Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Алексин А.Г. / Здоровые и больные

Здоровые и больные [3/3]

  Скачать полное произведение

    "Вот тебе и принцип неприсоединения!... -- думал я. -- К несчастью, от
    несчастья не скроешься..."
     Сочувствующие в белых халатах тоже заспешили на третий этаж.
     Торопливо натягивая свою зеленую форму, которая неожиданно
    ассоциировалась с фамилией Виктора Валерьяновича, я сказал:
     -- Крови не хватит. Это трагедия.
     -- Не напрягайтесь, Владимир Егорович... Я, когда училась в институте,
    сдавала кровь, -- сообщила Маша, натягивая свою хирургическую спецовку прямо
    рядом со мной: стесняться не было времени. -- Сдавала и таким образом
    подрабатывала... Могу сделать это и бескорыстно.
     -- Ты пойдешь... на это?
     -- Уже иду.
     -- Но твоя кровь принадлежит... не только тебе, -- проговорил Паша,
    успевший уже натянуть зеленую спецодежду.
     -- Мой муж хочет сказать, что он еще надеется стать отцом, -- пояснила
    Маша. -- Не напрягайся, милый.
     -- Нет... я буду...
     -- Успокойте Пашу, -- сказала она. -- Он помешает мне совершить подвиг!
     Отвоевывать человека у смерти входит в обязанности хирурга. Но если
    говорят, что это обыденность или "просто работа", я мысленно протестую.
    Разве можно обыденно встречаться со смертью?
     Когда стало ясно, что она отступает, Семен Павлович, лично
    присутствовавший на операции, вышел в коридор и сообщил:
     -- Кажется, мы побеждаем.
     "Виктор Валерьянович... и язва желудка? Несовместимо! Надо пересмотреть
    теорию возникновения этой болезни", -- так рассуждали врачи нашей больницы.
     Но они не учились вместе с Зеленцовым в мединституте, а я учился и знал
    его более двадцати лет. Он выбрал терапию как наиболее спокойный род войск в
    медицине, но в то же время -- и основной! Всю жизнь он тяготел к такому
    именно сочетанию. Даже имя и отчество свидетельствовали об этом: с одной
    стороны -- Виктор (вроде бы победитель!), а с другой -- Валерьянович.
     Он считался одним из самых одаренных студентов, но дарования были
    побеждены характером. Опекавший его профессор предложил длительные,
    совместные передвижения по стране, чтобы изучить влияние перемен климата на
    сердечно-сосудистую систему. Но перемен Зеленцов даже в юности опасался.
    Тщеславие жило в нем, а двигателем не становилось... Отказ от научного
    путешествия стал главной строкой характеристики, которую он сам про себя
    сочинил. Известно, что ошибки в молодости совершаются быстро и легко, но
    расплачиваются за них долго и трудно. А инерция репутации почти
    непреодолима... О нем пошла молва как о человеке нелюбопытном, без
    стремлений и целей. Окончив аспирантуру, он получил звание, но и оно ничего,
    кроме зарплаты, ему не прибавило. С годами приходили опыт, авторитет
    специалиста, но фундамент репутации оставался все тем же.
     -- Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, -- размышлял о
    причинах его заболевания Семен Павлович. -- "Счастья нет, а есть покой..."
    Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!
     -- Он сказал: "Покой и воля", -- уточнил я. И подумал: "Зеленцов этой
    формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей --
    статус холостяка".
     -- Когда человек не совершает того, для чего был рожден, -- сказал я
    Липнину, -- не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на
    беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но
    значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном
    случае бросили семена противоречий... А противоречия, как утверждал крупный
    психолог, к здоровью не ведут.
     -- Ого, и вы обратились к цитатам? -- Липнин захлопал.
     Лечить опытного врача -- все равно что вести машину, когда рядом с
    тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на
    пути и хочет определять скорость.
     Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил:
     -- Володя, я буду жить?
     -- Ты же не умеешь менять привычек и образа существования. Я учел это!
     Первое время он часами не отпускал, цеплялся за меня. Вновь и вновь
    просил объяснить, почему я уверен, что он не умрет.
