• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Коэльо П. / Заир

Заир [6/6]

Скачать полное произведение

    Мои мышцы напрягаются и расслабляются, чтобы создать энергию и с ее помощью сохранить мой организм живым. Но я поступаю так, как велит Дос, ибо я доверяю ему — его спокойствию, его нежности, его власти. Я позволяю иглам вонзиться в меня, мышцам одеревенеть, а зубам — стучать, и повторяю про себя: «Не сопротивляйтесь, холод — наш друг». Тело не слушается меня, но по прошествии четверти часа дрожь перестает сотрясать мое тело, я впадаю в некое оцепенение и хочу опуститься наземь, однако Михаил подхватывает меня, удерживает на ногах — Бог говорит со мной. Кажется, будто слова его звучат из дальней дали, оттуда, где степь встречается с небесами:
    — Добро пожаловать, кочевник, пересекший степь. Добро пожаловать туда, где небо мы всегда зовем голубым, даже если оно пепельно серое, потому что мы знаем его истинный цвет, скрытый за тучами. Добро пожаловать в край Тенгри. Добро пожаловать ко мне, ибо я пришел сюда принять тебя и почтить тебя в твоих поисках.
    Михаил сел на землю и дал мне выпить чего то такого от чего кровь моя сразу согрелась. Дос помог мне одеться. Мы прошли по склону дюн, о чем то говоривших между собой, и вернулись в наш лагерь. Еще до того, как мои спутники взялись готовить ужин, я провалился в глубокий сон.
    ***
    — Что это? Неужели еще не рассвело?
    — Давно рассвело. Пыльная буря, ничего страшного. Надень темные очки, защити глаза.
    — А где Дос?
    — Вернулся в Алма Ату. Меня растрогала вчерашняя церемония. В общем то, ему не следовало устраивать ее: для тебя это — потеря времени и риск получить воспаление легких. Надеюсь, ты понимаешь, что таким образом Дос хотел сказать тебе «Добро пожаловать». Подлей масла.
    — Я спал слишком долго.
    — Тут всего два часа пути верхом. Мы доберемся еще до полудня.
    — Мне надо вымыться. И переодеться.
    — Это невозможно: кругом — голая степь. Подлей масла в котелок, но сперва предложи его Госпоже: в наших краях масло и соль — самые драгоценные продукты.
    — А что такое Тенгри?
    — Само слово переводится как «культ неба», то есть религия без религии. Здесь проходили буддисты, индуисты, католики, мусульмане, приверженцы разных сект и верований. Кочевники делали вид, что принимают навязываемую им веру, но и прежде, и теперь в основе их религии лежит идея, что Божество — везде и повсюду, его нельзя изъять из природы и поместить в книги или между четырех стен... А я, как только ступил на эту землю, чувствую себя лучше, словно и впрямь нуждался в привычной еде. Спасибо, что взял меня с собой.
    — Спасибо, что познакомил меня с Досом. Вчера, во время посвящения, я понял, что это особенный человек.
    — Он учился у своего деда, тот — у своего отца, а тот — у своего... Жизнь кочевников, у которых вплоть до конца XIX века не было письменности, требовала появления акына, человека, обязанного помнить все события и передавать их из уст в уста. Дос — это такой вот акын.
    Пойми, когда я говорю «учился», то вовсе не имею в виду «накапливать знание». И рассказываемые ими истории не изобилуют реальными фактами, датами, именами. Это легенды о героях и героинях, о битвах и волшебных животных — это символы не столько деяний человеческих, сколько самой сути человека. Это истории не о победах и поражениях, а о людях, которые ходили по свету, созерцали степь и впускали в себя Энергию Любви. Лей масло медленно, иначе оно будет брызгать во все стороны.
    — Я чувствую себя так, словно получил благословение.
