• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Аксаков С.Т. / Детские годы Багрова-внука

Детские годы Багрова-внука [23/24]

Скачать полное произведение

    Багрова, в самый полдень, засветились перед нами четыре креста чурасовских
    церквей и колоколен.
     Прасковья Ивановна так нам обрадовалась, что я и пересказать не умею.
    Она забыла свое нездоровье и не вышла, а выбежала даже в лакейскую. Я
    никогда не видывал у ней такого веселого лица! Она крепко и долго обнимала
    моего отца и особенно мать; даже нас всех перецеловала, чего никогда не
    делывала, а всегда только давала целовать нам руку. "А, и чернушка здесь! -
    говорила она смеясь. - Да как похорошел! Откуда взялся у него такой нос?
    Ну, здравствуйте, заволжские помещики! Как поживают ваши друзья и соседи,
    мордва и чуваши? Милости прошу, друзья мои! А Татьяны нет? Одичала и
    уперлась. Верно, уехала в Каратаевку? Ну, вот как каратаевский барин под
    пьяную руку ее поколотит, так она и пожалеет, что не приехала в Чурасово.
    Ну, слава богу, насилу вас дождалась. Пойдемте прямо в гостиную".
     В зале и гостиной приветливо встретили нас неизменные гости.
     Мы опять разместились по знакомым нам углам и опять зажили прежнею
    жизнью. Только Прасковья Ивановна стала несравненно ласковее и добрее, как
    мне казалось. Для всех было очевидно, что она горячо привязалась к моей
    матери и ко всем нам. Она не знала, как угостить нас и чем употчевать. Но в
    то же время я заметил, что Дарья Васильевна и Александра Ивановна Ковригина
    не так нам обрадовались, как в прежние приезды. В мужской и женской
    прислуге еще было заметнее, что они просто нам не рады. Я сообщил мое
    замечание матери, но она отвечала мне, что это совершенный вздор и что мне
    даже не следует этого замечать. Я, однако, не удовольствовался таким
    объяснением и повторил мое замечание Евсеичу в присутствии Параши, и он
    сказал мне: "Да, видно, надоели. Больно часто стали ездить". Параша
    прибавила: "Других гостей здесь не боятся, а вас опасаются, чтобы вы
    Прасковье Ивановне чего-нибудь не пересказали". Я внутренне убедился, что
    это совершенно справедливо и что мать не хотела сказать мне правды.
     Миницкие не замедлили приехать и привезти с собою двух старших
    дочерей. Мы с сестрицей любили их, очень им обрадовались, и у нас опять
    составились и прежние игры и прежние чтения. С утра до самого вечера мы все
    время были неразлучны с моей сестрой, потому все комнатные наши занятия и
    забавы были у нас общие.
     Что касается до вредного влияния на нас чурасовской лакейской и
    девичьей, то моя мать могла быть теперь на этот счет совершенно спокойна:
    вся прислуга как будто сговорилась избегать нас и ничего при нас не
    говорить. Даже Иванушка-буфетчик перестал при нас подходить к Евсеичу и
    болтать с ним, как бывало прежде, и Евсеич, добродушно смеясь, однажды
    сказал мне: "Вот так-то лучше! Стали нас побаиваться!"
     Прасковья Ивановна вскоре совершенно выздоровела от небольшой
    простуды. Рождество Христово было у ней храмовой праздник в ее новой, самой
    ею выстроенной церкви, и она праздновала этот день со всевозможною
    деревенскою пышностью. Гостей наехало столько, что в обоих флигелях негде
    было помещаться; некоторые мелкопоместные и бессемейные соседи жили даже по
    крестьянским избам. Все говорили, что никогда не бывало такого съезда, как
    в этот год. Я этого не утверждаю, но знаю, что в этот раз еще более надоели
    мне гости. Отца с матерью я почти не видел, и только дружба с милой моей
    сестрицей, выраставшая не по дням, а по часам, утешала меня в этом скучном
    и как-то тяжелом для нас Чурасове. Сестра становилась уже моим настоящим
    другом, с которым мог я делиться всеми моими детскими чувствами и мыслями.
    Так прошел декабрь и наступил новый год, который я встретил с каким-то
    особенным чувством и ожиданием. Вдруг на другой день мать говорит мне:
    "Сережа, хочешь ехать со мной в Казань? Мы едем туда с отцом на две
    недели". Я обрадовался выезду из Чурасова и отвечал, что очень хочу. "Ну,
    так сбирайся". Я обещал собраться в полчаса, но вдруг вспомнил о сестрице и
    спросил: "А сестрица поедет с нами?" Мать отвечала, что она останется в
    Чурасове. Это меня огорчило. Когда же я сказал сестрице о моем отъезде, она
    принялась горько плакать. Хотя я был горячо привязан к матери и не привык
    расставаться с нею, но горесть сестрицы так глубоко меня потрясла, что я,
    не задумавшись, побежал к матери и стал ее просить оставить меня в
    Чурасове. Мать удивилась, узнала причину такой быстрой перемены, обняла
    меня, поцеловала, но сказала, что ни под каким видом не оставит, что мы
    проездим всего две недели и что сестрица скоро перестанет плакать. Я
    печально воротился в детскую. Бедная моя сестрица плакала навзрыд. Ей
    предстояло новое горе: мать брала с собой Парашу, а сестрицу мою Прасковья
    Ивановна переводила жить к себе в спальню и поручала за нею ходить своей
    любимой горничной, Акулине Борисовне, женщине очень скромной, а также очень
    заботливой.
     Неожиданную поездку в Казань устроила сама Прасковья Ивановна. Мать
    еще прежде не один раз говорила, что она хотела бы побывать в Казани и
    помолиться тамошним чудотворцам; что она не видывала мощей и очень бы
    желала к ним приложиться; что ей хотелось бы посмотреть и послушать
    архиерейской службы. Прасковья Ивановна, казалось, и не заметила этих слов.
    Когда стало приближаться крещенье, которое было в то же время днем рождения
    моей матери, то мать сказала один раз, разговаривая с Александрой Ивановной
    в присутствии Прасковьи Ивановны, которая играла с моим отцом в пикет, что
    очень бы желала на шестое число куда-нибудь уехать, хоть в Старое Багрово.
    "Я терпеть не могу дня своего рождения, - прибавила мать; - а у вас будет
    куча гостей; принимать от них поздравления и желания всякого благополучия и
    всех благ земных - это для меня наказанье божие". Вдруг Прасковья Ивановна
    обратилась к матери моей и сказала: "Послушай, Софья Николавна, что я
    вздумала. Тебе хотелось помолиться казанским чудотворцам, ты не любишь дня
    своего рождения (я и сама не люблю моего) - чего же лучше? Поезжай в Казань
    с Алексеем Степанычем. Вы ведь все равно больше двух недель не проездите:
    до Казани всего два девяноста".
     Мать очень охотно приняла такое предложение, и 3 января, в прекрасной
    повозке со стеклами, которую дала нам Прасковья Ивановна, мы уже скакали в
    Казань. Вместо радости, что я хоть на время уезжаю из Чурасова и увижу
    новый богатый город, о котором много наслышался, я чувствовал, что сердце
    мое разрывалось от горя.
     Милая моя сестрица, вся в слезах, с покрасневшими глазами, тоскующая
    по своем братце и по своей няне, но безмолвно покоряющаяся своей судьбе,
    беспрестанно представлялась мне, и я долго сам потихоньку плакал, не
    обращая внимания на то, что вокруг меня происходило, и, против моего
    обыкновения, не мечтая о том, что ожидало меня впереди.
     А впереди ожидало меня начало важнейшего события в моей жизни...

    
    x x x

    
     Здесь прекращается повествование Багрова-внука о своем детстве. Он
    утверждает, что дальнейшие рассказы относятся уже не к детству его, а к
    отрочеству.
     С.А.

    
    ПРИЛОЖЕНИЕ

    
    АЛЕНЬКИЙ ЦВЕТОЧЕК

    
     сказка ключницы Палагеи

     В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый
    человек. Много у него было всякого богатества, дорогих товаров заморскиих,
    жемчугу, драгоценных каменьев, золотой и серебряной казны; и было у того
    купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и любил
    он дочерей своих больше всего своего богатества, жемчугов, драгоценных
    каменьев, золотой и серебряной казны - по той причине, что он был вдовец и
    любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил
    больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковее. Вот и
    собирается тот купец по своим торговыим делам за море, за тридевять земель,
    в тридевятое царство, в тридесятое государство, и говорит он своим
    любезныим дочерям: "Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои
    пригожие, еду я по своим купецкиим делам за тридевять земель, в тридевятое
    царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу - не
    ведаю, и наказываю я вам жить без меня честно и смирно, и коли вы будете
    жить без меня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами
    похочете, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете,
    каких гостинцев вам хочется". Думали они три дня и три ночи и пришли к
    своему родителю, и стал он их спрашивать, каких гостинцев желают. Старшая
    дочь поклонилась отцу в ноги, да и говорит ему первая: "Государь ты мой
    батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной парчи, ни мехов
    черного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из
    каменьев самоцветныих, и чтоб был от них такой свет, как от месяца полного,
    как от солнца красного, и чтоб было от него светло в темную ночь, как
    середи дня белого". Честной купец призадумался и сказал потом: "Хорошо,
    дочь моя милая, хорошая и пригожая, привезу я тебе таковой венец; знаю я за
    морем такова человека, который достанет мне таковой венец; а и есть он у
    одной королевишны заморския, а и спрятан он в кладовой каменной, а и стоит
    та кладовая в каменной горе, глубиной на три сажени, за тремя дверьми
    железными, за тремя замками немецкими. Работа будет немалая: да для моей
    казны супротивного нет". Поклонилась ему в ноги дочь середняя и говорит:
    "Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной
    парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни ожерелья жемчуга бурмицкого,
    ни золота венца самоцветного, а привези ты мне тувалет из хрусталю
    восточного, цельного, беспорочного, чтобы, глядя в него, видела я всю
    красоту поднебесную, и чтоб, смотрясь в него, я не старилась и красота б
    моя девичья прибавлялася". Призадумался честной купец и, подумав мало ли,
    много ли времени, говорит ей таковые слова: "Хорошо, дочь моя милая,
    хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он
    у дочери короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной,
    неписанной и негаданной; и схоронен тот тувалет в терему каменном,
    высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажень, за
    семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к тому терему
    ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и день
    и ночь, с саблею наголо булатною, и ключи от тех дверей железныих носит
    королевишна на поясе. Знаю я за морем такова человека, и достанет он мне
    таковой тувалет. Потяжеле твоя работа сестриной: да для моей казны
    супротивного нет". Поклонилась в ноги отцу меньшая дочь и говорит таково
    слово: "Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и
    серебряной парчи, ни черных соболей сибирскиих, ни ожерелья бурмицкого, ни
    венца самоцветного, ни тувалета хрустального, а привези ты мне аленький
    цветочек, которого бы не было краше на белом свете". Призадумался честной
    купец крепче прежнего. Мало ли, много ли времени он думал, доподлинно
    сказать не могу; надумавшись, он целует, ласкает, приголубливает свою
    меньшую дочь любимую и говорит таковые слова: "Ну, задала ты мне работу
    потяжеле сестриных: коли знаешь, что искать, то как не сыскать, а как найти
    то, чего сам не знаешь? Аленький цветочек не хитро найти, да как же узнать
    мне, что краше его нет на белом свету? Буду стараться, а на гостинце не
    взыщи". И отпустил он дочерей своих хорошиих, пригожиих, в ихние терема
    девичьи. Стал он собираться в путь, во дороженьку, в дальние края
    заморские. Долго ли, много ли он собирался, я не знаю и не ведаю: скоро
    сказка сказывается, не скоро дело делается. Поехал он в путь, во
    дороженьку. Вот ездит честной купец по чужим сторонам заморскиим, по
    королевствам невиданным; продает он свои товары втридорога, покупает чужие
    втридешева; он меняет товар на товар и того сходней, со придачею серебра да
    золота: золотой казной корабли нагружает да домой посылает. Отыскал он
    заветный гостинец для своей старшей дочери: венец с камнями самоцветными, а
    от них светло в темную ночь, как бы в белый день. Отыскал заветный гостинец
    и для своей средней дочери: тувалет хрустальный, а в нем видна вся красота
    поднебесная, и, смотрясь в него, девичья красота не стареется, а
    прибавляется. Не может он только найти заветного гостинца для меньшой,
    любимой дочери, аленького цветочка, краше которого не было бы на белом
    свету. Находил он во садах царских, королевских и султановых много аленьких
    цветочков такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать; да
    никто ему поруки не дает, что краше того цветка нет на белом свете; да и
    сам он того не думает. Вот едет он путем-дорогою, со своими слугами
    верными, по пескам сыпучиим, по лесам дремучиим, и откуда ни возьмись
    налетели на него разбойники, бусурманские, турецкие да индейские, нехристи
    поганые, и, увидя беду неминучую, бросает честной купец свои караваны
    богатые со прислугою своей верною и бежит в темные леса. "Пусть-де меня
    растерзают звери лютые, чем попасться мне в руки в разбойничьи, поганые и
    доживать свой век в плену, во неволе". Бродит он по тому лесу дремучему,
    непроездному, непроходному, и что дальше идет, то дорога лучше становится,
    словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются. Смотрит
    назад - руки не просунуть, смотрит направо - пни да колоды, зайцу косому не
    проскочить, смотрит налево - а и хуже того. Дивуется честной купец, думает
    не придумает, что с ним за чудо совершается, а сам все идет да идет: у него
    под ногами дорога торная. Идет он день от утра до вечера, не слышит он реву
    звериного, ни шипения змеиного, ни крику совиного, ни голоса птичьего;
    ровно около него все повымерло. Вот пришла и темная ночь: кругом его хоть
    глаз выколи, а у него под ногами светлехонько. Вот идет он почитай до
    полуночи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: "Видно, лес
    горит, так зачем же мне туда идти на верную смерть, неминучую?" Поворотил
    он назад - нельзя идти, направо, налево - нельзя идти; сунулся вперед -
    дорога торная. "Дай постою на одном месте, может, зарево пойдет в другую
    сторону, аль прочь от меня, аль потухнет совсем". Вот и стал он,
    дожидается; да не тут-то было: зарево точно к нему навстречу идет, и как
    будто около него светлее становится; думал он, думал и порешил идти вперед.
    Двух смертей не бывать, одной не миновать. Перекрестился купец и пошел
    вперед. Чем дальше идет, тем светлее становится, и стало почитай как белый
    день, а не слышно шуму и треску пожарного. Выходит он под конец на поляну
    широкую, и посередь той поляны широкия стоит дом не дом, чертог не чертог,
    а дворец королевский или царский, весь в огне, в серебре и золоте и в
    каменьях самоцветныих, весь горит и светит, а огня не видать; ровно
    солнушко красное, инда тяжело на него глазам смотреть. Все окошки во дворце
    растворены и играет в нем музыка согласная, какой никогда он не слыхивал.
    Входит он на широкий двор, в ворота широкие, растворенные; дорога пошла из
    белого мрамора, а по сторонам бьют фонтаны воды, высокие, большие и малые.
    Входит он во дворец по лестнице, устланной кармазинным сукном*, со перилами
    позолоченными; вошел в горницу - нет никого; в другую, в третью - нет
    никого, в пятую, десятую - нет никого; а убранство везде царское,
    неслыханное и невиданное: золото, серебро, хрустали восточные, кость
    слоновая и мамонтовая. Дивится честной купец такому богатетству
    несказанному, а вдвое того, что хозяина нет; не токмо хозяина, и прислуги
    нет; а музыка играет не смолкаючи; и подумал он в те поры про себя: "Все
    хорошо, да есть нечего", и вырос перед ним стол, убранный, разубранный: в
    посуде золотой да серебряной яства стоят сахарные и вина заморские и питья
    медвяные. Сел он за стол без сумления: напился, наелся досыта, потому что
    не ел сутки целые: кушанье такое, что и сказать нельзя - того и гляди что
    язык проглотишь, а он, по лесам и пескам ходючи, крепко проголодался; встал
    он из-за стола, а поклониться некому и сказать спасибо за хлеб за соль
    некому. Не успел он встать да оглянуться, а стола с кушаньем как не бывало,
    а музыка играет не умолкаючи. Дивуется честной купец такому чуду чудному и
    такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам
    думает: "Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть", - и видит, стоит перед
    ним кровать резная, из чистого золота, на ножках хрустальныих, с пологом
    серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора лежит,
    пуху мягкого, лебяжьего. Дивится купец такому чуду новому, новому и
    чудному; ложится он на высокую кровать, задергивает полог серебряный и
    видит, что он тонок и мягок, будто шелковый. Стало в палате совсем темно,
    ровно в сумерки, и музыка играет будто издали, и подумал он: "Ах, кабы мне
    дочерей хоть во сне увидать", - и заснул тое ж минуточку.
     ______________
     * Кармазинное сукно - тонкое ярко-красное сукно.

     Просыпается купец, а солнце уже взошло выше дерева стоячего. Проснулся
    купец, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне дочерей своих
    любезныих, хорошиих и пригожиих, и видел он дочерей своих старшиих: старшую
    и середнюю, что они веселым-веселехоньки, а печальная одна дочь меньшая,
    любимая; что у старшей и середней дочери есть женихи, и богатые, и что
    сбираются они выйти замуж, не дождавшись его благословения отцовского;
    меньшая же дочь, любимая, красавица писаная, о женихах и слышать не хочет,
    покуда не воротится ее родимый батюшка. И стало у него на душе и радошно и
    не радошно; встал он со кровати высокия, платье ему все приготовлено, и
    фонтан воды бьет в чашу хрустальную; он одевается, умывается и уж новому
    чуду не дивуется; чай и кофей на столе стоят, и при них закуска сахарная.
    Помолившись богу, он накушался, и стал он опять по палатам ходить, чтоб
    опять на них полюбоватися при свете солнышка красного. Все показалось ему
    лучше вчерашнего. Вот видит он в окна растворенные, что кругом его дворца
    разведены сады диковинные, плодовитые и цветы цветут красоты невиданной,
    неописанной. Захотелось ему по тем садам прогулятися.
     Сходит он по другой лестнице из мрамора зеленого, из малахита медного,
    с перилами позолоченными, сходит прямо в зелены сады. Гуляет он и любуется;
    на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами в рот так и просятся, индо
    гляди на них слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, махровые, пахучие,
    всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату
    зеленому и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские;
    фонтаны воды бьют высокие, индо глядеть на их вышину - голова
    запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
    Ходит честной купец, дивуется; на все такие диковинки глаза у него
    разбежалися, и не знает он, на что смотреть и кого слушать. Ходил он так,
    много ли, мало ли времени - неведомо: скоро сказка сказывается, не скоро
    дело делается. И вдруг видит он на пригорочке зеленыим цветет цветок цвету
    алого, красоты невиданной и неслыханной, ни в сказке сказать, ни пером
    написать. У честного купца дух занимается, подходит он ко тому цветку,
    запах от цветка по всему саду, ровно струя бежит; затряслись и руки и ноги
    у купца, и возговорил он голосом радошным: "Вот аленький цветочек, какого
    нет краше на белом свете, о каком просила меня дочь меньшая, любимая". И,
    проговорив таковы слова, он подошел и сорвал аленький цветочек. В тое ж
    минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, индо земля
    зашаталася под ногами, - и вырос как будто из земли перед купцом зверь не
    зверь, человек не человек, а так какое-то чудовище страшное и мохнатое, и
    заревел он голосом дикиим: "Что ты сделал? Как ты посмел сорвать в моем
    саду мой заповедный, любимый цветок? Я хоронил его паче зеницы ока моего, и
    всякий день утешался, на него глядючи, а ты лишил меня всей утехи в моей
    жизни. Я хозяин дворца и сада, я принял тебя как дорогого гостя и званого,
    накормил, напоил и спать уложил, а ты эдак-то заплатил за мое добро? Знай
    же свою участь горькую: умереть тебе за свою вину смертью безвременною..."
    И несчетное число голосов дикиих со всех сторон завопило: "Умереть тебе
    смертью безвременною!" У честного купца от страха зуб на зуб не приходил;
    он оглянулся кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и
    кустика, из воды, из земли лезет к нему сила нечистая и несметная, все
    страшилища безобразные. Он упал на колени перед наибольшиим хозяином,
    чудищем мохнатыим, и возговорил голосом жалобныим: "Ох ты гой еси, господин
    честной, зверь лесной, чудо морское, как взвеличать тебя - не знаю, не
    ведаю! Не погуби ты души моей христианския, за мою продерзость безвинную,
    не прикажи меня рубить и казнить, прикажи слово вымолвить. А есть у меня
    три дочери, три дочери красавицы, хорошие и пригожие; обещал я им по
    гостинцу привезть: старшей дочери - самоцветный венец, средней дочери -
    тувалет хрустальный, а меньшой дочери - аленький цветочек, какого бы не
    было краше на белом свете. Старшим дочерям гостинцы я сыскал, а меньшой
    дочери гостинца отыскать не мог; увидал я такой гостинец у тебя в саду,
    аленький цветочек, какого краше нет на белом свете, и подумал я, что такому
    хозяину богатому, богатому, славному и могучему, не будет жалко цветочка
    аленького, о каком просила моя меньшая дочь любимая. Каюсь я в своей вине
    перед твоим величеством. Ты прости мне, неразумному и глупому, отпусти меня
    к моим дочерям родимыим и подари мне цветочек аленький, для гостинца моей
    меньшой, любимой дочери. Заплачу я тебе казны золотой, что потребуешь".
    Раздался по лесу хохот, словно гром загремел, и возговорит купцу зверь
    лесной, чудо морское: "Не надо мне твоей золотой казны: мне своей девать
    некуда. Нет тебе от меня никакой милости, и разорвут тебя мои слуги верные
    на куски, на части мелкие. Есть одно для тебя спасенье. Я отпущу тебя домой
    невредимого, награжу казной несчетною, подарю цветочек аленький, коли дашь
    ты мне слово честное купецкое и запись своей руки, что пришлешь заместо
    себя одну из дочерей своих, хорошиих, пригожиих; я обиды ей никакой не
    сделаю, а и будет она жить у меня в чести в приволье, как сам ты жил во
    дворце моем. Стало скучно мне жить одному, и хочу я залучить себе
    товарища". Так и пал купец на сыру землю, горючьими слезами обливается; а и
    взглянет он на зверя лесного, на чудо морское, а и вспомнит он своих
    дочерей, хорошиих, пригожиих, а и пуще того завопит источным голосом:
    больно страшен был лесной зверь, чудо морское. Много времени честной купец
    убивается и слезами обливается, и возговорит он голосом жалобным: "Господин
    честной, зверь лесной, чудо морское! А и как мне быть, коли дочери мои,
    хорошие и пригожие, по своей воле не похочут ехать к тебе? Не связать же
    мне им руки и ноги да насильно прислать? Да и каким путем до тебя доехать?
    Я ехал к тебе ровно два года, а по каким местам, по каким путям, я не
    ведаю". Возговорит купцу зверь лесной, чудо морское: "Не хочу я невольницы:
    пусть приедет твоя дочь сюда по любви к тебе, своей волею и хотением; а
    коли дочери твои не поедут по своей воле и хотению, то сам приезжай, и велю
    я казнить тебя смертью лютою. А как приехать ко мне - не твоя беда; дам я
    тебе перстень с руки моей: кто наденет его на правый мизинец, тот очутится
    там, где пожелает, во единое ока мгновение. Сроку тебе даю дома пробыть три
    дня и три ночи". Думал, думал купец думу крепкую и придумал так: "Лучше мне
    с дочерьми повидаться, дать им свое родительское благословение, и коли они
    избавить меня от смерти не похочут, то приготовиться к смерти по долгу
    христианскому и воротиться к лесному зверю, чуду морскому". Фальши у него
    на уме не было, а потому он рассказал, что у него было на мыслях. Зверь
    лесной, чудо морское, и без того их знал; видя его правду, он и записи с
    него заручной не взял, а снял с своей руки золотой перстень и подал его
    честному купцу. И только честной купец успел надеть его на правый мизинец,
    как очутился он в воротах своего широкого двора; в ту пору в те же ворота
    въезжали его караваны богатые с при слугою верною, и привезли они казны и
    товаров втрое противу прежнего. Поднялся в доме шум и гвалт, повскакали
    дочери из-за пялец своих, а вышивали они серебром и золотом ширинки
    шелковые, почали они отца целовать, миловать и разными ласковыми именами
    называть, и две старшие сестры лебезят пуще меньшой сестры. Видят они, что
    отец как-то не радошен и что есть у него на сердце печаль потаенная. Стали
    старшие дочери его допрашивать: не потерял ли он своего богатества
    великого; меньшая же дочь о богатстве не думает, и говорит она своему
    родителю: "Мне богатства твои не надобны; богатство дело наживное, а открой
    ты мне свое горе сердешное". И возговорит тогда честной купец своим дочерям
    родимыим, хорошиим и пригожиим: "Не потерял я своего богатества великого, а
