• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Голдинг У. / Повелитель мух

Повелитель мух [3/11]

Скачать полное произведение

    С этим все согласились. Хрюша открыл было рот, встретился взглядом с Джеком и осекся. Джек потянулся за рогом и встал, осторожно держа хрупкий предмет в закопченных ладонях.
     - Ральф совершенно верно говорит. Нам нужны правила, и мы должны им подчиняться. Мы не дикари какие-нибудь. Мы англичане. А англичане всегда и везде лучше всех. Значит, надо вести себя как следует.
     Он обернулся к Ральфу.
     - Ральф, я разделю хор - то есть моих охотников - на смены, и мы будем отвечать за то, чтоб костер всегда горел.
     Его великодушие стяжало редкие хлопки, Джек осклабился и, призывая к тишине, помахал рогом.
     - Сейчас-то зачем ему гореть? Ночью кто дым увидит? Снова зажжем, когда захотим. Альты - вы отвечаете за костер эту неделю. А вы, дисканты, - следующую.
     Все важно закивали.
     - И еще - мы будем наблюдать за морем. Как только увидим корабль, - все проводили глазами взмах тощей руки, - подбавим зеленых веток. И сразу станет больше дыма.
     Они пристально вглядывались в густую синь горизонта, будто вот-вот там появится крохотный силуэт.
     Солнце на западе горячей золотой каплей стекало все ниже и ниже, нацелясь за порог мира. И вдруг стало ясно, что уже вечер и конец теплу и свету.
     Роджер взял рог и обвел всех пасмурным взглядом.
     - Я на море и так все смотрю. Нет тут никаких кораблей. Может, нас и не спасут вовсе.
     Поднялся и затих ропот. Ральф отобрал у Роджера рог.
     - Я уже сказал - нас спасут. Просто надо подождать. Вот и все.
     Расхрабрившись, кипя, рог схватил оскорбленный Хрюша.
     - А я что говорил! Я же говорил насчет порядка, я говорил, а мне - "заткнись"!
     Голос взвился, надсаженный благородным негодованьем. На него уже шикали кругом.
     - Сказали, костер нужно маленький, а какую скирду навалили. Только я рот раскрою, - стонал верный горькой правде Хрюша, - мне сразу "заткнись", а когда Джек, или Морис, или Саймон...
     Он запнулся на пронзительной ноте и застыл, глядя поверх голов, вдоль чужого склона горы, туда, где собирали валежник. Потом расхохотался, до того странно, что все притихли, недоуменно разглядывая сверкающие окуляры. И проследив за его взглядом, нашли источник этой мрачной веселости.
     - Вот вам и маленький костер!
     Дым курился там и сям среди лиан, увивавших мертвые и гибнущие деревья. На глазах у детей дымную кудель в одном месте вдруг тронуло огнем и она уплотнилась. Тонкие ленты огня поползли по комлю, разбежались по листве и кустам, множились, разрастались. Пламя задело древесный ствол, вспорхнуло на него яркой белкой. Дым рос, слоился, клубился, раскатывался. Белка на крыльях ветра перенеслась на другое стоячее дерево, стала поедать его с верхушки. Под темным покровом дыма и листвы огонь подкрался, завладел лесом и теперь остервенело его грыз. Акры черного и рыжего дыма упрямо валили к морю. Глядя на неодолимо катящее пламя, мальчики пронзительно, радостно завизжали. Огонь, будто он живой и дикий, пополз, как ползет на брюхе ягуар, к молодой, похожей на березовую поросли, опушившей розоватую наготу скал. Он набросился на первое попавшееся дерево, мгновенно изукрасил его пылающей листвой. Потом проворно прыгнул на следующее и тотчас заполыхал, качая их уже строем. Под тем местом, где ликовали мальчики, лес на четверть мили кругом бесновался в дыму и пламени. Треск огня дружно ударял в уши барабанным боем, и гору от него будто бросало в дрожь.
     - Вот вам и маленький костер!
     Ральф с испугом замечал, как один за другим все стихают, охваченные жутью перед разбушевавшейся у них на глазах силой. Поняв, что жутко и ему, он вдруг вышел из себя:
     - Да заткнись ты!
     - У меня рог, - сказал Хрюша обиженно. - Я имею право говорить.
     На него смотрели пустыми взглядами, вслушиваясь в барабанный бой пламени. Хрюша тревожно заглянул в ад и покачал на руках рог.
     - Теперь уж пускай горит. А ведь это наше топливо было. - Он облизнул губы. - Чего ж тут сделаешь. Надо было поосторожней. Я боюсь...
     Джек с трудом оторвал взгляд от огня:
     - А ты вечно боис-си. Жирняй!
     - У меня рог, - уныло пролепетал Хрюша. Он повернулся к Ральфу. - У меня рог, да ведь, Ральф?
     Ральф нехотя отвернулся от пышного, жуткого зрелища:
     - Ну, чего ты?
     - У меня рог. Я имею право говорить.
     Близнецы в один голос хихикнули:
     - Дыма захотели... Вот вам и дым...
     Далеко-далеко, за горизонт, расплывалась дымная туча. Хихикали уже все, кроме Хрюши; просто покатывались со смеху.
     Хрюша не выдержал.
     - У меня рог! Слышьте вы? Перво-наперво надо было что? На берегу шалаши построить. Тут ночью-то ужас как холодно. А вы же чего? Только Ральф сказал про костер - сразу орать и - на гору дунули. Как дети малые!
     Наконец его тираду стали слушать.
     - Вот вы хочете, чтоб нас спасли, а сами чего сперва делать не знаете и ведете себя как не надо.
     Он снял очки и хотел было положить рог, но, увидев, как к нему потянулось сразу множество рук, передумал. Сунул раковину под мышку и снова уселся.
     - И костерище разложили зачем-то незнамо какой. Весь остров подпалили. Хороши мы будем, если весь остров сгорит. Будем кушать печеные фрукты да свинину жареную. И ничего смешного! Сами Ральфа выбрали, а подумать ему не даете. А только он чего скажет, разбегаетесь, как, как...
     Он остановился перевести дух, и на них зарычало пламя.
     - Это еще что. А детишки-то. Малыши. Кто за ними доглядает? Кто скажет, сколько их у нас?
     Ральф вдруг шагнул к нему:
     - Я же тебе велел. Я велел тебе список составить.
     - А как? - орал в неистовстве Хрюша. - Один-то я - как? Они две минутки посидели и в море посигали, по лесу разбежались, все подевались куда-то. Откуда ж я разберусь-то, который кто?
     Ральф провел языком по белым губам.
     - Значит, ты не знаешь, сколько нас тут должно быть?
     - Да откуда же, они же ведь как букашки бегают. А как вы вернулись трое, и ты сказал - огонь разводить, все побегли, и я даже...
     - Ну, хватит! - оборвал Ральф и выхватил у него рог. - На нет и суда нет.
     - А потом вы мои очки захапали...
     Джек глянул на него:
     - Заткнись!
     - ...а малыши, они же там, где огонь, бегали. Может, они и сейчас еще там, откуда вы знаете?
     Хрюша, вскочив, показывал на дым и пламя. Шепот пронесся и замер. Что-то делалось с Хрюшей, что-то странное, он задыхался.
     - Вот тот малыш, - задыхался Хрюша, - тот, который на лице с меткой, я не вижу его. Где он?
     Все молчали, как мертвые.
     - Который про змей говорил. Он был вон там...
     В огне бомбой взорвалось дерево. Обмотки лиан взметнулись, корчась, и сразу опали. Малыши завизжали:
     - Змеи! Смотрите! Змеи!
     На западе всего в дюйме от моря висело забытое солнце. Лица снизу подсвечивались красным. Хрюша привалился к скале и вцепился в нее обеими руками.
     - Малыш, который с меткой... на лице... куда он... подевался? Сказано вам - я его не вижу!
     Мальчики переглядывались в страхе, отказываясь верить.
     - Куда он подевался?
     Ральф как-то сконфуженно забормотал:
     - Может, он вернулся туда, на... на...
     Снизу, с чужого склона, все гремел и гремел барабанный бой.
    Глава третья. ШАЛАШИ НА БЕРЕГУ
     Джек согнулся вдвое. Он, как спринтер на старте, почти припал носом к влажной земле. Стволы и стлавшиеся по ним лианы терялись в зеленой мгле ярдов на тридцать выше, и кругом густые кусты. Тут был поломан сук и, кажется, отпечаталось краем копыто - только и всего. Он уткнулся в грудь подбородком и не отрывал глаз от этого едва заметного намека на след, будто вымогая у него разгадку. Потом, как пес, на четвереньках, неловко, с трудом, он взобрался еще ярдов на пять и встал. Тут лиана захлестывалась петлей и с узла свисал усик. Усик был блестящий с одного бока; проходя петлю, свиньи его отполировали щетиной.
     Джек приник ухом к земле в нескольких дюймах от этого знака и впился глазами в непроглядность кустарника. Рыжие волосы отросли с тех пор, как он оказался на острове, и сильно выгорели; неприкрытая спина была вся в темных веснушках и шелушилась. В правой руке он волочил заточенный шест футов в пять длиной; и, не считая обтрепанных шортов, на ремне которых болтался нож, он был совсем голый. Он прищурился, поднял лицо и, раздувая ноздри, легонько втянул струйку теплого воздуха, выведывая у нее секрет. И он и лес - оба затихли.
     Наконец он тяжело, с неохотой выдохнул и открыл глаза. Глаза эти были ярко-синие, и сейчас от досады в них метнулось почти безумие. Он провел языком по пересохшим губам и снова всмотрелся в упрямые заросли. И снова двинулся вперед, обрыскивая землю.
     Тишина в лесу была еще плотнее и гуще жары, и даже жуки не жужжали. Только когда Джек сам спугнул из нехитрого гнезда цветистую птаху, тишина треснула, раскололась и, разбудив сонное эхо, зазвенела криком, словно взмывшим из глуби времен. Джек даже вздрогнул от этого крика, со свистом сглотнул; и на секунду вместо охотника стал испуганной тварью, по-обезьяньи жавшейся к дереву. Но след и досада тотчас взяли свое и погнали снова обрыскивать землю. У толстого седого ствола в бледных цветах по комлю он замер, еще раз потянул носом жаркий воздух; и вдруг ему перехватило дух, даже кровь отлила от лица, и тут же опять в него ударила краска. Он тенью скользнул во тьму ветвей и нагнулся, разглядывая вытоптанную землю у себя под ногами.
     Комья были теплые. И грудились на взрытой земле. Они были зеленоватые, мягкие, от них подымался пар. Джек поднял взгляд на непостижимую гущину загородивших путь лиан. Потом вытянул копье и шагнул. За лианами след впадал в свиной лаз, достаточно широкий и четкий - настоящую тропку. Земля на ней была плотно убита, и, когда Джек выпрямился во весь рост, он тут же услышал, как по лазу движется что-то. Он отвел назад правую руку, размахнулся и со всей силы метнул копье. На тропе раздался дробный, четкий перестук копыт, как щелк кастаньет, приманчивый, сладкий - обетование мяса. Джек выскочил из-за кустов и подобрал копье. Свиной топоток замирал вдалеке.
     Джек стоял, обливаясь потом, лицо было в грязных разводах и прочих отметинах долгих невзгод охоты. Он ругнулся, сошел со следа и стал продираться сквозь чащобу, пока она не расступилась и голые стволы, подпиравшие черную сень, сменились светло-серыми стволами и кронами перистых пальм. Из-за них мерцала вода и неслись голоса. Ральф стоял возле нагроможденья пальмовых стволов и листьев, грубого шалаша, смотревшего на лагуну и вот-вот грозившего рухнуть. Он не заметил Джека, когда тот заговорил:
     - Водички бы, а?
     Ральф хмуро поднял глаза от хитросплетенья ветвей. Он смотрел прямо на Джека, все еще не замечая.
     - Воды бы, говорю, а? Пить хочется.
     Ральф оторвал мысли от шалаша и вдруг обнаружил Джека.
     - А, привет. Воды? Там, под деревом. Наверно, еще осталось.
     Джек подошел к кокосовым скорлупам с пресной водой, лежавшим в тени, взял одну, полную, и стал пить. Вода текла на подбородок, на шею, заливала грудь. Наконец он шумно отдышался:
     - Уф, хорошо!
     Саймон сказал из шалаша:
     - Повыше чуть-чуть.
     Ральф повернулся к шалашу и вместе с веткой приподнял лиственный настил. Настил качнулся, и листва запорхала вниз. В дыре показалось сокрушенное лицо Саймона:
     - Ой!
     Ральф с отвращением оглядывал руины.
     - Так мы в жизни не кончим.
     Он бросился на землю у ног Джека. Саймон все смотрел сквозь дыру в шалаше. Ральф лежа объяснял:
     - Целыми днями работаем. И видишь!
     Два шалаша еще кое-как держались. Этот совсем развалился.
     - А им бы только гонять. Помнишь собрание? Как все клялись трудиться, пока строить не кончим?
     - Ну, я и мои охотники...
     - Охотники, эти пусть. Ну, малыши, они...
     Он помахал рукой, поискал слова.
     - Они безнадежные, но ведь кто постарше - тоже не лучше. Ты только пойми. Мы тут целый день работаем с Саймоном. И больше никого. Купаются, едят, загорают.
     Саймон осторожно высунул голову.
     - Ты главный. Ты их сам распустил.
     Ральф, растянувшись, смотрел на небо и пальмы.
     - Собрания. Очень уж мы их любим. Каждый день. Хоть по два раза в день. Все болтаем. - Он оперся на локоть. - Вот сейчас протрублю в рог, и увидишь - примчатся как миленькие. И все честь честью, кто-то скажет - давайте построим самолет, или подводную лодку, или телевизор. А после собрания пять минут поработают и разбегутся или охотиться пойдут.
     Джек вспыхнул:
     - Ну, мясо-то нам нужно.
     - Да, но пока его что-то не видно. А шалаши нам тоже нужны. И вообще: охотники твои давным-давно вернулись. Купаются.
     - Я один пошел, - сказал Джек. - Я их отпустил. Мне...
     Он рвался передать, что гнало его выследить, настигнуть, убить.
     - Я один пошел. Я думал, я сам...
     Снова метнулось в глазах безумие.
     - Я думал, я убью.
     - Но не убил.
     - Думал, убью.
     Голос у Ральфа дрожал от подавленного волненья:
     - Но ты не убил пока что.
     Если б не призвук скрываемой ярости, предложенье могло показаться невинным:
     - Ну, а насчет шалашей - это ты никак?
     - Нам мясо нужно.
     - Но его у нас нет. - Враждебность звенела уже открыто.
     - Будет! В следующий раз будет! Мне бы только бородку на копье. Мы ранили свинью, а копье не держится. Вот научимся делать бородки...
     - Нам нужны шалаши.
     И вдруг Джек завопил надсадно:
     - Обвиняешь меня, да?
     - Нет, просто мы весь день тут потеем. Больше ничего.
     Оба покраснели и отвели глаза. Ральф перекатился на живот и стал дергать травинки.
     - Если дождь польет, как когда мы высадились, нам еще как шалаши понадобятся. И потом, нам шалаши нужны из-за... ну...
     Он запнулся. Оба перебарывали гнев. И Ральф углубился в другую, безопасную тему:
     - Сам-то ты не замечал?
     Джек опустил копье, сел на корточки.
     - А что?
     - Ну, боятся они.
     Он снова перекатился на спину и посмотрел в свирепое, чумазое лицо Джека.
     - Понимаешь - снится им что-то. Я слышал. Ты вот ночью не просыпался?
     Джек покачал головой.
     - Разговаривают, плачут. Малыши. А то и... будто бы...
     - Будто бы плохо на этом острове.
     Удивленные тем, что их перебивают, оба подняли глаза на строгое лицо Саймона.
     - Будто бы, - сказал Саймон, - зверь... зверь или змей и вправду есть. Помните?
     Двое старших вздрогнули от постыдного слова. О змеях уже не упоминалось, не полагалось упоминать.
     - Будто бы плохо на этом острове, - отчеканил Ральф. - Да, точно.
     Джек сел и вытянул ноги.
     - Они чокнутые.
     - Да, шизики. А как на разведку ходили - помнишь?
     Оба улыбнулись, вспомнив те чары первого дня. Ральф продолжал:
     - Так что шалаши нам нужны вместо...
     - Дома родного.
     - Точно.
     Джек подобрал ноги, обхватил переплетенными руками коленки и нахмурился, стараясь разобраться в собственных мыслях.
     - А все же в лесу, ну, когда охотишься, не тогда, конечно, когда фрукты рвешь, а вот когда один...
     Он осекся, не уверенный, что Ральф серьезно его слушает.
     - Ну-ну, говори.
     - Когда охотишься, иногда чувствуешь...
     И вдруг он покраснел.
     - Это так, ерунда, в общем. Просто кажется. Но ты чувствуешь, будто вовсе не ты охотишься, а за тобой охотятся; будто сзади, за тобой, в джунглях все время прячется кто-то.
     Снова все трое молчали. Саймон - вдумчиво, Ральф - недоверчиво и почти негодуя. Он сел, выпрямился, почесал грязной пятерней плечо.
     - Ну, не знаю.
     Джек вскочил, затараторил:
     - Так бывает в лесу. Находит. Ерунда, конечно. Только... Просто...
     Он побежал было к воде и сразу вернулся.
     - Просто, я понимаю, каково им по ночам. Ясно? Ну и все.
     - Главное - надо, чтоб нас спасли.
     Джеку пришлось минуту подумать, пока он сообразил, о каком спасении речь.
     - Спасли? Это конечно! Но сначала мне свинью бы добыть... - Он схватил копье и вонзил в землю. Снова глаза застлало безумие. Ральф критически оглядел его из-за светлой путаницы волос:
     - Только бы твои охотники помнили про костер...
     - Опять ты с этим костром!..
     Оба затрусили по берегу и уже у края воды повернулись и посмотрели на розовую гору. Дымная струйка чертила меловую полосу по густой сини и, качнувшись, таяла в вышине. Ральф нахмурился.
     - Интересно, далеко его видно?
     - А как же.
     - Нет, мало дыма.
     Словно почувствовав на себе их взгляд, струйка у основания растеклась густой кляксой, и та поползла вверх мутным столбцом.
     - Зеленых веток добавили, - пробормотал Ральф. - Чего это они? - Он сощурился, обернулся к горизонту.
     - Там! - Джек заорал так, что Ральф даже подскочил.
     - Что? Где? Корабль?
     Но Джек показывал на высокие откосы, которые шли с горы к более плоской части острова.
     - Ясно! Там они и лежат! И куда им еще деваться, когда припечет!
     Ральф недоуменно смотрел в его ликующее лицо.
     - Они высоко забираются. Высоко - и в тень, и отдыхают в жару, как у нас коровы...
     - Я думал, ты корабль увидел!
     - Можно подкрасться... лица разрисовать, чтоб не увидели... Окружить их и...
     Но Ральфа от негодованья уже понесло:
     - Я же тебе про дым! Да ты что-о? Не хочешь, чтоб тебя спасали? Заладил - свиньи, свиньи, свиньи!
     - Нам мясо нужно!
     - Я весь день работаю, и со мной никого, только Саймон, а ты приходишь и даже не замечаешь, чего мы понастроили!
     - Я тоже не загорал.
     - Тебе это одно удовольствие! - кричал Ральф. - Ты любишь охотиться! А вот я...
     Оба стояли на ярком берегу, ошарашенные этим взрывом чувств. Ральф первый отвел глаза, якобы посмотреть на играющих в песке малышей. Из-за площадки неслись крики охотников в бухте. На краю площадки растянулся Хрюша, глядя вниз, в слепящую воду.
     - Ни от кого нету толку.
     Ему хотелось объяснить, как все всегда оказываются не такими, как от них ждешь.
     - Вот Саймон - он-то помогает. - Он показал на шалаши. - Все смылись. А он не меньше моего делал. Только вот...
     - Саймон-то вечно тут как тут...
     Ральф зашагал к шалашам, Джек с ним рядом.
     - Помогу немножко, - бормотнул Джек, - потом искупаюсь.
     - Да ладно уж.
     Но у шалашей Саймона не оказалось. Ральф сунул голову в дыру, высунулся и оглянулся на Джека:
     - Смотался.
     - Надоело ему, - сказал Джек. - Купаться пошел.
     Ральф нахмурился.
     - Странный он. С приветом.
     Джек кивнул неопределенно, кажется, в знак согласья, и не сговариваясь оба бросили шалаши отправились к бухте.
     - Вот искупаюсь, поем чего-нибудь, - сказал Джек, - и на ту сторону горы подамся, следы поищу. Пошли?
     - Так ведь же солнце почти село!
     - Ничего, я-то управлюсь...
     Они шагали рядом - два мира чувств и понятий, неспособные сообщаться.
     - Эх, мне бы застукать свинью!
     - Выкупаюсь и сразу за шалаш возьмусь.
     Они посмотрели друг на друга с изумленьем, любовью и ненавистью. Понадобились соленые брызги бухты, крики, барахтанье и смех, чтобы снова и их объединить.
     Саймона, которого они думали застать на пляже, там не оказалось. Когда Ральф с Джеком спустились на берег, чтобы взглянуть на гору, он прошел за ними несколько ярдов и остановился. Нахмурившись, он нагнулся над грудой песка, из которого кто-то пытался вылепить домик. Потом отвернулся и целеустремленно направился к лесу. Он был маленький, тощий мальчуган с острым личиком, и глаза у него так сияли, что Ральф сначала принял его за веселого хитрого шалуна. Черные густые космы нависали на низкий, широкий лоб и почти закрывали его. Шорты на нем истрепались, и он, как Джек, ходил босиком. И вообще-то смуглый, Саймон сильно загорел и блестел от пота.
     Он пошел по просеке, мимо той скалы, на которую взбирался Ральф в первое утро, потом свернул вправо, под деревья. Ноги сами несли его привычным путем среди фруктовых деревьев, где каждый мог раздобыть себе вдоволь и без труда несытной, правда, еды. Цветы и фрукты росли рядом, вперемешку, и вокруг стоял запах спелости и густое жужжанье несметных пасущихся пчел. Здесь его догнали увязавшиеся за ним малыши. Они говорили все разом, что-то выкрикивали наперебой и тащили его к деревьям. Среди пчелиного гула, в закатных лучах, Саймон срывал им фрукты, до которых они не могли дотянуться, отыскивал среди листвы самые спелые и наобум совал в жадно протянутые ручки. Оделив всех, он оглянулся. Обнимая охапки отборных плодов, малыши смотрели на него неотрывно и загадочно.
     Саймон бросил их и свернул на чуть заметную тропку. Скоро за ним сомкнулась чащоба. Высокие стволы поросли неожиданно бледными цветами до самых вершин, а там во тьме кипела шумная жизнь. Между стволами тоже была темень, и, как снасти затонувших судов, повисли на них лианы. Ноги Саймона оставляли следы на рыхлой земле, и по лианам, когда он за них задевал, во всю их длину пробегал трепет. Он добрался наконец до просвета. Тут лианам не приходилось далеко тянуться за солнцем, и они сплели большой ковер и занавесили чашу с опушки; здесь было каменисто и не росло ничего, кроме травки и папоротников. Темные пахучие кусты обнесли опушку стеной, и в этой ограде, как в чаще, плавали свет и жара. С краю опушки большое мертвое дерево привалилось к другим, еще крепким, и проворный вьюнок бойко исчертил его щегольским красно-желтым узором до самого верха.
     Саймон остановился. Он, как тогда Джек, оглянулся через плечо на сомкнувшийся за ним проход и посмотрел по сторонам, чтобы удостовериться, что никто за ним не следит. Он двигался почти воровато. Потом согнулся и заполз в самую гущу лиан; они сплелись здесь так часто, что взмокали от его пота и он еле сквозь них продирался. Скоро он оказался в гущине, в гнездышке, отделенном сквозящей листвой от опушки. На корточках он отвел руками листья и выглянул. Все застыло на свету, только две пестрые бабочки плясали под зноем. Затаив дыхание, Саймон вдумчиво вслушивался в шумы острова. К острову подступал вечер. Крики ярких, немыслимых птиц, пчелиный гул, даже возгласы чаек, тянущих к себе на ночлег среди скал, делались теперь глуше. Шорох отяжелевших волн у рифа, на мили вдали, был невнятнее шепота крови.
     Саймон снова опустил лиственный занавес. Потоки медовых лучей убывали. Скользнули по кустам, ушли с зеленых свечек, застряли в кронах, и под деревьями стала сгущаться тьма. Разом выцвели неуемные краски, отпустила жара и тревога. Подрагивали зеленые свечки. Неуверенно, осторожно выпрастывались из чашечек белые края лепестков.
     День совсем ушел с опушки, стерся с неба. Тьма хлынула на лес, затопляя проходы между стволами, пока они не стали тусклыми и чужими, как дно морское. Вместо свечек на кустах раскрылись большие белые цветы, и уже их колол стеклянный свет первых звезд. Запах цветов вылился в воздух и заполонил остров. Глава четвертая. ДЛИННЫЕ ВОЛОСЫ, РАСКРАШЕННЫЕ ЛИЦА
     День раскачивался лениво, от рассвета до самого падения сумерек, и к этому ритму они раньше всего привыкли. По утрам их веселило ясное солнце и сладкий воздух, огромное море, игры ладились, в переполненной жизни надежда была не нужна, и про нее забывали. К полудню потоки света лились уже почти в отвес, резкие краски утра жемчужно линяли, а жара - будто солнце толкало ее, дорываясь до зенита, - обрушивалась как удар, и они от него уклонялись, бежали в тень и там отлеживались, даже спали.
     Странные вещи творились в полдень. Слепящее море вздымалось, слоилось на пласты сущей немыслимости; коралловый риф и торчавшие кое-где по его возвышеньям чахоточные пальмы взмывали в небо, их трясло, срывало с места, они растекались, как капли дождя по проводу, множились, как во встречных зеркалах. А то земля вдруг вставала там, где никакой земли не было, и тут же на глазах у детей исчезала, как мыльный пузырь. Хрюша по-ученому развенчал все это и назвал миражем; а раз никто из мальчиков не мог добраться вплавь до рифа через лагуну, которую стерегли жадные акулы, то они просто привыкли к этим чудесам и их не замечали, как не замечали таинственных, дрожащих звезд. В полдень виденья сливались с небом, и солнце злым глазом глядело вниз. Потом, к вечеру, мираж оседал и горизонт, четкий и синий, вытягивался под низящимся солнцем. И опять водворялась прохлада, омраченная, правда, угрозой тьмы. Лишь только солнце садилось, тьма лилась на остров, как из огнетушителя, и в шалаши под далекими звездами вселялся страх.
     Однако североевропейский распорядок занятий, игр и еды мешал вполне отдаться новому ритму, Малыш Персиваль залез в шалаш рано и так и не вылезал оттуда два дня, говорил сам с собой, пел, плакал - они даже подумали, что он тронулся, и это им показалось забавно. Вышел он из шалаша осунувшийся, с красными глазами, несчастный: с тех пор этот малыш мало играл и часто плакал.
     Мальчиков поменьше теперь обозначали общим названием "малыши". Уменьшение роста от Ральфа до самого маленького шло постепенно; и хоть казалось неясно, куда отнести Саймона и Роберта, каждый без труда определял, кто "большой", а кто "малыш". Несомненные малыши - шестилетки - вели особую, независимую и напряженную жизнь. Весь день они жевали, обрывая без разбора все фрукты, до которых могли дотянуться. У них вечно болели животы и был понос. Они невыразимо страшились темноты и в ужасе жались друг к другу. И все же они долгие часы проводили в белом песочке у слепящей воды, играя нехитро и бесцельно. Куда реже, чем следовало ожидать, они плакали и просились к маме; они очень загорели и ходили чумазые. Они сбегались на звуки рога, отчасти потому, что дул в него Ральф, а он по своему росту был переходное звено к миру взрослой власти; отчасти же их развлекали собранья. А вообще они редко лезли к большим и держались особняком, поглощенные собственными важными чувствами и делами.
     На отмели у речки они строили песчаные замки. Замки выходили высотою почти в фут, убранные ракушками, вялыми цветами и необычными камушками. Их окружало сложное кольцо шоссе, насыпей, железнодорожных линий, пограничных столбов, раскрывавших свой смысл лишь присевшему на корточки наблюдателю. Малыши играли тут, пусть не слишком весело, зато пристально сосредоточась; и часто один замок строило не меньше троих.
     Трое играли тут и сейчас - Генри был самый большой. Он был дальний родственник того мальчика с багровой отметиной, которого не видали на острове с самого пожара; но Генри ничего этого пока не понимал, и скажи ему кто-нибудь, будто тот улетел домой на самолете, он бы ничуть не смутился и тотчас поверил.
     Генри сегодня почти верховодил, потому что прочие двое были Персиваль и Джонни, самые маленькие на всем острове. Персиваль был серый, как мышонок, и, конечно, не казался хорошеньким даже собственной маме; Джонни был складный, светловолосый и от природы задира. Но сейчас он слушался Генри, потому что увлекся игрой; и все трое, сидя на корточках, мирно играли.
     Из лесу вышли Роджер и Морис. Они отдежурили свое у костра и теперь шли купаться. Роджер шагал прямо по замкам, пинал их, засыпал цветы, разбрасывал отборные камушки. Морис с хохотом следовал за ним и довершал разрушенье. Трое малышей перестали играть и смотрели на них. Как раз те самые вехи, которые занимали детей сейчас, случайно уцелели, и никто не взбунтовался. Только Персиваль захныкал, потому что ему в глаз попал песок, и Морис поспешил прочь. В прежней жизни Морису случилось претерпеть нагоняй за то, что засорил песком глаз младшего. И теперь, хоть рядом не было карающей родительской руки, Мориса все же тяготило сознанье греха. В мыслях невнятно пробивалось подобие извиненья. Он бормотнул, что пора и поплавать, и затрусил к воде.
     Роджер задержался, глядя на малышей. Он не особенно загорел с тех пор, как оказался на острове, но темная грива, падая на лоб и шею, странно шла к угрюмости лица; и, прежде казавшееся просто замкнутым, оно теперь почти пугало. Персиваль перестал хныкать и снова стал играть - песок вымыло слезами. Джонни смотрел на него синими бусинками, потом взбил фонтан из песка, и Персиваль снова заплакал.
     Генри надоело играть, и он побрел вдоль берега. Роджер пошел за ним, но держался поближе к пальмам. Генри брел далеко от пальм и тени - он был еще мал и глуп и не прятался от солнца. Он спустился к воде и стал возиться у края. Был прилив, могучий, тихоокеанский, и каждые несколько секунд вода в спокойной лагуне чуть-чуть поднималась. Кое-кто жил в самой крайней водной кромке - мелкие прозрачные существа взбегали с волной пошарить в сухом песке. Крошечными органами чувств они проверяли новое поле: а вдруг там, где во время последнего их наскока ничего не было, окажется еда - птичий помет, мошки, нежданные отбросы наземной жизни. Словно несчетными зубчиками небывалых грабель, они прочесывали и вычищали песок.
     Генри не мог оторваться от этого зрелища. Он тыкал в песок палочкой, выбеленной, обкатанной, тоже оказавшейся тут по воле волн, и старался направить по-своему усилия маленьких мусорщиков. Он рыл в песке канавы, их заливал прилив, и Генри сталкивал в эти воды своих подопечных. Замирая от счастья, он наслаждался господством над живыми тварями. Он с ними разговаривал, он приказывал, понукал. Прилив заставлял Генри пятиться, наливал его следы и превращал в озера, где подданные оказывались в его нераздельной власти. Генри сидел на корточках у края воды, наклонясь, волосы свисали ему на лоб, на глаза, а дневное солнце градом пускало в него невидимые стрелы.

/ Полные произведения / Голдинг У. / Повелитель мух