• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели

Село Степанчиково и его обитатели [11/14]

Скачать полное произведение

    Был час десятый, когда мы приехали в Мишино. Это была бедная, ма- ленькая деревенька, верстах в трех от большой дороги и стоявшая в ка- кой-то яме. Шесть или семь крестьянских изб, закоптелых, покривившихся набок и едва прикрытых почерневшею соломою, как-то грустно и неприветли- во смотрели на проезжего. Ни садика, ни кустика не было кругом на чет- верть версты. Только одна старая ракита свесилась и дремала над зелено- ватой лужей, называвшейся прудом. Такое новоселье, вероятно, не могло произвесть отрадного впечатления на Татьяну Ивановну. Барская усадьба состояла из нового, длинного и узкого сруба, с шестью окнами в ряд и крытого на скорую руку соломой. Чиновник-помещик только что начинал хо- зяйничать. Даже двор еще не был огорожен забором, и только с одной сто- роны начинался новый плетень, с которого еще не успели осыпаться высох- шие ореховые листья. У плетня стоял тарантас Обноскина. Мы упали на ви- новатых как снег на голову. Из раскрытого окна слышались крики и плач.
    Встретившийся нам в сенях босоногий мальчик ударился от нас бежать сломя голову. В первой же комнате, на ситцевом, длинном "турецком" дива- не, без спинки, восседала заплаканная Татьяна Ивановна. Увидев нас, она взвизгнула и закрылась ручками. Возле нее стоял Обноскин, испуганный и сконфуженный до жалости. Он до того потерялся, что бросился пожимать нам руки, как будто обрадовавшись нашему приезду. Из-за приотворенной в дру- гую комнату двери выглядывало чье-то дамское платье: кто-то подслушивал и подглядывал в незаметную для нас щелочку. Хозяева не являлись: каза- лось, их в доме не было; все куда-то попрятались.
    - Вот она, путешественница! еще и ручками закрывается! - вскричал господин Бахчеев, вваливаясь за нами в комнату.
    - Остановите ваш восторг, Степан Алексеич! Это наконец неприлично. Имеет право теперь говорить один только Егор Ильич, а мы здесь совершен- но посторонние, - резко заметил Мизинчиков.
    Дядя, бросив строгий взгляд на господина Бахчеева и как будто совсем не замечая Обноскина, бросившегося к нему с рукопожатиями, подошел к Татьяне Ивановне, все еще закрывавшейся ручками, и самым мягким голосом, с самым непритворным участием сказал ей:
    - Татьяна Ивановна! мы все так любим и уважаем вас, что сами приехали узнать о ваших намерениях. Угодно вам будет ехать с нами в Степанчиково? Илюша именинник. Маменька вас ждет с нетерпением, а Сашурка с Настей уж, верно, проплакали о вас целое утро ...
    Татьяна Ивановна робко приподняла голову, посмотрела на него сквозь пальцы и вдруг залившись слезами, бросилась к нему на шею.
    - Ах, увезите, увезите меня отсюда скорее! - говорила она рыдая, - скорее, как можно скорее!
    - Расскакалась да и сбрендила! - прошипел Бахчеев, подталкивая меня рукою.
    - Значит, все кончено, - сказал дядя, сухо обращаясь к Обноскину и почти не глядя на него. - Татьяна Ивановна, пожалуйте вашу руку. Едем!
    За дверьми послышался шорох; дверь скрипнула и приотворилась еще бо- лее.
    - Однако ж, если судить с другой точки зрения, - заметил Обноскин с беспокойством, поглядывая на приотворенную дверь, - то посудите сами, Егор Ильич ... ваш поступок в моем доме ... и, наконец, я вам кланяюсь, а вы даже не хотели мне и поклониться, Егор Ильич ...
    - Ваш поступок в моем доме, сударь, был скверный поступок, - отвечал дядя, строго взглянув на Обноскина, - а это и дом-то не ваш. Вы слышали: Татьяна Ивановна не хочет оставаться здесь ни минуты. Чего же вам более? Ни слова - слышите, ни слова больше, прошу вас! Я чрезвычайно желаю из- бежать дальнейших объяснений, да и вам это будет выгоднее.
    Но тут Обноскин до того упал духом, что наговорил самой неожиданной дряни.
    - Не презирайте меня, Егор Ильич, - начал он полушепотом, чуть не плача от стыда и поминутно оглядываясь на дверь, вероятно из боязни, чтоб там не услышали, - это все не я, а маменька. Я не из интереса это сделал, Егор Ильич; я только так это сделал; я, конечно, и для интереса это сделал, Егор Ильич... но я с благородной целью это сделал, Егор Ильич: я бы употребил с пользою капитал-с... я бы помогал бедным. Я хо- тел тоже способствовать движению современного просвещения и мечтал даже учредить стипендию в университете... Вот какой оборот я хотел дать моему богатству, Егор Ильич; а не то, чтоб что-нибудь, Егор Ильич...
    Всем нам вдруг сделалось чрезвычайно совестно. Даже Мизинчиков пок- раснел и отвернулся, а дядя так сконфузился, что уж не знал, что и ска- зать.
    - Ну, ну, полно, полно! - проговорил он наконец. - Успокойся, Павел Семеныч. Что ж делать! Со всяким случается... Если хочешь, приезжай, брат, обедать... а я рад, рад...
    Но не так поступил господин Бахчеев.
    - Стипендию учредить! - заревел он с яростью, - таковский чтоб учре- дил! Небось сам рад сорвать со всякого встречного... Штанишек нет, а ту- да же, в стипендию какую-то лезет! Ах ты лоскутник, лоскутник! Вот тебе и покорил нежное сердце! А где ж она, родительница-то? али спряталась? Не я буду, если не сидит где-нибудь там, за ширмами, али под кровать со страха залезла...
    - Степан, Степан!.. - закричал дядя.
    Обноскин вспыхнул и готовился было протестовать; но прежде чем он ус- пел раскрыть рот, дверь отворилась и сама Анфиса Петровна, раздраженная, с сверкавшими глазами, покрасневшая от злости, влетела в комнату.
    - Это что? - закричала она, - что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распо- ряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума, слава богу, Егор Ильич! А ты, пентюх! - продолжала она вопить, набрасываясь на сына, - ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, А ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка, а не молодой человек после этого!
    Ни вчерашнего нежничанья, ни модничанья, ни даже лорнетки - ничего этого не было теперь у Анфисы Петровны. Это была настоящая фурия, фурия без маски.
    Дядя, едва только увидел ее, поспешил схватить под руку Татьяну Ива- новну и бросился было из комнаты; но Анфиса Петровна тотчас же перегоро- дила ему дорогу.
    - Вы так не выйдете, Егор Ильич! - затрещала она снова. - По какому праву вы уводите силой Татьяну Ивановну? Вам досадно, что она избежала ваших гнусных сетей, которыми вы опутали ее вместе с вашей маменькой и с дураком Фомою Фомичом! Вам хотелось бы самому жениться из гнусного инте- реса. Извините-с, здесь благороднее думают! Татьяна Ивановна, видя, что против нее у вас замышляют, что ее губят, сама вверилась Павлуше. Она сама просила его, так сказать, спасти ее от ваших сетей; она принуждена была бежать от вас ночью - вот как-с! вот вы до чего ее довели! Так ли, Татьяна Ивановна? А если так, то как смеете вы врываться целой шайкой в благородный дворянский дом и силою увозить благородную девицу, несмотря на ее крики и слезы? Я не позволю! не позволю! Я не сошла с ума! .. Татьяна Ивановна останется, потому что так хочет! Пойдемте, Татьяна Ива- новна, нечего их слушать: это враги ваши, а не друзья! Не робейте, пой- демте! Я их тотчас же выпровожу!..
    - Нет, нет! - закричала испуганная Татьяна Ивановна, - я не хочу, не хочу! Какой он муж? Я не хочу выходить замуж за вашего сына! Какой он мне муж?
    - Не хотите? - взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости, - не хотите? Приехали, да и не хотите? В таком случае как же вы смели обманы- вать нас? В таком случае как же вы смели обещать ему, бежали с ним ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в расходы? Мой сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас!.. Он, может быть, де- сятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы долж- ны теперь заплатить: мы доказательства имеем: вы ночью бежали...
    Но мы не дослушали этой тирады. Все разом, сгруппировавшись около дя- ди, мы двинулись вперед, прямо на Анфису Петровну, и вышли на крыльцо. Тотчас же подали коляску.
    - Так делают одни только бесчестные люди, одни подлецы! - кричала Ан- фиса Петровна с крыльца в совершенном исступлении. - Я бумагу подам! вы заплатите... вы едете в бесчестный дом, Татьяна Ивановна! вы не можете выйти замуж за Егора Ильича; он под носом у вас держит гувернантку на содержании!..
    Дядя задрожал, побледнел, закусил губу и бросился усаживать Татьяну Ивановну. Я зашел с другой стороны коляски и ждал своей очереди са- диться, как вдруг очутился подле меня Обноскин и схватил меня за руку.
    - По крайней мере позвольте мне искать вашей дружбы! - сказал он, крепко сжимая мою руку и с каким-то отчаянным выражением в лице.
    - Как это дружбы? - сказал я, занося ногу на подножку коляски.
    - Так-с! Я еще вчера отличил в вас образованнейшего человека. Не су- дите меня... Меня собственно обольстила маменька, а я тут совсем в сто- роне. Я более имею наклонности к литературе - уверяю вас; а это все ма- менька...
    - Верю, верю, - сказал я, - прощайте!
    Мы уселись, и лошади поскакали. Крики и проклятия Анфисы Петровны еще долго звучали нам вслед, а из всех окон дома вдруг высунулись чьи-то не- известные лица и смотрели на нас с диким любопытством.
    В коляске помещалось теперь нас пятеро; но Мизинчиков пересел на коз- лы, уступив свое прежнее место господину Бахчееву, которому пришлось те- перь сидеть прямо против Татьяны Ивановны. Татьяна Ивановна была очень довольна, что мы ее увезли, но все еще плакала. Дядя, как мог, утешал ее. Сам же он был грустен и задумчив: видно было, что бешеные слова Ан- фисы Петровны о Настеньке тяжело и больно отозвались в его сердце. Впро- чем, обратный путь наш кончился бы без всякой тревоги, если б только не было с нами господина Бахчеева.
    Усевшись напротив Татьяны Ивановны, он стал точно сам не свой; он не мог смотреть равнодушно; ворочался на своем месте, краснел как рак и страшно вращал глазами; особенно когда дядя начинал утешать Татьяну Ива- новну, толстяк решительно выходил из себя и ворчал, как бульдог, которо- го дразнят. Дядя с опасением на него поглядывал. Наконец Татьяна Иванов- на, заметив необыкновенное состояние души своего визави, стала прис- тально в него всматриваться; потом посмотрела на нас, улыбнулась и вдруг, схватив свою омбрельку, грациозно ударила ею слегка господина Бахчеева по плечу.
    - Безумец! - проговорила она с самой очаровательной игривостью и тот- час же закрылась веером.
    Эта выходка была каплей, переполнивший сосуд.
    - Что-о-о? - заревел толстяк, - что такое, мадам? Так ты уж и до меня добираешься!
    - Безумец! безумец! - повторяла Татьяна Ивановна и вдруг захохотала и захлопала в ладоши.
    - Стой! - закричал Бахчеев кучеру, - стой!
    Остановились. Бахчеев отворил дверцу и поспешно начал вылезать из ко- ляски.
    - Да что с тобой, Степан Алексеич? куда ты? - вскричал изумленный дя- дя.
    - Нет, уж довольно с меня! - отвечал толстяк, дрожа от негодования, - прокисай все на свете! Устарел я, мадам, чтоб ко мне с амурами подъез- жать. Я, матушка, лучше уж на большой дороге помру! Прощай, мадам, ко- ман-ву-порте-ву!
    И он в самом деле пошел пешком. Коляска поехала за ним шагом.
    - Степан Алексеевич! - кричал дядя, выходя наконец из терпения, - не дурачься, полно, садись! ведь домой пора!
    - И - ну вас! - проговорил Степан Алексеевич, задыхаясь от ходьбы, потому что, по толстоте своей, совсем разучился ходить.
    - Пошел во весь опор! - закричал Мизинчиков кучеру. есть я вообще на- нимал квартиру... но это ничего, уверяю вас. Я буду знаком;
    - Что ты, что ты, постой!.. - вскричал было дядя, но коляска уже пом- чалась. Мизинчиков не ошибся: немедленно получились желаемые плоды.
    - Стой! стой! - раздался позади нас отчаянный вопль, - стой, разбой- ник! стой, душегубец ты эдакой!..
    Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел напро- тив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть рав- нодушно на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее ко- лесо коляски.
    Был уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо пошел в свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила с чаем. Я бросился было расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя и тотчас же выслал его.
    II
    НОВОСТИ
    - Я, брат, к тебе на минутку, - начал он торопливо, - спешил сооб- щить... Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у обедни не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. От- тирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут. Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, - важный пункт! И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж пред- чувствую...
    - Напротив, дядюшка, - заспешил я в свою очередь, - все превосходно устроивается. Ведь уж теперь вам никак нельзя жениться на Татьяне Ива- новне - это одно чего стоит! Я вам еще дорогою это хотел объяснить.
    - Так так, друг мой. Но все это не то; во всем этом, конечно, перст божий, как ты говоришь; но я не про то... Бедная Татьяна Ивановна! ка- кие, однако ж, с ней пассажи случаются!.. Подлец, подлец Обноскин! А впрочем, что ж говорю "подлец"? я разве не то же бы самое сделал, женясь на ней?.. Но, впрочем, я все не про то... Слышал ты, что кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
    - Слышал, дядюшка. Догадались ли вы теперь, что надо спешить?
    - Непременно, и во что бы ни стало! - отвечал дядя. - Торжественная минута наступила. Только мы, брат, об одном вчера с тобой не подумали, а я после всю ночь продумал: пойдет ли она-то за меня, - вот что?
    - Помилосердуйте, дядюшка! Когда сама сказала, что любит...
    - Друг ты мой, да ведь тут же прибавила, что "ни за что не выйду за вас".
    - Эх, дядюшка! это так только говорится; к тому же обстоятельства се- годня не те.
    - Ты думаешь? Нет, брат Сергей, это дело деликатное, ужасно деликат- ное! Гм!.. А знаешь, хоть и тосковал я, а как-то всю ночь сердце сосало от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут; я уж и так опоздал. Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! - вскричал он, возвращаясь, - главное-то я и забыл! Знаешь что: ведь я ему писал, Фоме-то!
    - Когда?
    - Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, бра- тец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и откровен- но, - словом, что я должен, то есть непременно должен, - понимаешь? - сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне у ма- меньки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами...
    - И что ж? Никакого ответа?
    - Покамест еще нет; только давеча, когда мы собирались в погоню, встретил его в сенях, по-ночному, в туфлях и в колпаке, - он спит в кол- паке, - куда-нибудь выходил. Ни слова не сказал, даже не взглянул. Я заглянул ему в лицо, эдак снизу, - ничего!
    - Дядюшка, не надейтесь на него: нагадит он вам.
    - Нет, нет, братец, не говори! - вскричал дядя, махая руками, - я уверен. К тому же ведь это уж последняя надежда моя. Он поймет; он оце- нит. Он брюзглив, капризен - не спорю; но когда дело дойдет до высшего благородства, тут-то он и засияет, как перл... именно, как перл. Это ты все оттого, Сергей, что ты еще не видал его в самом высшем благо- родстве... Но, боже мой! если он в самом деле разгласит вчерашнюю тайну, то... я уж и не знаю, что тогда будет, Сергей! Чему же остается и верить на свете? Но нет, он не может быть таким подлецом. Я подметки его не стою! Не качай головой, братец: это правда - не стою!
    - Егор Ильич! маменька об вас беспокоются-с, - раздался снизу непри- ятный голос девицы Перепелицыной, которая, вероятно, успела подслушать в открытое окно весь наш разговор. - Вас по всему дому ищут-с и не могут найти-с.
    - Боже мой, опоздал! Беда! - всполошился дядя. - Друг мой, ради Хрис- та, одевайся и приходи туда! Я ведь за этим и забежал к тебе, чтоб вмес- те пойти... Бегу, бегу, Анна Ниловна, бегу!
    Оставшись один, я вспомнил о моей встрече давеча с Настенькой и был рад, что не рассказал о ней дяде: я бы расстроил его еще более. Предви- дел я большую грозу и не мог понять, каким образом дядя устроит свои де- ла и сделает предложение Настеньке. Повторяю: несмотря на всю веру в его благородство, я поневоле сомневался в успехе.
    Однако ж надо было спешить. Я считал себя обязанным помогать ему и тотчас же начал одеваться; но как ни спешил, желая одеться получше, за- мешкался. Вошел Мизинчиков.
    - Я за вами, - сказал он, - Егор Ильич вас просит немедленно.
    - Идем!
    Я был уже совсем готов. Мы пошли.
    - Что там нового? - спросил я дорогою.
    - Все у Фомы, в сборе, - отвечал Мизинчиков, - Фома не капризничает, что-то задумчив и мало говорит, сквозь зубы цедит. Даже поцеловал Илюшу, что разумеется, привело в восторг Егора Ильича. Еще давеча через Перепе- лицыну объявил, чтоб не поздравляли его с именинами и что он только хо- тел испытать... Старуха хоть и нюхает спирт, но успокоилась, потому что Фома покоен. О нашей истории никто ни полслова, как будто ее и не было; молчат, потому что Фома молчит. Он все утро не пускал к себе никого, хо- тя старуха давеча без нас всеми святыми молила, чтоб он к ней пришел для совещаний, да и сама ломилась к нему в дверь; но он заперся и отвечал, что молится за род человеческий или что-то в этом роде. Он что-то зате- вает: по лицу видно. Но так как Егор Ильич ничего не в состоянии узнать по лицу, то и находится теперь в полном восторге от кротости Фомы Фоми- ча: настоящий ребенок! Илюша какие-то стихи приготовил, и меня послали за вами.
    - А Татьяна Ивановна?
    - Что Татьяна Ивановна?
    - Она там же? с ними?
    - Нет; она в своей комнате, - сухо отвечал Мизинчиков. - Отдыхает и плачет. Может быть, и стыдится. У ней, кажется, теперь эта... гувернант- ка. Что это? гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то!
    - Кажется, гроза, - отвечал я, взглянув на черневшую на краю неба ту- чу.
    В это время мы всходили на террасу.
    - А признайтесь, каков Обноскин-то, - продолжал я, не могши утерпеть, чтоб не попытать на этом пункте Мизинчикова.
    - Не говорите мне о нем! Не поминайте мне об этом подлеце! - вскричал он, вдруг останавливаясь, покраснев и топнув ногою. - Дурак! дурак! По- губить такое превосходное дело, такую светлую мысль! Послушайте: я, ко- нечно, осел, что просмотрел его плутни, - я в этом торжественно созна- юсь, и, может быть, вы именно хотели этого сознания. Но клянусь вам, ес- ли б он сумел все это обделать как следует, я бы, может быть, и простил его! Дурак, дурак! И как держат, как терпят таких людей в обществе! Как не ссылают их в Сибирь, на поселение, на каторгу! Но врут! им меня не перехитрить! Теперь у меня, по крайней мере, есть опыт, и мы еще потяга- емся. Я обдумываю теперь одну новую мысль... Согласитесь сами: неужели ж терять свое потому только, что какой-то посторонний дурак украл вашу мысль и не умел взяться за дело? Ведь это несправедливо! И наконец, этой Татьяне непременно надо выйти замуж - это ее назначение. И если ее до сих пор еще никто не посадил в дом сумасшедших, так это именно потому, что на ней еще можно было жениться. Я вам сообщу мою новую мысль...
    - Но, вероятно, после, - прервал я его, - потому что мы вот и пришли.
    - Хорошо, хорошо, после! - отвечал Мизинчиков, искривив свой рот су- дорожной улыбкой. - А теперь... Но куда ж вы? Говорю вам: прямо к Фоме Фомичу! Идите за мной; вы там еще не были. Увидите другую комедию... Так как уж дело пошло на комедии...
    III
    ИЛЮША ИМЕНИННИК
    Фома занимал две большие и прекрасные комнаты; они были даже и отде- ланы лучше, чем все другие комнаты в доме. Полный комфорт окружал вели- кого человека. Свежие, красивые обои на стенах, шелковые пестрые занаве- сы у окон, ковры, трюмо, камин, мягкая, щегольская мебель - все свиде- тельствовало о нежной внимательности хозяев к Фоме Фомичу. Горшки с цве- тами стояли на окнах и на мраморных круглых столиках перед окнами. Пос- реди кабинета находился большой стол, покрытый красным сукном, весь за- ложенный книгами и рукописями. Прекрасная бронзовая чернильница и куча перьев, которыми заведовал Видоплясов, - все это вместе должно было сви- детельствовать о тугих умственных работах Фомы Фомича. Скажу здесь кста- ти, что Фома, просидев здесь почти восемь лет, ровно ничего не сочинил путного. Впоследствии, когда он отошел в лучшую жизнь, мы разбирали ос- тавшиеся после него рукописи; все они оказались необыкновенною дрянью. Нашли, например, начало исторического романа, происходившего в Новгоро- де, в VII столетии; потом чудовищную поэму: "Анахорет на кладбище", пи- санную белыми стихами; потом бессмысленное рассуждение о значении и свойстве русского мужика и о том, как надо с ним обращаться, и, наконец, повесть "Графиня Влонская", из великосветской жизни, тоже неоконченную. Больше ничего не осталось. А между тем Фома Фомич заставлял дядю тратить ежегодно большие деньги на выписку книг и журналов. Но многие из них ос- тавались даже неразрезанными. Я же, впоследствии, не один раз заставал Фому за Поль-де-Коком, которого он прятал при людях куда-нибудь по- дальше. В задней стене кабинета находилась стеклянная дверь, которая ве- ла во двор дома.
    Нас дожидались. Фома Фомич сидел в покойном кресле, в каком-то длин- ном, до пят, сюртуке, но все-таки без галстуха. Был он действительно молчалив и задумчив. Когда мы вошли, он слегка поднял брови и пытливо взглянул на меня. Я поклонился; он отвечал мне легким поклоном, впрочем довольно вежливым. Бабушка, видя, что Фома Фомич обошелся со мной бла- госклонно, с улыбкою закивала мне головою. Бедная, и не ожидала поутру, что ее не'щечко так покойно примет известие о "пассаже" с Татьяной Ива- новной, и потому теперь чрезвычайно развеселилась, хотя утром с ней действительно происходили корчи и обмороки. За стулом ее, по обыкнове- нию, стояла девица Перепелицына, сложив губы в ниточку, кисло и злобно улыбаясь и потирая свои костлявые руки одну о другую. Возле генеральши помещались две постоянно безмолвные старухи-приживалки, из благородных. Была еще какая-то забредшая утром монашенка и одна соседка-помещица, по- жилая и тоже без речей, заехавшая от обедни поздравить матушку-гене- ральшу с праздником. Тетушка Прасковья Ильинична уничтожалась где-то в уголку, с беспокойством смотря на Фому Фомича и на маменьку. Дядя сидел в кресле, и необыкновенная радость сияла в глазах его. Перед ним стоял Илюша в праздничной красной рубашечке, с завитыми кудряшками, хоро- шенький, как ангелочек. Саша и Настенька тихонько от всех выучили его каким-то стихам, чтоб обрадовать отца в такой день успехами в науках. Дядя чуть не плакал от удовольствия: неожиданная кротость Фомы, весе- лость генеральши, именины Илюши, стихи - все это привело его в настоящий восторг, и он торжественно просил послать за мной, чтоб и я тоже поско- рее разделил всеобщее счастье и прослушал стихи. Саша и Настенька, во- шедшая почти вслед за нами, стояли около Илюши. Саша поминутно смеялась и в эту минуту была счастлива как дитя. Настенька, глядя на нее, тоже начала улыбаться, хоть и вошла, за минуту назад, бледная и унылая. Она одна встретила и успокоила Татьяну Ивановну, воротившуюся из путешест- вия, и до сих пор просидела у ней наверху. Резвый Илюша как будто тоже не мог удержаться от смеха, смотря на своих учительниц. Казалось, они все трое приготовили какую-то пресмешную шутку, которую теперь и хотели разыграть... Я и забыл про Бахчеева. Он сидел поодаль, на стуле, все еще сердитый и красный, молчал, дулся, сморкался и вообще играл довольно мрачную роль на семейном празднике. Возле него семенил Ежевикин; впро- чем, он семенил и везде, целовал ручки у генеральши и у приезжей гостьи, нашептывал что-то девице Перепелицыной, ухаживал за Фомой Фомичем, - словом, поспевал везде. Он тоже с великим сочувствием ожидал Илюшиных стихов и при входе моем бросился ко мне с поклонами, в знак величайшего уважения и преданности. Вовсе не видно было, что он приехал сюда защи- тить дочь и взять ее совсем из Степанчикова.
    - Вот и он! - радостно вскричал дядя, увидев меня. - Илюша, брат, стихи приготовил - вот неожиданность, настоящий сюрприз! Я, брат, пора- жен и нарочно за тобой послал и стихи остановил до прихода... Садись-ка возле! Послушаем. Фома Фомич, да ты уж признайся, братец, ведь уж, вер- но, ты их всех надоумил, чтоб меня, старика, обрадовать? Присягну, что так!
    Если уж дядя говорил в комнате Фомы таким тоном и голосом, то, каза- лось бы, все обстояло благополучно. Но в том-то и беда, что дядя неспо- собен был угадать по лицу, как выразился Мизинчиков; а взглянув на Фому, я как-то невольно согласился, что Мизинчиков прав и что надо было че- го-нибудь ожидать...
    - Не беспокойтесь обо мне, полковник, - отвечал Фома слабым голосом, голосом человека, прощающего врагам своим. - Сюрприз я, конечно, хвалю: это изображает чувствительность и благонравие ваших детей. Стихи тоже полезны, даже для произношения... Но я не стихами был занят это утро, Егор Ильич: я молился... вы это знаете... Впрочем, готов выслушать и стихи.
    Между тем я поздравил Илюшу и поцеловал его.
    - Именно, Фома, извини! Я забыл... хоть и уверен в твоей дружбе, Фо- ма! Да поцелуй его еще раз, Сережа! Смотри, какой мальчуган! Ну, начи- най, Илюшка! Про что это? Верно, какая-нибудь ода торжественная, из Ло- моносова что-нибудь?
    И дядя приосанился. Он едва сидел на месте от нетерпения и радости.
    - Нет, папочка, не из Ломоносова, - сказала Сашенька, едва подавляя свой смех, - а так как вы были военный и воевали с неприятелями, то Илю- ша и выучил стихи про военное... Осаду Памбы, папочка.
    - Осада Памбы? а! не помню... Что это за Памба, ты знаешь, Сережа? Верно, что-нибудь героическое.
    И дядя приосанился в другой раз.
    - Говори, Илюша! - скомандовала Сашенька.
    Девять лет, как Педро Го'мец... - начал Илюша маленьким, ровным и ясным голосом, без запятых и без точек, как обыкновенно сказывают маленькие дети заученные стихи, -
    Девять лет, как Педро Го'мец Осаждает замок Памбу,
    Молоком одним питаясь, И все войско дона Педра, Девять
    тысяч кастильянцев, Все по данному обету Ниже хлеба не
    снедают, Пьют одно лишь молоко.
    - Как! что? Что это за молоко? - вскричал дядя, смотря на меня в изумлении.
    - Читай дальше, Илюша, - вскричала Сашенька.
    Всякий день дон Педро Гомец О своем бессилье плачет
    Закрываясь епанчою. Настает уж год десятый; Злые мавры
    торжествуют; А от войска дона Педра Всего-навсего
    осталось Девятнадцать человек...
    - Да это галиматья! - вскричал дядя с беспокойством, - ведь это не- возможное ж дело! Девятнадцать человек от всего войска осталось, когда прежде был, даже и весьма значительный, корпус! Что ж это, братец, та- кое?
    Но тут Саша не выдержала и залилась самым откровенным и детским сме- хом; и хоть смешного было вовсе немного, но не было возможности, глядя на нее, тоже не засмеяться.
    - Это, папочка, шуточные стихи, - вскричала она, ужасно радуясь своей детской затее, - это уж нарочно так, сам сочинитель сочинил, чтоб всем смешно было, папочка.
    - А! шуточные! - вскричал дядя с просиявшим лицом, - комические то есть! То-то я смотрю ... Именно, именно, шуточные! И пресмешно, чрезвы- чайно смешно: на молоке всю армию поморил, по обету какому-то! Очень на- до было давать такие обеты! Очень остроумно - не правда ль, Фома? Это, видите, маменька, такие комические стихи, которые иногда пишут сочините- ли, - не правда ли, Сергей, ведь пишут? Чрезвычайно смешно! Ну, ну, Илю- ша, что ж дальше?
    Девятнадцать человек! Их собрал дон Педро Го'мец И
    сказал им: "Девятнадцать! Разовьем свои знамена, В
    трубы громкие взыграем И, ударивши в литавры, Прочь от
    Памбы мы отступим! Хоть мы крепости не взяли, Но
    поклясться можем смело Перед совестью и честью, Не
    нарушили ни разу Нами данного обета: Целых девять лет
    не ели, Ничего не ели ровно, Кроме только молока!
    - Экой фофан! чем утешается, - прервал опять дядя, - что девять лет молоко пил!.. Да какая ж тут добродетель? Лучше бы по целому барану ел, да людей не морил! Прекрасно, превосходно! Вижу, вижу теперь: это сати- ра, или... как это там называется, аллегория, что ль? и, может быть, да- же на какого-нибудь иностранного полководца, - прибавил дядя, обращаясь ко мне, значительно сдвинув брови и прищуриваясь, - а? как ты думаешь? Но только, разумеется, невинная, благородная сатира, никого не обижаю- щая! Прекрасно! прекрасно! и, главное, благородно! Ну, Илюша, продолжай! Ах вы, шалуньи, шалуньи! - прибавил он, с чувством смотря на Сашу и ук- радкой на Настеньку, которая краснела и улыбалась.
    Ободренные сей речью, Девятнадцать кастильянцев, Все,
    качаяся на седлах, В голос слабо закричали: "Санкто Яго
    Компостелло! Честь и слава дону Педру! Честь и слава
    Льву Кастильи!" А каплан его, Диего, Так сказал себе
    сквозь зубы: "Если б я был полководцем, Я б обет дал
    есть лишь мясо, Запивая сантуринским!"
    - Ну вот! Не то же ли я говорил? - вскричал дядя, чрезвычайно обрадо- вавшись. - Один только человек во всей армии благоразумный нашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, что ли?
    - Монах, духовная особа, дядюшка.
    - А, да, да! Каплан, капеллан? Знаю, помню! еще в романах Радклиф чи- тал. Там ведь у них разные ордена, что ли?.. Бенедиктинцы, кажется... Есть бенедиктинцы-то?..
    - Есть, дядюшка.
    -Гм!.. Я так и думал. Ну, Илюша, что ж дальше? Прекрасно, превосход- но!
    И, услышав то, дон Педро Произнес со громким смехом:
    "Подарить ему барана; Он изрядно подшутил!.."
    - Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешно стало! Барана! Стало быть, были же бараны; чего ж он сам-то не ел? Ну, Илюша, дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!
    - Да уж кончено, папочка!
    - А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось и делать, - не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо как хорошо! Поцелуй меня, голубчик! Ах ты, мой милый! Да кто именно его надоумил: ты, Саша?
    - Нет, это Настенька. Намедни мы читали. Она прочла, да и говорит: "Какие смешные стихи! Вот будет Илюша именинник: заставим его выучить да рассказать. То-то смеху будет!"
    - Так это Настенька? Ну, благодарю, благодарю, - пробормотал дядя, вдруг весь покраснев как ребенок. - Поцелуй меня еще раз, Илюша! Поцелуй меня и ты, шалунья, - сказал он, обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей в глаза.

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели

Смотрите также по произведению "Село Степанчиково и его обитатели":

• Краткое содержание