     -- Вам еще надо жениться! -- сказала Маша, услышав наш разговор в
    перевязочной. -- К тому же в ваших жилах течет моя кровь.
     -- Я этого не забуду, -- пообещал Зеленцов.
     -- Так что не напрягайтесь, Виктор Валерьянович.
     Я думал, что, немного оправившись, Зеленцов начнет анализировать и
    направлять мою врачебную деятельность. Но он каждым словом давал понять, что
    верит только мне и что я ни с кем не могу делить ответственность за его
    здоровье. Он не просто надеялся на меня -- он уповал. Следил за выражением
    моих глаз, подмечал оттенки голоса, а результаты обследований и анализов
    выслушивал, цепенея, как подсудимые приговор.
     Он болел по-мужски. Да еще и по-холостяцки... Особенность заключалась
    лишь в том, что вопросы он задавал, используя профессиональные медицинские
    термины. Невозможно было представить себе, что в нашей больнице он считался
    главным специалистом по хладнокровию.
     -- Как могло получиться, что мы с тобой пятнадцать лет не встречались?
    -- вопрошал он. -- Теперь я так не смогу! И если только я поднимусь на ноги,
    эти ноги будут тащиться к тебе ежедневно -- захочешь ты того или нет.
     -- Пусть тащатся... Я согласен.
     -- Если только я вернусь домой, ты этот дом не обойдешь и не объедешь!
     Произнеся слова "если только я", он всякий раз пытал меня взглядом.
     -- Скажи, а там, у меня внутри, ты ничего более страшного, чем язва...
    не обнаружил?
     -- Хирург должен находить то, что он ищет. Неожиданные встречи в
    брюшной полости ни к чему.
     -- Именем нашего институтского братства?
     И хотя в институте мы с ним братьями не были, я ответил:
     -- Именем братства!
     -- За одно такое свидетельство надо благодарить утром и вечером.
     -- А ночью и днем?
     Мужчины не допускают несерьезного отношения к своим болезням. Но
    Зеленцов видел в шутках признаки моего спокойствия, а стало быть, и своего
    исцеления.
     -- Если бы что-нибудь там... обнаружилось, ты бы не иронизировал. Я
    понимаю. Спасибо тебе... Мог ли я думать, что ты сыграешь в моей жизни столь
    огромную роль? После матери... никто не играл такой роли!
     Если сосредоточенно ждут беду, она откликается на ожидание.
     -- Ты уверен, что не будет осложнений? -- пытал меня словами и взглядом
    Зеленцов. -- Боюсь воспаления легких!
     -- Не напрягайтесь, Виктор Валерьянович, -- продолжала советовать ему
    Маша. -- Призываю вас к хладнокровию!
     Но он продолжал напрягаться... И легкие его, которые могли воспалиться,
    а могли не воспалиться, в конце концов воспалились.
     Мы с Машей и Пашей следили за организмами больных, а сестра Алевтина за
    организмом нашего отделения. Как только температура у Зеленцова подпрыгнула
    до сорока, об этом немедленно узнал Семен Павлович. И хоть осложнения с
    ремонтом волновали его гораздо больше зеленцовского осложнения, он сказал
    мне:
     -- Ну вот... Я знал, что без этого не обойдется. Опасные случаи -- не
    специфика нашей больницы.
     -- А для безопасных больница вообще не нужна.
     В глубине души он был доволен: вокруг спасения Зеленцова и Машиной
    самоотверженности стали складываться легенды, которые главный врач должен
    был развенчать.
     На очередной "пятиминутке" он завел получасовой теоретический разговор
    об опасностях послеоперационного периода, которых иные "легкомысленно
    недооценивают". Напомнил и о том, что "незакрепленный успех подобен
    поражению".
     Маша сказала Зеленцову:
     -- Вы давно не были на "пятиминутках"... Поди, соскучились! -- И
    воспроизвела речь Липнина.
     Зеленцов сделал попытку подняться с постели.
     -- Я пойду к нему, -- произнес он так, что я понял: он может пойти.
     -- Зачем? -- удивилась Маша.
     -- Объясню ему...
     -- Объяснить можно тому, кто хочет понять.
     -- Я все равно скажу ему. Пусть не сейчас... Действительно, надо
    набраться сил. Но тут, в палате... -- Он оглядел стены, окно, тумбочку. --
    Здесь я и сейчас могу...
     Маше показалось, что его доверительность распространяется лишь на меня.
     -- Мне надо...
     -- Нет, нет!... -- перебил Зеленцов. -- В моих жилах течет ваша кровь
    -- и у меня от вас нет секретов.
     -- Обожаю секреты! -- призналась она.
     -- Понимаете ли... Я всегда избегал выяснять отношения, объясняться,
    исповедоваться. Это требует нервного напряжения.
     -- Вам нельзя напрягаться! -- напомнила Маша.
     -- И все же я хочу исповедаться... Болезненный шок в тот день отключил
    на время мое сознание. А когда оно вновь включилось, то было уже иным.
    Рискую показаться банальным... Но не все, что часто повторяют, банально. Так
    вот, страдание, я уверен, очищает...
     -- Чистого человека, -- вставил я, -- а скверного -- ожесточает.
     -- Но по крайней мере, оно заставляет задуматься... Одно дело
    представлять себе, что такое врачебная самоотверженность, а другое --
    испытать на себе. Своя операция уж наверняка ближе к телу! И вот я понял,
    что быть врачами -- значит, действовать так, как вы. А свое хладнокровное
    врачевание я отныне отметаю. И осуждаю... Давным-давно я услышал: "Ездят на
    тех, кто позволяет себя оседлать". Каждый делает эпиграфом к жизни ту
    мудрость, которая его устраивает. Я не позволял "ездить" на себе ни больным,
    ни здоровым... Ни заботам, ни треволнениям. И так постепенно вообще стал
    ездить и ходить в одиночку. Но если только я поднимусь...
     -- Пока что у вас поднялась температура. -- Маша положила руку ему на
    лоб. -- Я не ошиблась.
     -- Еще несколько слов... Ты, Володя, знаешь, что когда-то я отказался
    совершить двухлетнее путешествие: оно казалось мне долгим и сложным. Даже
    опасным... И хотя обошлись без меня, я фактически предал своего благодетеля.
    Ты знаешь, кого я имею в виду... А предатели благодетелей караются девятым
    кругом "дантова ада". Это тоже общеизвестно...
     -- Почему? Я, например, не знала этого, -- созналась Маша.
     -- Тем более... Об этом надо кричать всем и каждому! Пока не запомнят.
    Когда я встану, пойду к нему на могилу. Буду искать прощения... -- Зеленцов
    раскашлялся тяжко, навзрыд. Но, превозмогая этот приступ, сказал: -- Я
    понял, что если ощущаешь врача своим благодетелем, значит, это врач. А все
    прочее -- чепуха!
     "Инерция репутаций... -- думал я. -- Она безапелляционна, самонадеянна
    и часто вводит нас в заблуждение. "Чего от него ждать?" -- говорим мы. Но
    пока человек жив, надо ждать!"
     Покидая палату, Зеленцов написал в "Книге отзывов": Если мне когда-нибудь представится возможность отблагодарить своих благодетелей, я буду счастлив! -- "Книга жалоб и восхищений"... продолжается, -- мрачно констатировал Паша.*** Взгляд у Семена Павловича вновь был не просто открытым, а прямо-таки распахнутым. И опять столь приветливым, что от него хотелось уклониться, как от засады... Что-то замышлялось. Это мне было ясно.
     Главный врач пригласил меня сесть.
     -- Не было бы счастья, да несчастье помогло!
     -- О каком несчастье вы говорите? -- спросил я.
     -- Об истории с Виктором Валерьяновичем. Операция, потом воспаление
    легких...
     О воспалении легких, которое произошло, как считалось, по вине
    хирургического отделения, он вспоминал при каждом удобном случае.
     -- А какое же счастье?