    — Хотелось бы и мне испытать это чувство. Вчера я навещал мать, она спросила, все ли у меня в порядке, достаточно ли я зарабатываю. Я солгал ей, сказав, что играю в Париже спектакль, идущий с огромным успехом. Сегодня я возвращаюсь к своему народу, и кажется, что только вчера покинул страну, и за все то время, что меня здесь не было, я не сделал ничего значительного. Веду беседы с бродягами, шатаюсь по городу с «племенем», выступаю в армянском ресторане, а что в итоге? — Ничего. Ведь я — не Дос, который учился у своего деда. У меня есть всего лишь присутствие, да и то порой я думаю, что это всего лишь слуховая галлюцинация. Быть может, мои состояния — не более чем предвестие эпилептических припадков.
    — Ты только что благодарил меня за то, что я взял тебя с собой, а сейчас кажется, будто это повергает тебя в глубокую печаль. Определись со своими чувствами.
    — Я чувствую и то, и это, и мне не надо определяться — я могу плыть между моими противоречиями.
    — Вот что я скажу тебе, Михаил. Я тоже испытывал к тебе противоречивые чувства: сначала ненавидел тебя, потом стал принимать, а по мере того, как я следил за твоими шагами, это приятие переросло в уважение. Ты еще молод и потому испытываешь совершенно нормальное чувство, и это чувство бессилия. Не знаю, скольких людей затронула твоя работа, но в одном можешь быть уверен: ты преобразил мою жизнь.
    — Но ты хотел всего лишь найти жену.
    — Хотел и хочу. Но это желание побудило меня сделать нечто большее, чем пересечь казахские степи: я прошел по своему прошлому, увидел, где ошибся, где остановился, определил то мгновение, когда потерял Эстер, — мгновение, которое мексиканские индейцы именуют «примирителем». Я пережил и испытал такое, на что в моем возрасте и надеяться было нельзя. И все это благодаря тому, что ты был рядом и вел меня, хоть, может быть, и сам не всегда сознавал это. И вот еще что. Я верю, что ты слышишь голоса. Верю, что в детстве у тебя были явления. Я всегда верил во многое, а теперь этот перечень расширился.
    — Ты стал совсем другим человеком.
    — Совсем другим. Надеюсь, Эстер будет довольна.
    — Ты сам то доволен?
    — Разумеется.
    — Тогда этого достаточно. Сейчас мы поедим, переждем бурю и тронемся в путь.
    — Давай не будем пережидать бурю.
    — Будь по твоему. Едем. Эта буря — не знак свыше, а всего лишь последствие обмеления Арала.
    ***
    Яpocть ветра унялась, лошади бежали бодрее. Мы оказываемся в некоем подобии долины, и пейзаж изменяется разительно — бесконечный горизонт теперь закрыт высокими голыми скалами. Глянув направо, я вижу куст, к каждой ветке которого привязаны ленточки.
    — Это здесь!.. Это здесь ты видел...
    — Нет. Тот уничтожили.
    — А что же это такое?
    — Это место, где произойдет нечто очень важное.
    Михаил, спешившись, развязывает свой рюкзак, достает нож, отрезает кусок рукава от рубашки, привязывает этот лоскутик к ветке. Глаза его смотрят по другому, быть может, он ощущает рядом с собой присутствие, но я не хочу ни о чем его спрашивать.
    Я делаю то же самое — прошу защиты и помощи и тоже ощущаю присутствие — это моя мечта, мое долгое возвращение к женщине, которую люблю.
    Вновь садимся в седла. Михаил не говорит мне, о чем просил, и я молчу. Минут через пять впереди появляются белые домики маленького поселка. Какой то человек поджидает нас — он направляется к Михаилу, говорит с ним по русски. Похоже, они о чем то спорят.
    — Чего он хотел?
    — Просил зайти к нему, исцелить его дочь. Нина, наверно, всех оповестила о нашем приезде, а люди постарше еще помнят о моих видениях...
    Михаил ведет себя как то неуверенно. Больше никого не видно — должно быть, все на работе или обедают. По главной улице мы едем к белому зданию, окруженному садом.
    — Помни о том, что я сказал тебе сегодня утром. Не исключено, что у тебя и вправду была эпилепсия, но ты отказывался смириться с тем, что болен, и позволил своему бессознательному сплести вокруг этого такую вот историю. Но может быть и так, что ты был послан на землю с неким поручением — учить людей забывать свою личную историю, с открытым сердцем принимать любовь как чистую божественную энергию.
    — Не понимаю тебя. Мы знакомы уже много месяцев, и ты всегда говорил только о своей встрече с Эстер. И вдруг с сегодняшнего утра все переменилось — кажется, будто ты думаешь обо мне больше, чем о чем либо еще. Неужели это ритуал Доса оказал на тебя такое действие?
    — Не сомневаюсь в этом.
    Я хотел добавить, что меня терзает страх, что я готов думать о чем угодно, только не о том, что произойдет через несколько минут. Что сегодня на свете нет никого великодушнее меня, ибо почти уже достиг своей цели и боюсь того, что ожидает меня, оттого и стремлюсь всем помогать, что хочу показать Богу — я хороший человек и заслуживаю Его милости, которой взыскую так давно и рьяно.
    Михаил слез с коня и меня попросил сделать то же самое.
    — Покуда ты будешь говорить с Эстер, я зайду к тому человеку, у которого больная дочь.
    Он указал на маленький белый домик за деревьями.
    — Вон там.
    ***
    Я изо всех сил старался сохранять самообладание.
    — Что она делает?
    — Я уже говорил тебе: учится ткать ковры, расплачиваясь за эту науку уроками французского. Как и сама степь, это лишь кажется простым, на самом деле ткачество — целая наука: красители изготовляют из определенных растений, которые следует срезать в определенный час, иначе они потеряют свои свойства. Овечью шерсть расстилают на полу, смачивают теплой водой, и нити готовят, пока шерсть еще влажная. Лишь спустя много дней, когда солнце все высушит, начинается изготовление ковра. Последние узоры делают дети — пальцы взрослых не могут справиться с такими тонкими и маленькими узелками.
    Он помолчал.
    — Только не говори глупостей об эксплуатации детей — такова наша древняя традиция, которой мы следуем неукоснительно.
    — А как она?..
    — Не знаю. Я не разговаривал с ней месяцев шесть.
    — Михаил, а ведь ковры — это еще один знак свыше.
    — Ковры?
    — Ну да! Вспомни, как вчера, когда Дос спросил, какое имя я изберу, я рассказал историю воина, который возвращается на остров к своей возлюбленной. Название острова было Итака, имя женщины — Пенелопа. Когда Улисс отправился на войну, чем занималась Пенелопа? — Она ткала! Но муж все не возвращался, и она по ночам распускала сделанное за день, чтобы утром снова взяться за работу. К ней сватались женихи, но она мечтала лишь о возвращении своего мужа. И вот, когда она устала ждать и решила в последний раз распустить ткань, наконец появился Улисс.
    — Но так уж вышло, что эта деревенька — не Итака. А эту женщину зовут не Пенелопа.
    Михаил не понял мою историю, и не стоило объяснять, что я всего лишь привожу ему пример. Я отдал ему коня и пешком прошел сто шагов, отделявшие меня от той, кто была мне когда то женой, превратилась в Заир, а теперь вновь должна была стать возлюбленной, о которой грезят мужчины, возвращающиеся с войны или работы.
    ***
    Я мерзок сам себе. Весь в песке и в поту, хотя совсем не жарко.
    Стоит ли предаваться размышлениям о своей внешности — есть ли на свете что нибудь более поверхностное? Можно подумать, я проделал этот долгий путь на свою собственную Итаку, чтобы предстать перед возлюбленной в новой одежде. Проходя эти последние сто шагов, я должен сделать над собой усилие и подумать обо всем том значительном и важном, что случилось за то время, что Эстер не было со мной.
    Что я должен сказать, когда увижу ее? Я много раз думал об этом, и в голову мне приходили слова вроде «я так долго ждал этой минуты», или «я понял, что был не прав», или даже «ты хороша как никогда».
    И решил ограничиться словом «Привет». Словно она никуда не исчезала. Словно с ее исчезновения минули всего лишь сутки, а не два года, девять месяцев, одиннадцать дней и одиннадцать часов.
    И она поймет, как я изменился, пройдя там, где бывал раньше, и там, где никогда не бывал — даже не подозревал о существовании таких мест, да и дела мне до них не было. Я видел лоскут окровавленной ткани в руке нищего, в руках посетителей армянского ресторана, художника, моего врача, юноши, уверявшего, что он слышит голоса и что ему предстают видения. Следуя за Эстер, я узнавал женщину, на которой был женат, я заново открыл для себя смысл жизни, столь сильно изменившейся, а теперь меняющейся снова.
    За столько лет брака я так и не узнал толком свою жену: я создал некую «лав стори», подобную тем, какие видел в кино, по телевидению, о каких читал в журналах. И в моем варианте этой «любовной истории» любовь росла, достигала определенной величины, и с этого момента следовало только поддерживать в ней жизнь, ухаживать, как за цветком, — поливать, обрезать сухие листья. «Любовь» сделалась синонимом нежности, надежности, престижа, комфорта, успеха. «Любовь», как на другой язык, переводилась на улыбки, на слова вроде «я люблю тебя» или «обожаю, когда ты возвращаешься домой».
    Но все оказалось куда запутанней, чем я полагал: иногда я с ума сходил от любви к Эстер, пересекая улицу, а достигнув противоположного тротуара, горевал, что лишен свободы, грустил, что обременен обязательствами, рвался на поиски нового приключения. И думал: «Я больше не люблю ее». А когда любовь, возвращаясь, охватывала меня с прежней силой, — не верил, сомневался, твердил себе: «Это всего лишь привычка».
    А Эстер, вероятно, одолевали те же сомнения, и, быть может, она повторяла себе: «Что за чушь, мы счастливы», «Мы будем жить, как жили». Да и немудрено: она ведь смотрела те же фильмы и телесериалы, читала те же романы. И хотя нигде не говорилось, будто любовь — это нечто гораздо большее, нежели «хеппи энд», почему бы, в сущности, не стать к самой себе более терпимой? Если каждое утро повторять, что доволен своей жизнью, можно не сомневаться: не только сам уверуешь, но и заставишь поверить в это всех, кто вокруг.
    Однако она думала иначе. Думала и поступала. И пыталась показать мне, а я не видел. Понадобилось лишиться ее, чтобы осознать: обретение утраченного — это мед, что слаще новых ощущений. И вот я здесь, я иду по улочке маленького, спящего, холодного городка, заново свершая путь ради нее. Первая и самая прочная нить опутывавшей меня паутины — «все истории любви одинаковы» — порвалась в тот миг, когда я попал под мотоцикл.
    В больнице любовь говорила со мной: «Я — все и ничего. Я подобна ветру и не могу проникнуть туда, где наглухо закрыты окна и двери».
    Я отвечал ей: «Но я открыт для тебя!»
    А она отвечала: «Ветер есть движение воздуха. В твоем доме есть воздух, но он недвижим. Мебель покрывается пылью, сырость портит картины, пятнает стены. Ты продолжаешь дышать, ты познаешь часть меня, но ведь я не часть, я — Все, и этого ты не постигнешь никогда».
    Да, я замечал пыль на шкафах и плесень на стенах и сознавал, что есть лишь один способ избавиться от этого — настежь распахнуть двери и окна. И когда я сделал это, ветер смёл все. А я хотел сберечь свои воспоминания, сохранить то, что, как мне казалось, было приобретено ценой стольких усилий. Но все это исчезло, и я стал пуст, словно степь.
    И снова я понял, почему Эстер решила приехать сюда: я был пуст, словно степь.
    Именно поэтому ворвавшийся ветер принес с собой новое — никогда прежде не слышанные звуки и людей, с которыми я никогда прежде не говорил. Я обрел былое воодушевление, ибо сумел освободиться от своей личной истории, уничтожил «примиритель», открыл в себе человека, способного благословлять других, как кочевники и колдуны благословляют подобных себе. Я понял, что я гораздо лучше, что способен на большее, чем считал раньше, и что возраст сказывается лишь на тех, кто никогда не находил в себе отваги самому определять скорость своего шага.
    Однажды женщина заставила меня совершить долгое странствие навстречу моей мечте. Много лет спустя та же самая женщина вновь отправила меня в путь: на этот раз — чтобы встретиться с человеком, который заблудился.
    И вот теперь я думаю обо всем — но только не о главном. Я что то напеваю про себя, я удивляюсь, почему не видно припаркованных у тротуаров машин, я замечаю, что ботинок жмет, а часы на запястье показывают европейское время.
    И все это — потому, что моя жена, женщина, которая вела меня по жизни и освещала ее своей любовью, находится в нескольких шагах, и я хватаюсь за любую возможность сбежать от действительности, которую так отчаянно искал и которой боюсь взглянуть в глаза.
    Присаживаюсь на крыльце дома, закуриваю. Думаю, не вернуться ли во Францию: я ведь уже пришел, куда хотел, зачем же теперь идти дальше?
    Поднимаюсь, чувствуя, что ноги — как ватные. И вместо того, чтобы двинуться назад, стараюсь стряхнуть песок с одежды, вытереть запыленное лицо. Потом берусь за щеколду и вхожу.
    ***
    Хоть и знаю, что, быть может, навсегда потерял свою любимую, мне надо сделать над собой усилие, чтобы принять благодать, посланную сегодня Богом. Благодать не прибережешь на черный день. Нет такого банка, куда можно положить ее на депозит, чтобы использовать потом, когда снова будешь с самим собой в мире. Если немедля не извлечешь из нее доход, она пропадет.
    Господь знает, что мы — художники жизни. И посылает нам то молоток и резец — ваять скульптуры, то кисти и краски — писать картины, то бумагу и ручку — просто писать. Но никогда не смогу использовать резец для картины, а кисть — для статуи. И потому, как это ни трудно, я должен принимать маленькие благодати, хоть они и кажутся мне проклятьями, ибо я страдаю, а день — хорош, сияет солнце и на улице распевают дети. Только так я сумею отрешиться от моего страдания и воссоздать мою жизнь.
    ***
    Свет заполнял всю комнату. Когда я вошел, Эстер подняла глаза, улыбнулась и продолжила чтение «Времени раздирать и времени сшивать». Она читала вслух женщинам и детям, сидевшим на полу и ткавшим разноцветные ковры. Когда она замолкала, они хором повторяли фрагмент, не отрываясь от работы.
    К горлу подступил комок. Я с трудом сдержал слезы и впал с этой минуты в некое бесчувствие. Я лишь смотрел на происходящее, слушал, как слетают с ее уст написанные мною слова, а вокруг был свет, краски, люди, всецело погруженные в свое занятие.
    И в конце концов, как сказал персидский мудрец, любовь — это недуг, от которого никто не хочет избавляться. Пораженный им не спешит выздороветь, страдающий не желает исцеления.
    Эстер закрыла книгу. Люди вскинули головы и увидели меня.
    — Ко мне приехал друг, — сказала она. — Сегодня больше занятий не будет.
    Все рассмеялись, приветствуя гостя. Эстер подошла, поцеловала, взяла за руку, и мы вышли.
    ***
    — Привет, — сказал я.
    — Я ждала тебя, — отвечала она.
    Я обнял ее, склонил голову к ней на плечо и заплакал. Она поглаживала мои волосы, и по тому, как она это делала, темное стало для меня внятным, неприемлемое — необходимым.
