• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Платонов А.П. / Чевенгур

Чевенгур [18/27]

Скачать полное произведение

    написано -- кто и зачем тут живет, прохожим товарищам будет
    неизвестно. То же и с полами -- их надо вымыть, Жеев правильно
    заметил эту разруху, а дома ветром продуть, а то идешь -- и
    везде еще пахнет буржуазией... Надо нам, товарищи, теперь
    думать, иначе зачем мы здесь, скажи пожалуйста!
     Каждый чевенгурский большевик застыдился и старался думать.
    Кирей стал слушать шум в своей голове и ожидать оттуда думы,
    пока у него от усердия и прилива крови не закипела сера в ушах.
    Тогда Кирей подошел к Чепурному поближе и с тихой
    совестливостью сообщил:
     -- Товарищ Чепурный, у меня от ума гной из ушей выходит, а
    дума никак...
     Чепурный вместо думы дал другое прямое поручение Кирею:
     -- Ты ступай и ходи кругом города -- не слыхать ли чего:
    может, там кто-нибудь бродит, может, так стоит и боится. Ты его
    сразу не кончай, а тащи живым сюда -- мы его тут проверим.
     -- Это я могу, -- согласился Кирей, -- ночь велика, весь
    город выволокут в степь, пока мы думаем...
     -- Так оно и будет, -- забеспокоился Чепурный. -- А без
    города нам с тобой не жизнь, а опять одна идея и война.
     Кирей пошел на воздух сторожить коммунизм, а остальные
    большевики сидели, думали и слышали, как сосет фитиль керосин в
    лампе. Настолько же тихо было снаружи -- в гулкой пустоте
    ночного мрака и завоеванного имущества долго раздавались
    бредущие умолкающие шаги Кирея.
     Один Жеев сидел не зря -- он выдумал символ, слышанный
    однажды на военном митинге в боевой степи. Жеев сказал, чтобы
    дали ему чистой материи и он напишет то, от чего прохожие
    пролетарии обрадуются и не минуют Чевенгура. Чепурный сам пошел
    в бывший дом буржуя и принес оттуда чистое полотно. Жеев
    расправил полотно против света и одобрил его.
     -- Жалко, -- сказал Жеев про полотно. -- Сколько тут
    усердия и чистых женских рук положено. Хорошо бы и большевицким
    бабам научиться делать такое ласковое добро.
     Жеев лег на живот и начал рисовать на полотне буквы печным
    углем. Все стояли вокруг Жеева и сочувствовали ему, потому что
    Жеев сразу должен выразить революцию, чтобы всем полегчало.
     И Жеев, торопимый общим терпением, усердно пробираясь сквозь
    собственную память, написал символ Чевенгура:
     "Товарищи бедные. Вы сделали всякое удобство и вещь на
    свете, а теперь разрушили и желаете лучшего -- друг друга. Ради
    того в Чевенгуре приобретаются товарищи с прохожих дорог".
     Чепурный одобрил символ первым.
     -- Верно, -- сказал он, -- и я то же чувствовал: имущество
    ведь одна только текущая польза, а товарищи -- необходимость,
    без них ничего не победишь и сам стервой станешь.
     И все восемь человек понесли полотно сквозь пустой город --
    вешать на шест близ битой дороги, где могут появиться люди.
    Чепурный работать не торопился -- он боялся, что все лягут
    спать, а он один останется тосковать и тревожиться в эту вторую
    коммунистическую ночь; среди товарищей его душа расточалась
    суетой, и от такого расхода внутренних сил было менее страшно.
    Когда нашли и приладили два места, то подул полуночный ветер --
    это обрадовало Чепурного: раз буржуев нет, а ветер дует
    по-прежнему и шесты качаются, значит, буржуазия окончательно не
    природная сила.
     Кирей должен беспрерывно ходить вокруг города, но его не
    было слышно, и восемь большевиков стояли, обдуваемые ночным
    ветром, слушали шум в степи и не расставались, чтобы сторожить
    друг друга от резкой ночной опасности, которая могла внезапно
    раздаться из волнующей тьмы. Жеев не мог ожидать врага так
    долго, не убив его; он один пошел в степь -- в глубокую
    разведку, а семь человек остались ждать его в резерве, чтобы не
    бросать города на одного Кирея. Семеро большевиков прилегли для
    тепла на землю и прислушались к окружающей ночи, быть может,
    укрывающей врагов уютом своего мрака.
     Чепурный первый расслышал какой-то тихий скрежет -- не то
    далеко, не то близко; что-то двигалось и угрожало Чевенгуру; но
    движение той таинственной принадлежности было очень медленное
    -- может быть, от тяжести и силы, а может
     -- от порчи и усталости.
     Чепурный встал на ноги, и все встали с ним. Раздраженный
    сжатый огонь мгновенно осветил неизвестное облачное
    пространство, будто погасла заря над чьим-то сновидением, -- и
    удар выстрела пронесся ветром над пригибающимися травами.
     Чепурный и шестеро с ним побежали вперед привычной цепью.
    Выстрел не повторялся, и, пробежав настолько, пока сердце,
    перечувствовав войну и революцию, не распухло до горла,
    Чепурный оглянулся на покинутый Чевенгур. В Чевенгуре горел
    огонь.
     -- Товарищи, стойте все сразу! -- закричал Чепурный. -- Нас
    обошли... Жеев, Кеша, давайте все сюда! Пиюся, бей всех
    напролом! Куда ты уехал? Ты видишь, я ослаб от коммунизма...
     Чепурный не мог подняться с земли от тяжести налившегося
    кровью, занявшего все тело сердца; он лежал с наганом, худой и
    заболевший; шестеро большевиков стояли над ним с оружием и
    следили за степью, Чевенгуром и за упавшим товарищем.
     -- Не расставаться! -- сказал Кеша. -- Берите Японца на
    руки, и тронемся на Чевенгур -- там наша власть, чего ради
    кидать бессемейного человека...
     Большевики пошли на Чевенгур. Чепурного они несли недолго,
    потому что у него сердце скоро опало и стало на свое маленькое
    место. В Чевенгуре горел чей-то покойный домашний огонь, а в
    степи ничего не скрежетало. Большевики молча двигались своим
    военно-степным шагом, пока не увидели траву, освещенную огнем
    через окно, и тень той травы на прохожей середине улицы.
    Большевики без команды стали в ряд, грудью против
    самосветящегося окна врага, подняли оружие и дали залп через
    стекло внутрь жилища. Домашний огонь потух, и в провал рамы из
    среды образовавшейся тьмы жилища выставилось светлое лицо
    Кирея; он глядел один на семерых, гадая про себя -- кто это
    такие, стреляющие в Чевенгуре кроме него, ночного сторожа
    коммунизма.
     Чепурный освоился с собой и обратился к Кирею:
     -- Чего ты керосин жгешь молча в пустом городе, когда в
    степи бандит ликует? Чего ты город сиротой бросаешь, когда
    завтра пролетариат сюда маршем войдет? Скажи мне, пожалуйста!
     Кирей одумался и ответил:
     -- Я, товарищ Чепурный, спал и видел во сне весь Чевенгур,
    как с дерева, -- кругом голо, а в городе безлюдно... А если
    шагом ходить, то видно мало и ветер, как бандит, тебе в уши
    наговаривает, хоть стреляй по нем, если б тело его было...
     -- А зачем газ жег, отсталая твоя голова? -- спрашивал
    Чепурный. -- Чем пролетариат будет освещаться, когда нагрянет?
    Ведь пролетарий чтение любит, партийная твоя душа, а ты керосин
    его пожег!
     -- Я в темноте без музыки уснуть не могу, товарищ Чепурный,
    -- открылся Кирей. -- Я спать люблю на веселом месте, где огонь
    горит... Мне хоть муха, а пусть жужжит...
     -- Ну, ступай и ходи без сна по околице, -- сказал
    Чепурный, -- а мы Жеева пойдем выручать... Целого товарища
    бросили из-за твоего сигнала...
     Выйдя на конец Чевенгура, семеро товарищей легли на степь и
    послушали -- не скрежещет ли что вдалеке и не шагает ли обратно
    Жеев, или он уже мертвым лежит до утра. Кирей дошел после и
    сказал всем лежащим:
     -- Вы легли, а там человек погибает, я бы сам за ним побег,
    да город стерегу...
     Кеша отозвался Кирею, что нельзя пролетариат променять на
    одного Жеева -- здесь банды могут город сжечь, если все
    погонятся спасать одну личность Жеева.
     -- Город я потушу, -- пообещал Кирей, -- тут колодцы есть.
    А Жеев, может, уж без души лежит. Чего ж вам пролетария ждать,
    когда его нет, а Жеев был.
     Чепурный и Кеша вскочили и без сожаления о Чевенгуре
    бросились в степную продолжающуюся ночь, и остальные пять
    товарищей не отставали от них.
     Кирей зашел за плетень, подстелил под голову лопух и лег
    слушать врага до утра.
     Облака немного осели на края земли, небо прояснилось
    посредине -- и Кирей глядел на звезду, она на него, чтобы было
    нескучно. Все большевики вышли из Чевенгура, один Кирей лежал,
    окруженный степью, как империей, и думал: живу я и живу -- а
    чего живу? А наверно, чтоб было мне строго хорошо -- вся же
    революция обо мне заботится, поневоле выйдет приятно... Сейчас
    только плохо; Прошка говорил -- это прогресс покуда не
    кончился, а потом сразу откроется счастье в пустоте... Чего
    звезда: горит и горит! Ей-то чего надо? Хоть бы упала, я бы
    посмотрел. Нет, не упадет, ее там наука вместо бога держит...
    Хоть бы утро наставало, лежишь тут один и держишь весь
    коммунизм --
     выйди я сейчас из Чевенгура, и коммунизм отсюда уйдет, а
    может, и останется где-нибудь... Ни то этот коммунизм --
    дом/а', ни то одни большевики!
     На шею Кирея что-то капнуло и сразу высохло.
     -- Капает, -- чувствовал Кирей. -- А откуда капает, когда
    туч нету? Стало быть, там что-нибудь скопляется и летит куда
    попало. Ну, капай в рот. -- И Кирей открыл гортань, но туда
    ничего больше не падало. -- Тогда капай возле, -- сказал Кирей,
    показывая небу на соседний лопух, -- а меня не трожь, дай мне
    покой, я сегодня от жизни чего-то устал...
     Кирей знал, что враг должен где-нибудь быть, но не
    чувствовал его в бедной непаханой степи, тем более -- в
    очищенном пролетарском городе, -- и уснул со спокойствием
    прочного победителя.
     Чепурный же, наоборот, боялся сна в эти первые пролетарские
    ночи и рад был идти сейчас даже на врага, лишь бы не мучиться
    стыдом и страхом перед наступившим коммунизмом, а действовать
    дальше со всеми товарищами. И Чепурный шел ночною степью в
    глухоту отчужденного пространства, изнемогая от своего
    бессознательного сердца, чтобы настигнуть усталого бездомовного
    врага и лишить его остуженное ветром тело последней теплоты.
     -- Стреляет, гад, в общей тишине, -- бормотал и сердился
    Чепурный. -- Не дает нам жизни начать!
     Глаза большевиков, привыкшие за гражданскую войну к
    полуночной тьме, заметили вдалеке черное постороннее тело,
    словно лежал на земле длинный отесанный камень либо плита.
    Степь была здесь ровная, как озерная вода, и постороннее тело
    не принадлежало местной земле. Чепурный и все шествовавшие
    большевики сдержали шаг, определяя расстояние до того
    неподвижного чужого предмета. Но расстояние было неизвестным,
    то черное тело лежало словно за пропастью -- ночной бурьян
    превращал мрак во влекущуюся волну и тем уничтожал точность
    глазомера. Тогда большевики побежали вперед, держа постоянные
    револьверы в руках.
     Черное правильное тело заскрежетало -- и по звуку было
    слышно, что оно близко, потому что дробились мелкие меловые
    камни и шуршала верхняя земляная корка. Большевики стали на
    месте от любопытства и опустили револьверы.
     -- Это упавшая звезда -- теперь ясно! -- сказал Чепурный,
    не чуя горения своего сердца от долгого спешного хода. -- Мы
    возьмем ее в Чевенгур и обтешем на пять концов. Это не враг,
    это к нам наука прилетела в коммунизм...
     Чепурный сел от радости, что к коммунизму и звезды влекутся.
    Тело упавшей звезды перестало скрежетать и двигаться.
     -- Теперь жди любого блага, -- объяснял всем Чепурный. --
    Тут тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся, и
    птицы могут заговорить, как отживевшие дети, -- коммунизм дело
    нешуточное, он же светопреставление!
     Чепурный лег на землю, забыл про ночь, опасность и пустой
    Чевенгур и вспомнил то, чего он никогда не вспоминал, -- жену.
    Но под ним была степь, а не жена, и Чепурный встал на ноги.
     -- А может, это какая-нибудь помощь или машина
    Интернационала, -- проговорил Кеша. -- Может, это чугунный
    кругляк, чтоб давить самокатом буржуев... Раз мы здесь воюем,
    то Интернационал тот о нас помнит...
     Петр Варфоломеевич Вековой, наиболее пожилой большевик, снял
    соломенную шляпу с головы и ясно видел неизвестное тело, только
    не мог вспомнить, что это такое. От привычки пастушьей жизни он
    мог ночью узнавать птицу на лету и видел породу дерева за
    несколько верст; его чувства находились как бы впереди его тела
    и давали знать ему о любых событиях без тесного приближения к
    ним.
     -- Не иначе это бак с сахарного завода, -- произнес
    Вековой, пока без доверия к самому себе. -- Бак и есть, от него
    же камушки хрустели; это крутьевские мужики его волокли, да не
    доволокли... Тяжесть сильней жадности оказалась -- его бы
    катить надо, а они волокли...
     Земля опять захрустела -- бак тихо начал поворачиваться и
    катиться в сторону большевиков. Обманутый Чепурный первым
    добежал до движущегося бака и выстрелил в него с десяти шагов,
    отчего железная ржавь обдала ему лицо. Но бак катился на
    Чепурного и прочих навалом -- и большевики начали отступать от
    него медленным шагом. Отчего двигался бак -- неизвестно, потому
    что он скрежетал по сухой почве своим весом и не давал догадке
    Чепурного сосредоточиться на нем, а ночь, склонившаяся к утру,
    лишила степь последней слабости того света, что раньше исходил
    от редких зенитных звезд.
     Бак замедлился и начал покачиваться на месте, беря какой-то
    сопротивляющийся земляной холмик, а затем и совсем стих в
    покое. Чепурный, не думая, хотел что-то сказать и не мог этого
    успеть, услышав песню, начатую усталым грустным голосом
    женщины:
     Приснилась мне в озере рыбка,
     Что рыбкой я была...
     Плыла я далеко-далеко,
     Была я жива и мала...
     И песня никак не кончилась, хотя большевики были согласны ее
    слушать дальше и стояли еще долгое время в жадном ожидании
    голоса и песни. Песня не продолжалась, и бак не шевелился --
    наверное, существо, поющее внутри железа, утомилось и легло
    вниз, забыв слова и музыку.
     -- Слушаете? -- сразу спросил Жеев, еще не показавшись
    из-за бака: иначе бы его могли убить, как внезапного врага.
     -- Слушаем, -- ответил Чепурный. -- А еще она петь не
    будет?
     -- Нет, -- сообщил Жеев. -- Она три раза уже пела. Я их уже
    который час пасу хожу. Они там толкают внутри, а бак
    поворачивается. Раз стрелял в бак, да это напрасно.
     -- А кто же там такой? -- спросил Кеша.
     -- Неизвестно, -- объяснил Жеев. -- Какая-нибудь полоумная
    буржуйка с братом -- до вас они там целовались, а потом брат ее
    отчего-то умер, и она одна запела...
     -- То-то она рыбкой захотела быть, -- догадался Чепурный.
    -- Ей, стало быть, охота жить сначала! Скажи пожалуйста!
     -- Это непременно, -- подтвердил Жеев.
     -- Что ж нам теперь делать? -- рассуждал со всеми
    товарищами Чепурный. -- У нее голос трогательный, а в Чевенгуре
    искусства нету... Либо ее вытащить, чтоб она отживела?
     -- Нет, -- отверг Жеев. -- Она слишком теперь слабосильная
    и еще -- полоумная... Питать ее тоже нечем -- она буржуйка.
    Будь бы она баба, а то так -- одно дыханье пережитка... Нам
    нужно сочувствие, а не искусство.
     -- Как будем? -- спросил Чепурный всех.
     Все молчали, ибо взять буржуйку или бросить ее -- не имело
    никакой полезной разницы.
     -- Тогда -- бак в лог, и тронемся обратно -- мыть полы, --
    разрешил загадку Чепурный. -- А то Прокофий теперь далеко
    уехал. Завтра может пролетариат явиться.
     Восьмеро большевиков уперлись руками в бак и покатили его
    прочь, в обратную от Чевенгура даль, где через версту
    начиналось понижение земли, кончавшееся обрывом оврага. Во все
    время движения бака внутри его каталась какая-то мягкая
    начинка, но большевики спешили, давали баку ускорение и не
    прислушивались к замолкшей полоумной буржуйке. Скоро бак пошел
    своим ходом -- начался степной уклон к оврагу, и большевики
    остановились от своей работы.
     -- Это котел с сахарного завода, -- оправдал свою память
    Вековой, -- а я все думал, что это такое за машина.
     -- Ага, -- сказал Чепурный. -- Стало быть, это был котел,
    ну, пускай вертится -- без него обойдемся...
     -- А я думал, это так себе, мертвый кругляк, -- произнес
    Кеша. -- А это, оказывается, котел!
     -- Котел, -- сказал Вековой. -- Клепаная вещь.
     Котел еще катился по степи и не только не затихал от
    расстояния, но еще больше скрежетал и гудел, потому что
    скорость его нарастала быстрее покинутого пространства.
    Чепурный присел наземь, подслушивая конец котлу. Гул его
    вращения вдруг сделался неслышным -- это котел полетел по
    воздуху с обрыва оврага на его дно и приткнулся через полминуты
    мирным тупым ударом в потухший овражный песок, будто котел
    поймали чьи-то живые руки и сохранили его.
     Чевенгурцы успокоились и начали возвращаться обратно по
    степи, которая уже посерела от приближения света будущего дня.
     Кирей спал по-прежнему у последнего плетня Чевенгура,
    положив голову на лопух и сам же обняв себе шею -- за
    отсутствием второго человека. Мимо Кирея прошли люди, а Кирей
    их не слышал, обращенный сном в глубину своей жизни, откуда ему
    в тело шел греющий свет детства и покоя.
     Чепурный и Жеев остались в крайних домах и начали в них мыть
    полы холодной колодезной водой. Другие шесть чевенгурцев прошли
    дальше, чтобы выбрать для убранства более лучшие дома. В
    темноте горниц работать было неудобно, от имущества исходил
    какой-то сонный дух забвения, и во многих кроватях лежали
    возвратившиеся кошки буржуев; тех кошек большевики выкинули вон
    и заново перетряхивали постели, удивляясь сложному белью,
    ненужному для уставшего человека.
     До света чевенгурцы управились только с восемнадцатью
    домами, а их в Чевенгуре было гораздо больше. Затем они сели
    покурить и с/и'дя заснули, прислонившись головой либо к
    кровати, либо к комоду, либо просто нагнувшись обросшей головой
    до вымытого пола. Большевики в первый раз отдыхали в домах
    мертвого классового врага и не обращали на это внимания.
     Кирей проснулся в Чевенгуре одиноким -- он не знал, что
    ночью все товарищи возвратились. В кирпичном доме тоже не
    оказалось никого -- значит, Чепурный либо далеко погнался за
    бандитами, либо умер от ран со всеми сподвижниками где-нибудь в
    неизвестной траве.
     Кирей впрягся в пулемет и повез его на ту же околицу, где он
    сегодня ночевал. Солнце уже высоко взошло и освещало всю
    порожнюю степь, где не было пока никакого противника. Но Кирей
    знал, что ему доверено хранить Чевенгур и весь коммунизм в нем
    -- целыми; для этого он немедленно установил пулемет, чтобы
    держать в городе пролетарскую власть, а сам лег возле и стал
    приглядываться вокруг. Полежав сколько мог, Кирей захотел
    съесть курицу, которую он видел вчера на улице, однако бросить
    пулемет без призора недопустимо -- это все равно что передать
    вооружение коммунизма в руки белого противника, -- и Кирей
    полежал еще некоторое время, чтобы успеть выдумать такую охрану
    Чевенгура, при которой можно уйти на охоту за курицей.
     "Хоть бы курица сама ко мне пришла, -- думал Кирей. -- Все
    равно я ее ведь съем... И верно Прошка говорит -- жизнь кругом
    не организована. Хотя у нас теперь коммунизм: курица сама
    должна прийти..."
     Кирей поглядел вдоль улицы -- не идет ли к нему курица.
    Курица не шла, а брела собака; она скучала и не знала, кого ей
    уважать в безлюдном Чевенгуре; люди думали, что она охраняла
    имущество, но собака покинула имущество, раз ушли из дома люди,
    и вот теперь брела вдаль -- без заботы, но и без чувства
    счастья. Кирей подозвал ту собаку и обобрал ее шерсть от
    репьев. Собака молча ожидала своей дальнейшей участи, глядя на
    Кирея пригорюнившимися глазами. Кирей привязал собаку ремнем к
    пулемету и спокойно ушел охотиться за курицей, потому что в
    Чевенгуре никаких звуков нет -- и Кирей всюду услышит голос
    собаки, когда в степи покажется враг или неизвестный человек.
    Собака села у пулемета и пошевелила хвостом, обещая этим свою
    бдительность и усердие.
     Кирей до полудня искал свою курицу, и собака все время
    молчала перед пустой степью. В полдень из ближнего дома вышел
    Чепурный и сменил собаку у пулемета, пока не пришел Кирей с
    курицей.
     И еще два дня чевенгурцы мыли полы и держали открытыми окна
    и двери домов, чтобы полы сохли, а буржуазный устоявшийся
    воздух освежался ветром степи. На третий день пришел пешком в
    Чевенгур опрятный человек с палочкой, не убитый Киреем лишь
    ради старости, и спросил у Чепурного: кто он такой?
     -- Я член партии большевиков, -- сообщил Чепурный. -- А
    здесь коммунизм.
     Человек посмотрел на Чевенгур и произнес:
     -- Я вижу. А я инструктор птицеводства из Почепского УЗО.
    Мы в Почепском уезде хотим развести плимутроков, так я сюда
    пришел к хозяевам -- не дадут ли они нам петушка да пару
    курочек на племя... У меня есть казенная бумага о повсеместном
    содействии моему заданию. Без яйца наш уезд не подымется...
     Чепурный хотел бы дать этому человеку петушка и двух курочек
    -- все ж Советская власть просит, -- но не видел этой птицы на
    чевенгурских дворах и спросил Кирея, есть ли живые куры в
    Чевенгуре.
     -- Больше курей тут нету, -- сказал Кирей. -- Была намедни
    одна, так я ее всю скушал, а были бы, так я и не горевал бы...
     Человек из Почепа подумал.
     -- Ну, тогда извиняюсь... Теперь напишите мне на обороте
    мандата, что командировку я выполнил -- кур в Чевенгуре нет.
     Чепурный прислонил бумажку к кирпичу и дал на ней
    доказательство: "Человек был и ушел, курей нету, они истрачены
    на довольствие ревотряда. Предчевревкома _Чепурный_".
     -- Число поставьте, -- попросил командированный из Почепа.
    -- Такого-то месяца и числа: без даты времени ревизия опорочит
    документ.
     Но Чепурный не знал сегодняшнего месяца и числа -- в
    Чевенгуре он забыл считать прожитое время, знал только, что
    идет лето и пятый день коммунизма, и написал: "Летом 5 ком."
     -- Ага-с, -- поблагодарил куровод. -- Этого достаточно,
    лишь бы знак был. Благодарю вас.
     -- Вали, -- сказал Чепурный. -- Кирей, проводи его до края,
    чтоб он тут не остался.
     Вечером Чепурный сел на завалинок и стал ожидать захода
    солнца. Все чевенгурцы возвратились к кирпичному дому, убрав на
    сегодня сорок домов к прибытию пролетариата. Чтобы наесться,
    чевенгурцы ели полугодовалые пироги и квашеную капусту,
    заготовленные чевенгурской буржуазией сверх потребности своего
    класса, надеясь на бессрочную жизнь. Невдалеке от Чепурного
    сверчок, житель покоя и оседлости, запел свою скрежещущую
    песнь. Над рекой Чевенгуркой поднялась теплота вечера, точно
    утомленный и протяжный вздох трудящейся земли перед наступавшею
    тьмою покоя.
     "Теперь скоро сюда надвинутся массы, -- тихо подумал
    Чепурный. -- Вот-вот -- и зашумит Чевенгур коммунизмом, тогда
    для любой нечаянной души тут найдется утешение в общей
    обоюдности..."
     Жеев во время вечера постоянно ходил по огородам и полянам
    Чевенгура и рассматривал места под ногами, наблюдая всякую
    мелочь жизни внизу и ей сожалея. Перед сном Жеев любил
    потосковать об интересной будущей жизни и погоревать о
    родителях, которые давно скончались, не дождавшись, своего
    счастья и революции. Степь стала невидимой, и горела только
    точка огня в кирпичном доме как единственная защита от врага и
    сомнений. Жеев пошел туда по умолкшей, ослабевшей от тьмы траве
    и увидел на завалинке бессонного Чепурного.
     -- Сидишь, -- сказал Жеев. -- Дай и я посижу -- помолчу.
     Все большевики-чевенгурцы уже лежали на соломе на полу,
    бормоча и улыбаясь в беспамятных сновидениях. Один Кеша ходил
    для охраны вокруг Чевенгура и кашлял в степи.
     -- Отчего-то на войне и в революции всегда люди видят сны,
    -- произнес Жеев. -- А в мирное время того нет: спят себе все
    как колчушки.
     Чепурный и сам видел постоянные сны и поэтому не знал --
    откуда они происходят и волнуют его ум. Прокофий бы объяснил,
    но его сейчас нет, нужного человека.
     -- Когда птица линяет, то я слышал, как она поет во сне, --
    вспомнил Чепурный. -- Голова у нее под крылом, кругом пух --
    ничего не видно, а смирный голос раздается...
     -- А что такое коммунизм, товарищ Чепурный? -- спросил
    Жеев. -- Кирей говорил мне -- коммунизм был на одном острове в
    море, а Кеша -- что будто коммунизм умные люди выдумали...
     Чепурный хотел подумать про коммунизм, но не стал, чтобы
    дождаться Прокофия и самому у него спросить. Но вдруг он
    вспомнил, что в Чевенгуре уже находится коммунизм, и сказал:
     -- Когда пролетариат живет себе один, то коммунизм у него
    сам выходит. Чего ж тебе знать, скажи пожалуйста, -- когда надо
    чувствовать и обнаруживать на месте! Коммунизм же обоюдное
    чувство масс; вот Прокофий приведет бедных -- и коммунизм у нас
    усилится, -- тогда его сразу заметишь...
     -- А определенно неизвестно? -- допытывался своего Жеев.
     -- Что я тебе, масса, что ли? -- обиделся Чепурный. --
    Ленин и то знать про коммунизм не должен, потому что это дело
    сразу всего пролетариата, а не в одиночку... Умней пролетариата
    быть не привыкнешь...
     Кеша больше не кашлял в степи -- он услышал вдалеке грудной
    гул голосов и притаился в бурьяне, чтобы точнее угадать
    прохожих. Но скоро гул стих, и лишь раздавалось еле слышное
    волнение людей на одном месте -- без всякого звука шагов,
    словно люди те имели мягкие босые ноги. Кеша пошел было вдаль
    -- сквозь чевенгурский бурьян, где братски росли пшеница,
    лебеда и крапива, -- но скоро возвратился и решил дождаться
    света завтрашнего дня; из бурьяна шел пар жизни трав и колосьев
    -- там жила рожь и кущи лебеды без вреда друг для друга, близко
    обнимая и храня одно другое, -- их никто не сеял, им никто не
    мешал, но настанет осень -- и пролетариат положит себе во щи
    крапиву, а рожь соберет вместе с пшеницей и лебедой для зимнего
    питания; поглуше в степи самостоятельно росли подсолнухи,
    гречиха и просо, а по чевенгурским огородам -- всякий овощ и
    картофель. Чевенгурская буржуазия уже три года ничего не сеяла
    и не сажала, надеясь на светопреставление, но растения
    размножились от своих родителей и установили меж собой особое
    равенство пшеницы и крапивы: на каждый колос пшеницы -- три
    корня крапивы. Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда
    говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и
    цветов, отчего всем беднякам обеспечено обильное питание без
    вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому чевенгурцы
    видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама
    дарит неимущему едоку все питательное и необходимое; в свое
    время Чевенгурский ревком взял на заметку покорность
    побежденной природы и решил ей в будущем поставить памятник --
    в виде дерева, растущего из дикой почвы, обнявшего человека
    двумя суковатыми руками под общим солнцем.
     Кеша сорвал колос и начал сосать сырое мякушко его тощих
    неспелых зерен, а затем выбросил изо рта, забыв вкус пищи: по
    заросшему чевенгурскому тракту мягко зашелестела повозка и
    голос Пиюси командовал лошадью, а голос Прошки пел песню:
     Шумит волна на озере,
     Лежит рыбак на дне,
     И ходит слабым шагом
     Сирота во сне...
     Кеша добежал до фаэтона Прокофия и увидел, что они с Пиюсей
    ехали порожние -- без всякого пролетариата.
     Чепурный сейчас же поднял на ноги всех задремавших
    большевиков, чтобы торжественно встретить явившийся пролетариат
    и организовать митинг, но Прокофий сказал ему, что пролетариат
    утомился и лег спать до рассвета на степном кургане с
    подветренной стороны.
     -- Что он, с оркестром сюда идет и со своим вождем или так?
    -- спросил Чепурный.
     -- Завтра, товарищ Чепурный, ты сам его кругом увидишь, --
    сообщил Прокофий, -- а меня не беспокой: мы с Пашкой Пиюсей
    верст тыщу проехали --
     степное море видали и ели белугу... Я тебе потом все доложу и
    сформулирую.
     -- Так ты, Прош, спи, а я к пролетариату схожу, -- с
    робостью сказал Чепурный.
     Но Прокофий не согласился.
     -- Не трожь его, он и так мученый... Скоро солнце взойдет,
    и он сойдет с кургана в Чевенгур...
     Всю остальную ночь Чепурный просидел в бессонном ожидании --
    он потушил лампу, чтобы не волновать спавших на кургане
    расходом ихнего керосина, и вынул знамя Чевревкома из чулана.
    Кроме того, Чепурный вычистил звезду на своем головном уборе и
    пустил в ход давно остановившиеся бесхозяйственные стенные
    часы. Вполне приготовившись, Чепурный положил голову на руки и
    стал не думать, чтобы скорее прошло ночное время. И время
    прошло скоро, потому что время -- это ум, а не чувство, и
    потому что Чепурный ничего не думал в уме. Солома, на которой
    спали чевенгурцы, слегка увлажнилась от прохладной росы --
     это распускалось утро. Тогда Чепурный взял в руку знамя и
    пошел на тот край Чевенгура, против которого был курган, где
    спал пеший пролетариат.
     Часа два стоял Чепурный со знаменем у плетня, ожидая
    рассвета и пробуждения пролетариата; он видел, как свет солнца
    разъедал туманную мглу над землей, как осветился голый курган,
    обдутый ветрами, обмытый водами, с обнаженной скучной почвой,
    -- и вспоминал забытое зрелище, похожее на этот бедный курган,
    изглоданный природой за то, что он выдавался на равнине. На
    склоне кургана лежал народ и грел кости на первом солнце, и
    люди были подобны черным ветхим костям из рассыпавшегося
    скелета чьей-то огромной и погибшей жизни. Иные пролетарии
    сидели, иные лежали и прижимали к себе своих родственников или
    соседей, чтобы скорее согреться. Худой старик стоял в одних
    штанах и царапал себе ребра, а подросток сидел под его ногами и
    неподвижно наблюдал Чевенгур, не веря, что там приготовлен ему
    дом для ночлега навсегда. Два коричневых человека, лежа, искали
    друг у друга в голове, подобно женщинам, но они не смотрели в
    волоса, а ловили вшей на ощупь. Ни один пролетарий почему-то не

/ Полные произведения / Платонов А.П. / Чевенгур

Смотрите также по произведению "Чевенгур":

• Краткое содержание