• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Астафьев В.П. / Веселый солдат

Веселый солдат [4/11]

Скачать полное произведение

    Азарий, большеговый, мягкогубый, улыбчивый парень, тихо посмеивал- ся, слушая мои, как вдох и выдох с губ слетающие, вольные выражения. Тесть сперва хмурся, потом, показалось мне, вовсе перестал меня слы- шать, может, и я незаметно для себя окоротился?
     Работа шла у нас ладно. В тот день мы накрепко и, как оказалось, нав- сегда дружески сошлись с братом моей жены и ближе сделались с тестем. Я даже назвал тестя разок-другой папашей, да так старика до конца его дней и называл.
     Мы устали, намокли и намерзлись. От мирных осенних пейзажей, от грустной ли тишины предзимья и пустынно утихающих рек я совсем зал про войну, про строительство землянок, блиндажей, ячеек и всяких там "то- чек", открыл рот и за потерю бдительности получил по носу вершиной брев- на. Сперва мы с Азарием носили бревна, попеременке становясь под комель; заметив, что я припадаю на ломаную ногу, к вечеру под комель начал ста- новиться только шурин, и когда мы донесли последнее бревно до штабелька, он, видать, выдохся, а я зазевался.
     "Оп!" - крикнул Азарий и катнул бревно с плеча, я ж чуток припоздал. Бревно ударилось комлем в землювершина же пришлась мне по носу. Я как не был на ногах. Круги передоной разноцветные закатались, в контуженой голове зазвенело еще веселей. Приоткрыл глаз - Азарий мне к носу снег прикладывает, тесть топчетсвблизи. "Ну ладом же надо!.." - выговарива- ет.
     Пока шли домой, нос мой съехал набок, переносица посинела, и Азарий все спрашивал: "Ну как?" - "Да ничего вроде, - бодрился я. - Бывало и хуже..." Дома, разрумянившиеся, шустрые, теща и жена моя собрали на стол, попотчевали свежей стряпней, в которой каошек было больше, чем теста, трудягам дали выпить мутной, еще не выодившей браги. С мороза, с совместного труда чувствовал я себя за столом смелее и свойски. Азарий и Тася, пришедшая с работы, нет-нет да и пркали, глядя на мой своро- ченный нос, жена меня жалела, хотя тоже через су, чувствовал я, сдер- живала смех. Теща всплескивала руками, поругивала сына, подкладывала мне еду и сулилась на ночь сделать примочку. Тестперестал ворчать на Аза- рия, поглаживал бороду, все пытался вклинитя в разговор - нет ли и в Сибири городу Витебску, в котором он когда-то служил солдатом. И когда узнал, что Витебск в Белоруссии, был под врагом и шибко разрушен, тесть горестно покачал головой:
     "Гляди-ко, варнаки и дотудова добралися!.. - после чего свернул ци- гарку, пустил бело-сизый дым и сказал: - Ступайте, робята, наверх. Сту- пайте. Я тут накурил-надымил, дак..." Так мирно и ладно завершился мой первый трудовой день на новой для меня и древней для всех уральской зем- ле.
    
     * * * Примочку на ночь теща мне сделала, но гда и при каких обстоя- тельствах она спала с моего лица и оказалась подо мною, сказать не могу, так как был молод, совсем недавно женат, да иодрой браги с вечеру поч- ти ковш выпил - мне, как раненному, выпала добавка, отчего в голове заб- родило и внутрях получилось броженье.
     Мирная жизнь не начиналась. Мирная жизнь брала за горло и заставляла действовать, иначе пропадешь с голоду. При демобилизации я получил сто восемьдесят четыре рубля деньгами, две пары белья, новую гимнастерку, галифе, пилотку, кирзовые сапоги, бушлат, который, как уже сообщалось, тут же обменял на форсист шинель канадского сукна цвета осеннего неба. Жена моя получила то же самое, только все в переводе на женский манер, и еще шапку, поскольку слила в войсках более ценных, чем какая-то артил- лерия и связь, да и звание имела повыше - старший сержант, так денег ей дали восемьсот с чем-то рублей, да она еще с зарплаты маленько подкопи- ла, и получилось тысячи полторы у нас совместного капиталу. Однако дальняя дорога и дороговизна на продукты до того истощили наши капиталы, что явились мы в чий дом жены без копейки, что, конечно, не вызвало у родителей востоа.
     Пелагия Андреевна, вечная домохозяйка, не получала никакой пенсии. Семен Агафонович, как бывший железнодорожник и - о, судьба-кудесница! - имевший тже профессию, что и я до фронта - составителя поездов, поп- росту иез форсу говоря, сцепщика, - имел пенсию рублей, может, триста или около того. Денег тех хватало лишь на отоваривание продуктовых ижди- венчеих карточек да для уплаты за свет. Налоги же, займы и прочие свои и гударственные расходы покрывались за счет Девки - так звали в этом уральском семействе корову. О корове той речь впереди, потому как место она в жизни многолюдной семьи занимала большое, временами - главное.
     Азарий работал на заводе, получал неплохие деньги, имел рабочую кар- точку, да еще ночами прирабатывал: ремонтировал пишущие машинки, арифмо- метры и другие какие-то технические мудреные прееты, не гнушался и грязного труда.
     Работал много, спал мало, собирался жениться на какой-то Соне, под- капливал деньжонок, питался в кой-то энтээровской столовой, куда сда- вал продуктовую и хлебную карточки, домой отдавал лишь дополнительную, льготную. Я помню, очень удивлялся, сколь за мое отсутствие было изобре- тено и выдумано всякого льготго, отдельного, дополнительного, преми- ального, поощрительного - за тяжелое, горячее, вредное, за сверхурочное, за высокопроизводительное.. За высокоидейное тоже давали, но пока еще жидко, неуверенно: всему свой час
     - исправят и эту оплошность блюстители порядка, направители морали, главными они едоками сделаются и неутомимыми потребителями всяческих благ.
     Тася училась на курсах счетных работников, получала маленькую стипен- дию и "служащую" карточку на шестьсот граммов хлеба. Вася заканчивал ФЗО в группе маляров-штукатув, уже проходил практику на строительстве за- водских общежитий, питался в училище и дома, ему, заморенному, с детства недоедающему, мать выделяла вареных картошек да молочка. Парень он был в отца, рослый, мослатый, молчаливо-застенчивый, читал много и без разбо- ра. Мы его застали в тот момент, когда он ночи напролет читал толстый том Карла Маркса, ниче, как оказалось потом, в нем не понимая. Просту- дившись на строительных лесах, он переболел гриппом, затем тяжелейшим после него осложнением - теперь это зовется менингитом - и страдал уже тяжким, неизлечимым недугом. Но про менингит нам никто не сказал, и о надвигающейся трагедии мы долго ничего не знали. Да и не до "мелочей" нам было в ту пору, не до чужих недугов...
     * * * Надев военную шапку жены свою форсистую шинель, под нее папа- шину душегрейку, я снес на базар запасную пару белья и, потолкавшись среди военного в основном люда, роящегося между двумя дощаты торговыми павильонами на холодном пустыре, обнесенном черным от коти забором, реализовал свой товар. На вырученные за белье деньги тут же, на базаре, в дощатой будке сфотографировался на паспорт, купил полбки серого смя- того хлеба и стриганул домой, радуясь тому, что жене выдали шапку, что головы у нас одного размера, вот только характеры разн. Совсем разные. Разительно разные. Но Бог свел, соединил нас, и родители ее доказали всей своей жизнью, что женитьба есть, а разженитьбы нет.
     Через три дня я получил фотокарточки и отправился в райвоенкомат - сдавать военные и получать гражданские документы и обретать уже пол- ностью гражданскую свободу.
     Военкомат от дома тестя был в полуквартале, располагался он тоже в полораэтажном, характерном для уральцев доме - нижний этаж или полуэ- таж, точнее, сложен из кирпича. Дом просторный, крепкий, в елочку обши- тый по стенам, украшенный тяжелыми и широкими воротами, на которых, вочем, были кем-то и когда-то сняты створы, вышиблены или убраны рез- ные надбровники и прочие украшения, но сам массивный остов ворот упорно стоял, ветрам и времени не поддавался, также и пиле, потому что видне- лось по низу столбов несколько уже почерневших подрезов.
     Я подумал, что дом этот купеческий. И не ошибся.
     Как только ступил я в этот просторный дом, так сердце мое и уло и вовсе бы на пол вывалилось, да крепко затянутый на тощем брюхевоенный поясок наподобие конской подпруги, с железной крепкой пряжкой удержал его внутри. В доме было не просто тесно от людей. Дом не просто был за- полнен народом, он был забит военным людом и тачным дымом. Гвалт тут был не менее, может, и более гулкий, разноголосый, чем тот, которым встречали царя Бориса на Преображенской площади, где чернь чуть не ра- зорвала правителя на клочки.
     Солдатня, сержанты, старшины и офицерики-окопники сидели на скамьях, на лестницах, на полу. Сидели по-фронтовому, согласно месту: первый круг - спинами к стене, второй - спинами и боками к первому, - и так вот, словно в вулканической воронке серо-пыльного цвета, в пыль ращенное, отвоевавшееся войско обретало гражданство. В долгих путях, в грязных ва- гонах, в заплеванных вокзалах защитный цвет приморился, пог, и это че- ловеческое месиво напоминало магму, обожженную, исторгнут извержением из недр, нет, не земли, а из грязных пучин огненной вой.
     В эпицентре воронки, на малом пятачке затоптанного и заплеванного по- ла нижнего этажа, стоял старый таз без душек, полный окурков. На полу же - цинковый бачок ведра на три с прикованной за душку собачьей цепью пол-литровой кружкой.
     Наверху располагались отделы военкомата, и путь к ним преграждался на крашеной лестнице поперек откуда-то принесенным брусом, запиравшимся на колду, еще там двое постовых были, чтоб никто под брус не подныривал щеколду не отдергивал.
     Подполковник Ашуатов опытный был командир иес по части знания пси- хологии военных кадров. Бывший командиром бальона и полка, он понимал, что сухопутный русский боец в наступлении ь в обороне ничего себе, ра- ботящ, боеспособен, порой горяч, хитер, но на ответственном посту несто- ек, скучна ему стоячая служба, лежачая еще куда ни шло, но стоячая, пос- вая...
     Может постовой уйти картошку варить, но скажет, что оправлятьсялибо с бабенкой какой прохожей разговорится и такие турусы разведет, такого ей арапа заправлять начнет о никудышной его холостяцкой жизни - и про службу забудет, бдительность утратит и запросто дивизию врагов в боевые порядки пропустит.
     Ашуатов поставил у "шлагбаума" двух моряков. Те наадились, надраи- лись и стоят непреклонно, грудь колесом, вытаращив глаза, подражая, ви- дать, любимому своему капитану. Ни с какого бока к этой паре не подсту- пишься, ничем не проймешь. Они и словом-то не обмолтся, только надмен- но кривят губы, удостаивают фразой-другой лишь стших по званию да де- вок из военкоматского персонала.
     Стой бы пехотинец или артиллерист либо танкист, даже летчик - тех воспоминаниями можно растрогать, до слез довеи, выкурить вместе цигар- ку.
     "Как там?.. А! Э-эх!.." Пехотинца Ивана так и на пустячок можно прик- нокать.
     На зажигалку с голой бабой, на алюминиевый портсигар с патриотической надписью: "За родину! За Сталина!", "Смерть не страшна!", "Пущай погибну я в бою, но любовь наша бессмера!". И поскольку его, Ивана, не убили на войне, он от этого размягчен ище более, чем на войне, храбр, сго- ворчив и думает, что так именно и было бы, как на портсигаре написано, он бы умер, а она, его Нюрка, до скончания века страдала бы о нем. А уж насчет родины и Сталина - тут и толковать нечего, тут один резон: уме- реть, сталыть, надо, не рассусоливай - умирай! Но вернее всего опроки- нуть Ивана можно на бульканье:
     булькнул в кармане - он тут же возмущенно заорет: "Чё же ты, змей, на двух протезах стоишь? Помрешь тут!агнешься! А дети?!" С хохлом и евре- ем - с теми и того проще. Если только хохла убедишь, что как получишь документы и станешь директором кбината или хлебозавода, то возьмешь его к себе, начальником военизированной охраны либо командиром пожарной команды, - тут же куда хочешь тебя пропустит. Хоть в рай без контрамар- ки.
     С еврее с тем надо пото-о-оньше! С тем надо долго про миры гово- рить, про литературу, про женщин да намекнуть, что в родне, пусть и дальней, тебя тоже евреи водились, ну, если не в родне, так был на фронте друг из евреев, хра-а-абры-ый, падла, спасу нет, сталыть, и среди евреев хорошие люди попадаются...
     Но моряк! Он же ж, гад, никакой нации не инадлежит, поскольку на воде все время, земные дела его не касаются, внесоциален он. Стоит вот в красивой своей форме, и морда у него от селки блестит!.. А тут пехот- ня-вшивота да "бог войны", испаривший штаны, изломавший кости в земляной работе, при перетаскивании орудий хребет надломивший, танкист пьяный го- релой головешкой на полу валяется.
     А он, подлюга, стоит в клешах и не колышется - бури кончились, волной его больше не качает!
     Наверх вызывали или, по-тогдашнему сказать, выклили попарно. В чу- совском военкомате, как и в большинстве заведений стране, рады были до беспамятства окончанию войны и победе, но к встрече и устройству победи- телей не подготовились как следует, несмотря на велеречивые приказы главного командования, потому что оно, главное кандование, большое и малое, привыкло отдавать приказы, да никогда не спешило помогь, наде- ясь, как всегда, что на местах проявят инициативу, прибегнут к военной надчивости, нарушат, обойдут законы и приказы, и если эта самая наход- чивость сойдет - похвалят, может, орден дадут, пайку дополнительную. Не ойдет - не обессудьте! - отправят уголь добывать либо лес валить.
     Я снова оказался в солдатском строю, засел в тесный угол и узнал, что иныиз бывших вояк сидят тут и ждут чуть не по неделе. Конца сидению пока не видно. Первую очередь военных - которым за пятьдесят, железнодо- рожников, строителей, нужных в мирной жизни специалистов - демобилизова- ли весной. И едва они схлынули, да и не схлынули еще полностью-то, уж наступила осень, и из армии покатила вторая волна демобилизованных: по трем ранениям, женщины, нестроевики и еще какие-то подходящие "катего- рии" и "роды".
     Начинала накатывать и прибиваться к родному берегу и третья волна де- мобилизованных.
     Табак у многих вояк давно кончился, продуктовые талоны и деньги - то- же, ноока еще жило, работало, дышало фронтовое братство: бездомных брали к себе ночевать вояки, имеющие жилье, ходили по кругу кисеты с за- водской махоркой и самосадом, иной раз поллитровка возникала, кус хлеба, вареные или печеные картохи. Но кончалось курево, по кругу пошло "со- рок", и "двадцать", и "десять", затем и одна затяжка. Солдаты начали рыться в тазу и выбирать окурки, таз тот поставил дальновидный, опытный вояка - Ваня Шаньгбин.
     Боевые воспоминания воинов начали сменяться ропотом и руганью И в это вот ненастное время возник в чусовском военкомате военный в звании майора, с перетягами через оба плеча и двумя медалями на выпуклой груди: "За боевые заслуги" и "За победу над Германией". Были еще на нем во множестве значки, но мы в значках не разбирались и особого почтения к майору не проявили.
     Обведя нас брезгливым взглядом, майор ринулся вверпо лестнице, нас- тупил кому-то на ногу. "Ты, харя - шире жопы! - взревел усатый сапер на лестнице.
     - Гляди, курва, куда прешь!" "Встать!" рявкнул майор на весь этаж. В зале с испугом подскочили несколько сдатиков. Но сапер на лестнице отрезал: "Х... своему командуй встать, когда бабу поставишь. Раком! А мне вставать не на чё". - "Эй ты, гроло! - закричали из залы, от тазу, сразу несколько угодливых голосов. - Может, он из комиссии какой? Может, помогать пришел..." - "Я е... всякукомиссию!" - заявил буян с лестни- цы.
     Каково же было наше всеобщее возмущение, когда майор с документиками в руках спускался по лестнице, победительно на н глядя. Да хоть бы молчал. А то ведь язвил направо и налево: "Расселись тут, бездельники!" - и поплатился за это. У выхода намертво обхватил его "в замок" ногами чусовлянин родом, с детства черномазый от металла и дыма, с широко рас- сеченной верхней губой, в треугольнике которой торчал звериный клык, бывший разведчик Иван Шаньгин и стал глядеть нмайора пристально, мол- ча. У Вани под шинелью два ордена Славы, Красное Знамя - еще без ленточ- ки, старое, полученное в сорок первом году, множество других орденов, медалей, даже Орден английской королевы и люксембургский знак. Ваня ор- денами дорожил - дорого они ему достались, люксембургский эмалевый знак с радужной ленточкой предлагал за поллитру, но никто на такую дико- вину не позарился.
     Ваня был демобилизован по тремранениям, его били припадки. Уже здесь, в военкомате, я, имеющий опыт усмирениэпилептиков, приобретен- ный, как сообщал, еще в невропатологическом госпитале, несколько раз с ним отваживался. Ваня Шаньгин перетаскал на себе за войну не меньше роты немцев-языков, шуток никаких не любил, в соатском трепе не участвовал по веской причине: он не просто заикался после контузии, он закатывался в клекоте, трудно выворачивая из себя слово. Опять же по опыту госпита- ля, я подсказал Ване говорить нараспев, и дело у него пошло бойчее. Мы не сговариваясь уступили Ване место в очереди наверх, матросов склонили пропустить его без очереди, но Ваня нам пропел: "В-вы чё-о, ё-ё-ё-моё?!" Ну, поняли мы, поняли Ваню: вы чё, славяне, как потом в глаза вам гля- деть буду.
     И вот этот Ваня Шаньгин известным ему разведческим приемом закапканил майора и смотрел на него. Сжав обросшие губы. Молча. А майор попался ду- рак дураком!
     Нет чтоб приглядеться к Ване, спросить, чего, мол, надо. ак ты сме- ешь?!" - заорал. Ваня молчит. И весь военкомат молчит. Точнее, нижний этаж военкомата смолк. Наверху как трещали машинки, шуршали и скрипели половицы, гремели стулья и скамьи, так все и продолжалось - помощи отту- да ждать майору было бесполезно. Однако оне сдавался:
     - Я тебя, болван, спрашиваю?!
     Ваня Шаньгин вежливоапел:
     - З-з-закку-у-урить дава-а-а-й!
     Тут только майор что-то смекнул, вынул коробку "Казбека" и дерзко, с вызовом распахнул ее перед самым Ваниным носом:
     - Пр-рошу! - и даже сапожками издевательски пристукнул.
     Ваня, опять же вежливо, по одному разжал пухленькие пальчики майора, вынул из них коробку "Казбека", всунул одну папиросу под жутко белщий клык, протянул коробку соседу, тот пустил ее в народ. Ваня Шаньгивынул немецкую зажигалку с голой, золотом покрытой бабой, чиркнул, неторопливо прикурил и только после этого удостоил опешившего майора несколькими на- путственными словами:
     - Г-где во-воеваааал, -ооо-реш? Х-хотя по-по-по-по рылу вид-но-о-о-о, - и указал на дверь, выпуская майора из плена: иди, мол, и больше мне на глаза не попадайся.
     Майор, как ныне говорится, тут же слинял. Из военкомата. Но не изо- рода. Он сделается судьей в Чусовском железнодорожном отделении прура- туры, много людей погубит, много судеб искалечит, но умрет в страшных муках, умрет от изгрызшей его болезни, как и положено умирать мерзавцам.
     Ваня Шаньгин проживет всего несколько лет после демобилизации, будет торговать семечками и табаком на базаре, пить, куролесить, жениться по два раза в год, чаще и чаще падать в припадках в базарную, шелухой заму- соренную пыль, в лужи, оранжевые от примесей химии с ферросплавного за- вода, и однажды не очнется после припадка, захлебнется в луже.
     Но когда это еще будет?.. Тогда же, в военкомате, Ваня был возвышен народом до настоящего героя. Да он, Ваня Шаньгин, и был истинным наро ным героем войны. Слово "герой" затаскали до того, что оно уже начало иметь обратное воздейсие, отношение к нему сделалось презрительное, однако по отношению Ване Шаньгину, кости которого давно изгнили в гли- не и камешнике чусовского кладбища, я произношу это слово с тем изна- чальным, высоким, благоговейным смыслом, которое оно имело когда-то.
     Возле входа в военкат, по правую руку, при купце была отгорожена - для уличного люда, конюхов, дворников, нищих и богомольцев - комнатенка наподобие кладовой, с узким окном в стене. Пегородку в ту "людскую" пролетарии сорвали, сожгли, железную печку, видать, сдали в утильсырье, но вверху брусьями, по бокам стояками отгороженное от "залы" помещение это все-таки отделялось. Деревянная, еще до революции крашенная широкая скамья была там укреплена вдоль стены, и на ней поочередно "отдыхали" изнуренные вояки; совсем уж бездомные, бесприютные демобилизованные бе- долаги дрыхлпод скамьей.
     Спиной к "зале" и народу дрых уже несколько суток сернт с эмалиро- ванными, синенькими на багровом, угольниками, пришитымна отворотах ши- нели. У него была чудовищных размеров плоская фляг обшитая толстым сукном. Знатоки утверждали - "ветеринарная", и знаки же объясняли, что во фляге той и зелье лекарственное для коней, ков и прочего скота, ко- торое этот сержант приучился потреблять и не отравлься. И правда, что-то было тут нечисто.
     Проснувшись, сержант таращил бемно горящие глаза на народ, на поме- щение, потом отчего-то на карачк полз к баку с водой и, гулко гакая кадыком, выпивал две, иногда т кружки воды, после чего, сронив шинель, мчался на улку и долго оттуда не являлся.
     На задах купеческого двора, в недавно замерзшем бурьяне,евало двумя распахнутыми дверцами дощатое сооружение, и два не успевающих замерзнуть желтых потока от него пересекали двор и уходили под дощатый тротуар, за- вихряясь в булыжнике, покрывавшем улицу Ленина, водопадом ниспадали че- рез бетонный барьер к кинотеатру "Луч", иногда захлестывали вход в кино- театр, тогда подполковник Ашуатов призывал в наряд более или менее знаю- щих еще дисциплину бойцов заняться "санитарией", пообещав им дополни- тельную карточку за работу и ускоренное продвижение с оформлением доку- ментов.
     На ходу затягивая поясной ремень, шурша обросшим ртом, сержант спра- шивал:
     "Какачередь прошла?" - "Пятьсот шешнадцать", - отвечали ему. "У ме- ня, кажись, шессот пята. Как сержанта Глушкова выкликать станут, разбу- дите, варышши", - и опять гукая по-конски кадыком иль селезенкой, от- пивал из огромадной фляги никому не известного зелья, вешал флягу через плечо на веревочку, поправлял шапку в головах и, укрывшись шинелью, ра- зок и два передернув плечами и спиной, опадал в провальный сон.
     Старожилы утверждали, что очередь сержанта давно прошла, но он номер ее твердо не запомнил и вот живет, значит, под скамейкой и с голоду не помирает, потому как есть подозрение: во фляге у него не просто питье, а питательная смесь, пущай и скотская,о он навычен к ней.
    
     * * * Тот день в военкомате выдался особенноеселый. Уныние и тоска развеялись явлением народу еще одного занятного персонажа.
     В дверях возник и встал на пороге, небольшого ростика, в фуражке, по случаю ветра на улице зацепленной узеньким ремешком за узенький же под- бородок, человек со впалыми щеками, впалой грудью и вроде бы вовсе без тела, но с длинными руками и круглым ноздрястым носом. Поверх обмундиро- вания на нем было надето демисезонное пальто, в кармане которого торчала бутылка, заткнутая бумажной пробкой. Он ее, бутылку, придерживал рукой, чтобы не вылилось. Пошатавшись возле дверей, пришелец вдруг пронзи- тельно, каким-то все еще находящимся вереходе, не переломившимся еще, парнишечьим голосом прокричал:
     Веа пришла, победа наступила И всем народам радость принесла.
    
     Певец победоносно озрел публику, которая уж привыкла в военкоматном сидении и на боевом пути к выступлениям разных певцов, посказителей, по- этов, фокусников, кликуш и всяких разных придурков. Особого восторга на- род не выразил, но бутылкой кое-кто заинтересовался. Мичок-парнечок набрал в грудь воздуху и провозгласил истошным голосом:
     - Здрасте, товарышши победители ненавистного врага!
     - Здоровоочевал! - вразброс откликнулись от порога и из "залы".
     - Бодрости не слышу. Здрасте, товарышши!
     - Сбавь натуг, а то обсерешься, - посоветовали ему.
     - А поди-ка ты отселе, командир! - заворчал Ваня Шаньгин. - Дри притвори - не лето... холодом ташшы-ыт по ногам. Закурить давай!
     - Есть притворить дверь! - Мужичок потянул на себя дверь и пошел по спирали человеческого круга, толкая в народ сухонькую, но довольно креп- кую и цепкую руку, церемонно представляясь: - Спицын. Федя. Спицын. Фе- дор.
     И когда пожал те руки, какие мог достать, окинул залу взглядо
     - Загорам?!
     - Загорам, загорам. Ты закурить давай!
     - Ето можно. Ето счас!
     - И Ване Шаньгину выпить поднеси! Всем не хватит. Он тут оборону в одиночку держит. Врага счас токо смял...
     Ваня подвинулся. Федя сел подле него и протянул бутылку. Тот, вышаты- вая пробку клыком, не то спросил, не то утвердил:
     - Пе-пехо-ота?
     Федя охотно приложил к фуражке руку, сно звонко, будто пионер, вык- рикнул:
     - Старшина отдельного саперногбатальона Федор Фыфыч Спицын. Ха-ха!
     - Бра-ата-ан! - раздалось встречно, и с лестницы кубарем покатился усатый грубиян сапер и чуть не свалил Ваню Шаньгина, страшно испугавше- гося за бутылку - к груди, будто младенца святого, он ее придавил.
     Сапер-грубиян отпил из бутылки перв и, передавая ее Ване Шаньгину, рявкнул на Федю:
     - Чё орешь! Тут контора, военкомат, не саперна кухня!
     Бутылка быстро опустела. Круглый, вместителый, на кастрюлю похожий предмет, сделанный из алюминиевого поршня, именуемого "палтсигаром", то- же мигом опорожнился. Федя влился в дружную, уже не военную, но, увы, еще и не гражданскую, семью, объяснив, что домой ему итить нельзя, все, что было привезено с собой, большая семья Спицыных пропила и приела. Ему, как и нам, пора "за ум браться", поступать на работу, добывать деньги и пропитанье.
     Обжившись на гражданке, сил, ума, самостоятельности накопивши, он же- нится, поскольку у него есть невеста, она дождалась его в полной сохран- ности, он ее уже попробовал и с точностью в этом удостоверился. Он-то, Федя-то, хотел с ходу, с лету и чтоб не жениться, но отец его, Спицын Феофан Парамонович, понимающий жизнь по-старорежимному, поскольку всю ее с малолетства отбухал на доменной канаве, жениться заставляет, но спер- ва, говорит, определись в жизни, обоснуйся, штаны заведи и угол и тогда уж женис
     Федю заставили в подробностях обрисовать, как, когда, где и каким об- разом он проверял свою невесту и понравилось ли ему это дело.
     - Лучче занятия пожалуй што на белом свете и нету. Оно не жет не пондравиться, - утверждал Федя.
     Народ дальше тему ведет: есть ли лищные условия и возможности, чтоб заниматься любимым делом?
     - Да ить я гуляю-то с сентября, заделал уж ей, дуре. - Федя обвел "залу" горестным взглядом. - Расшепендрилась! Отец узнает, что девку раскурочил, голову мне оторве как колесо с лисапеда сымет...
     Хотел было заплакать Федя, но усат братан похлопал его по спине, притянул к себе, очень удобная оказась подставка - плечо товарища на войне. Федя сморился, отквасил губу и доверчиво уснул.
     - Во, уездился! - завистливо вздохнул усатый сапер.
     Ваня Шаньгин распорядился:
     - Э-этого-ооо г-громилу-у-у-у-у б-без очереди-и-и-и... Осо-особые об...обстоятельства-а-ааа.
     Федя Спицын, к изумлению своему, в тот же день получил документы. Бу- дучи человеком хоть еще и не прпавшимся, но совестливым, спускаясь по лестнице с зажатыми в горсть бумагами, виновато твердил:
     - Чё тако, не понимаю?! Почему мне льгота? Я, товарышши, не вино- ват...
     - Иди давай, иди, пока бумаги не отняли! - посоветовал братан и хряп- нул Федю по спине так, что тот зашатался.
     - Н-на свадьбу с-с-со-зови, н-не свою, дак до-че-ри, - пропел Ваня Шаньгин.
     - У меня парень будет! - увильнул Федя.
     И ведь как в ву глядел! Не один парень, пятеро парней у Феди Спицы- на народится. Иакую жизнь проживет Федя - не пересказать, но где-ни- будь, когда-нудь к месту я к Феде еще вернусь. Полюбив его с военкома- та, братва в городе помнила этого шебутного мужичонку.
     Но на Феде Спицыне всякое веселье в военкомате и завершилось. Народу не убывало, народу прибывало. Зима входила в силу. У многих мужиков были семьи, голодуха поджимала, ждатмы больше не могли, затребовали для объяснений начальника райвоенкомата.
     На площадку лестницы вышел, при орденах в два ряда, перетянутый рем- нем в тонкой талии, с желтым от табаку и недыпов лицом, подполковник Ашуатов (все фамилии и имена я сохраню в додлинности - уж понравится это кому иль не понравится, но иначе поспать не дает мне память), у подполковника, затем уже полковника Ашуатова на свете было семеро детей, сейчас, наверное, много внуков и правнуков у него. Сам он прожил тоже непростую послевоенную жизнь. Довольно еще нестарым мужчиной был демоби- лизован в звании полковника, работал парторгом кирпичного завода в по- селке Лядбы Пермской же области, там или в Саратовской области, кудпе- реехала его семья, он и похоронен.
     Лядовское кладбище попало под затопление Камским водохранилищем, прах полковника перенесен или нет - не знаю.
     - Здравствуйте, товарищи! - устало сказал райвоенком сверху. - Я знаобо всем и все понимаю. Принимаются меры, чтоб хоть временно, до получе- ния документов, занять вас и обеспечить карточками.
     Кто-то где-то м наверху, в небесах, услышал слова подполковника Ашуатова, наши ли солдатские молитвы до Бога дошли - на Чусовской желез- нодорожный узелбрушились гибельные метели со снегом. Все мы, военкома- товские сиделы, были мобилизованы на снегоборьбу. На станции нам ежед- невно выдави талоны на хлеб, еще по десятке денег и тут же, в ларьке, их отоваривали. Однажды даже выдали по куску мыла и по нескольку метров синенькой дешевенькой материи, из которой жена моя тут же сшила себе первую гражданскую обновку - коротенький халатик, кокетливо оелав его по бортам бордовой тряпицей.
     Наверное, тряпица была из тех ворохов, которые собирали женщины и де- ти этой семьи, сшивали их вместе и стежили одеяла "из клинышков".
     Ох уж эти лоскутные одеяла! Мы с женою еще вспомним о них и попробуем спасаться ими.
     * * * Пока мы боролись со снегом и давали возможность работать перег- руженному железнодорожному транспорту, нам и докумеы приготовили, и все утряслось и установилось, все, что бродило и нзнало, куда притк- нуться, более или менее успокоилось. Вчерашние вояки разбрелись по своим углам и производствам. Само собой, снегоборьба е более объединила быв- ших вояк, и я, в общем-то, знал в лицо едва ли не все население шестиде- сятитысячного городка, да и служба моя первая гражданская шибко со- действовала познанию населения и объединения сим.

/ Полные произведения / Астафьев В.П. / Веселый солдат