    — Я ждала и так, и эдак, — сказала она, увидев, что поток слез иссякает. — Ждала, как отчаявшаяся женщина, которая знает, что ее муж никогда не понимал ее действий и никогда не придет за ней сюда, а потому надо сесть в самолет, вернуться, чтобы при следующем срыве бежать и снова вернуться, бежать и возвращаться, бежать и возвращаться...
    Ветер стих, деревья заслушались Эстер.
    — Ждала, как Пенелопа — Улисса, Джульетта — Ромео, Беатриче — Данте. Пустота степи наполнялась воспоминаниями о тебе, о минутах, проведенных с тобой, о городах, увиденных вместе. О наших радостях и ссорах. И тогда я оглянулась назад, на ту тропинку, которую прошла, — и не увидела тебя. Я сильно страдала. Я поняла, что проделала путь, откуда нет возврата, а раз так, остается только идти вперед. И я попросила кочевника — пусть научит меня забыть мою личную историю, пусть откроет меня любви, присутствующей везде и всюду. Так я начала постигать вместе с ним учение Тенгри. И однажды, повернув голову, увидела эту любовь — она светилась в глазах мужчины. Это был художник по имени Дос.
    Я не произнес ни слова.
    — Рана моя была глубока. Я не могла поверить, что когда нибудь смогу полюбить снова. Он был немногословен — учил меня русскому языку и рассказывал, что в степи, описывая небо, употребляют слово «голубое», даже если оно свинцово серое, ибо знают, что за тучами оно остается голубым. Он взял меня за руку и помог перебраться через эти тучи. Он научил меня полюбить себя, а уж потом — его. Он показал мне, что мое сердце служит мне самой и Богу, а не другим.
    Он сказал, что мое прошлое всегда будет неразлучно со мной, но если мне удастся отринуть события, сосредоточившись лишь на чувствах, то я пойму — в настоящем всегда есть огромное, как степь, пространство, которое можно заполнить любовью и радостью бытия.
    И наконец, он объяснил мне, что страдание начинается в тот миг, когда мы ждем, что другие будут любить нас так, как мы воображаем, а не так, как хочет выразить себя сама любовь — она свободно, без принуждения, влечет нас своей силой и не дает остановиться.
    Я поднял голову и взглянул ей в глаза.
    — И ты его любишь?
    — Любила.
    — И продолжаешь любить?
    — И ты считаешь, что это возможно? Что я, любя другого и зная о твоем скором появлении, оставалась бы здесь?
    — Наверно, нет. Наверно, ты все утро ждала, когда откроется дверь.
    — Тогда зачем ты спрашиваешь?
    От ощущения собственной неуверенности, подумал я. Но то, что она хотя бы попыталась снова найти любовь, — прекрасно.
    — Я беременна.
    На секунду — не больше — мне показалось, что мир раскололся и рухнул мне на голову.
    — От Доса?
    — Нет. От того, кто пришел, а потом ушел прочь.
    Я засмеялся, хотя сердце сжалось.
    — Так или иначе, тебе нечего делать здесь, на краю света.
    — Это — не край света, — засмеявшись, отвечала она.
    — Я думаю, пора возвращаться в Париж. Мне звонили из твоей редакции, спрашивали, не знаю ли я, где ты находишься. Они хотят, чтобы ты отправилась с одним из патрулей войск НАТО по Афганистану и сделала об этом репортаж. Надо ответить, что это невозможно.
    — Почему же невозможно?
    — Но ведь ты беременна! Ты что же — хочешь, чтобы ребенок, еще не родясь, начал получать отрицательную энергию, которую несет с собой война?
    — Ты полагаешь, ребенок помешает мне работать?! И потом, ты то что всполошился?! Ты к этому не имеешь отношения!
    — То есть как это? Разве не благодаря мне ты оказалась здесь? Неужели этого мало?
    Эстер достала из кармана своего белого платья лоскут ткани, на котором запеклась кровь, и со слезами на глазах протянула его мне.
    — Возьми. Я так соскучилась по нашим ссорам. И добавила, чуть помолчав:
    — Пусть Михаил достанет еще одну лошадь.
    Я поднялся, обхватил плечи Эстер и благословил ее — так же как благословляли меня.
    От автора
    Я написал «Заир», совершая свое собственное паломничество по этому миру с января по июнь 2004 года. Части книги создавались в Париже, Сен Мартене (Франция), Мадриде, Барселоне (Испания), Амстердаме (Голландия), на автостраде (Бельгия), в Алма Ате и в степи (Казахстан).
    Хочу поблагодарить моих французских издателей Анн и Алена Каррьеров, взявших на себя труд обеспечить меня сведениями относительно французских законов, которые упоминаются в этой книге.
    Впервые упоминание о Банке Услуг встретилось мне в романе Тома Вулфа «Костры амбиций». История о Гансе и Фрице в Токио (ее вспоминает Эстер) приведена в книге Дэниела Куинна «Измаил». Мистик, на которого ссылается Мари, говоря о том, что все мы должны быть бдительны, — это Кенан Рифай. Большая часть диалогов, которые ведут в Париже члены «племени», были пересказаны мне молодыми людьми, принадлежащими к аналогичным группам. Некоторые из них помещали свои тексты в Интернете, но установить авторство не представляется возможным.
    Стихотворение, выученное главным героем в детстве (он вспоминает его в больнице), принадлежит перу бразильского поэта Мануэла Бандейры и называется «Созвучие». Кое какие замечания Мари — после той сцены, когда герой отправляется на вокзал встречать американского актера, — родились из разговора с Агнетой Сьодин, шведской актрисой. Концепция необходимости «стирания личной истории», хоть и является частью многих ритуалов инициации, подробно обоснована в книге Карлоса Кастанеды «Путешествие в Икстлан». «Закон Янта» сформулировал датский писатель Аксель Сандемозе в романе «Беглец переходит границы».
    Дмитрий Воскобойников и Евгения Доцук — люди, дружбой с которыми я очень горжусь и которые сделали мой визит в Казахстан возможным.
    В Алма Ате я смог встретиться с Имангали Тасмагамбетовым, автором книги «Кентавры Великой Степи» и превосходным знатоком местной культуры, который предоставил мне необходимые сведения относительно политической и культурной ситуации в Казахстане прежде и теперь. Я признателен также президенту этой страны Нурсултану Назарбаеву за радушный прием. Пользуюсь случаем выразить ему свое восхищение тем, что он не стал продолжать ядерные испытания в своей стране, хотя и располагал всей необходимой технологией для этого, и предпочел ликвидировать весь атомный арсенал.
    И наконец, приношу искреннюю благодарность тем трем людям, которые сделали возможными волшебные впечатления от степи, — моим терпеливым спутникам: Кайсару Алимкулову, талантливому художнику Досу (Досболу Касимову), который вдохновил меня на создание персонажа, носящего то же имя, и Марии Нимировской, моей переводчице, очень скоро ставшей моим другом.
    Об авторе
    Пауло Коэльо — всемирно известный писатель, кавалер ордена Почетного Легиона, член Бразильской литературной академии, лауреат множества престижных премий.
    Пауло Коэльо родился в Рио де Жанейро в 1947 году. К литературному творчеству он обратился уже в зрелые годы, обретя богатый жизненный опыт. Его аллегорические романы и повести, посвященные поискам смысла жизни, прочли миллионы людей. Его книги переведены на 59 языков и опубликованы в 150 странах мира. Автор таких бестселлеров, как «Алхимик» и «Одиннадцать минут», Пауло Коэльо, по данным информационного агентства «Рейтер» от октября 2003 г., входит в тройку самых популярных писателей планеты.

/ Полные произведения / Коэльо П. / Заир