     -- Ремонт из-за этого перекинулся на верхние этажи -- и в результате мы
    с вами можем помочь очаровательному молодому человеку. Сделать ему операцию
    по поводу аппендицита.
     "Видимо, это счастье для самого главврача, -- сообразил я. -- Но
    почему?"
     -- Лейкоцитоз у него повышен незначительно. Но изнуряющие приступы...
    Предстоит отправляться в экспедицию. Путешествовать под дамокловым мечом! Мы
    с вами должны отвести этот меч. Такая у меня просьба.
     -- А кто этот молодой человек? -- полюбопытствовал я.
     -- Начинающий инженер. Сын скромной корректорши. Начинающие и скромные
    у Семена Павловича сострадания
     не вызывали. "Вероятно, родственник", -- решил я.
     -- Обеспечим образцовый наркоз! Чтобы не было ни малейших намеков на
    боль... -- Липнин потирал руки. -- Все должно быть в идеальнейшем виде!
     -- В удовольствие для больного нам операцию превратить не удастся. Тем
    более что я предпочитаю местное обезболивание.
     -- Местное -- для решения местных задач, а для задач общего значения
    нужно общее! Я, разумеется, шучу.
     Липнин обнажил свои рекламно-безупречные зубы. Он был со мной отчаянно
    откровенен, подчеркивая этим, что готов восстановить отношения.
     "Какие все же глобальные проблемы он собирается решать с помощью
    начинающего инженера? -- недоумевал я. -- Семейные, что ли? Да, наверное,
    это родственник по какой-нибудь из главных линий".
     На другой день приехала Мария Георгиевна: она хотела предварить мою
    встречу с Тимошей. Рассказывала, какой он замечательный сын. Выяснила все,
    что можно было выяснить по поводу аппендицита. Потом достала из конверта
    Тимошины фотографии
     -- Он не фотогеничен. И в жизни гораздо лучше. Вы убедитесь. Вот здесь
    ему ровно год... А тут, видите, уже школьник.
     Матери всегда живописали в моем кабинете качества своих детей, полагая,
    видимо, что хороших людей я оперирую тщательней, чем плохих.
     Дату операции я от Марии Георгиевны скрыл: когда за дверью стоит мать,
    оперировать трудно.
     Есть такое, чего представить себе нельзя... Я не знаю, кто сообщил
    Марии Георгиевне... кто смог произнести эти слова...
     На похоронах ее не было.
     Через несколько дней состоялся мой последний разговор с Липниным.
     В конце я спросил:
     -- Делячество на крови?...
     -- Ого, новая формула! -- Он хлопнул в ладоши. -- Если она верна, то я
    должен буду покинуть больницу, а если нет, то... извините, что повторяюсь,
    покинете вы.
     Он тут же принялся опровергать мою формулу.
     Письмо Тимошиного отца было переслано в высшую медицинскую инстанцию.
    Это был танковый прорыв, в который должны были устремиться донесения самого
    Семена Павловича. Он вспомнил все: семейственность в отделении (мимоходом
    признал свою вину: либеральничал, шел навстречу!), незаконное пребывание
    здорового ребенка во взрослой больнице, разбазаривание болеутоляющих
    средств, жалобы на бездушие...
     Он припомнил и другие провинности, без которых бы я, как это ни
    странно, не смог помогать людям... И Тимошину смерть.
     Липнин пошел в наступление. А я не собирался обороняться. Хотя он
    поднял руку на то, что я считал своей единственной семьей, своим домом
     -- А дом полагается защищать, -- сказала мне Маша. И добавила: -- К нам
    едет Бабкина из управления.
     О Бабкиной было известно, что она не подчинялась голосам министра и
    начальника главка, а исключительно -- голосу совести.
     -- И при этом трогательно относится к Липнину. По зову совести! --
    сообщила Маша. -- Интересно, куда позовет ее совесть в ходе предстоящего
    следствия?
     Говорили, что выводы Бабкиной, продиктованные ее высокоразвитым
    чувством справедливости, в министерстве сомнениям не подвергались.
     -- К собеседованию мы подготовимся! -- многозначительно произнесла
    Маша. -- Хотя она мне ясна!
