчитал, нужно не более пятисот серебром на всю интермедию, и в этом я надеюсь на Егора Ильича: он даст, конечно, не зная, в чем дело. Теперь поняли?
    - Понимаю, - сказал я, поняв, наконец, все в совершенстве. - Но, ска- жите, в чем же я-то вам могу быть полезен?
    - Ах, в очень многом, помилуйте! Иначе я бы и не просил. Я уже сказал вам, что имею в виду одно почтенное, но бедное семейство. Вы же мне мо- жете помочь и здесь, и там, и, наконец, как свидетель. Признаюсь, без вашей помощи я буду как без рук.
    - Еще вопрос: почему вы удостоили выбрать меня для вашей довереннос- ти, меня, которого вы еще не знаете, потому что я всего несколько часов как приехал?
    - Вопрос ваш, - отвечал Мизинчиков с самою любезною улыбкою, - вопрос ваш, признаюсь откровенно, доставляет мне много удовольствия, потому что представляет мне случай высказать мое особое к вам уважение.
    - О, много чести!
    - Нет, видите ли, я вас давеча несколько изучал. Вы, положим, и пылки и... и... ну и молоды; но вот в чем я совершенно уверен: если уж вы дали мне слово, что никому не расскажете, то уж, наверно, его сдержите. Вы не Обноскин - это первое. Во-вторых, вы честны и не воспользуетесь моей идеей для себя, разумеется, кроме того случая, если захотите вступить со мной в дружелюбную сделку. В таком случае я, может быть, и согласен буду уступить вам мою идею, то есть Татьяну Ивановну, и готов ревностно помо- гать в похищении, но с условием: через месяц после свадьбы получить от вас пятьдесят тысяч ассигнациями, в чем, разумеется, вы мне заранее дали бы обеспечение в виде заемного письма, без процентов.
    - Как? - вскричал я, - так вы ее уж и мне предлагаете?
    - Натурально, я могу уступить, если надумаетесь, захотите. Я, конеч- но, теряю, но... идея принадлежит мне, а ведь за идеи берут же деньги. В-третьих, наконец, я потому вас пригласил, что не из кого и выбирать. А долго медлить, взяв в соображение здешние обстоятельства, невозможно. К тому же скоро успенский пост, и венчать не станут. Надеюсь, вы теперь вполне меня понимаете?


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели


Смотрите также по произведению "Село Степанчиково и его обитатели":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis