Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Лем Ст. / Солярис
Солярис [2/5]
Это было весьма оригинально, но никто не знал, как студенистый сироп может стабилизировать орбиту небесного тела. Уже давно были из¬вестны гравитаторы - установки, создающие искусственные силовые и гра¬витационные поля. Но никто не представлял себе, каким образом какое то бесформенное желе может добиться результата, который в гравитаторах достигался с помощью сложных ядерных реакций и высоких температур. В газетах, которые, к удовольствию читателей и негодованию ученых, зах¬лебывались тогда нелепейшими вымыслами на тему "тайны Соляриса", нап¬ример, писали, что планетарный океан является... дальним родственни¬ком земных электрических угрей.
Как показали исследования, океан действовал совсем не по тому принципу, который использовался в наших гравитаторах (впрочем, это бы¬ло невозможно). Он непосредственно моделировал кривую пространства - времени, что приводило, скажем, к отклонениям в изменении времени на одном и том же меридиане планеты. Следовательно, океан не только пред¬ставлял себе, но и мог (чего нельзя сказать о нас) использовать выво¬ды теории Эйнштейна - Бови.
Когда это стало известно, в научном мире возникла од-, на из сильнейших бурь нашего столетия. Самые почетные, повсеместно признан¬ные непоколебимыми теории рассыпались в пыль, а научной литературе появились совершенно еретические статьи, альтернатива же "гениальный океан" или "гравитационное желе" распалила умы.
Все это происходило за много лет до моего рождения. Когда я хо¬дил в школу, Солярис в связи с установленными позднее фактами был признан планетой, которая наделена жизнью, но имеет только одного жи¬теля.
Второй том Хьюга и Эгла, который я перелистывал совершенно маши¬нально, начинался с систематики, столь же оригинальной, сколь и забав¬ной, Классификационная таблица представляла в порядке очереди: тип - Политерия, класс - Метаморфа, отряд - Синциталия. Будто мы знали бог весть сколько экземпляров этого вида, тогда как на самом деле сущес¬твовал лишь один, правда, весом в семнадцать миллионов тонн.
Под пальцами у меня шелестели цветные диаграммы, чертежи, анали¬зы, спектрограммы. Чем больше углублялся я в потрепанный фолиант, тем больше математических формул мелькало на мелованных страницах. Можно было подумать, что наши сведения об этом представителе класса Метамор¬фа, который лежал скрытый темнотой ночи в нескольких метрах под стальным днищем станции, являются исчерпывающими.
Я с треском поставил увесистый том на полку и взял следующий. Он делился на две части. Первая была посвящена изложению эксперимен¬тальных протоколов бесчисленных опытов, целью которых было установле¬ние контакта с океаном. Это установление контакта служило источником бесконечных анекдотов, насмешек и острот в мои студенческие годы. Средневековая схоластика казалась прозрачной, сверкающей истиной по сравнению с теми джунглями, которые породила эта проблема.
Первые попытки установления контакта были предприняты при помощи специальных электронных аппаратов, трансформирующих импульсы, посылае¬мые в обе стороны, причем океан принимал активное участие в работе этих аппаратов. Но все это делалось в полной темноте. Что значило - принимал участие? Океан модифицировал некоторые элементы погруженных в него установок, в результате чего записанные ритмы импульсов изменя¬лись, регистрирующие приборы фиксировали множество сигналов, похожих на обрывки гигантских выкладок высшего анализа. Но что все это значи¬ло? Может быть, это были сведения о мгновенном состоянии возбуждения океана? Может быть, переложенные на неведомый электронный язык отраже¬ния земных истин этого океана? Может быть, его произведения искусства? Может быть, импульсы, вызывающие появление его гигантских образований, возникают где-нибудь в тысяче миль от исследователя? Кто мог знать это, коль скоро не удалось получить дважды одинаковой реакции на один и тот же сигнал! Если один раз ответом был целый взрыв импульсов, чуть не уничтоживший аппараты, а другой - глухое молчание! Если ни одно ис¬следование невозможно было повторить!
Все время казалось, что мы стоим на шаг от расшифровки непрерывно увеличивающегося моря записей; специально для этого строились элек¬тронные мозги с такой способностью перерабатывать информацию, какой не требовала до сих пор ни одна проблема. Действительно, были достигнуты определенные результаты. Океан - источник электрических, магнитных, гравитационных импульсов - говорил как бы языком математики; некото¬рые типы его электрических разрядов можно, было классифицировать, пользуясь наиболее абстрактными методами земного анализа, теории мно¬жеств, удалось выделить гомологи структур, известных из того раздела физики, который занимается выяснением взаимосвязи энергии и материи, конечных и бесконечных величин, частиц и полей. Все это склоняло уче¬ных к выводу, что перед ними мыслящее существо, что-то вроде гиган¬тски разросшегося, покрывшего целую планету протоплазменного моря-моз¬га, которое тратит время на неестественные по своему размаху теорети¬ческие исследования сути всего существующего, а то, что выхватывают наши аппараты, составляет лишь оборванные, случайно подслушанные об¬рывки этого, продолжающегося вечно в глубинах океана, перерастающего всякую возможность нашего понимания, гигантского монолога.
Одни расценивали такие гипотезы как выражение пренебрежения к че¬ловеческим возможностям, как преклонение перед чем-то, чего мы еще не понимаем, но что можно понять как воскрешение старой доктрины "ignoramus et ignorabimus" (Не знаем и не узнаем). Другие считали, что это вредные и бесплодные небылицы, что в гипотезах математиков прояв¬ляется мифология нашего времени, видящая в гигантском мозге - безраз¬лично, электронном или плазменном - наивысшую цель существования - итог бытия.
Другие еще... но исследователей и теорий были легионы. Впрочем, кроме "установления контакта" существовали и другие проблемы... Были отрасли соляристики, в которых специализация зашла так далеко, особен¬но на протяжении последней четверти столетия, что солярист-кибернетик почти не мог понять соляриста-симметриадолога. "Как можете вы понять океан, если уже не в состоянии понять друг друга?" - спросил однажды шутливо Вейбек, который был в мои студенческие годы директором Инсти¬тута. В этой шутке было много правды.
Все же океан не случайно был отнесен к классу Метаморфа. Его вол¬нистая поверхность могла давать начало самым различным, ни на что зем¬ное не похожим формам, причем цель - приспособительная, познава¬тельная или какая-либо иная - этих иногда весьма бурных извержений плазменной массы была полнейшей загадкой.
Поставив тяжелый том на место, я подумал, что наши сведения о Со¬лярисе, наполняющие библиотеки, являются бесполезным балластом и клад¬бищем фактов и что мы топчемся на том же самом месте, где начали их нагромождать семьдесят восемь лет назад. Точнее, ситуация была гораз¬до хуже, потому что труд всех этих лет оказался напрасным.
То, что мы знали наверняка, относилось только к области отрица¬ния. Океан не пользовался механизмами и не строил их, хотя в опреде¬ленных обстоятельствах, возможно, был способен к этому. Так, он раз¬множал части некоторых погруженных в него аппаратов, но делал это только в первый и второй годы исследовательских работ, а затем игнори¬ровал все наши настойчиво возобновляемые попытки, как будто утратил всякий интерес к нашим аппаратным устройствам (а следовательно, и к ним самим). Океан не обладал - я продолжаю перечисление наших "нега¬тивных сведений" - никакой нервной системой, ни клетками, ни структу¬рами, напоминающими белок; не всегда реагировал на раздражения, даже наимощнейшие (так, например, он полностью игнорировал катастрофу вспо¬могательной ракеты второй экспедиции Гезе, которая рухнула с высоты трехсот километров на поверхность планеты, уничтожив взрывом своих атомных двигателей плазму в радиусе полутора миль).
Постепенно в научных кругах "операция Солярис" начала звучать как "операция проигранная", особенно в сферах научной администрации Инсти¬тута, где в последние годы все чаще раздавались голоса, требующие прекращения дотаций на дальнейшие исследования. О полной ликвидации станции до сих пор никто говорить не осмеливался, это было бы слишком явным признанием поражения. Впрочем, некоторые в частных беседах гово¬рили, что все, что нам нужно, это наиболее "почетное" устранение от "аферы Солярис".
Для многих, однако, особенно молодых, "афера" эта постепенно ста¬новилась чем-то вроде пробного камня собственной ценности. "В сущности,
- говорили они, - речь идет о ставке гораздо большей, чем изучение со¬ляристической цивилизации, речь идет о нас самих, о границе человечес¬кого познания".
В течение некоторого времени было популярно мнение (усердно рас¬пространяемое ежедневной прессой), что мыслящий Океан, который омы¬вает весь Солярис, является гигантским мозгом, перегнавшим нашу циви¬лизацию в своем развитии на миллионы лет, что это какой-то "космичес¬кий йог", мудрец, олицетворение всезнания, который уже давно понял бесполезность всякой деятельности и поэтому сохраняет (по отношению к нам) категорическое молчание.
Это была просто неправда, потому что живой океан действовал, и еще как, только в соответствии с иными, чем людские, представлениями, не строя ни городов, ни мостов, ни летательных машин, не пробуя также победить пространство или перешагнуть его (в чем некоторые защитники превосходства человека любой ценой усматривали бесценный для нас ко-зырь), но занимаясь зато тысячекратными преобразованиями - "онтологи¬ческой автометаморфозой", - чего-чего, а ученых терминов хватало на страницах соляристических трудов.
С другой стороны, у человека, упорно вчитывающегося во всевозмож¬ные солярианы, создавалось впечатление, что перед ним обломки интел¬лектуальных конструкций, возможно гениальных, перемешанные без всякой системы с плодами полного, граничащего с сумасшествием идиотизма Отсю¬да выросла как антитеза концепции об "океане-йоге" мысль об "океа¬не-дебиле". Эти гипотезы подняли из гроба и оживили одну из старейших философских проблем - взаимоотношения материи и духа, сознания. Необ¬ходима была большая смелость, чтобы первому - как де Хаарт - припи¬сать океану сознание. Эта проблема, поспешно признанная метафизичес¬кой, тлела на дне всех дискуссий и споров. Возможно ли мышление без сознания? Можно ли возникающие в океане процессы назвать мышлением? Гору - очень большим камнем? Планету - огромной горой? Можно пользо¬ваться этими названиями, но новая величина выводит на сцену новые за¬кономерности и новые явления.
Проблема Соляриса стала квадратурой круга нашего времени. Каждый самостоятельный мыслитель старался внести в сокровищницу соляристики свой вклад: множились теории, гласящие, что перед нами продукт дегене¬рации, регресса, который наступил после минувшей фазы "интеллек¬туального великолепия" океана, что океан в самом деле новообразование, которое, зародившись в телах древних обитателей планеты, уничтожило и поглотило их, сплавляя остатки в структуру вечно живущего, самоомола¬живающегося сверхклеточного организма.
...В белом, похожем на земной свете ламп я снял со стола аппара¬ты и книги и разложил на пластмассовой крышке карту Соляриса. Живой океан имел свои отмели и глубочайшие впадины, а его острова были пок¬рыты налетом выветрившихся пород, свидетельствующих о том, что ког¬да-то острова были океанским дном. Возможно, океан регулировал появле¬ние и исчезновение скальных формаций, погруженных в его лоно. Опять полная темнота. Я смотрел на огромное, раскрашенное разными оттенками фиолетового и голубого цветов полушарие на карте, испытывая, не знаю уж который раз в жизни, изумление, такое же потрясающее, как то, пер¬вое, которое я ощутил, когда еще мальчишкой впервые услышал в школе о существовании Соляриса.
Не знаю почему, но все, что меня окружало, - тайна смерти Гибаря¬на, даже неизвестное мне будущее, - все казалось сейчас неважным, и я не думал об этом, погруженный в удивительную карту.
Отдельные области живой планеты носили имена исследовавших их ученых. Я рассматривал омывающее экваториальные архипелаги море Гек¬салла, когда почувствовал чей-то взгляд.
Я еще стоял над картой, парализованный страхом, но уже не видел ее. Дверь была прямо против меня; она была приперта ящиками и придви¬нутым к ним шкафчиком. "Это кой-нибудь автомат", - подумал я, хотя ни одного автомата перед этим в комнате не было и он не мог войти неза¬метно для меня. Кожа на шее и спине стала горячей ощущение тяжелого, неподвижного взгляда становилось невыносимым. Не отдавая себе в этом отчета, инстинктивно втягивая голову в плечи, я все сильнее опирался на стол, который начал медленно ползти по полу. От этого движения я пришел в себя. Я стремительно обернулся.
Позади никого не было. Только зияло чернотой большое полукруглое окно. Но странное ощущение не исчезало. Эта темнота смотрела на мена, бесформенная, огромная, безглазая, не имеющая границ. Ее не освещала ни одна звезда. Я задернул шторы. Я не был на Станции еще и часа, но уже начинал понимать, почему у ее обитателей появилась мания преследо¬вания. Инстинктивно я связывал это со смертью Гибаряна. Я знал его и думал до сих пор, что ничто не могло бы помутить его разум. Теперь эта уверенность исчезла.
Я стоял посреди комнаты у стола. Дыхание успокоилось и а чувство¬вал, как испаряется пот, выступивший у меня на на лбу. О чем это я только что думал? Ах да, об автоматах. Странно, что я не встретил ни одного из них ни в коридоре, ни в комнатах. Куда они все подевались? Единственный, с которым я столкнулся, да и то на расстоянии, принадле¬жал к системе обслуживания ракетодрома. А другие?..
Я посмотрел на часы. Пора идти к Снауту.
Коридор был освещен слабо. Я прошел две двери и остановился у той, на которой виднелось имя Гибаряна. Я нажал ручку. У меня не было намерения заходить туда, но ручка поддалась, дверь приоткрылась, щель мгновение была черной, потом в комнате вспыхнул яркий свет, Теперь ме¬ня мог увидеть каждый, кто шел по коридору. Я быстро юркнул в комнату, бесшумно, но с силой захлопнул за собой дверь и сразу же обернулся.
Я стоял, касаясь спиной двери. Комната была больше той... моей. Панорамное окно на три четверти было закрыто несомненно привезенной с Земли, не относящейся к снаряжению Станции занавеской в мелкие голу¬бые и розовые цветочки. Вдоль стен тянулись библиотечные полки и стел¬лажи, покрытые серебристо-зеленой эмалью. Содержимое их, беспорядочно вываленное на пол, громоздилось между креслами. Прямо передо мной, за¬гораживая проход, валялись два стула, наполовину зарытые в кучу журна¬лов, высыпавшихся из разорвавшихся папок. Растерзанные книги были за¬литы жидкостями из разбитых колб и бутылок такими толстыми стенками, что было непонятно, каким образом они разбились, даже если упали на пол с большой высоты. Под окном лежало перевернутое бюро с разбитой рабочей лампой на выдвижном кронштейне; рядом валялась табуретка, две ножки которой были всажены в наполовину выдвинутые ящики бюро. Пол был покрыт слоем карточек, исписанных листков и других бумаг. Я узнал по¬черк Гибаряна и наклонился. Поднимая листки, я увидел, что моя рука отбрасывает две тени.
Я обернулся. Розовая занавеска пылала, как будто подожженная сверху, четкая полоса,голубого огня стремительно расширялась. Я отдер¬нул занавеску, и в глаза ударило пламя гигантского пожара, который за¬нимал треть горизонта. Волны длинных густых теней стремительно нес¬лись к Станции. Это был рассвет. Станция находилась в зоне, где после часовой ночи на небо всходило второе, голубое солнце планеты.
Автоматический выключатель погасил лампы, и я вернулся к разбро¬санным бумагам. Перебирая их, я наткнулся на краткий план опыта, кото¬рый должен был состояться три недели назад. Гибарян собирался подвер¬гнуть плазму действию очень жесткого рентгеновского излучения. По тек¬сту я понял, что план предназначен для Сарториуса, который должен был провести эксперимент, - у меня в руках била копия.
Белые листы бумаги начинали меня раздражать. День, который насту¬пил, был не таким, как прежний. Под оранжевым небом остывающего сол¬нца чернильный океан с кровавыми отблесками почти всегда покрывала грязно-розовая мгла, которая объединяла в одно целое тучи и волны. Те-перь все это исчезло. Даже профильтрованный розовой тканью занавески свет пылал, как горелка мощной кварцевой лампы. Загар моих рук казал¬ся в нем почти серым. Вся комната изменилась, все, что имело красный оттенок, побронзовело и поблекло, все белые, зеленые, желтые предметы, наоборот, стали резче и, казалось, излучали собственный свет. Я зак¬рыл глаза и на ощупь прошел в ванную. Там на полочке нашел темные оч¬ки и только теперь, надев их, мог продолжать чтение.
Это были протоколы проведенных исследований. Из них я узнал, что океан был подвергнут облучению в течение четырех дней в пункте, нахо¬дящемся на тысячу четыреста миль северо-восточнее теперешнего положе¬ния Станции. Это меня поразило, так как использование рентгеновского излучения было запрещено конвенцией ООН в связи с его вредным дей¬ствием. И я был совершенно уверен, что никто не обращался на Землю с просьбой разрешить подобные эксперименты.
Становилось жарко. Комната, пылающая белым и голубым, выглядела неестественной. Но вот послышался скрежет, и снаружи на окно наползли герметические заслонки. стало темно, затем зажегся электрический свет, показавшийся мне удивительно бледным.
Однако жара не уходила. Пожалуй, она даже увеличилась, хотя холо¬дильники Станции, судя по гудению климатизаторов, работали на полную мощность.
Вдруг я услышал звук шагов. Кто-то шел по коридору, В два прыжка я оказался у двери. Шаги замедлились. Тот, кто шел, остановился у две¬рей. Ручка тихонько повернулась. Не раздумывая, инстинктивно, я схва¬тил и задержал. Нажим не усиливался, но и не ослабевал. Тот, с другой стороны, старался делать все так же бесшумно, как я. Некоторое время мы оба держали ручку. Потом я почувствовал, что она ослабла, и услы¬шал легкий шелест - тот уходил. Я постоял еще, прислушиваясь, но было тихо.
ГОСТИ
Я поспешно сложил вчетверо и спрятал в карман записи Гибаряна. Осторожно подошел к шкафу и заглянул внутрь. Одежда была скомкана и втиснута в один угол, как будто в шкафу кто-то прятался. Из кучи бу¬маг, сваленных внизу, выглядывал уголок конверта. Я взял его. Письмо было адресовано мне. У меня вдруг пересохло горло.
С большим трудом я заставил себя разорвать конверт и достать из него маленький листок бумаги.
Своим четким и очень мелким почерком Гибарян записал:
"Ann. Solar. Vol. 1. Anex, также Vot. Separat Мессенджера в деле F; "Малый Апокриф" Равинтцера".
И все, ни одного слова больше. Записка носила след спешки. Было ли это какое-нибудь важное сообщение? Когда он ее написал? Нужно как можно скорее идти в библиотеку. Приложение к первому Соляристическому ежегоднику было мне известно, точнее, я знал о его существовании, но никогда не видел; оно представляло чисто исторический интерес. Однако ни о Равинтцере, ни о ем "Малом Апокрифе" я никогда не слышал.
Что делать?
Я уже опаздывал на четверть часа. Подойдя к двери, еще раз огля¬дел комнату и только теперь заметил прикрепленную к стене складную кровать, которую заслоняла развернутая карта Соляриса. За картой что-то висело. Это был карманный магнитофон в футляре. Я вынул аппа¬рат, футляр повесил на место, а магнитофон сунул в карман, убедившись по счетчику, что лента использована до конца.
Еще секунду постоял у двери с закрытыми глазами, напряженно вслу¬шиваясь в тишину. Ни звука. Я осторожно отворил дверь. Коридор пока¬зался мне чертовой бездной. Я снял темные очки и увидел слабый свет потолочных ламп. Закрыв за собой дверь, я пошел налево, к радиостанции.
Круглая камера, от которой, как спицы колеса, расходились во все стороны коридоры, была уже совсем близко, когда, минуя какой-то узкий боковой проход, ведущий, как мне показалось, к ванным, я увидел большую, неясную, почти сливающуюся с полумраком фигуру.
Я замер. Из глубины коридора не спеша, по-утиному покачиваясь, шла огромная негритянка. Я увидел блеск ее белков и почти одновремен¬но услышал мягкое шлепанье босых ног. На ней не было ничего, кроме желтой, блестящей, как будто сплетенной из соломы, юбки. Она прошла мимо меня на расстоянии метра, даже не посмотрев в мою сторону, пока¬чивая слоновьими бедрами, похожая на гигантские скульптуры каменного века, которые можно увидеть в антропологических музеях. Там, где кори¬дор поворачивал, негритянка остановилась и открыла дверь кабины Гиба-ряна. На мгновение она очутилась в полосе яркого света, падавшего из кабины, потом дверь закрылась, и я остался один. Правой рукой я вце¬пился и кисть левой и стиснул ее так, что хрустнули кости; бессмыслен¬но огляделся вокруг. Что случилось? Что это было? Внезапно, как будто меня ударили, я вспомнил предостережение Снаута. Что все это могло значить? Кто была эта черная Афродита? Откуда она взялась?
Я сделал шаг, только один шаг и сторону кабины Гибаряна и остано¬вился. Я слишком хорошо знал, что не войду туда.
Не знаю, долго ли я простоял так, опершись о холодящий металл стены. Станцию наполняла тишина, и лишь монотонно шумели компрессоры климатических установок.
Я похлопал себя по щеке и медленно пошел на радиостанцию, Взяв¬шись за ручку двери, услышал резкий голос Снаута:
- Кто там?
- Это я, Кельвин,
Снаут сидел за столом между кучей алюминиевых коробок и пультов передатчика и прямо из банки ел мясные консервы. Не знаю, почему он выбрал для жилья радиостанцию. Я тупо стоял у двери, глядя на его мер¬но жующие челюсти, и вдруг почувствовал, что, очень голоден. Подойдя к полке, я взял из стопки тарелок наименее грязную и уселся напротив не¬го.
Некоторое время мы ели молча, потом Снаут встал, вынул из стенно¬го шкафа термос и налил в чашки горячий бульон. Ставя термос на пол - на столе уже не было места, - он спросил:
- Видел Сарториуса?
- Нет. А где он?
- Наверху.
Наверху была лаборатория. Мы продолжали есть молча, только скре¬жетали опустошаемые банки. На радиостанции царила ночь. Окно было тща¬тельно завешено изнутри, под потолком горели четыре круглых светильни¬ка. Их отражения дрожали в пластмассовом корпусе передатчика.
Я посмотрел на Снаута. На нем был черный просторный довольно пот¬репанный свитер. Натянувшаяся на скулах кожа вся в красных прожилках.
- С тобой что-нибудь случилось? - спросил Снаут.
- Нет. А что со мной могло случиться?
- Ты весь мокрый.
Я вытер рукой лоб и почувствовал, что буквально обливаюсь потом. Это была реакция. Снаут смотрел на меня изучающе. Сказать ему? Хоте¬лось бы, чтобы он мне больше доверял. Кто с кем здесь играет и в ка¬кую игру?
- Жарко, - сказал я. - Мне казалось, что климатические установки работают у вас лучше.
- Скоро все придет в норму. Ты уверен, что это только от жары? - Он поднял на меня глаза.
Я сделал вид, что не замечаю этого.
- Что собираешься делать? - прямо спросил Снаут, когда мы кончи¬ли есть.
Он свалил всю посуду и пустые банки в умывальник и вернулся в свое кресло.
Присоединяюсь к вам. У вас есть какой-нибудь план исследований? Какой-нибудь новый стимулятор, рентген или что-нибудь в этом роде. А?
- Рентген? - брови Снаута поднялись. - Где ты об этом слышал?
- Не помню... Мне кто-то говорил, Может быть, на "Прометее". А что? Уже применяете?
- Я не знаю подробностей, Это была идея Гибаряна. Он начал с Сар¬ториусом... Но откуда ты можешь об этом знать?
Я пожал плечами:
- Не знаешь подробностей? Ты ведь должен был в этом участво¬вать, это входит в твои... - Я не кончил и замолчал.
Шум климатизаторов утих, температура держалась на сносном уровне.
Снаут встал, подошел к пульту управления и начал для чего-то по¬ворачивать ручки. Это было бессмысленно, главный выключатель находил¬ся в нулевом положении, Немного погодя он, даже не повернувшись ко мне, заметил:
- Нужно будет выполнить все формальности в связи с этим...
- Да?
Он обернулся и с бешенством взглянул на меня. Не могу сказать, что умышленно старался вывести его из равновесия. Ничего не понимая в игре, которая здесь велась, я стремился держаться сдержанно. Его ос¬трый кадык ходил над черным воротником свитера.
- Ты был у Гибаряна, - сказал вдруг Снаут.
Это не был вопрос. Подняв брови, я спокойно смотрел ему в лицо.
- Был в его комнате, - повторил он.
Я сделал движение головой, как бы говоря: "Предположим, Ну и что?" Пусть он говорит дальше.
- Кто там был?
Он знал о ней!!!
- Никто. А кто там мог быть? - спросил я.
- Почему же ты меня не впустил?
Я усмехнулся:
- Испугался. Ты сам меня предостерегал, и, когда ручка поверну¬лась, я инстинктивно задержал ее. Почему ты не сказал, что это ты? Я бы тебя впустил.
- Я думал, что это Сарториус, - сказал он неуверенно,
- Ну и что?
- Что ты думаешь об этом... о том, что произошло? - ответил он вопросом на вопрос.
Я заколебался.
- Ты должен знать больше, чем я. Где он?
- В холодильнике, - ответил Снаут тотчас же. - Мы перенесли его сразу же... утром... жара...
- Где вы его нашли?
- В шкафу.
- В шкафу? Он был уже мертвым?
- Сердце еще билось, но дыхания не было. Это была агония.
- Пробовали его спасти?
- Нет.
- Почему?
Снаут помедлил.
- Не успели. Умер прежде, чем мы его уложили.
- Он стоял в шкафу? Между комбинезонами?
- Да.
Снаут подошел к маленькому бюро, стоявшему в углу, взял лежавший на нем лист бумаги и положил его передо мной.
- Я написал такой предварительный протокол. Это даже хорошо, что ты осмотрел его комнату. Причина смерти... укол смертельной дозы пер¬ностала. Так тут написано...
Я пробежал глазами короткий текст.
- Самоубийство... - повторил я тихо. - А причина?
- Нервное расстройство... депрессия... или как это еще называет¬ся, Ты знаешь об этом лучше, чем я.
- Я знаю только то, что вижу сам, - ответил я и посмотрел на не¬го снизу.
- Что ты хочешь сказать? - спросил он спокойно.
- Гибарян сделал себе укол перностала и спрятался в шкаф. Так? Если так, то это не депрессия, не расстройство, а острый психоз. Пара¬нойя... Ему, наверное, казалось, что он что-нибудь видит... - говорил я все медленнее,глядя ему в глаза.
Он отошел от меня к пульту передатчика и снова начал крутить руч¬ки.
- Тут твоя подпись, - заметил я после недолгого молчания. - А Сарториус?
- Он в лаборатории. Я уже говорил. Не появляется. Думаю...
- Что?
- Что он заперся.
- Заперся? О, заперся! Вот как! Может быть, забаррикадировался?
- Возможно.
- Снаут... На станции кто-нибудь есть?
- Ты видел?
Он смотрел на меня, слегка наклонившись.
- Ты предостерегал меня. От чего? Это галлюцинация?
- Что ты видел?
- Это человек, да?
Снаут молчал. Он отвернулся к стене, как будто не хотел, чтобы я видел его лицо, и барабанил пальцами по металлической перегородке, Я посмотрел на его руки. На них уже не было следов крови. Вдруг меня осенило.
- Эта особа реальна, - сказал я тихо, почти шепотом, как бы от¬крывая тайну, которую могли подслушать. - Да? До нее можно дотро¬нуться. Можно ее ранить... Последний раз ты видел ее сегодня.
- Откуда ты знаешь?
Он не повернулся. Стоял у самой стены, касаясь ее грудью.
- Перед тем как я прилетел? Совсем незадолго?..
Снаут сжался как от удара. Я увидел его безумные глаза.
- Ты?!! - выкрикнул он. - Кто ТЫ такой?
Казалось, он сейчас бросится на меня. Этого я не ожидал. Все шло кувырком. Он не верил, что я тот, за кого себя выдаю. Что это могло значить? Снаут смотрел на меня с ужасом, Что это, психоз? Отравление? Все было возможно Но ведь я видел ее, эту фигуру... Может быть, и я сам тоже...
- Кто это был?
Эти слова успокоили его. Некоторое время он смотрел на меня испы¬тующе, как будто еще не доверял мне. Прежде чем он открыл рот, я по¬нял, что попытка неудачна и что он не ответит мне.
Снаут медленно сел в кресло и стиснул голову руками.
- Что здесь происходит?.. - сказал он тихо. - Горячка...
- Кто это был? - снова спросил я.
- Если ты не знаешь... - буркнул он.
- То что?
- Ничего.
- Снаут, - сказал я, - мы достаточно далеко от дома. Давай в от¬крытую. И так все запутано.
- Чего ты хочешь?
- Чтобы ты сказал, кого видел.
- А ты?.. - спросил он подозрительно.
- Хитришь? Сказать тебе, и ты скажешь мне. Можешь не беспо¬коиться. Я тебя не буду считать сумасшедшим, знаю...
- Сумасшедшим! О господи! - Он попытался засмеяться. - Но ведь ты же ничего, совсем ничего... Это было бы избавлением... Если бы он хоть на секунду поверил, что это сумасшествие, он бы не сделал этого, он бы жил...
- Значит, то, что написано в протоколе о нервном расстройстве, - ложь?
- Конечно.
- Почему же ты написал неправду?
- Почему? - повторил он.
Наступило молчание. Снова я был в тупике и ничего не понимал. А мне уже казалось, что я убедил его и мы вместе атакуем эту тайну, По¬чему, почему он не хотел говорить?!
- Где автоматы? - спросил я.
- На складах. Мы закрыли их все, кроме тех, которые обслуживают полеты.
- Почему?
Он снова не ответил.
- Не скажешь?
- Не могу.
В этом было что-то, чего я никак не мог ухватить. Может быть, пойти наверх к Сарториусу? Вдруг я вспомнил записку и подумал, что сейчас это самое главное.
- Как ты себе представляешь дальнейшую работу в таких условиях?
Снаут пожал плечами:
- Какое это имеет значение?
- Ах, так? И что ты намерен делать?
Он молчал. В тишине было слышно шлепанье босых ног. Среди никели¬рованных и пластмассовых аппаратов высоких шкафов с электронной аппа¬ратурой, точнейших приборов эта шлепающая разболтанная походка каза¬лась дикой шуткой не совсем нормального человека. Шаги приближались. Я стал напряженно всматриваться в Снаута. Он прислушивался, зажмурив глаза, но совсем не выглядел испуганным. Значит, он боялся не ее?!
- Откуда она взялась? - спросил я.
Снаут молчал.
- Не хочешь сказать?
- Не знаю.
- Ладно.
Шаги удалились и затихли.
- Ты мне не веришь? - спросил Снаут. - Даю слово, что не знаю.
Я молча отворил шкаф со скафандрами и начал раздвигать их тяже¬лые пустые оболочки, Как я и ожидал, в глубине на крюках висели газо¬вые пистолеты, которыми пользуются для передвижения и состоянии неве¬сомости. Как оружие они стоили немного, но выбора не было. Лучше та¬кое, чем ничего. Я проверил зарядное устройство и перекинул через пле¬чо ремень футляра.
Снаут внимательно следил за мной. Когда я регулировал длину рем¬ня, он язвительно усмехнулся, показав желтые зубы.
- Счастливой охоты!
- Спасибо за все, - ответил я, идя к двери.
Он вскочил со стула.
- Кельвин.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
/ Полные произведения / Лем Ст. / Солярис
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