    нажил казны втрое-вчетверо; а есть у меня другая печаль, и скажу вам об ней
    завтрашний день, а сегодня будем веселитися". Приказал он принести сундуки
    дорожные, железом окованные; доставал он старшей дочери золотой венец,
    золота аравийского, на огне не горит, в воде не ржавеет, со камнями
    самоцветными; достает гостинец средней дочери, тувалет хрусталю восточного;
    достает гостинец меньшой дочери, золотой кувшин с цветочком аленьким.
    Старшие дочери от радости рехнулися, унесли свои гостинцы в терема высокие
    и там на просторе ими досыта потешалися. Только дочь меньшая, любимая,
    увидав цветочек аленький, затряслась вся и заплакала, точно в сердце ее что
    ужалило. Как возговорит к ней отец таковы речи: "Что же, дочь моя милая,
    любимая, не берешь ты своего цветка желанного; краше его нет на белом
    свете?" Взяла дочь меньшая цветочек аленький ровно нехотя, целует руки
    отцовы, а сама плачет горючими слезами. Скоро прибежали дочери старшие,
    попытали они гостинцы отцовские и не могут опомниться от радости. Тогда
    сели все они за столы дубовые, за скатерти браные, за яства сахарные, за
    пития медвяные; стали есть, пить, прохлаждатися, ласковыми речами
    утешатися. Ввечеру гости понаехали, и стал дом у купца полнехонек дорогих
    гостей, сродников, угодников, прихлебателей. До полуночи беседа
    продолжалася, и таков был вечерний пир, какого честной купец у себя в дому
    не видывал, и откуда что бралось, не мог догадаться он, да все тому
    дивовалися: и посуды золотой-серебряной, и кушаньев диковинных, каких
    никогда в дому не видывали. Заутра позвал к себе купец старшую дочь,
    рассказал ей все, что с ним приключилося, все от слова до слова, и спросил:
    хочет ли она избавить его от смерти лютыя и поехать жить к зверю лесному, к
    чуду морскому? Старшая дочь наотрез отказалася и говорит: "Пусть та дочь и
    выручает отца, для кого он доставал аленький цветочек". Позвал честной
    купец к себе другую дочь, середнюю, рассказал ей все, что с ним
    приключилося, все от слова до слова, и спросил: хочет ли она избавить его
    от смерти лютыя и поехать жить к зверю лесному, чуду морскому? Средняя дочь
    наотрез отказалася и говорит: "Пусть та дочь и выручает отца, для кого он
    доставал аленький цветочек". Позвал честной купец меньшую дочь и стал ей
    все рассказывать, все от слова до слова, и не успел кончить речи своей, как
    стала перед ним на колени дочь меньшая, любимая, и сказала: "Благослови
    меня, государь мой батюшка родимый: я поеду к зверю лесному, чуду морскому
    и стану жить у него. Для меня достал ты аленький цветочек, и мне надо
    выручить тебя". Залился слезами честной купец, обнял он свою меньшую дочь
    любимую и говорит ей таковые слова: "Дочь моя, милая, хорошая, пригожая,
    меньшая и любимая. Да будет над тобою мое благословение родительское, что
    выручаешь ты своего отца от смерти лютыя и по доброй воле своей и хотению
    идешь на житье противное к страшному зверю лесному, чуду морскому. Будешь
    жить ты у него во дворце, в богатстве и приволье великиим; да где тот
    дворец - никто не знает, не ведает, и нет к нему дороги ни конному, ни
    пешему, ни зверю прыскучему, ни птице перелетной. Не будет нам от тебя ни
    слуха, ни весточки, а тебе от нас и подавно. И как мне доживать мой горький
    век, лица твоего не видаючи, ласковых речей твоих не слыхаючи; расстаюсь я
    с тобою на веки вечные, ровно тебя живую в землю хороню". И возговорит отцу
    дочь меньшая, любимая: "Не плачь, не тоскуй, государь мой батюшка родимый,
    житье мое будет богатое, привольное: зверя лесного, чуда морского я не
    испугаюся, буду служить ему верою и правдою, исполнять его волю господскую,
    а может, он надо мной и сжалится. Не оплакивай ты меня живую, словно
    мертвую: может, бог даст, я и вернусь к тебе". Плачет, рыдает честной

/ Полные произведения / Аксаков С.Т. / Детские годы Багрова-внука

Смотрите также по произведению "Детские годы Багрова-внука":

• Краткое содержание