• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Акунин Б. / Смерть Ахиллеса

Смерть Ахиллеса [4/7]

Скачать полное произведение

    И правда: губернаторская карета застряла у поворота на Неглинную, и сколько ни бились конвойные жандармы, никак не могли расчистить дорогу, по случаю субботы сплошь забитую телегами и повозками охотнорядских торговцев.
    Ведищев покачал головой, словно князь и сам должен был понять, что зря упрямится.
    – Да ведь гласные в Думе скажут, совсем Долгорукой из ума выжил. И питерские вороги тож не преминут. Не подписывайте, Владимир Андреич.
    Губернатор сокрушенно вздохнул, отложил и вторую бумагу.
    – Ас газом что же?
    Ведищев взял докладную записку, отодвинув подальше, зашевелил губами.
    – Это ладно, можно. Городу выгода, и москвичам облегчение.
    – Вот и я так думаю, – просветлел князь, раскрыл прикрепленный на дверце пюпитр с письменным прибором и поставил размашистую подпись.
    Потрясенный этой невероятной сценой Эраст Петрович изо всех сил делал вид, что ничего особенного не происходит, и с повышенным интересом смотрел в окошко. Тут как раз подъехали к дому княгини Белосельской Белозерской, где остановились герцог Лихтенбургский и его супруга, урожденная Зинаида Дмитриевна Соболева, получившая в морганатическом браке титул графини Мирабо.
    Эраст Петрович знал, что Евгений Лихтенбургский, генерал майор русской гвардии и шеф потсдамских лейб кирасиров, приходился родным внуком императору Николаю Павловичу. Однако знаменитого василискова взгляда герцог от грозного деда не унаследовал – глаза его высочества были цвета голубого саксонского фарфора и смотрели через пенсне мягко, учтиво. Зато графиня оказалась очень похожа на своего великого брата. Вроде бы и стать не та, и осанка отнюдь не воинственная, и овал лица нежен, а синие глаза точь в точь такие же, и порода та самая, безошибочно Соболевская. Аудиенция с самого начала пошла вкривь и вкось.
    – Мы с графиней приехали в Москву совсем по другому деву, а тут такое несчастье, – начал герцог, премило картавя на твердом «л» и помогая себе взмахами руки, украшенной старинным сапфиром на безымянном пальце.
    Зинаида Дмитриевна не дала мужу договорить:
    – Как, как это могло случиться?! – вскричала она, и по очаровательному, хоть и распухшему от рыданий лицу потоком хлынули крупные слезы. – Князь, Владимир Андреевич, горе то какое!
    Рот графини изогнулся наподобие коромысла, и дальше говорить она не смогла.
    – На все воля Божья, – растерянно пробормотал герцог и в панике оглянулся на Долгорукого и Фандорина.
    – Евгений Максимилианович, ваше высочество, уверяю вас, что обстоятельства безвременной кончины вашего родственника тщательнейше расследуются, – взволнованным голосом сообщил губернатор. – Вот господин Фандорин, мой чиновник для наиважнейших поручений, этим занимается.
    Эраст Петрович поклонился, и герцог задержал взгляд на лице молодого чиновника, а графиня залилась слезами еще пуще.
    – Зинаида Дмитриевна, душенька, – всхлипнул и князь. – Эраст Петрович – боевой товарищ вашего братца. По воле случая остановился в той же гостинице, у Дюссо. Очень толковый и опытный следователь, во всем разберется и доложит. А плакать что же, ведь не вернешь…
    Пенсне Евгения Максимилиановича блеснуло холодно и начальственно:
    – Если господин Фандорин выяснит что нибудь важное, прошу немедвенно сообщить лично мне. Пока не прибыв великий князь Кирилл Александрович, я представляю здесь особу государя императора.
    Эраст Петрович еще раз молча поклонился.
    – Да, государь… – Зинаида Дмитриевна трясущимися руками достала из ридикюля смятую телеграмму. – Доставили высочайшую депешу. "Поражен и огорчен внезапной смертью генерал адъютанта Соболева. – Всхлипнув и высморкавшись, стала читать дальше. – Потеря для русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей. Александр".
    Фандорин чуть приподнял брови – телеграмма показалась ему холодноватой. «Трудно заменимая»? То есть получается, что заменить все таки можно? «Грустно» – и только то?
    – Завтра проводы и панихида, – сказал Долгорукой. – Москвичи желают отдать герою последнюю дань. Потом, очевидно, тело поездом отправят в столицу? Его величество наверняка распорядится устроить государственные похороны. Многие с Михайлой Соболевым проститься захотят. – Губернатор приосанился. – Меры, ваше высочество, приняты. Тело забальзамировано, так что препятствий не возникнет.
    Герцог искоса взглянул на жену, утиравшую неиссякаемые слезы. Вполголоса сказал:
    – Видите ли, князь, император пошев навстречу пожеваниям семьи и позволив хоронить Мишеля по семейному, в рязанском имении.
    Владимир Андреевич с чуть излишней, как показалось Фандорину, поспешностью подхватил:
    – И правильно, так оно человечней, без помпы то. Какой человек был, просто душа человек.
    Вот этого говорить не следовало. Начавшая успокаиваться графиня разрыдалась пуще прежнего. Губернатор часто заморгал, вынул преогромный платок, по отечески вытер Зинаиде Дмитриевне лицо, после чего, расчувствовавшись, шумно в него высморкался. Евгений Максимилианович взирал на славянскую несдержанность чувств с некоторой растерянностью.
    – Что же это, Влади… Владимир Андре…евич. – Графиня припала к выпяченной корсетом груди князя. – Ведь он меня только на шесть лет старше… У у у, – вырвалось у нее не аристократическое, а вполне простонародное, бабье завывание, и Долгорукой совсем скис.
    – Голубчик, – гнусавым от переживаний голосом указал он Фандорину поверх русого затылка Зинаиды Дмитриевны. – Вы того… Вы поезжайте. Я побуду тут. Езжайте себе с Фролом, езжайте. Карета пусть после за мной вернется. А вы поговорите там с Евгением Осиповичем. Сами решайте. Видите, какие дела то…
    Всю обратную дорогу Фрол Григорьевич жаловался на интриганов (которых называл «антрегантами») и казнокрадов.
    – Ведь что делают, ироды! Кажная тля норовит свой кусок урвать! Хочет торговый человек лавку открыть – к примеру, портками плисовыми торговать. Вроде бы чего проще? Плати городскую подать пятнадцать целковых, да торгуй. Ан нет! Околоточному дай, акцизному дай, врачу санитарному дай! И все мимо казны! А портки – им красная цена рупь с полтиной – уж по трешнице идут. Не Москва, а чистые жунгли.
    – Что? – не понял Фандорин.
    – Жунгли. Зверь на звере! Или хоть водку взять. Э э, сударь, с водкой цельная трагедия. Вот я вам расскажу…
    И последовала драматическая история о том, как торговцы в нарушение всех божеских и человеческих законов покупают у акцизных чиновников гербовые марки по копейке за штуку и лепят их на бутылки с самогонкой, выдавая ее за казенный продукт. Эраст Петрович не знал, что на это сказать, но, к счастью, его участия в разговоре, кажется, и не требовалось.
    Когда карета, грохоча по брусчатке, подъехала к парадному входу в губернаторскую резиденцию, Ведищев оборвал свою филиппику на полуслове:
    – Вы ступайте себе прямо в кабинет. Полицмейстер уж, поди, заждался. А я по делам. – И с неожиданной для его лет и важных бакенбард резвостью юркнул куда то и боковой коридорчик.
    Разговор с глазу на глаз получился удачный, профессиональный. Фандорин и Караченцев понимали друг друга с полуслова, и это грело душу обоим.
    Генерал расположился в кресле у окна, Эраст Петрович сел напротив на бархатный стул.
    – Давайте я вам сначала про герра Кнабе, – начал Евгений Осипович, держа наготове папку, однако до поры до времени в нее не заглядывая. – Личность мне хорошо известная. Просто не желал при таком скоплении. – Он выразительно покривил губы, и Фандорин понял, что это намек на Хуртинского. Генерал похлопал по своей папке. – У меня тут секретный циркуляр еще от прошлого года. Из Департамента, из Третьего делопроизводства, которое, как вам известно, ведает всеми политическими делами, предписывают приглядывать за Гансом Георгом Кнабе, Чтобы не зарывался.
    Эраст Петрович вопросительно склонил голову набок.
    – Шпион, – пояснил обер полицеймейстер. – По нашим сведениям, капитан германского генштаба. Резидент кайзерской разведки в Москве. Зная это, я поверил вашему рассказу сразу и безоговорочно.
    – Не берете, п потому что лучше известный резидент, чем неизвестный? – не столько спросил, сколько уточнил коллежский асессор.
    – Именно. Да и есть свои правила дипломатического приличия. Ну, арестую я его, вышлю. И что? Немцы тут же какого нибудь нашего вышлют. Кому это нужно? Трогать резидентов без особого на то распоряжения не положено. Однако данный случай переходит все границы джентльменства.
    Эраст Петрович от такого understatement поневоле улыбнулся:
    – Мягко говоря, да. Улыбнулся и генерал.
    – Так что герра Кнабе будем брать. Вопрос: где и когда. – Евгений Осипович улыбнулся еще шире. – Думаю, сегодня вечером, в ресторане «Альпийская роза». Дело в том, что по имеющимся у меня данным (он снова похлопал по закрытой папке) Кнабе по вечерам часто там бывает. Сегодня тоже протелефонировал, заказал столик на семь часов. Почему то на фамилию «Розенберг», хотя, как вы понимаете, в ресторане его отлично знают.
    – Интересно, – заметил на это Фандорин. – И в самом деле, надо брать.
    Генерал кивнул.
    – Распоряжение генерал губернатора насчет ареста имеется. Мое дело солдатское: начальство приказало – выполнять.
    – Откуда известно, что Кнабе т телефонировал и заказал столик на чужую фамилию? – подумав, спросил Эраст Петрович.
    – Технический прогресс. – Глаза обер полицеймейстера лукаво блеснули. – Телефонные переговоры можно прослушивать со станции. Но это строго между нами. Если узнают, я потеряю половину информации. Между прочим, ваша подружка Ванда тоже сегодня будет выступать в «Розе». Велела портье подавать коляску к шести. Предвидится интересная встреча. Вот бы их, голубков, вместе и взять. Вопрос – как действовать?
    – Решительно, но не ломая д дров.
    Караченцев вздохнул:
    – С решительностью у моих орлов все в порядке. С дровами хуже.
    Эраст Петрович заговорил полуфразами:
    – А если бы я сам? Как частное лицо? Если что – никаких дипломатических конфликтов. Ваши на страховке, а? Только, ваше п превосходительство, без дублирования, как вчера в «Англии».
    Черт возьми, с тобой работать – одно удовольствие, подумал генерал, а вслух сказал:
    – За вчерашнее приношу извинение. Не повторится. А насчет сегодняшнего… Двое на улице, двое в зале? Как полагаете?
    – В зале не надо вовсе – профессионал всегда опознает, – уверенно заявил коллежский асессор. – А на улице так: один на коляске у парадного, и один у черного. На всякий. Думаю, довольно будет. Не террорист ведь все таки, резидент.
    – Как действовать думаете?
    – Право не знаю. Как пойдет. Пригляжусь, понаблюдаю. Не люблю загадывать.
    – Понимаю, – покивал генерал. – И полностью полагаюсь на ваше суждение. Имеете ли оружие? Господин Кнабе в отчаянном положении. Высылкой в данном случае не отделается, да и отопрутся от него начальники, если что. Хоть и не террорист, но может повести себя нервно.
    Эраст Петрович сунул руку куда то под сюртук, и в следующую секунду на ладони у него оказался маленький ладный револьвер с вытертой от частого употребления рифленой рукояткой.
    – «Герсталь агент»? – с уважением спросил Евгений Осипович. – Изрядная вещица. Позвольте полюбопытствовать?
    Генерал взял револьвер, ловко откинул барабан, поцокал языком:
    – Безвзводный? Красота! Пали хоть все шесть пуль подряд. А спусковой не слабоват?
    – Тут вот кнопочка – предохранитель, – показал Фандорин. – Так что в кармане не выстрелит. Точность, конечно, неважная, но ведь в нашем деле главное – скорострельность. Нам соболя в глаз не бить.
    – Истинная правда, – согласился Евгений Осипович, возвращая оружие. – Так ведь она опознает вас? Ванда то.
    – Не извольте б беспокоиться, ваше превосходительство. У меня с собой целая гримерная. Не опознает.
    Совершенно удовлетворенный, Караченцев откинулся на спинку кресла и, хотя деловой разговор вроде бы был закончен, прощаться не торопился. Генерал предложил собеседнику сигару, но тот достал свои, в изящном замшевом футляре.
    – Настоящая «батавия», Евгений Осипович. Не угодно ли?
    Обер полицеймейстер взял тонкую, шоколадного цвета палочку, зажег, с наслаждением выпустил струйку дыма. Господин Фандорин генералу определенно нравился, и потому возникло окончательное решение повернуть разговор в деликатную сторону.
    – Вы в наших московских джунглях человек новый… – осторожно начал он.
    И этот про джунгли, мысленно удивился Эраст Петрович, но виду не подал. Сказал лишь:
    – Да и в российских тоже.
    – Вот вот. Многое за время ваших странствий переменилось…
    Фандорин с внимательной улыбкой ждал продолжения – беседа, судя по всему, предполагалась не пустячная.
    – Как вам наш Володя Большое Гнездо? – внезапно спросил обер полицеймейстер.
    Поколебавшись, Эраст Петрович ответил:
    – По моему, его сиятельство не так прост, как кажется.
    – Увы. – Генерал энергично пустил вверх густую дымную струю. – В свое время князь был непрост и даже очень непрост. Шутка ли – шестнадцать лет держит первопрестольную железной рукой. Но расшатались зубы у старого волка. Чему удивляться – восьмой десяток. Постарел, утратил хватку. – Евгений Осипович наклонился вперед и доверительно понизил голос. – Последние дни доживает. Сами видите – вертят им как хотят эти его помпадуры Хуртинский и Ведищев. А пресловутый Храм! Ведь все соки из города высосал. Зачем, спрашивается? Сколько приютов да больниц на этакие деньжищи можно бы построить! Нет, наш Хеопс новоявленный желает непременно пирамиду после себя оставить.
    Эраст Петрович слушал внимательно, рта не раскрывал.
    – Понимаю, вам об этом рассуждать невместно. – Караченцев снова откинулся на спинку кресла. – Да вы просто послушайте человека, который к вам с искренней симпатией. Не скрою от вас, что при дворе Долгоруким недовольны. Малейшая с его стороны оплошность – и всё. На покой, в Ниццу. А тогда, Эраст Петрович, вся его московская хунта рассыплется. Придет новый человек, не чета этому. Приведет своих. Да уж и здесь они, его люди. Готовят.
    – Например, вы?
    Евгений Осипович одобрительно прищурился:
    – Вы схватываете с полуслова. А сие означает, что я могу не продолжать. Суть предложения вам понятна.
    В самом деле, не первопрестольная, а какие то джунгли, подумал Эраст Петрович, глядя в светящиеся приязнью глаза рыжего обер полицеймейстера – по всему видно, человека честного и неглупого. Коллежский асессор приятнейшим образом улыбнулся и развел руками:
    – Ценю ваше доверие и даже п польщен. Возможно, с новым губернатором Москве будет и лучше. Впрочем, не берусь судить, ибо в московских делах пока ничего не смыслю. Однако я, ваше превосходительство, четыре г года прожил в Японии и, знаете ли, совершенно объяпонился – иногда сам на себя удивляюсь. У японцев самурай – а мы с вами по их понятиям самураи – должен хранить верность своему сюзерену, каким бы скверным тот ни был. Иначе никак невозможно, вся система развалится. Владимир Андреевич мне не вполне сюзерен, однако же свободным от обязательств по отношению к нему я чувствовать себя не могу. Уж не обессудьте.
    – Что ж, жаль, – вздохнул генерал, поняв, что уговаривать бесполезно. – У вас могло бы быть большое будущее. Да, ничего. Может быть, еще и будет. На мою поддержку вы можете всегда рассчитывать. Смею ли я надеяться, что беседа останется между нами?
    – Да, – коротко ответил коллежский асессор, и Караченцев ему сразу поверил.
    – Пора, – сказал он, поднимаясь. – Распоряжусь насчет «Розы». Выберу вам помощников потолковей, а вы, в свою очередь…
    Они вышли из губернаторского кабинета, обговаривая на ходу последние детали предстоящей операции. Секунду спустя открылась маленькая дверка в углу – там располагалась комната для отдыха, где старый князь любил подремать после обеда. Из дверки, бесшумно ступая войлочными туфлями, вышел Фрол Григорьевич Ведищев. Его кустистые седые брови были сурово насуплены. Княжеский камердинер подошел к креслу, на котором минуту назад сидел обер полицеймейстер, и свирепо плюнул коричневой табачной слюной прямо на кожаное сиденье.
    Глава шестая,
    в которой появляется женщина в черном
    В гостинице Эраста Петровича ждал сюрприз. Когда молодой человек приблизился к своему 20 ому номеру, дверь внезапно отворилась, и навстречу постояльцу выбежала дебелая горничная. Лица ее Фандорин не разглядел, поскольку оно было повернуто в сторону, однако же от внимания наблюдательного коллежского асессора не укрылись некоторые красноречивые детали: надетый наизнанку фартук, сбившаяся набок кружевная наколка и криво застегнутое платье. На пороге стоял довольный Маса, ничуть не смущенный внезапным возвращением хозяина.
    – Русские женщины очень хорошие, – с глубоким убеждением произнес слуга. – Я предполагал это и раньше, а теперь знаю наверняка.
    – Наверняка? – с любопытством спросил Фандорин, разглядывая лоснящуюся, физиономию японца.
    – Да, господин. Они горячие и не требуют за любовь подарков. Не то что жительницы французского города Парижа.
    – Да ведь ты по русски не знаешь, – покачал головой Эраст Петрович. – Как же ты с ней объяснился?
    – По французски я тоже не знал. Но для объяснения с женщиной слова не нужны, – с важным видом поведал Маса. – Главное – дыхание и взгляд. Если дышишь громко и часто, женщина понимает, что ты в нее влюблен. А глазами надо делать вот так. – Он сощурил свои и без того узкие глазки, отчего те вдруг поразительным образом словно заискрились. Фандорин только хмыкнул. – После этого остается немножко поухаживать, и женщина уже не может устоять.
    – И как же ты ухаживал?
    – К каждой женщине нужен свой подход, господин. Худые любят сладости, толстые – цветы. Этой прекрасной женщине, которая убежала, заслышав ваши шаги, я подарил веточку магнолии, а потом сделал ей массаж шеи.
    – Где ты взял магнолию?
    – Там. – Маса показал куда то вниз. – В горшках растут.
    – А при чем здесь массаж шеи?
    Слуга посмотрел на хозяина сожалеюще:
    – Массаж шеи переходит в массаж плеч, потом в массаж спины, потом…
    – Ясно, – вздохнул Эраст Петрович. – Можешь не продолжать. Подай ка лучше сундучок с гримерными принадлежностями.
    Маса оживился:
    – У нас будет приключение?
    – Не у нас, а у меня. И вот еще что, утром я не успел сделать гимнастику, а мне нынче нужно быть в форме.
    Японец стал снимать хлопчатый халат, который обычно носил, находясь дома.
    – Господин, мы побегаем по потолку или опять будем драться? Лучше по потолку. Вот очень удобная стена.
    Фандорин осмотрел оклеенную обоями стену, лепной потолок и усомнился:
    – Больно высоко. Тут не меньше двенадцати сяку. Ну да ничего, попробуем.
    Маса уже стоял в одной набедренной повязке. На лоб он повязал чистенькую белую тряпицу, на которой красной тушью был выведен иероглиф «усердие». Эраст Петрович же переоделся в обтягивающее полосатое трико, обул каучуковые тапочки, потом немного попрыгал, поприседал и скомандовал:
    – Ити, ни, сан!
    Оба разом рванулись с места, взбежали вверх по стене и, совсем немного не достигнув потолка, оттолкнулись от вертикали. Сделав сальто в воздухе, приземлились на ноги.
    – Господин, я выше добежал – вон до той розочки, а вы на две розочки ниже, – похвастался Маса, показывая на обои.
    Вместо ответа Фандорин снова прокричал:
    – Ити, ни, сан!
    Головокружительный трюк был повторен, и на сей раз слуга, перекувырнувшись, коснулся ногой потолка.
    – Я достал, а вы нет! – сообщил он. – И это при том, господин, что у вас ноги значительно длиннее моих.
    – Ты сделан из резины, – проворчал слегка запыхавшийся Фандорин. – Ладно, теперь подеремся.
    Японец поклонился в пояс и без особой охоты встал в боевую стойку: ноги согнуты в коленях, ступни развернуты, руки расслаблены.
    Эраст Петрович, подпрыгнул, крутнулся в воздухе и довольно сильно задел не успевшего увернуться партнера носком тапочка по макушке.
    – Попадание раз! – крикнул он. – Давай!
    Маса сделал отвлекающее движение – сорвал со лба и отшвырнул в сторону свою белую повязку, а когда взгляд Фандорина непроизвольно проследовал за летящим предметом, слуга с гортанным криком прокатился упругим мячиком по полу и ударом ноги попробовал подсечь хозяина под щиколотку. Однако Эраст Петрович в последний момент отскочил таки назад, да еще изловчился легонько стукнуть коротышку ребром ладони по уху.
    – Попадание два!
    Японец ловко вскочил на ноги и засеменил по комнате, описывая полукруг. Фандорин чуть переступал на месте, держа вывернутые ладони на уровне талии.
    – Ах да, господин, я совсем забыл, – проговорил Маса, не прекращая двигаться. – Мне нет прощения. К вам час назад приходила женщина. Вся в черном.
    Эраст Петрович опустил руки.
    – Какая женщина?
    И тут же получил удар ногой в грудь. Отлетел к стене, а Маса торжествующе воскликнул:
    – Попадание раз! Немолодая и некрасивая. Одежда у нее была совсем черная. Я не понял, чего она хочет, и она ушла.
    Фандорин стоял, потирая ушибленную грудь.
    – Тебе пора бы научиться по русски. Пока меня не будет, возьми словарь, который я тебе подарил, и выучи восемьдесят слов.
    – Хватит и сорока! – возмутился Маса. – Вы мне просто мстите! И потом два слова я сегодня уже выучил: мираська , что означает «уважаемый господин» и китайтик – это по русски «японец».
    – Догадываюсь, кто тебя учил. Только не вздумай называть «милашкой» меня. Восемьдесят слов, я сказал, восемьдесят. В следующий раз будешь драться честнее.
    Эраст Петрович сел перед зеркалом и занялся гримом.
    Перебрав несколько париков, выбрал темно русый, скобкой, с ровным пробором посередине. Опустил свои подкрученные черные усики, поверх приклеил пышные, посветлее, к подбородку прицепил густую бороду веником. Покрасил в соответствующий цвет брови. Подвигал ими туда сюда, надул губы, пригасил блеск в глазах, помял румяные щеки, развалился на стуле и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, превратился в хамоватого охотнорядского купчика.
    * * *
    В восьмом часу вечера к немецкому ресторану «Alpenrose» что на Софийке, подкатил лихач: пролетка лаковая, на стальных рессорах, у пары вороных гривы переплетены алыми лентами, спицы на колесах выкрашены охрой. Лихач оглушительно тпрукнул, да еще залихватски щелкнул кнутом.
    – Просыпайся, ваше здоровье, доставили в лучшем виде!
    Сзади, откинувшись на бархатном сиденье, похрапывал ездок – молодой купчина в длиннополом синем сюртуке, малиновом жилете и сапогах бутылками. На голове гуляки залихватски скособочился сияющий цилиндр.
    Купец приоткрыл осоловелые глаза, икнул:
    – К куда?
    – Куда заказывали, ваше степенство. Она самая «Роза» и есть.
    Возле известного на всю Москву ресторана в ряд выстроились извозчики. Возницы смотрели на шумного лихача недовольно – раскричался, кнутом расстрелялся, только чужих лошадей напугал. Один извозчик, молодой парень с бритым, нервным лицом, в глянцевом кожане, подошел к баламуту и сердито напустился на него:
    – Ты чё размахался? Не на цыганской ярманке! Приехал и стой себе как все! – А вполголоса прибавил: – Езжай, Синельников. Привез – и езжай, не светись. У меня тут коляска. Передай Евгению Осиповичу, всё по плану.
    Купчик спрыгнул на тротуар, пошатнулся, махнул кучеру:
    – Вали! Ночевать тут буду.
    Лихач щелкнул кнутом и, по разбойничьи присвистнув, покатил прочь, а загулявший охотнорядец сделал несколько неверных шагов и покачнулся. Бритый тут как тут – подхватил под локоток.
    – Давай помогу, ваше степенство. Неровен час оступишься…
    Заботливо взял под локоть, зашептал скороговоркой:
    – Агент Клюев, ваше высокоблагородие. Вон моя коляска, с рыжей лошадкой. Буду на козлах дожидаться. У черного хода агент Незнамов. Точильщика изображает, в клеенчатом фартуке. Объект десять минут как прибыл. Прицепил рыжую бороду. Какой то дерганый весь. И при оружии – подмышка оттопырена. А вот это его превосходительство велели передать.
    Уже у самых дверей «извозчик» ловко сунул в карман купчине свернутый в осьмушку листок и, сняв картуз, низко поклонился, но на чай не получил и лишь досадливо крякнул, когда перед ним захлопнули дверь. Под насмешки возниц («Что, ухарь, сорвал двугривенный?») поплелся назад к пролетке и понуро влез на козлы.
    Ресторан «Альпийская роза» вообще то считался заведением чинным, европейским. Во всяком случае, в дневное время. В завтрак и обед сюда приходили московские немцы, как торговые, так и служилые. Кушали свиную ногу с кислой капустой, пили настоящее баварское пиво, читали берлинские, венские и рижские газеты. Но к вечеру скучные пивохлебы отправлялись по домам – подвести баланс по учетным книгам, поужинать да засветло на перину, а в «Розу» начинала стекаться публика повеселей и пощедрей. Преобладали все таки иностранцы, из тех, кто легче нравом и при этом предпочитает веселиться не на русский, а на европейский лад, без пьяного крика и расхристанности. Русские если и заглядывали, то больше из любопытства, а с некоторых пор еще и для того, чтобы послушать, как поет мадемуазель Ванда.
    Охотнорядец остановился в беломраморном фойе, икнув, осмотрел колонны и ковровую лестницу, швырнул лакею свой ослепительный цилиндр и поманил метрдотеля.
    Первым делом сунул ему беленькую. Потом, обдав коньячным запахом, потребовал:
    – Ты мне, немец перец колбаса, стол обеспечь, и чтоб не какой у вас так на так пустой простаивает, а какой мне пондравится.
    – Народу много с… – развел руками метрдотель, который был хоть и немец, но по русски говорил на истинно московский лад.
    – Обеспечь, – погрозил ему пальцем купец. – Не то забедокурю! И это, где тут нужник у вас?
    Метрдотель пальцем подозвал лакея, и скандального гостя со всем почтением проводили в туалетную комнату, отделанную по последнему слову европейской техники: с фарфоровыми стульчаками, водосливом и обзеркаленными умывальниками. Но Тит Титыч немецкими новшествами не заинтересовался, а, велев лакею дожидаться снаружи, вынул из кармана свернутый листок и, сосредоточенно нахмурившись, стал читать.
    Это была расшифровка телефонного переговора.
    2 часа 17 минут пополудни. Абонент 1 – мужского пола, абонент 2 – женского пола.
    А1: Барышня, мне нумер 762… «Англия»? Здесь Георг Кнабе. Прошу позвать госпожу Ванду.
    Голос (пол не определен): Сию минуту с.
    А2: Ванда у аппарата. Кто это?
    А1: (Помета на полях: «С сего места всё по немецки»). Я. Срочное дело. Очень важно. Скажите мне одно, делали ли вы с ним что нибудь? Вы понимаете, о чем я. Делали или нет? Говорите правду, заклинаю!
    А2: (после продолжительной паузы): То, что вы имеете в виду, я не сделала. Все произошло само. Но что с вами? У вас такой голос.
    А1: Нет, правда не делали? О, благодарение Господу! Вы не представляете, в каком я положении. Это кошмарный сон.
    А2: Я очень рада. (Одна фраза неразборчиво).
    А1: Не шутите. Все от меня отвернулись! Вместо похвалы за проявленную инициативу – черная неблагодарность. И даже хуже. Может получиться так, что известное вам событие не отдалит конфликт, а наоборот, его приблизит – вот что мне передали. Но ведь вы ничего не сделали?
    А2: Я же сказала: нет.
    А1: А где склянка?
    А2: У меня в нумере. И все так же запечатана.
    А1: Я должен у вас ее забрать. Сегодня же.
    А2: Я сегодня пою в ресторане и уйти не смогу. И так два вечера пропустила.
    А1: Знаю. Я буду. Уже заказал столик. На семь часов. Не удивляйтесь – я буду замаскирован. Так нужно для конспирации. Захватите склянку с собой. И вот еще что, фрейляйн Ванда, в последнее время вы что то много себе стали позволять. Смотрите, я не тот, с кем можно шутки шутить.
    (А2, не отвечая, дает отбой.)
    Стенографировал и перевел с немецкого Юлий Шмидт.
    Внизу косым гвардейским почерком приписка: «Не убрал бы он ее с перепугу, а? Е.О.»
    * * *
    Из туалета купчина вышел явно посвежевший. Сопровождаемый метрдотелем, вошел в залу. Обвел мутным взглядом столы с невозможной белизны скатертями, сплошь в сиянии серебра и хрусталя. Сплюнул на сверкающий паркетный пол (метрдотель только поежился) и наконец ткнул пальцем в стол (слава богу, свободный) возле стены. Слева – два богатеньких студента в компании заливисто хохочущих модисток, справа – рыжебородый господин в клетчатом пиджаке. Сидит, смотрит на сцену, потягивает мозельское.
    Если бы не предупреждение агента Клюева, Фандорин нипочем не узнал бы герра Кнабе. Тоже мастер преображаться. Что ж, при его основной профессии это неудивительно.
    В зале недружно, но с энтузиазмом зааплодировали. На невысокую сцену вышла Ванда – тонкая, стремительная, похожая в своем переливающемся блестками платье на волшебную змейку.
    – Тоща то, смотреть не на что, – фыркнула за соседним столом полненькая модистка, обиженная тем, что оба студента уставились на певицу во все глаза.
    Ванда обвела залу широко раскрытыми сияющими глазами и без предварительных слов, без музыкального вступления, негромко запела – пианист аккомпаниатор подхватил мелодию уже вдогонку и пошел плести легкие кружева аккордов вкруг низкого, проникающего в самое сердце голоса.
    Зарыт на дальнем перекрестке
    Самоубийцы труп в песок;
    На ним растет цветочек синий,
    Самоубийц цветок…
    Там я стоял, вздыхая… Вечер
    Все сном и холодом облек.
    И при луне качался тихо
    Самоубийц цветок.
    Странный выбор для ресторана, подумал Фандорин, вслушиваясь в немецкие слова песни. Кажется, это из Гейне?
    В зале стало очень тихо, потом все разом захлопали, а давешняя ревнивая модистка даже крикнула «браво!». Эраст Петрович спохватился, что, кажется, вышел из роли, но никто вроде бы не заметил неуместно серьезного выражения, появившегося на пьяной физиономии охотнорядца. Во всяком случае, рыжебородый, что сидел за столом справа, смотрел только на сцену.
    Еще звучали последние аккорды печальной баллады, а Ванда уже защелкала пальцами, задавая быстрый ритм. Пианист, тряхнув кудлатой головой, скомкал концовку – обрушил все десять пальцев на клавиши, и публика закачалась на стульях в такт разухабистой парижской шансонетке.
    Какой то русский господин, по виду из заводчиков, совершил странную манипуляцию: подозвал цветочницу, взял из корзины букетик анютиных глазок, и, обернув его сторублевой ассигнацией, послал Ванде. Та, не прекращая петь, понюхала букет и велела отослать обратно вместе со сторублевкой. Заводчик, до сего момента державшийся королем, заметно стушевался и два раза подряд выпил залпом по полному фужеру водки. На него почему то поглядывали с насмешкой.
    Эраст Петрович про свою роль больше не забывал. Немного повалял дурака: налил шампанского в чайную чашку, а оттуда в блюдце. Надувая щеки, отпил – совсем чуть чуть, чтоб не захмелеть, но с громким хлюпаньем. Официанту велел принести еще шампанского («Да не ланинского, а взаправдышного, моэту») и зажарить поросенка, только непременно живого, и чтоб сначала принесли показать, «а то знаю я вас, немчуру, убоину с ледника подсунете». Расчет у Фандорина был на то, что живого поросенка искать будут долго, а тем временем ситуация так или иначе разрешится.

/ Полные произведения / Акунин Б. / Смерть Ахиллеса