     -- Вы не будете там присутствовать, -- сказал я. -- По многим
    причинам... Это, если хотите, мое требование.
     -- Пожалуйста... Мы не будем, -- с той же интонацией согласилась она.
    -- Но справедливый судья обязан выслушать разные стороны и все точки зрения.
     -- И что же вы в связи с этим задумали?
     -- Не напрягайтесь, Владимир Егорович.
     Более всего Семен Павлович увлекался хозяйственной деятельностью.
    Ремонт предоставил для этого богатейшие возможности. Он ходил по больнице в
    полурабочем комбинезоне, умеренно забрызганном краской. Он залезал на
    стремянки, окунал палец в ведра с олифой и алебастром. Бабкиной предстояло
    увидеть, как он хозяйствует.
     В связи с ремонтом главврач подписал приказ о внеочередном отпуске Маши
    и Паши. Он сообщил через сестру Алевтину, что на первом собеседовании
    хирургическое отделение будет представлено лишь ею и мной.
     -- Маше и Паше и так запрещено приходить. Мною запрещено! --
    прокомментировал я это распоряжение. -- Так что он зря опасается.
     -- Семену Павловичу нечего опасаться, -- процедила сестра Алевтина. И
    губы убрались с ее лица.
     Неожиданно примчались из своего внеочередного отпуска мои ординаторы.
     -- Нет уж, простите, Владимир Егорович, -- заявила мне Маша, -- в
    одиночестве мы вас не оставим. Наши войска получили мощное подкрепление!
     -- Что... или кого ты имеешь в виду?
     -- Нину Артемьевну и Виктора Валерьяновича! -- Маша взяла в руки "Книгу
    отзывов" и потрясла ею в воздухе. -- Отныне этот том будет разделен на две
    части: Липнин заставит прозвучать "Книгу жалоб", а мы -- "Книгу восхищений".
    Нина Артемьевна и Зеленцов придут и произнесут вслух все, что они здесь
    написали. Зеленцов даже сказал, что его запись будет лишь конспектом будущей
    речи. В его жилах играет моя кровь! Это надежней, чем совесть Бабкиной из
    управления.
     Я сорвал с головы белую шапочку:
     -- Вы меня опозорите!
     -- Нет, Семен Павлович, а все-таки правда есть. "А все-таки она
    вертится!" Как сказал Галилео Галилей. -- Маша обратилась ко мне: -- И не
    пытайтесь разрушить наш замысел: Нина Артемьевна и Зеленцов все равно
    придут.
     -- У них самих есть потребность... и очень сильная... -- начал Паша.
     -- Мой муж хочет сказать, что о спасителе должны говорить спасенные.
     Я терпеть не мог, когда меня называли спасителем, исцелителем. И
    попросил:
     -- Может быть, вы отмените это. В запасе еще неделя! Зачем мне
    телохранители? Отмените, пожалуйста.
     -- Ни в коем случае! -- вскричала Маша. -- Мы вас на съедение Бабкиной,
    Липнину и сестре Алевтине не отдадим!
     -- Познакомьтесь, Евгения Никифоровна. Это -- заведующий хирургическим
    отделением. -- Липнин представил меня Бабкиной так, будто между нами ничего
    не произошло. -- А это старшая сестра Алевтина Петровна.
     Главный врач несколько раз порывался уступить Бабкиной свое кресло, но
    она осталась на том первом попавшемся стуле, на котором уже сидела. Оглядела
    меня, как человека, о котором наслышалась... В ее взгляде не было твердых
    намерений и предвзятости. Полное, чуть одутловатое лицо сердечницы было
    ненарочито благожелательным.
     Острили, что Бабкина не смогла выйти замуж, потому что наедине
    оставалась только со своей совестью. Почему иные с таким вожделением
    насмехаются над высокими чувствами? "Высокопарно!" -- иронизируют они.
    Высоко парить? Разве это так плохо?...
     -- Вам, Евгения Никифоровна, первое слово! -- сказал Липнин и снял свои
    массивные очки, чтобы было видно, как он внимает каждой фразе.
     -- Смерть на операционном столе от тимико-лимфатического состояния,
    которое никто предвидеть не может, придется охарактеризовать как
    несчастный... или, точней сказать, трагический случай, -- начала Бабкина. --
    Но важно выяснить, нет ли предпосылок для других подобных же случаев.
    Понять, какая в хирургическом отделении атмосфера.
     -- Тогда, если позволите, мы для начала послушаем старшую сестру
    отделения, -- предложил Липнин. -- Бывшую фронтовичку!
     -- Я не была на фронте, -- возразила сестра Алевтина. -- Работала в
    госпитале... но здесь, в городе.
     -- Ну, это все равно! -- по-отечески оценив ее неразумную скромность,
    воскликнул Семен Павлович.
     -- Нет, это не все равно, -- опять возразила она.
     -- Нам важно услышать не о той поре, -- с нажимом произнес Семен
    Павлович, -- а о поре нынешней: о вашем отделении, о вашем заведующем.
     Сестра Алевтина долго молчала.
     -- Ну, ну... -- как добрая учительница, подтолкнула ее Евгения
    Никифоровна.
     -- В отделении случаются непорядки, -- с педантичной жесткостью
    сообщила сестра Алевтина.
     -- А конкретно? -- все тем же голосом доброй учительницы вызывала ее на
    откровенность Бабкина.
     -- Ну, то, что бывает во всех отделениях.
     -- А что бывает, на ваш взгляд, плохого... во всех отделениях?
     -- Это известно.
     -- Мне кажется, вы хотели что-то сказать о руководстве отделения, -- не
    выдержал Семен Павлович. -- В частности, о заведующем.
     Сестра Алевтина молчала.
     -- Ну, ну... -- подбодрила ее Бабкина.
     -- Такие хирурги были у нас в госпитале. Как он... Я с ними ссорилась,
    а теперь вспоминаю.
     Было ясно, что на этом свидетельские показания сестры Алевтины
    закончены. Она выпрямилась, как бы поставив точку.
     Я поймал ее глаза, чтобы показать, что тронут... что благодарен. Но
    сестра Алевтина не пожелала заметить этого. Губы исчезли с ее лица: она
    продолжала за многое осуждать меня.
     Потом вспомнила что-то и, не глядя в мою сторону, сообщила неизвестно
    кому:
     -- Звонил Виктор Валерьянович. У него поднялась температура.
     -- После операции, -- пояснил Семен Павлович.
     -- Поднялась до тридцати семи и пяти, -- в ответ на это сочла нужным
    уточнить сестра Алевтина. -- Просил извиниться.
     -- За что? -- спросил Липнин. Она спрятала губы.
     "Мне кажется, они у нас были здоровыми, а потом заболели", -- вспомнил
    я Машину фразу. И мысленно добавил уже от себя: "Все очень просто: из нас
    двоих он выбрал Семена Павловича".
     В дверь постучали.
     -- Кто там? -- раздраженно изумился Липнин. Дверь открылась. На пороге
    стоял Коля.
     -- А сюда дети до шестнадцати лет не допускаются, -- с желчной
    ласковостью проговорил Семен Павлович.
     Коля все же вошел и прижался к стене. Он сразу понял, что Бабкина самая
    главная, и обратился к ней:
     -- Владимир Егорович спас мою маму. Она уехала в санаторий.
     -- И она... тоже? -- бесстрастно удивилась сестра Алевтина.
     -- Я просил немного обождать. Но она у меня непослушная... -- Коля
    вздохнул. -- Я скажу за нее...
     -- Вместо нее? -- уточнила сестра Алевтина. И спрятала губы: она же
    знала, что красавицам верить нельзя.
     -- Да... вместо... -- подтвердил Коля.
     -- Странно все это! -- Семен Павлович резко вскинул и опустил плечи.
     -- Ну почему же? -- возразила Бабкина. -- Пусть мальчик скажет...


Добавил: Danielwower

1 ] [ 2 ] [ 3 ]

/ Полные произведения / Алексин А.Г. / Здоровые и больные


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis