Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели

Село Степанчиково и его обитатели [6/14]

  Скачать полное произведение

    Но всего интереснее было то, что Фалалей никак не мог догадаться сол- гать: просто - сказать, что видел не белого быка, а хоть, например, ка- рету, наполненную дамами и Фомой Фомичом; тем более что солгать, в таком крайнем случае, было даже не так и грешно. Но Фалалей был до того прав- див, что решительно не умел солгать, если б даже и захотел. Об этом даже и не намекали ему. Все знали, что он изменит себе в первое же мгновение и что Фома Фомич тотчас же поймает его во лжи. Что было делать? Положе- ние дяди становилось невыносимым. Фалалей был решительно неисправим. Бедный мальчик даже стал худеть от тоски. Ключница Маланья утверждала, что его испортили, и спрыснула его с уголька водою. В этой полезной опе- рации участвовала и сердобольная Прасковья Ильинична. Но даже и это не помогло. Ничто не помогало!
    - Да пусто б его взяло, треклятого! - рассказывал Фалалей, - каждую ночь снится! каждый раз с вечера молюсь: "Сон не снись про белого быка, сон не снись про белого быка!" А он тут как тут, проклятый, стоит передо мной, большой, с рогами, тупогубый такой, у-у-у!
    Дядя был в отчаянии, Но, к счастью, Фома Фомич вдруг как будто забыл про белого быка. Конечно, никто не верил, что Фома Фомич может забыть о таком важном обстоятельстве. Все со страхом полагали, что он приберегает белого быка про запас и обнаружит его при первом удобном случае. Впос- ледствии оказалось, что Фоме Фомичу в это время было не до белого быка: у него случились другие дела, другие заботы; другие замыслы созревали в полезной и многодумной его голове. Вот почему он и дал спокойно вздох- нуть Фалалею. Вместе с Фалалеем и все отдохнули. Парень повеселел, даже стал забывать о прошедшем; даже белый бык начал появляться реже и реже, хотя все еще напоминал иногда о своем фантастическом существовании. Сло- вом, все бы пошло хорошо, если б не было на свете комаринского.
    Надобно заметить, что Фалалей отлично плясать; это было его главная способность, даже нечто вроде призвания; он плясал с энергией, с неисто- щимой веселостью, но особенно любит он комаринского мужика. Не то чтоб ему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъясни- мые поступки этого ветреного мужика - нет, ему нравилось плясать кома- ринского единственно потому, что слушать комаринского и не плясать под эту музыку было для него решительно невозможно. Иногда, по вечерам, два-три лакея, кучера, садовник, игравший на скрипке, и даже несколько дворовых дам собирались в кружок, где-нибудь на самой задней площадке барской усадьбы, подальше от Фомы Фомича; начинались музыка, танцы и под конец торжественно вступал в свои права и комаринский. Оркестр составля- ли две балалайки, гитара, скрипка и бубен, с которым отлично управлялся форейтор Митюшка. Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем: он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряе- мый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал в ладоши; он плясал, как будто увлекаемый постороннею, непостижимою силою, с которой не мог совладать и упрямо силился догнать все более и более учащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками. Это были ми- нуты истинного его наслаждения; и все бы это шло хорошо и весело, если б слух о комаринском не достиг наконец Фомы Фомича.
    Фома Фомич обмер и тотчас же послал за полковником.
    - Я хотел от вас только об одном узнать, полковник, - начал Фома, - совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или не со- вершенно? В первом случае я тотчас же отстраняюсь; если же не совершен- но, то я ...
    - Да что такое? что случилось? - вскричал испуганный дядя.
    - Как что случилось? Да знаете ли вы, что он пляшет комаринского?
    - Ну ... ну что ж?
    - Как ну что ж? - взвизгнул Фома. - И говорите это вы - вы, их барин и даже, в некотором смысле, отец! Да имеете ли вы после этого здравое понятие о том, что такое комаринский? Знаете ли вы, что эта песня изоб- ражает одного отвратительного мужика, покусившегося на самый безн- равственный поступок в пьяном виде? Знаете ли, на что посягнул этот развратный холоп? Он попрал самые драгоценные узы и, так сказать, при- топтал их своими мужичьими сапожищами, привыкшими попирать только пол кабака! Да понимаете ли, что вы оскорбили меня благороднейшие чувства мои своим ответом? Понимаете ли, что вы лично оскорбили меня своим отве- том? Понимаете ли вы это иль нет?
    - Но, Фома ... Да ведь это только песня, Фома ...
    - Как только песня! И вы не постыдились мне признаться, что знаете эту песню - вы, член благородного общества, отец благонравных и невинных детей и, вдобавок, полковник! Только песня! Но я уверен, что эта песня взята с истинного события! Только песня! Но какой же порядочный человек может, не сгорев от стыда, признаться, что знает эту песню, что слышал хоть когда-нибудь эту песню? какой, какой?
    - Ну, да вот ты же знаешь, Фома, коли спрашиваешь, - отвечал в прос- тоте души сконфуженный дядя.
    - Как! я знаю? я... я... то есть я!.. Обидели! - вскричал вдруг Фома, срываясь со стула и захлебываясь от злости. Он никак не ожидал такого оглушительного ответа.
    Не стану описывать гнев Фомы Фомича. Полковник с бесславием прогнан был с глаз блюстителя нравственности за неприличие и ненаходчивость сво- его ответа. Но с тех пор Фома Фомич дал себе клятву: поймать на месте преступления Фалалея, танцующего комаринского. По вечерам, когда все по- лагали, что он чем-нибудь занят, он нарочно выходил потихоньку в сад, обходил огороды и забивался в коноплю, откуда издали видна была площад- ка, на которой происходили танцы. Он сторожил бедного Фалалея, как охот- ник птичку, с наслаждением представляя себе, какой трезвон задаст он в случае успеха всему дому и в особенности полковнику. Наконец неусыпные труды его увенчались успехом: он застал комаринского! Понятно после это- го, отчего дядя рвал на себе волосы, когда увидел плачущего Фалалея и услышал, что Видоплясов возвестил Фому Фомича, так неожиданно и в такую хлопотливую минуту представшего перед нами своею собственною особою.
    VII
    ФОМА ФОМИЧ
    Я с напряженным любопытством рассматривал этого господина. Гаврила справедливо назвал его плюгавеньким человечком. Фома был мал ростом, бе- лобрысый и с проседью, с горбатым носом и с мелкими морщинками по всему лицу. На подбородке его была большая бородавка. Лет ему было под пятьде- сят. Он вошел тихо, мерными шагами, опустив глаза вниз. Но самая на- хальная самоуверенность изображалась в его лице и во всей его педантской фигурке. К удивлению моему, он явился в шлафроке, правда, иностранного покроя, но все-таки шлафроке и, вдобавок, в туфлях. Воротничок его ру- башки, не подвязанный галстухом, был отложен a l'enfant; это придавало Фоме Фомичу чрезвычайно глупый вид. Он подошел к незанятому креслу, придвинул его к столу и сел, не сказав никому ни слова. Мгновенно исчез- ли вся суматоха, все волнение, бывшие за минуту назад. Все притихло так, что можно было расслышать пролетевшую муху. Генеральша присмирела, как агнец. Все подобострастие этой бедной идиотки перед Фомой Фомичом высту- пило теперь наружу. Она не нагляделась на свое не'щечко, впилась в него глазами. Девица Перепелицына, осклабляясь, потирала свои ручки, а бедная Прасковья Ильинична заметно дрожала от страха. Дядя немедленно захлопо- тал.
    - Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после сна любит чай послаще. Ведь тебе послаще, Фома?
    - Не до чаю мне теперь! - проговорил Фома медленно и с достоинством, с озабоченным видом махнув рукой. - Вам бы все, что послаще!
    Эти слова и смешной донельзя, по своей педантской важности, вход Фомы чрезвычайно заинтересовали меня. Мне любопытно было узнать, до чего, до какого забвения приличий дойдет наконец наглость этого зазнавшегося гос- подинчика.
    - Фома! - крикнул дядя, - рекомендую: племянник мой, Сергей Александ- рыч! сейчас приехал.
    Фома Фомич обмерил его с ног до головы.
    - Удивляюсь я, что вы всегда как-то систематически любите перебивать меня, полковник, - проговорил он после значительного молчания, не обра- тив на меня ни малейшего внимания. - Вам о деле говорят, а вы - бог зна- ет о чем... трактуете... Видели вы Фалалея?
    - Видел, Фома...
    - А, видели! Ну, так я вам его опять покажу, коли видели. Можете по- любоваться на ваше произведение... в нравственном смысле. Поди сюда, идиот! поди сюда, голландская ты рожа! Ну же, иди, иди! Не бойся!
    Фалалей подошел, всхлипывая, раскрыв рот и глотая слезы. Фома Фомич смотрел на него с наслаждением.
    - С намерением назвал я его голландской рожей, Павел Семеныч, - заме- тил он, развалясь в кресле и слегка поворотясь к сидевшему рядом Обнос- кину, - да и вообще, знаете, не нахожу нужным смягчать свои выражения ни в каком случае. Правда должна быть правдой. А чем ни прикрывайте грязь, она все-таки останется грязью. Что ж и трудиться, смягчать? себя и людей обманывать! Только в глупой светской башке могла зародиться потребность таких бессмысленных приличий. Скажите - беру вас судьей, - находите вы в этой роже прекрасное? Я разумею высокое, прекрасное, возвышенное, а не какую-нибудь красную харю?
    Фома Фомич говорил тихо, мерно и с каким-то величавым равнодушием.
    - В нем прекрасное? - отвечал Обноскин с какою-то нахальною небреж- ностью. - Мне кажется, это просто порядочный кусок ростбифа - и ничего больше...
    - Подхожу сегодня к зеркалу и смотрюсь в него, - продолжал Фома, тор- жественно пропуская местоимение я. - Далеко не считаю себя красавцем, но поневоле пришел к заключению, что есть же что-нибудь в этом сером глазе, что отличает меня от какого-нибудь Фалалея. Это мысль, это жизнь, это ум в этом глазе! Не хвалюсь именно собой. Говорю вообще о нашем сословии. Теперь, как вы думаете: может ли быть хоть какой-нибудь клочок, хоть ка- кой-нибудь отрывок души в этом живом бифстексе? Нет, в самом деле, за- метьте, Павел Семеныч, как у этих людей, совершенно лишенных мысли и идеала и едящих одну говядину, как у них всегда отвратительно свеж цвет лица, грубо и глупо свеж! Угодно вам узнать степень его мышления? Эй, ты, статья! подойди же поближе, дай на себя полюбоваться! Что ты рот ра- зинул? кита, что ли, проглотить хочешь? Ты прекрасен? Отвечай: ты прек- расен?
    - Прек-ра-сен! - отвечал Фалалей с заглушенными рыданиями.
    Обноскин покатился со смеху. Я чувствовал, что начинаю дрожать от злости.
    - Вы слышали? - продолжал Фома, с торжеством обращаясь к Обноскину.То ли еще услышите! Я пришел ему сделать экзамен. Есть, видите ли, Павел Семеныч, люди, которым желательно развратить и погубить этого жалкого идиота. Может быть, я строго сужу, ошибаюсь; но я говорю из любви к че- ловечеству. Он плясал сейчас самый неприличный из танцев. Никому здесь до этого нет и дела. Но вот сами послушайте. Отвечай: что ты делал сей- час? отвечай же, отвечай немедленно - слышишь?
    - Пля-сал... - проговорил Фалалей, усиливая рыдания.
    - Что же ты плясал? какой танец? говори же!
    - Комаринского...
    - Комаринского! А кто этот комаринский? Что такое комаринский? Разве я могу понять что-нибудь из этого ответа? Ну же, дай нам понятие: кто такой твой комаринский?
    - Му-жик...
    - Мужик! только мужик? Удивляюсь! Значит, замечательный мужик! зна- чит, это какой-нибудь знаменитый мужик, если о нем уже сочиняются поэмы и танцы? Ну, отвечай же!
    Тянуть жилы была потребность Фомы. Он заигрывал с своей жертвой, как кошка с мышкой; но Фалалей молчит, хнычет и не понимает вопроса.
    - Отвечай же! - настаивает Фома, - тебя спрашивают: какой это мужик? говори же!.. господский ли, казенный ли, вольный, обязанный, экономичес- кий? Много есть мужиков...
    - Э-ко-но-ми-ческий...
    - А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт: комаринский мужик - экономический. Гм!.. Ну, что же сделал этот экономи- ческий мужик? за какие подвиги его так воспевают и... выплясывают?
    Вопрос был щекотливый, а так как относился к Фалалею, то и опасный.
    - Ну... вы... однако ж... - заметил было Обноскин, взглянув на свою маменьку, которая начинала как-то особенно повертываться на диване. Но что было делать? капризы Фомы Фомича считались законами.
    - Помилуйте, дядюшка, если вы не уймете этого дурака, ведь он... Слы- шите, до чего он добирается? Фалалей что-нибудь соврет, уверяю вас... - шепнул я дяде, который потерялся и не знал, на что решиться.
    - Ты бы, однако ж, Фома... - начал он, - вот я рекомендую тебе, Фома, мой племянник, молодой человек, занимался минералогией...
    - Я вас прошу, полковник, не перебивайте меня с вашей минералогией, в которой вы, сколько мне известно, ничего не знаете, а может быть, и дру- гие тоже. Я не ребенок. Он ответит мне, что этот мужик, вместо того что- бы трудиться для блага своего семейства, напился пьян, пропил в кабаке полушубок и пьяный побежал по улице. В этом, как известно, и состоит со- держание всей этой поэмы, восхваляющей пьянство. Не беспокойтесь, он те- перь знает, что ему отвечать. Ну, отвечай же: что сделал этот мужик? ведь я тебе подсказал, в рот положил. Я именно от самого тебя хочу слы- шать, что он сделал, чем прославился, чем заслужил такую бессмертную славу, что его уже воспевают трубадуры? Ну?
    Несчастный Фалалей в тоске озирался кругом и в недоумении, что ска- зать, открывал и закрывал рот, как карась, вытащенный из воды на песок.
    - Стыдно ска-зать! - промычал он, наконец, в совершенном отчаянии.
    - А! стыдно сказать! - подхватил Фома, торжествуя. - Вот этого-то я и добивался, полковник! Стыдно сказать, а не стыдно делать? Вот нравствен- ность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь... полива- ете. Но нечего терять слова! Ступай теперь на кухню, Фалалей. Теперь я тебе ничего не скажу из уважения к публике; но сегодня же, сегодня же ты будешь жестоко и больно наказан. Если же нет, если и в этот раз меня на тебя променяют, то ты оставайся здесь и утешай своих господ комаринским, а я сегодня же выйду из этого дома! Довольно! Я сказал, Ступай!
    - Ну уж вы, кажется, строго... - промямлил Обноскин.
    - Именно, именно, именно! - крикнул было дядя, но оборвался и замол- чал. Фома мрачно на него покосился.
    - Удивляюсь я, Павел Семеныч, - продолжал он, - что ж делают после этого все эти современные литераторы, поэты, ученые, мыслители? Как не обратят они внимания на то, какие песни поет русский народ и под какие песни пляшет русский народ? Что ж делали до сих пор все эти Пушкины, Лермонтовы, Бороздны? Удивляюсь! Народ пляшет комаринского, эту апофеозу пьянства, а они воспевают какие-то незабудочки! Зачем же не напишут они более благонравных песен для народного употребления и не бросят свои не- забудочки? Это социальный вопрос! Пусть изобразят они мне мужика, но му- жика облагороженного, так сказать, селянина, а не мужика. Пусть изобра- зят этого сельского мудреца в простоте своей, пожалуй, хоть даже в лап- тях - я и на это согласен, - но преисполненного добродетелями, которым - я это смело говорю - может позавидовать даже какой-нибудь слишком прос- лавленный Александр Македонский. Я знаю Русь, и Русь меня знает: потому и говорю это. Пусть изобразят этого мужика, пожалуй, обремененного се- мейством и сединою, в душной избе, пожалуй, еще голодного, но довольно- го, не ропщущего, но благословляющего свою бедность и равнодушного к зо- лоту богача. Пусть сам богач, в умилении души, принесет ему наконец свое золото; пусть даже при этом случае произойдет соединение добродетели му- жика с добродетелями его барина и, пожалуй, еще вельможи. Селянин и вельможа, столь разъединенные на ступенях общества, соединяются, нако- нец, в добродетелях - это высокая мысль! А то что мы видим? С одной сто- роны, незабудочки, а с другой - выскочил из кабака и бежит по улице в растерзанном виде! Ну, что ж, скажите, тут поэтического? чем любоваться? где ум? где грация? где нравственность? Недоумеваю!
    - Сто рублей я тебе должен, Фома Фомич, за такие слова! - проговорил Ежевикин с восхищенным видом.
    - А ведь черта лысого с меня и получит, - прошептал он мне поти- хоньку. - Польсти, польсти!
    - Ну, да ... это вы хорошо изобразили, - промямлил Обноскин.
    - Именно, именно, именно! - вскрикнул дядя, слушавший с глубочайшим вниманием и глядевший на меня с торжеством.
    - Тема-то какая завязалась! - шепнул он, потирая руки. - Многосторон- ний разговор, черт возьми! Фома Фомич, вот мой племянник, - прибавил он от избытка чувств. - Он тоже занимался литературой, - рекомендую.
    Фома Фомич, как и прежде, не обратил ни малейшего внимания на реко- мендацию дяди.
    - Ради бога, не рекомендуйте меня более! я вас серьезно прошу, - шеп- нул я дяде с решительным видом.
    - Иван Иваныч! - начал вдруг Фома, обращаясь к Мизинчикову и прис- тально смотря на него, - вот мы теперь говорили: какого вы мнения?
    - Я? вы меня спрашиваете? - с удивлением отозвался Мизинчиков, с та- ким видом, как будто его только что разбудили.
    - Да, вы-с. Спрашиваю вас потому, что дорожу мнением истинно умных людей, а не каких-нибудь проблематических умников, которые умны потому только, что их беспрестанно рекомендуют за умников, за ученых, а иной раз и нарочно выписывают, чтоб показать их в балагане или вроде того.
    Камень был пущен прямо в мой огород. И, однако ж, не было сомнения, что Фома Фомич, не обращавший на меня никакого внимания, завел весь этот разговор о литературе единственно для меня, чтоб ослепить, уничтожить, раздавить с первого шага петербургского ученого, умника. Я, по крайней мере, не сомневался в этом.
    - Если вы хотите знать мое мнение, то я... я с вашим мнением согла- сен, - отвечал Мизинчиков вяло и нехотя.
    - Вы все со мной согласны! даже тошно становится, - заметил Фома. - Скажу вам откровенно, Павел Семеныч, - продолжал он после некоторого молчания, снова обращаясь к Обноскину, - если я и уважаю за что бесс- мертного Карамзина, то это не за историю, не за "Марфу Посадницу", не за "Старую и новую Россию", а именно за то, что он написал "Фрола Силина": это высокий эпос! это произведение чисто народное и не умрет во веки ве- ков! Высочайший эпос!
    - Именно, именно, именно! высокая эпоха! Фрол Силин, благодетельный человек! Помню, читал; еще выкупил двух девок, а потом смотрел на небо и плакал. Возвышенная черта, - поддакнул дядя, сияя от удовольствия.
    Бедный дядя! Он никак не мог удержаться, чтоб не ввязаться в ученый разговор. Фома злобно улыбнулся, но промолчал.
    - Впрочем, и теперь пишут занимательно, - осторожно вмешалась Анфиса Петровна. - Вот, например, "Брюссельские тайны".
    - Не скажу-с, - заметил Фома, как бы с сожалением. - Читал я недавно одну из поэм... Ну, что! "Незабудочки"! А если хотите, из новейших мне более всех нравится "Переписчик" - легкое перо!
    - "Переписчик"! - вскрикнула Анфиса Петровна, - это тот, который пи- шет в журнал письма? Ах, как это восхитительно! какая игра слов!
    - Именно, игра слов. Он, так сказать, играет пером. Необыкновенная легкость пера!
    - Да; но он педант, - небрежно заметил Обноскин.
    - Педант, педант - не спорю; но милый педант, но грациозный педант! Конечно, ни одна из идей его не выдержит основательной критики; но увле- каешься легкостью! Пустослов - согласен; но милый пустослов! Помните, например, он объявляет в литературной статье, что у него есть свои по- местья?
    - Поместья? - подхватил дядя, - это хорошо! Которой губернии?
    Фома остановился, пристально посмотрел на дядю и продолжал тем же то- ном:
    - Ну, скажите ради здравого смысла: для чего мне, читателю, знать, что у него есть поместья? Есть - так поздравляю вас с этим! Но как мило, как это шутливо описано! Он блещет остроумием, он брызжет остроумием, он кипит! Это какой-то Нарзан остроумия! Да, вот как надо писать! Мне ка- жется, я бы именно так писал, если б согласился писать в журналах...
    - Может, и лучше еще-с, - почтительно заметил Ежевикин.
    - Даже что-то мелодическое в слоге! - поддакнул дядя.
    Фома Фомич, наконец, не вытерпел.
    - Полковник, - сказал он, - нельзя ли вас попросить - конечно, со всевозможною деликатностью - не мешать нам и позволить нам в покое до- кончить наш разговор. Вы не можете судить в нашем разговоре, не можете! Не расстроивайте же нашей приятной литературной беседы. Занимайтесь хо- зяйством, пейте чай, но... оставьте литературу в покое. Она от этого не проиграет, уверяю вас!
    Это уже превышало верх всякой дерзости! Я не знал, что подумать.
    - Да ведь ты же сам, Фома, говорил, что мелодическое, - с тоскою про- изнес сконфуженный дядя.
    - Так-с. Но я говорил с знанием дела, я говорил кстати; а вы?
    - Да-с, мы-то с умом говорили-с, - подхватил Ежевикин, увиваясь около Фомы Фомича. - Ума-то у нас так немножко-с, занимать приходится, раз- ве-разве что на два министерства хватит, а нет, так мы и с третьим упра- вимся, - вот как у нас!
    - Ну, значит, опять соврал! - заключил дядя и улыбнулся своей добро- душной улыбкою.
    - По крайней мере, сознаетесь, - заметил Фома.
    - Ничего, ничего, Фома, я не сержусь. Я знаю, что ты, как друг, меня останавливаешь, как родной брат. Это я сам позволил тебе, даже просил об этом! Это дельно, дельно! Это для моей же пользы! Благодарю и воспользу- юсь!
    Терпение мое истощалось. Все, что я до сих пор по слухам знал о Фоме Фомиче, казалось мне несколько преувеличенным. Теперь же, когда я увидел все сам, на деле, изумлению моему не было пределов. Я не верил себе; я понять не мог такой дерзости, такого нахального самовластия, с одной стороны, и такого добровольного рабства, такого легковерного добродушия - с другой. Впрочем, даже и дядя был смущен такою дерзостью. Это было видно... Я горел желанием как-нибудь связаться с Фомой, сразиться с ним, как-нибудь нагрубить ему поазартнее, - а там что бы ни было! Эта мысль одушевила меня. Я искал случая и в ожидании совершенно обломал поля моей шляпы. Но случай не представлялся: Фома решительно не хотел замечать ме- ня.
    - Правду, правду ты говоришь, Фома, - продолжал дядя, всеми силами стараясь понравиться и хоть чем-нибудь замять неприятность предыдущего разговора. - Это ты правду режешь, Фома, благодарю. Надо знать дело, а потом уж и рассуждать о нем. Каюсь! Я уже не раз бывал в таком положе- нии. Представь себе, Сергей, я один раз даже экзаменовал... Вы смеетесь! Ну вот, подите! Ей-богу, экзаменовал, да и только. Пригласили меня в од- но заведение на экзамен, да и посадили вместе с экзаменаторами, так, для почету, лишнее место было. Так я, признаюсь тебе, даже струсил, страх какой-то напал: решительно ни одной науки не знаю! Что делать! Вот-вот, думаю, самого к доске потянут! Ну, а потом - ничего, обошлось; даже сам вопросы задавал, спросил: кто был Ной? Вообще превосходно отвечали; по- том завтракали и за процветание пили шампанское. Отличное заведение!
    Фома Фомичи и Обноскин покатились со смеху.
    - Да я и сам потом смеялся, - крикнул дядя, смеясь добродушнейшим об- разом и радуясь, что все развеселились. - Нет, Фома, уж куда ни шло! распотешу я вас всех, расскажу, как я один раз срезался... Вообрази, Сергей, стояли мы в Красногорске...
    - Позвольте вас спросить, полковник: долго вы будете рассказывать ва- шу историю? - перебил Фома.
    - Ах, Фома! да ведь это чудеснейшая история; просто лопнуть со смеху можно. Ты только послушай: это хорошо, ей-богу хорошо. Я расскажу, как я срезался.
    - Я всегда с удовольствием слушаю ваши истории, когда они в этом ро- де, - проговорил Обноскин, зевая.
    - Нечего делать, приходится слушать, - решил Фома.
    - Да ведь, ей-богу же, будет хорошо, Фома. Я хочу рассказать, как я один раз срезался, Анфиса Петровна. Послушай и ты, Сергей: это поучи- тельно даже. Стояли мы в Красногорске ( начал дядя, сияя от удо- вольствия, скороговоркой и торопясь, с бесчисленными вводными предложе- ниями, что было с ним всегда, когда он начинал что-нибудь рассказывать для удовольствия публики). Только что пришли, в тот же вечер отправляюсь в спектакль. Превосходнейшая актриса была Куропаткина; потом еще с штаб-ротмистром Зверковым бежала и пьесы не доиграла: так занавес и опустили ... То есть бестия был этот Зверков, и попить и в картины за- няться, и не то чтобы пьяница, а так, готов с товарищами разделить мину- ту. Но как запьет настоящим образом, так уж тут все забыл: где живет, в каком государстве, как самого зовут? - словом, решительно все; но в сущ- ности превосходнейший малый ... Ну-с, сижу я в театре. В антракте встаю и сталкиваюсь с прежним товарищем, Корноуховым ... Я вам скажу, единственный малый. Лет, правда, шесть мы уж не видались. Ну, был в кам- пании, увешан крестами; теперь, слышал недавно, - уже действительный статский; в статскую службу перешел, до больших чинов дослужился ... Ну, разумеется, обрадовались. То да се. А рядом с нами в ложе сидят три да- мы; та, которая слева, рожа, каких свет не производил ... После узнал: превосходнейшая женщина, мать семейства, осчастливила мужа ... Ну-с, вот я, как дурак, и бряк Корноухову: "Скажи, брат, не знаешь ли, что это за чучело выехала?" - "Которая это?" - "Да эта". - "Да это моя двоюродная сестра". Тьфу, черт! Судите о моем положении! Я, чтоб поправиться: "Да нет, говорю, не эта. Эк у тебя глаза! Вот та, которая оттуда сидит: кто эта?" - "Это моя сестра". Тьфу ты пропасть! А сестра его, как нарочно, розанчик-розанчиком, премилушка; так разодета: брошки, перчаточки, брас- летики, - словом сказать, сидит херувимчиком; после вышла замуж за пре- восходнейшего человека, Пыхтина; она с ним бежала, обвенчались без спро- су; ну, а теперь все это как следует: и богато живут; отцы не нарадуют- ся! ... Ну-с, вот. "Да нет! - кричу, а сам не знаю, куда провалиться, - не эта!" - "Вот в середине-то которая?" - "Да, в середине". - "Ну, брат, это жена моя" ... Между нами: объедение, а не дамочка! то есть так бы и проглотил ее всю целиком от удовольствия ... "Ну, говорю, видал ты ког- да-нибудь дурака? Так вот он перед тобой, и голова его тут же: руби, не жалей!" Смеется. После спектакля меня познакомил и, должно быть, расска- зал, проказник. Что-то очень смеялись! И, признаюсь, никогда еще так ве- село не проводил время. Так вот как иногда, брат Фома, можно срезаться! Ха-ха-ха-ха!
    Но напрасно смеялся бедный дядя; тщетно обводил он кругом свой весе- лый и добрый взгляд: мертвое молчание было ответом на его веселую исто- рию. Фома Фомич сидел в мрачном безмолвии, а за ним и все; только Обнос- кин слегка улыбался, предвидя гонку, которую зададут дяде. Дядя сконфу- зился и покраснел. Того-то и желалось Фоме.
    - Кончили ль вы? - спросил он наконец с важностью, обращаясь к скон- фуженному рассказчику.
    - Кончил, Фома.
    - И рады?
    - То есть как это рад, Фома? - с тоскою отвечал бедный дядя.
    - Легче ли вам теперь? Довольны ли вы, что расстроили приятную лите- ратурную беседу друзей, прервав их и тем удовлетворив мелкое свое само- любие?
    - Да полно же, Фома! Я вас же всех хотел развеселить, а ты ...
    - Развеселить? - вскричал Фома, вдруг необыкновенно разгорячась, - но вы способны навести уныние, а не развеселить. Развеселить! Но знаете ли, что ваша история была почти безнравственна? Я уже не говорю: неприлична, - это само собой ... Вы объявили сейчас, с редкою грубостью чувств, что смеялись над невинностью, над благородной дворянкой, оттого только, что она не имела чести вам понравиться. И нас же, нас хотели заставить сме- яться, то есть поддакивать вам, поддакивать грубому и неприличному пос- тупку, и все потому только, что вы хозяин этого дома! Воля ваша, полков- ник, вы можете сыскать себе прихлебателей, лизоблюдов, партнеров, можете даже их выписывать из дальних стран и тем усиливать свою свиту, в ущерб прямодушию и откровенному благородству души; но никогда Фома Опискин не будет ни льстецом, ни лизоблюдом, ни прихлебателем вашим! В чем другом, а уж в этом я вас заверяю!..
    - Эх, Фома! не понял ты меня, Фома!
    - Нет, полковник, я вас давно раскусил, я вас насквозь понимаю! Вас гложет самое неограниченное самолюбие; вы с претензиями на недосягаемую остроту ума и забываете, что острота тупится о претензию. Вы ...
    - Да полно же, Фома, ради бога! Постыдись хоть людей! ...
    - Да ведь грустно же видеть все это, полковник, а видя, - невозможно молчать. Я беден, я проживаю у вашей родительницы. Пожалуй, еще подума- ют, что я льщу вам моим молчанием; а я не хочу, чтоб какой-нибудь моло- косос мог принять меня за вашего прихлебателя! Может быть, я, входя сюда давеча, даже нарочно усилил мою правдивую откровенность, нарочно принуж- ден был дойти даже до грубости, именно потому, что вы сами ставите меня в такое положение. Вы слишком надменны со мной, полковник. Меня могут счесть за вашего раба, за приживальщика. Ваше удовольствие унижать меня перед незнакомыми, тогда как я вам равен, слышите ли? равен во всех от- ношениях. Может быть, даже я вам делаю одолжение тем, что живу у вас, а не вы мне. Меня унижают; следственно, я сам должен себя хвалить - это естественно! Я не могу не говорить, я должен говорить, должен немедленно протестовать, и потому прямо и просто объявляю вам, что вы феноменально завистливы! Вы видите, например, что человек в простом, дружеском разго- воре невольно выказал свои познания, начитанность, вкус: так вот уж вам и досадно, вам и неймется: "Дай же и я свои познания и вкус выкажу!" А какой у вас вкус, с позволения сказать? Вы в изящном смыслите столько - извините меня, полковник, - сколько смыслит, например, хоть бык в говя- дине! Это резко, грубо - сознаюсь, по крайней мере, прямодушно и спра- ведливо. Этого не услышите вы от ваших льстецов, полковник.
    - Эх, Фома!
    - То-то: "эх, Фома"! Видно, правда не пуховик. Ну, хорошо; мы еще по- том поговорим об этом, а теперь позвольте и мне немного повеселить пуб- лику. Не все же вам одним отличаться. Павел Семенович! видели вы это чу- до морское в человеческом образе? Я уж давно его наблюдаю. Вглядитесь в него: ведь он съесть меня хочет, так-таки живьем, целиком!
    Дело шло о Гавриле. Старый слуга стоял у дверей и действительно с прискорбием смотрел, как распекали его барина.
    - Хочу и я вас потешить спектаклем, Павел Семеныч. - Эй ты, ворона, пошел сюда! Да удостойте подвинуться поближе, Гаврила Игнатьич! - Это, вот видите ли, Павел Семеныч, Гаврила; за грубость и в наказание изучает французский диалект. Я, как Орфей, смягчаю здешние нравы, только не пес- нями, а французским диалектом. - Ну, француз, мусью шематон, - терпеть не может, когда говорят ему: мусью шематон, - знаешь урок?


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели


Смотрите также по произведению "Село Степанчиково и его обитатели":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis