Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Тургенев И.С. / Накануне
Накануне [7/10]
Он уехал поздно, но мамаша успела мне сообщить, что я ему понравилась, что папенька в восторге... Уж не сказал ли он обо мне, что и у меня есть правила? А я чуть было не ответила мамаше, что мне очень жалко, но что у меня уже есть муж. Отчего тебя папенька так не любит? С мамашей еще можно было бы как-нибудь...
О мой милый! Я тебе так подробно описала этого господина для того, чтобы заглушить мою тоску. Я не живу без тебя, я беспрестанно тебя вижу, слышу... Я жду тебя, только не у нас, как ты было хотел, - представь, как нам будет тяжело и неловко! - а знаешь, где я тебе писала - в той роще... О мой милый! Как я тебя люблю!"
XXIII
Недели три после первого посещения Курнатовского Анна Васильевна, к великой радости Елены, переселилась в Москву, в свой большой деревянный дом возле Пречистенки, дом с колоннами, белыми лирами и венками над каждым окном, с мезонином, службами, палисадником, огромным зеленым двором, колодцем на дворе и собачьей конуркой возле колодца. Анна Васильевна никогда так рано не съезжала с дачи, но в тот год у ней от первых осенних холодов разыгрались флюсы; Николай Артемьевич, с своей стороны, окончивши курс лечения, соскучился по жене; притом же Августина Христиановна уехала погостить к своей кузине в Ревель; в Москву прибыло какое-то иностранное семейство, показывавшее пластические позы, des poses plastiques, описание которых в "Московских ведомостях" сильно возбудило любопытство Анны Васильевны. Словом, дальнейшее пребывание на даче оказалось неудобным и даже, по словам Николая Артемьевича, несовместным с исполнением его "предначертаний". Последние две недели показались очень длинными Елене. Курнатовский приезжал два раза, по воскресеньям; в другие дни он был занят. Он приезжал, собственно, для Елены, не разговаривал больше с Зоей, которой он очень понравился. "Das ist ein Mann!"* - думала она про себя, глядя на его смуглое и мужественное лицо, слушая его самоуверенные, снисходительные речи. По ее мнению, ни у кого не было такого чудного голоса, никто не умел так отлично произнести: "я имел чес-с-ть" или "я весьма доволен". Инсаров не был у Стаховых, но Елена видела его раз украдкой в небольшой рощице над Москвой-рекой, где она назначила ему свидание. Они едва успели сказать несколько слов друг другу. Шубин возвратился в Москву вместе с Анной Васильевной; Берсенев несколькими днями позже.
______________
* Это - мужчина! (нем.).
Инсаров сидел у себя в комнате и в третий раз перечитывал письма,
доставленные ему из Болгарии с "оказией"; по почте их боялись посылать. Он был очень встревожен ими. События быстро развивались на Востоке; занятие княжеств русскими войсками волновало все умы; гроза росла, слышалось уже веяние близкой, неминуемой войны. Кругом занимался пожар, и никто не мог предвидеть, куда он пойдет, где остановится; старые обиды, давние надежды - все зашевелилось. Сердце Инсарова сильно билось: и его надежды сбывались. "Но не рано ли? не напрасно ли? - думал он, стискивая руки. - Мы еще не готовы. Но так и быть! Надо будет ехать".
Что-то слегка зашумело за дверью, она быстро распахнулась - и в комнату вошла Елена.
Инсаров затрепетал весь, бросился к ней, упал перед нею на колени, обнял ее стан и крепко прижался к нему головой.
- Ты меня не ждал? - заговорила она; едва переводя дух. (Она быстро взбежала по лестнице.) - Милый! милый! - Она положила ему обе руки на голову и оглянулась. - Так вот где ты живешь? Я тебя скоро нашла. Дочь твоего хозяина меня проводила. Мы третьего дня переехали. Я хотела тебе написать, но подумала, лучше я сама пойду. Я к тебе на четверть часа. Встань, запри дверь.
Он поднялся, проворно запер дверь, воротился к ней и взял ее за руки. Он не мог говорить; радость его душила. Она с улыбкой глядела ему в глаза... в них было столько счастия... Она застыдилась.
- Постой, - сказала она, ласково отнимая у него руки, - дай мне шляпу снять.
Она развязала ленты шляпы, сбросила ее, спустила с плеч мантилью,
поправила волосы и села на маленький, старенький диванчик. Инсаров не шевелился и глядел на нее, как очарованный.
- Сядь же, - проговорила она, не поднимая на него глаз и указывая ему на место возле себя.
Инсаров сел, но не на диван, а на пол, у ее ног.
- На, сними с меня перчатки, - промолвила она неровным голосом. Ей
становилось страшно.
Он принялся сперва расстегивать, потом стаскивать одну перчатку, стащил ее до половины и жадно прильнул губами к забелевшей под нею тонкой и нежной кисти.
Елена вздрогнула и хотела отслонить его другой рукою, он начал целовать другую руку. Елена потянула ее к себе, он откинул голову, она посмотрела ему в лицо, нагнулась - и губы их слились...
Прошло мгновение... Она вырвалась, встала, шепнула: "Нет, нет", - и быстро подошла к письменному столу.
- Ведь я здесь хозяйка, для меня не должно быть у тебя тайны, -
проговорила она, стараясь казаться беспечной и становясь к нему спиной. - Сколько бумаг! Это что за письма?
Инсаров наморщил брови.
- Эти письма? - промолвил он, вставая с полу. - Ты можешь их прочесть.
Елена повертела их в руке.
- Их так много, и они так мелко написаны, а я сейчас должна уйти... Бог с ними! Не от соперницы?.. Да они и не по-русски, - прибавила она, перебирая тонкие листы.
Инсаров приблизился к ней и коснулся ее стана. Она вдруг обернулась к нему, светло ему улыбнулась и оперлась на его плечо.
- Эти письма из Болгарии, Елена; друзья мне пишут, они меня зовут.
- Теперь? Туда?
- Да... теперь. Пока еще время, пока проехать можно.
Она вдруг бросила ему обе руки вокруг шеи.
- Ведь ты меня возьмешь с собой?
Он прижал ее к сердцу.
- О моя, милая девушка, о моя героиня, как ты произнесла это слово! Но не грешно ли, не безумно ли мне, мне, бездомному, одинокому, увлекать тебя с собою... И куда же!
Она зажала ему рот.
- Тсс... или я рассержусь и никогда больше не приду к тебе. Разве не все решено, не все кончено между нами? Разве я не твоя жена? Разве жена расстается с мужем?
- Жены не идут на войну, - промолвил он с полупечальной улыбкой.
- Да, когда они могут остаться. А разве я могу остаться здесь?
- Елена, ты ангел!.. Но подумай, мне, может быть, придется выехать из Москвы... через две недели. Мне уже нельзя помышлять ни об университетских лекциях, ни об окончании работ.
- Что же такое? - перебила Елена. - Ты должен скоро ехать? Да хочешь ли, я теперь же, сейчас, сию минуту останусь у тебя, с тобой навсегда, и домой не вернусь, хочешь? Поедем сейчас, хочешь?
Инсаров с удвоенною силой заключил ее в свои объятия.
- Так пусть же бог накажет меня, - воскликнул он, - если я делаю дурное дело! С нынешнего дня мы соединены навек!
- Я остаюсь? - спросила Елена.
- Нет, моя чистая девушка; нет, мое сокровище. Ты сегодня вернешься домой, но будь готова. Это дело нельзя разом сделать; надо хорошенько все обдумать. Тут нужны деньги, паспорт...
- Деньги у меня есть, - перебила Елена, - восемьдесят рублей.
- Ну, это не много, - заметил Инсаров, - а все годится.
- Да я могу достать, я займу, я попрошу у мамаши... Нет, я у ней просить не буду... Да можно часы продать... У меня серьги есть, два браслета... кружево.
- Не в деньгах дело, Елена; паспорт, твой паспорт, как с этим быть?
- Да, как с этим быть? А непременно нужен паспорт?
- Непременно.
Елена усмехнулась.
- Что мне в голову пришло! Помнится, я была еще маленькая... У нас ушла горничная. Ее поймали, простили, и она долго жила у нас... а все-таки все ее величали: Татьяна беглая. Не думала я тогда, что и я, может быть, буду беглая, как она.
- Елена, как тебе не стыдно!
- А что? Конечно, лучше поехать с паспортом. Но если нельзя...
- Это мы все уладим после, после, погоди, - промолвил Инсаров. - Дай мне только осмотреться, дай подумать. Мы обо всем переговорим с тобой как следует. А деньги есть и у меня.
Елена отвела рукой волосы, падавшие на его лоб.
- О Дмитрий! как нам весело будет ехать вдвоем!
- Да, - сказал Инсаров, - а там, куда мы приедем...
- Что ж? - перебила Елена, - разве умирать вдвоем тоже не весело? Да нет, зачем умирать? Мы будем жить, мы молоды. Сколько тебе лет? Двадцать шесть?
- Двадцать шесть.
- А мне двадцать. Еще много времени впереди. А! ты хотел убежать от меня? Тебе не нужно было русской любви, болгар! Посмотрим теперь, как ты от меня отделаешься! Но что бы было с нами, если б я тогда не пошла к тебе!
- Елена, ты знаешь, что заставляло меня удаляться.
- Знаю: ты полюбил а испугался. Но неужели ты не подозревал, что и тебя любили?
- Честью клянусь, Елена, нет.
Она быстро и неожиданно его поцеловала.
- Вот за это-то я тебя и люблю. А теперь прощай.
- Ты не можешь больше остаться? - спросил Инсаров.
- Нет, мой милый. Ты думаешь, мне легко было уйти одной? Четверть часа давно минуло. - Она надела мантилью и шляпу. - А ты приходи к нам завтра вечером. Нет, послезавтра. Будет натянуто, скучно, да делать нечего: по крайней мере, увидимся. Прощай. Выпусти меня. - Он обнял ее в последний раз. - Ай! смотри, ты мою цепочку сломал. О мой неловкий! Ну, ничего. Тем лучше. Я пройду на Кузнецкий моет, отдам ее в починку. Если меня спросят, я скажу, что была на Кузнецком мосту. - Она взялась за ручку двери. - Кстати, я тебе и забыла сказать: мусье Курнатовский, вероятно, на днях сделает мне предложение. Но я сделаю ему... вот что. - Она приставила большой палец левой руки к кончику носа и поиграла остальными пальцами на воздухе. - Прощай. До свидания. Теперь я дорогу знаю... А ты не теряй времени...
Елена открыла немножко дверь, прислушалась, обернулась к Инсарову, кивнула головой и выскользнула из комнаты.
С минуту стоял Инсаров перед затворившеюся дверью и тоже прислушивался. Дверь внизу на двор стукнула. Он подошел к дивану, сел и закрыл глаза рукой. С ним еще никогда ничего подобного не случалось. "Чем заслужил я такую любовь? - думал он. - Не сон ли это?" Но тонкий запах резеды, оставленный Еленой в его бедной, темной комнатке, напоминал ее посещение. Вместе с ним, казалось, еще оставались в воздухе и звуки молодого голоса, и шум легких, молодых шагов, и теплота и свежесть молодого девственного тела.
XXIV
Инсаров решился подождать еще более положительных известий, а сам начал готовиться к отъезду. Дело было очень трудное. Собственно, для него не предстояло никаких препятствий: стоило вытребовать паспорт, - но как быть с Еленой? Достать ей паспорт законным путем было невозможно. Обвенчаться с ней тайно, а потом явиться к родителям... "Они тогда отпустят нас, - думал он. - А если нет? Мы все-таки уедем. А если они будут жаловаться... если... Нет, лучше постараться достать как-нибудь паспорт".
Он решился посоветоваться (разумеется, никого не называя) с одним своим знакомым, отставным или отставленным прокурором, опытным и старым докой по части всяких секретных дел. Почтенный этот человек жил не близко: Инсаров тащился к нему целый час на скверном ваньке, да еще вдобавок не застал его дома; а на возвратном пути промок до костей благодаря внезапно набежавшему ливню. На следующее утро Инсаров, несмотря на довольно сильную головную боль, вторично отправился к отставному прокурору. Отставной прокурор выслушал его внимательно, понюхивая табачок из табакерки, украшенной изображением полногрудой нимфы, и искоса посматривая на гостя своими лукавыми, тоже табачного цвету, глазками; выслушал и потребовал "большей определительности в изложении фактических данных"; а заметив, что Инсаров неохотно вдавался в подробности (он и приехал к нему скрепя сердце), ограничился советом вооружиться прежде всего "пенёнзами" и попросил побывать в другой раз, "когда у вас, - прибавил он, нюхая табак над раскрытою табакеркою, - прибудет доверчивости и убудет недоверчивости (он говорил на о). А паспорт, - продолжал он как бы про себя, - дело рук человеческих; вы, например, едете: кто вас знает, Марья ли вы Бредихина или же Каролина Фогельмейер?" Чувство гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил прокурора и обещался завернуть на днях.
В тот же вечер он поехал к Стаховым. Анна Васильевна встретила его
ласково, попеняла ему, что он совсем их забыл, и, найдя его бледным,
осведомилась о его здоровье; Николай Артемьевич ни "лова ему не сказал, только поглядел на него с задумчиво-небрежным любопытством; Шубин обошелся с ним холодно; но Елена удивила его. Она его ждала; она для него надела то самое платье, которое было на ней в день их первого свидания в часовне; но она так спокойно его приветствовала и так была любезна и беспечно весела, что, глядя на нее, никто бы не подумал, что судьба этой девушки уже решена и что одно тайное сознание счастливой любви придавало оживление ее чертам, легкость и прелесть всем ее движениям. Она разливала чай вместо Зои, шутила, болтала; она знала, что за ней будет наблюдать Шубин, что Инсаров не сумеет надеть маску, не сумеет прикинуться равнодушным, и вооружилась заранее. Она не ошиблась: Шубин не спускал с нее глаз, а Инсаров был очень молчалив и пасмурен в течение всего вечера. Елена чувствовала себя до того счастливой, что ей захотелось подразнить его.
- Ну что? - спросила она его вдруг, - план ваш подвигается?
Инсаров смутился.
- Какой план? - проговорил он.
- А вы забыли? - ответила она, смеясь ему в лицо: он один мог понять значение этого счастливого смеха. - Ваша болгарская хрестоматия для русских?
- Quelle bourde!* - пробормотал сквозь зубы Николай Артемьевич.
______________
* Какая нелепость! (франц.).
Зоя села за фортепьяно. Елена едва заметно пожала плечом и показала Инсарову глазами на дверь, как бы отпуская его домой. Потом она с расстановкой два раза коснулась пальцем стола и посмотрела на него. Он понял, что она ему назначала свидание через два дня, и она быстро улыбнулась, когда увидела, что он ее понял. Инсаров встал и начал прощаться: он чувствовал себя нездоровым. Явился Курнатовский. Николай Артемьевич вскочил, поднял правую руку выше головы и мягко опустил ее на ладонь обер-секретаря. Инсаров остался еще несколько минут, чтобы посмотреть на своего соперника. Елена украдкой лукаво покачала головой, хозяин не счел нужным их представить друг другу, и Инсаров ушел, в последний раз обменявшись взором с Еленой. Шубин подумал, подумал - и яростно заспорил с Курнатовским о юридическом вопросе, в котором ничего не смыслил.
Инсаров не спал всю ночь и утром чувствовал себя дурно; однако он занялся приведением в порядок своих бумаг и писанием писем, но голова у него была тяжела и как-то запутана. К обеду у него сделался жар: он ничего есть не мог. Жар быстро усилился к вечеру; появилась ломота во всех членах и мучительная головная боль. Инсаров лег на тот самый диванчик, где так недавно сидела Елена; он подумал: "Поделом я наказан, зачем таскался к этому старому плуту", - и попытался заснуть... Но уже недуг завладел им. С страшною силой забились в нем жилы, знойно вспыхнула кровь, как птицы закружились мысли. Он впал в забытье. Как раздавленный, навзничь лежал он, и вдруг ему почудилось: кто-то над ним тихо хохочет и шепчет; он с усилием раскрыл глаза, свет от нагоревшей свечки дернул по ним, как ножом... Что это? Старый прокурор перед ним, в халате из тармаламы, подпоясанный фуляром, как он видел его накануне... "Каролина Фогельмейер", - бормочет беззубый рот. Инсаров глядит, а старик ширится, пухнет, растет, уж он не человек - он дерево... Инсарову надо лезть по крутым сучьям. Он цепляется, падает грудью на острый камень, а Каролина Фогельмейер сидит на корточках, в виде торговки, и лепечет: "Пирожки, пирожки, пирожки", - а там течет кровь, и сабли блестят нестерпимо... Елена!.. И все исчезло в багровом хаосе.
XXV
- К вам пришел какой-то, кто его знает, слесарь, что ль, какой, - говорил на следующий вечер Берсеневу его слуга, отличавшийся строгим обхождением с барином и скептическим направлением ума, - хочет вас видеть.
- Позови, - промолвил Берсенев.
Вошел "слесарь". Берсенев узнал в нем портного, хозяина квартиры, где жил Инсаров.
- Что ты? - спросил он его.
- Я к вашей милости, - начал портной, медленно переставляя ноги и по временам взмахивая правою рукой с захваченным тремя последними пальцами обшлагом. - Наш жилец, кто его знает, очень болен.
- Инсаров?
- Точно так, наш жилец. Кто его знает, вчера еще с утра был на ногах, вечером только пить просил, наша хозяйка ему и воду носила, а ночью залопотал, нам-то слышно, потому перегородка; а сегодня утром уж и без языка, лежит, как пласт, а жар от него, боже ты мой! Я подумал, кто его знает, умрет, того и гляди; в квартал, Думаю, надо дать знать. Потому как он один; да хозяйка мне говорит: "Сходи, мол, ты к тому жильцу, у кого наш-то на даче нанимался: может, он тебе что скажет аль сам придет". Вот я к вашей милости и пришел, потому как нам нельзя, то есть...
Берсенев схватил фуражку, сунул портному в руку целковый и тотчас поскакал с ним на квартиру Инсарова.
Он нашел его лежащего на диване в беспамятстве, не раздетого. Лицо его страшно изменилось. Берсенев тотчас приказал хозяину с хозяйкой раздеть его и перенесть на постель, а сам бросился к доктору и привез его. Доктор прописал разом пиявки, мушки, каломель и велел пустить кровь.
- Он опасен? - спросил Берсенев.
- Да, очень, - отвечал доктор. - Сильнейшее воспаление в легких;
перипневмония в полном развитии, может быть, и мозг поражен, а субъект молодой. Его же силы теперь против него направлены. Поздно послали, а впрочем, мы все сделаем, что требует наука.
Доктор был еще сам молод и верил в науку.
Берсенев остался на ночь. Хозяин и хозяйка оказались добрыми и даже расторопными людьми, как только нашелся человек, который стал им говорить, что надо было делать. Явился фельдшер - и начались медицинские истязания.
К утру Инсаров очнулся на несколько минут, узнал Берсенева, спросил: "Я, кажется, нездоров?" - посмотрел вокруг себя с тупым и вялым недоумением трудно больного и опять забылся. Берсенев поехал домой, переоделся, захватил с собой кое-какие книги и вернулся на квартиру Инсарова. Он решился поселиться у него, по крайней мере на первое время. Он огородил его кровать ширмами, а себе устроил местечко около диванчика. Невесело и нескоро прошел день. Берсенев отлучился только для того, чтобы пообедать. Настал вечер. Он зажег свечку с абажуром и принялся за чтение. Все было тихо кругом. У хозяев за перегородкой слышался то сдержанный шепот, то зевок, то вздох... Кто-то у них чихнул, и его шепотом побранили; за ширмами раздавалось тяжелое и неровное дыхание, изредка прерываемое коротким стоном да тоскливым метанием головы по подушке... Странные нашли на Берсенева думы. Он находился в комнате человека, жизнь которого висела на нитке, человека, которого, он это знал, любила Елена... Вспомнилась ему та ночь, когда Шубин нагнал его и объявил ему, что она его любит, его, Берсенева! А теперь... "Что мне теперь делать? - спрашивал он самого себя. - Известить ли Елену об его болезни? Подождать ли? Это известие печальнее того, которое я же ей сообщил когда-то: странно, как судьба меня все ставит третьим лицом между ними!" Он решил, что лучше подождать. Взоры его упали на стол, покрытый грудами бумаг... "Исполнит ли он свои замыслы? - подумал Берсенев, - Неужели все исчезнет?" И жалко ему становилось молодой погибающей жизни, и он давал себе слово ее спасти...
Ночь была нехороша. Больной много бредил. Несколько раз вставал Берсенев с своего диванчика, приближался на цыпочках к постели и печально прислушивался к его несвязному лепетанию. Раз только Инсаров произнес с внезапной ясностью: "Я не хочу, я не хочу, ты не должна..." Берсенев вздрогнул и посмотрел на Инсарова: лицо его, страдальческое и мертвенное в то же время, было неподвижно, и руки лежали бессильно... "Я не хочу", - повторил он едва слышно.
Доктор приехал поутру, покачал головой и прописал новые лекарства.
- Еще далеко до кризиса, - сказал он, надевая шляпу.
- А после кризиса? - спросил Берсенев.
- После кризиса? Исход бывает двоякий: aut Caesar, aut nihil*.
______________
* или - Цезарь, или - ничто (лат.).
Доктор уехал. Берсенев прошелся несколько раз по улице: ему нужен был чистый воздух. Он вернулся и взялся за книгу. Payмера уж он давно кончил: он теперь изучал Грота.
Вдруг дверь тихо скрипнула, и осторожно вдвинулась в комнату головка хозяйской дочери, покрытая, по обыкновению, тяжелым платком.
- Здесь, - заговорила она вполголоса, - та барышня, что тогда мне
гривенничек...
Головка хозяйской дочери внезапно скрылась, и на место ее появилась Елена.
Берсенев вскочил, как ужаленный; но Елена не шевельнулась, не
вскрикнула... Казалось, она все поняла в одно мгновение. Страшная
бледность покрыла ее лицо, она подошла к ширмам, заглянула за них,
всплеснула руками и окаменела. Еще мгновение, и она бы бросилась к
Инсарову, но Берсенев остановил ее.
- Что вы делаете? - проговорил он трепещущим шепотом. - Вы его погубить можете!
Она зашаталась. Он подвел ее к диванчику и посадил ее.
Она посмотрела ему в лицо, потом окинула его взглядом, потом уставилась на пол.
- Он умирает? - спросила она так холодно и спокойно, что Берсенев
испугался.
- Ради бога, Елена Николаевна, - начал он, - что вы это? Он болен, точно, - и довольно опасно... Но мы его спасем; за это я вам ручаюсь.
- Он без памяти? - спросила она так же, как в первый раз.
- Да, он теперь в забытьи... Это всегда бывает в начале этих болезней, но это ничего не значит, ничего, уверяю вас. Выпейте воды.
Она подняла на него глаза, и он понял, что она не слышала его ответов.
- Если он умрет, - проговорила она все тем же голосом, - и я умру.
Инсаров в это мгновение простонал слегка; она затрепетала, схватила себя за голову, потом стала развязывать ленты шляпы.
- Что это вы делаете? - спросил ее Берсенев.
Она не отвечала.
- Что вы делаете? - повторил он.
- Я остаюсь здесь.
- Как... надолго?
- Не знаю, может быть, на весь день, на ночь, навсегда... не знаю.
- Ради бога, Елена Николаевна, придите в себя. Я, конечно, никак не мог ожидать вас здесь увидеть; но я все-таки... предполагаю, что вы зашли сюда на короткое время. Вспомните, вас могут хватиться дома...
- И что же?
- Вас будут искать... Вас найдут...
- И что же?
- Елена Николаевна! Вы видите... Он вас теперь защитить не может.
Она опустила голову, словно задумалась, поднесла платок к губам, и
судорожные рыдания с потрясающею силою внезапно исторглись из ее груди... Она бросилась лицом на диван, старалась заглушить их, но все ее тело поднималось и билось, как только что пойманная птичка.
- Елена Николаевна... ради бога... - твердил над ней Берсенев.
- А? Что такое? - раздался вдруг голос Инсарова.
Елена выпрямилась, а Берсенев так и замер на месте... Погодя немного он подошел к постели... Голова Инсарова по-прежнему бессильно лежала на подушке; глаза были закрыты.
- Он бредит? - прошептала Елена.
- Кажется, - отвечал Берсенев, - но это ничего; это тоже всегда так бывает, особенно если...
- Когда он занемог? - перебила Елена.
- Третьего дня; со вчерашнего дня я здесь. Положитесь на меня, Елена Николаевна. Я не отойду от него; все средства будут употреблены. Если нужно, мы созовем консилиум.
- Он умрет без меня, - воскликнула она, ломая руки.
- Я вам даю слово извещать вас ежедневно о ходе его болезни, и если бы наступила действительная опасность...
- Клянитесь мне, что вы тотчас пошлете за мною, когда бы то ни было, днем, ночью; пишите записку прямо ко мне... Мне все равно теперь. Слышите ли вы? обещаетесь ли вы это сделать?
- Обещаюсь, перед богом.
- Поклянитесь.
- Клянусь.
Она вдруг схватила его руку и, прежде чем он успел ее отдернуть, припала к ней губами.
- Елена Николаевна... что вы это, - пролепетал он.
- Нет... нет... не надо... - произнес невнятно Инсаров и тяжело вздохнул.
Елена подошла к ширмам, стиснула платок зубами и долго, долго глядела на больного. Безмолвные слезы потекли по ее щекам.
- Елена Николаевна, - сказал ей Берсенев, - он может прийти в себя, узнать вас; бог знает, хорошо ли это будет. Притом же я с часу на час жду доктора...
Елена взяла шляпу с диванчика, надела ее и остановилась. Глаза ее печально блуждали по комнате. Казалось, она вспоминала...
- Я не могу уйти, - прошептала она наконец.
Берсенев пожал ей руку.
- Соберитесь с силами, - промолвил он, - успокойтесь; вы оставляете его на моем попечении. Я сегодня же вечером заеду к вам.
Елена взглянула на него, проговорила: "О мой добрый друг!" - зарыдала и бросилась вон.
Берсенев прислонился к двери. Чувство горестное и горькое, не лишенное какой-то странной отрады, сдавило ему сердце. "Мой добрый друг!" - подумал он и повел плечом.
- Кто здесь? - послышался голос Инсарова.
Берсенев подошел к нему.
- Я здесь, Дмитрий Никанорович. Что вам? Как вы себя чувствуете?
- Один? - спросил больной.
- Один.
- А она?
- Кто она? - проговорил почти с испугом Берсенев.
Инсаров помолчал.
- Резеда, - шепнул он, и глаза его опять закрылись.
XXVI
Инсаров целых восемь дней находился между жизнию и смертию. Доктор
приезжал беспрестанно, интересуясь, опять-таки как молодой человек,
трудным больным. Шубин услышал об опасном положении Инсарова и навестил его; явились его соотечественники - болгары; в числе их Берсенев узнал обе странные фигуры, возбудившие его изумление своим нежданным посещением на даче; все изъявляли искреннее участие, некоторые предлагали Берсеневу сменить его у постели больного; но он не соглашался, помня обещание, данное Елене. Он каждый день ее видел и украдкой передавал ей - иногда на словах, иногда в маленькой записочке - все подробности хода болезни. С каким сердечным замиранием она его ожидала, как она его выслушивала и расспрашивала! Она сама все порывалась к Инсарову, но Берсенев умолял ее этого не делать: Инсаров редко бывал один. В первый день, когда она узнала об его болезни, она сама чуть не занемогла; она, как только вернулась, заперлась у себя в комнате; но ее позвали к обеду, и она явилась в столовую с таким лицом, что Анна Васильевна испугалась и хотела непременно уложить ее в постель. Елене, однако, удалось переломить себя. "Если он умрет, - твердила она, - и меня не станет". Эта мысль ее успокоила и дала ей силу казаться равнодушною. Впрочем, никто ее слишком не тревожил: Анна Васильевна возилась с своими флюсами; Шубин работал с остервенением; Зоя предавалась меланхолии и собиралась прочесть "Вертера"; Николай Артемьевич очень был недоволен частыми посещениями "школяра", тем более что его "предначертания" насчет Курнатовского подвигались туго: практический обер-секретарь недоумевал в выжидал. Елена даже не благодарила Берсенева: есть услуги, за которые жутко и стыдно благодарить. Только однажды, в четвертое свое свидание с ним (Инсаров очень плохо провел ночь, доктор намекнул на консилиум), только в это свидание она напомнила ему об его клятве. "Ну, в таком случае пойдемте", - сказал он ей. Она встала и пошла было одеваться. "Нет, - промолвил он, - подождемте еще до завтра". К вечеру Инсарову полегчило.
Восемь дней продолжалась эта пытка. Елена казалась покойной, но ничего не могла есть, не спала по ночам. Тупая боль стояла во всех ее членах; какой-то сухой, горячий дым, казалось, наполнял ее голову. "Наша барышня как свечка тает", - говорила о ней ее горничная.
Наконец, на девятый день, перелом совершился. Елена сидела в гостиной подле Анны Васильевны и, сама не понимая, что делала, читала ей "Московские ведомости"; Берсенев вошел. Елена взглянула на него (как быстр, и робок, и проницателен, и тревожен был первый взгляд, который она на него всякий раз бросала!) и тотчас же догадалась, что он принес добрую весть. Он улыбался; он слегка кивал ей: она приподнялась ему навстречу.
- Он пришел в себя, он спасен, он через неделю будет совсем здоров, - шепнул он ей.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить бога... Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову на подушку, шепнула: "Бедный Андрей Петрович!" - и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
XXVII
Слова Берсенева сбылись только отчасти: опасность миновалась, но силы Инсарова восстановлялись медленно, и доктор поговаривал о глубоком и общем потрясении всего организма. Со всем тем больной оставил постель и начал ходить по комнате; Берсенев переехал к себе на квартиру; но он каждый день заходил к своему, все еще слабому, приятелю и каждый день по-прежнему уведомлял Елену о состоянии его здоровья. Инсаров не смел писать к ней и только косвенно, в разговорах с Берсеневым, намекал на нее; а Берсенев, с притворным равнодушием, рассказывал ему о своих посещениях у Стаховых, стараясь, однако, дать ему понять, что Елена была очень огорчена и что теперь она успокоилась. Елена тоже не писала Инсарову; у ней иное было в голове.
Однажды - Берсенев только что сообщил ей с веселым лицом, что доктор уже разрешил Инсарову съесть котлетку и что он, вероятно, скоро выйдет, - она задумалась, потупилась...
- Угадайте, что я хочу сказать вам, - промолвила она.
Берсенев смутился. Он ее понял.
- Вероятно, - ответил он, глянув в сторону, - вы хотите мне сказать, что вы желаете его видеть.
Елена покраснела и едва слышно произнесла:
- Да.
- Так что ж. Это вам, я думаю, очень легко. - "Фи! - подумал он, - какое у меня гадкое чувство на сердце!" - Вы хотите сказать, что я уже прежде... - проговорила Елена. - Но я боюсь... теперь он, вы говорите, редко бывает один.
- Этому нетрудно помочь, - возразил Берсенев, все не глядя на нее. - Предуведомить я его, разумеется, не могу; но дайте мне записку. Кто вам может запретить написать ему как хорошему знакомому, в котором вы принимаете участие? Тут ничего нет предосудительного. Назначьте ему... то есть напишите ему, когда вы будете...
- Мне совестно, - шепнула Елена.
- Дайте записку, я отнесу.
- Это не нужно, а я хотела вас попросить... не сердитесь на меня, Андрей Петрович... не приходите завтра к нему.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
/ Полные произведения / Тургенев И.С. / Накануне
|
Смотрите также по
произведению "Накануне":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
