Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Довлатов С. / Иностранка
Иностранка [2/2]
Ах, есть у Маши настроение – постигнуть машиностроение.
Ах, есть у Саши настроение – постигнуть Машино строение…[2]
Короче, говорила Муся, все прошло нормально. Хлопали, вопросы задавали… Скоро ли в России коммунизм построят?
Бронька отвечал:
– Не будем чересчур спешить. Давайте разберемся с тем, пардон, что есть…
Ну и так далее.
Маруся замолчала. Я спросил:
– Ты видела его? Встречалась с ним?
– Да, видела.
– И что?
– Да ничего. Так. Собственно, чего бы ты хо– тел?
Действительно, чего бы я хотел?..
Концерт закончился в двенадцать. Муся с Левой подошли к эстраде. Рафаэль повел себя на удивление корректно. Побежал за выпивкой Толпа не расходилась. Разудалов выходил на сцену, кланялся и, пятясь, удалялся.
Он устал. Лицо его тонуло в белой пене хризантем и гладиолусов.
А зрители все хлопали. И мало этого, кричали – бис!
Взволнованный певец утратил бдительность. Он спел – "Я пить желаю губ твоих нектар". Хоть эта песня и была запрещена цензурой как антисоветская. С формулировкой – "пошлость".
Муся не дослушала, протиснулась вперед. Над головой она держала сложенную вчетверо записку:
"Хочешь меня видеть – позвони. Мария".
Дальше телефон и адрес.
Муся видела, как Разудалов подхватил записку на лету. Движение напоминало жест официанта, прячущего чаевые. Жаль только, лица Марусиного он не разглядел.
На этом выступление закончилось. Но Муся уже вышла с Левушкой под дождь. Увидела, что Рафаэль сидит в машине. Села рядом. Рафа говорит:
– Я ждал тебя и чуть не плакал.
– Вот еще?
– Я думал, ты уедешь с этим русским.
– С кем же я оставлю попугая?!
– Он так замечательно поет.
– Лоло?
– Да не Лоло, а этот русский тип. Он мог бы заменить тут Леннона и даже Пресли.
– Да, конечно. Мог бы. Если бы он умер вместо них…
Тут появился Разудалов с оркестрантами. Их поджидало два автомобиля. Синий лимузин и голу– бой микроавтобус.
Разудалов выглядел смущенным, озабоченным. Марусе показалось – он кого-то ищет. Что-то отвечает невпопад своим поклонникам. А может быть, ребятам из посольства. Вдруг она даже подумала – не Жора ли сидит там за рулем микроавтобуса. Разумно ли бросаться ей при всех к советскому артисту? Да еще с ребенком. Незачем компрометировать его. Захочет – позвонит. Маруся обратилась к сыну:
– Посмотри на этого задумчивого дяденьку с цветами. Знаешь, кто это такой?
Ответа не последовало.
Мальчик спал, уткнувшись в поясницу Рафаэля Чикориллио Гонзалеса.
– Поехали домой, – сказала Маруся.
Разудалов позвонил в час ночи из гостиницы. Сначала повторил раз двадцать: "Маша, Маша, Маша…" Лишь потом заговорил Дрожащим тихим голосом. Не тем, что пел с эстрады:
– Нас предупредили… Есть такое соглашение, что всех невозвращенцев будут отправлять домой…
Маруся удивилась:
– Разве ты невозвращенец?
– Боже упаси! – перепугался Разудалов. – Я же член ЦК… Ну как ты?
– Как? Да все нормально. Левушка здоров…
Тут наступила маленькая пауза. Уже через секунду Разудалов говорил:
– Ах, Лева!.. Помню… Мальчик, сын… Конечно, помню… Рыженький такой… Ну как он?
– Все нормально.
– В школу ходит?
– Да, конечно, ходит… В детский сад.
– Прекрасно. Ну а ты?
– Что я?
– Ты как?
– По-разному.
– Не вышла замуж?
– Нет.
– Родители здоровы?
– Это тебе лучше знать.
– Ах, да, конечно… Вроде бы здоровы .. Почему бы нет?.. Особенно папаша… Я их года полтора не видел…
– Я примерно столько же… А ты как?
– Я? Да ничего. Пою… Лауреат всего на свете… Язву приобрел…
– Зачем она тебе понадобилась?
– Как это?
– Да я шучу… Ты не женился?
– Нет уж. Узы Гименея, извини, не для меня. Тем более, что всех интересует лишь моя сберкнижка… Кстати, что там с алиментами?
– Да ладно… Спохватился… Ты лучше скажи, мы встретимся?
И снова наступила пауза.
Проснулся Рафа. Деликатно поспешил в уборную.
А Разудалов все молчал. Затем уныло произнес:
– Я, в общем-то, не против… Знаешь что? Тут есть кафе в отеле "Рома". Называется "Мариас"…
– Это значит – "У Марии", "У Маруси".
– Потрясающее совпадение. Ты приезжай сюда к одиннадцати, завтра. Я тут сяду у окна. А вы пройдете мимо…
"Господи, – подумала Маруся, – лауреат, заслуженный артист, к тому же член всего на свете. Сына повидать боится. Это ж надо!"
– Ладно, – согласилась Муся, – я приеду.
– Угол Тридцать пятой и Седьмой. В одиннадцать.
– Договорились. Слушай…
– Ну?
– Я синий бант надену, чтобы ты меня узнал.
– Договорились… Что? Да я тебя отлично помню.
– Пошутить нельзя?..
– Учти, я тоже изменился
– То есть?
– Зубы вставил…
Полдень в центре города. Горланящая пестрая толпа. Водовороты у дверей кафе и магазинов. Резкие гудки. Назойливые крики торгашей и зазывал. Дым от жаровен. Запах карамели…
Угол Тридцать пятой и Седьмой. Брезентовый навес. Распахнутые окна кафетерия при маленькой гостинице. Бумажные салфетки чуть трепещут на ветру.
За столиком – мужчина лет пятидесяти. Тщательно отглаженные брюки. Портсигар с изображением Кремля. Обшитая стеклярусом рубашка, купленная на Диленси. Низкие седеющие бакен– барды.
Он заказывает кофе. Нерешительно отодвигает в сторону меню Валюту надо экономить Папиросы у него советские К мужчине приближается девица в униформе:
– Извините, здесь нельзя курить траву. Полиция кругом
– Не понимаю
– Здесь нельзя курить траву. Вы понимаете – "траву"'
Мужчина не силен в английском. Тем не менее он понимает, что курить запрещено. При том, что окружающие курят.
И мужчина, не задумываясь, тушит папиросу Негр в щегольской одежде гангстера или чечеточника дружески ему подмигивает Ты, мол, не робей Марихуана – двигатель прогресса! Разудалое улыбается и поднимает чашку. Налицо единство мирового пролетариата…
Стрелка приближается к одиннадцати. За стеклом универмага "Гимблс" – женщина в нарядном белом платье. Рядом мальчик с округлившейся щекой: внутри угадывается конфета. Он твердит:
– Ну, мама… Ну, пошли… Я пить хочу… Ну, мама… Ну, пошли…
Маруся видит Разудалова и думает без злобы:
"Горе ты мое! Зачем все это надо?! Ты же ископаемое. Да еще и бесполезное…"
Маруся с Левушкой решительно проходят вдоль окна. Их будущее – там, за поворотом, в равнодушной суете нью-йоркских улиц. Прошлое глядит им вслед, расплачиваясь с официанткой.
Прошлое застыло в нерешительности. Хочет их догнать. Шагает к двери. Топчется на месте.
Есть и некто третий в этой драме. За Марусей крадучись упорно следует невыспавшийся Рафаэль.
Ночной звонок смутил его и растревожил. Он боится, что проклятый русский украдет его любовь.
Он выследил Марусю. Ехал с ней в метро, закрывшись "Таймсом". Прятался за кузовом грузовика. Теперь он следует за ней упругим шагом мстители, хозяина, ревнивца.
Черные очки его хранят весь жар манхеттенского полдня. Шляпа – тверже раскаленной крыши. Терракотовые скулы неподвижны, как борта автомашин.
Вот Рафаэль идет под окнами кафе. Встречается глазами с Разудаловым и думает при этом:
"Революция покончит навсегда с врачами, адвокатами и знаменитостями…"
Разудалое, в свою очередь, беззвучно произносит:
"Ну и рожа!"
Добавляя про себя:
"Оскал капитализма!.."
Муся с Левушкой прошли вдоль овощного ряда. Чуть замедлили шаги у магазина "Стейшенери". Повернули к станции метро.
За Мусей с неотступностью кошмара двигался безумный Рафаэль. Очки и шляпа придавали ему вид кинозлодея. Локти утюгами раздвигали шумную толпу. В нем сочетались хладнокровие кинжала и горячность пистолета.
Левушка тем временем остановился у киоска с надписью "Мороженое".
– Нет, – сказала Муся, – хватит.
– Мама!
– Хватит, говорю! Ведь ты же утром ел мороженое.
Левушка сказал:
– Оно растаяло давно.
Маруся потянула сына за руку. Тот с недовольным видом упирался.
Вдруг над головами убедительно и строго прозвучало:
– Стоп! Мария, успокойся! Лео, вытри слезы? Я плачу!..
И Рафаэль (а это был, конечно, он) небрежным жестом вытащил стодолларовую бумажку.
Через две минуты он уже кричал:
– Такси! Такси!..
Ловите попугая!
Прошло около года. В Польше разгромили "Солидарность". В Южной Африке был съеден шведский дипломат Иен Торнхольм. На Филиппинах кто-то застрелил руководителя партийной оппозиции. Под Мелитополем разбился ТУ-129. Мужа Джеральдин Ферраро обвинили в жульничестве. А у нас в районе жизнь текла спокойно. Фима с
Лорой ездили в Бразилию. Сказали – не понравилось. Хозяин фотоателье Евсей Рубинчик вместо новой техники купил эрдельтерьера. Лемкус, голосуя на собрании баптистов, вывихнул плечо. Натан Зарецкий гневно осудил в печати местный климат, телепередачи Данка Росса и администрацию сабвея. Зяма Пивоваров в магазине "Днепр" установил кофейный агрегат. Аркадий Лернер приобрел на гараж-сейле за три доллара железный вентилятор, оказавшийся утраченным шедевром модерниста Кирико. Ефим Г. Друкер переименовал свое издательство в "Невидимую книгу". Караваев написал статью в защиту террориста и грабителя Буэндиа, лишенного автомобильных прав. Баранов, Еселевский и Перцович обменяли ланчонет на рыболовный катер. Муся не звонила с октября. Ходили слухи, что она работает в каком-то непотребном заведении. Мол, чуть ли не снимается в порнографическом кино. Я раза два звонил, но безуспешно. Телефон за неуплату отключили. Странно, думал я. Как могут сочетаться порнография и бедность?! Говорили, что у Муси, не считая Рафаэля – пять любовников. Один из них – полковник КГБ. Что тоже вызывало у меня известные сомнения. Без телефона, я считал, подобный образ жизни невозможен. Говорили, что Маруся возвращается на родину. И более того – она давно в Москве. Ее уже допрашивают на Лубянке. Характерно, что при этом наши женщины сердились. Говорили – да кому она нужна?! Так, словно оказаться на Лубянке было честью. Говорили и про Рафаэля. Например, что он торгует героином и марихуаной. Что за ним который год охотится полиция. Что Рафаэль одновременно мелкий хулиган и крупный гангстер. И что кончит он в тюрьме. То есть опять же на Лубянке, правда, местного значения. Допустим, в Алькатрасе. Или как у них тут это называется?.. Мои дела в ту пору шли неплохо. Вышла "Зона" на английском языке. На радио "Свобода" увеличилось число моих еженедельных передач. Разбитый "Крайслер" я сменил на более приличную "Импалу". Стал задумываться о покупке дачи. И так далее. Чужое неблагополучие меня, конечно, беспокоило. Однако в меньшей степени, чем раньше. Так оно с людьми и происходит. Я все чаще повторял: "Достойный человек в мои года принадлежит не обществу, а Богу и семье…" И тут звонит Маруся. (Счет за телефон, как видно, оплатила.) – Катастрофа! – Что случилось? – Все пропало! Этого я не переживу' – В чем дело? Рафа? Левушка? Скажи мне, что произошло?! Она заплакала, и я совсем перепугался. – Муська, – говорю ей, – успокойся! Что такое? Все на свете поправимо… А она рыдает и не может говорить. Хотя такие, как Маруся, плачут раз в сто лет. И то притворно… Наконец сквозь плач донесся возглас безграничного отчаяния: – Лоло! – О, Боже. Что с ним? Муся (четко и раздельно, преодолевая немоту свершившегося горя): – У-ле-тел!.. Как выяснилось, мерзкий попугай сломал очередную клетку. Опрокинул вазу с гладиолусами. В спальне разбросал Марусину косметику. На кухне съел ванильное печенье. Под конец наведался в сортир, где увидал раскрытое окно. И был таков. Что им руководило? Ощущение вины? Любовь к свободе? Жажда приключений? Неизвестно… Я стал утешать Марусю. Говорю: – Послушай, он вернется. Есть захочет и придет. Вернее – прилетит. Маруся снова плачет: – Ни за что! Лоло ужасно гордый. Я его недавно стукнула газетой… И затем: – Он был единственным мужчиной в Форест Хиллсе… Нет у меня ближе человека… Плачет и рыдает. Видно, так уж получилось. Чаша Мусиного горя переполнилась. Лоло явился тут, что называется. последней каплей. Все нормально. Я такие вещи знаю по себе. Бывает, жизнь не ладится: долги, короста многодневного похмелья, страх и ужас. Творческий застой. Очередная рукопись в издательстве лежит который год. Дурацкие рецензии в журналах. Зубы явно требуют ремонта. Дочке нездоровится. Жена грозит разводом. Лучший друг в тюрьме. Короче, все не так. И вдруг заклинит, скажем, молнию на брюках. Или же, к примеру, раздражение на морде от бритья. И ты всерьез уверен – если бы не эта пакостная молния! Ах, если бы не эти отвратительные пятна! Жил бы я и радовался! Ладно… Муся все кричит: – Будь проклята Россия, эмиграция, Америка!.. – Откуда ты звонишь? – Из дома. – Заходи. – Мне надо Левушку кормить. И Рафа должен появиться… Что я им скажу?! О, Господи, ну что я им скажу?!.. И Муся снова зарыдала. А дальнейший ход событий был таков. К шести явился Рафа. Он спросил: – В чем дело? Муся еле слышно выговорила: – Лоло! И Рафа сразу вышел, обронив единственное слово: – Жди! В шесть тридцать он был на Джамайке. Там, где брат его Рауль владел кар-сервисом "Зигзаг удачи". Молодой диспетчер сообщил, что брата нет. Что он поехал к своему дантисту. Будет завтра утром. Рафаэль сказал: – Как жаль. Затем добавил: – Встань-ка. Молодой диспетчер с удивлением приподнял брови. – Встань, – повысил голос Рафаэль. И, оттолкнув диспетчера, склонился над мигающими лампочками пульта. Микрофон в его руке напоминал фужер. Причем фужер с каким-то дьявольским, целительным напитком. Медленно, отчетливо и внятно Рафа произнес: – Внимание! Внимание! Внимание? Затем он выждал паузу и начал: – Братья!.. И через секунду: – Слушайте меня! У микрофона Рафаэль Хосе Белинда Чикориллио Гонзалес!.. В голосе его теперь звучали межпланетные космические ноты: – Все, кто на трассе! Все, кто на трассе! Все, кто на трассе, с пассажиром или без. С хорошей выручкой или пустым карманом. С печалью в сердце или радостной улыбкой на лице… К вам обращаюсь я, друзья мои!.. – Все шире разносился его голос над холмами. Разрывными пулями неслись в эфир слова: – Исчез зеленый попугай! Ловите попугая! Отзывается на клички: Стари Джопа, Пос, Мьюдилло и Засранэс… Рафаэль упорно и настойчиво твердил; – Исчез зеленый попугай! Ловите попугая!.. Что-то странное происходило в нашем замечательном районе. Вдоль по улицам неслись десятка три автомашин с зажженными мерцающими фарами. Сирены выли не переставая. Рафаэль, склонившийся над пультом, черпал информацию: – Алло! Я – тридцать восемь, два, одиннадцать. Сворачиваю на Континентал. Вижу под углом три четверти – зеленый неопознанный объект… Простите, босс, но это светофор!.. – Хай! Я – Лу Рамирес. Следую по Шестьдесят четвертой к "Александерсу". В квадрате "ноль один" – зеленая стремительная птица. Вышел на преследование… Догоняю… О, каррамба! Это "Боинг Ал Италиа"… – Эй, босс! Я – Фреди Аламо, двенадцать, сорок шесть. Иду по Елоустоун к Джуэл авеню. Преследую двух чудных филиппинок. Жду вас, босс!.. Что?.. Попугай? Тогда меняю курс на запад… Час спустя все магистрали Форест-Хиллса были полностью охвачены дозорами. Отчеты поступали беспрерывно: – Босс! Оно зеленое и лает! Думаю, что это крашеная такса!.. – Босс! Я задержал его и посадил в багажник. Крупный говорящий попугай. Конкретно, говорит, что он – Моргулис… – Босс! Как насчет павлина?.. Что? Откуда я звоню? Из зоосекшн в Медоу-парке… Слухи у нас распространяются быстро. К девяти часам на трассу выехали Баранов, Еселевский и Перцович. Следом поспешил Евсей Рубинчик в "Олдсмобиле". Пивоваров на своем рефрижератортраке. Аркаша Лернер на зеленой "Волве". Лемкус на разбитом мотоцикле "Харлей Дэвидсон", который выдала ему баптистская община. Караваев и Зарецкий выставили пешие дозоры. Публицист Зарецкий нес огромный транспарант' "Ловите попугая и Ефима Друкера!" А на вопрос – при чем здесь Друкер, разъяснял: – Он должен был издать мою работу "Секс при тоталитаризме". Вот уже три года я пытаюсь изловить его… Занятно, что Ефим Г. Друкер тоже патрулировал одну из магистралей. Но – вдали от Караваева с Зарецким… Рев стоял над Форест-Хиллсом: – Ловите попугая! Ловите попугая! Ловите попугая!.. Тем временем Маруся накормила Левушку. Включила телевизор. Разодетый и похожий на хорошенькую барышню Майкл Джексон тонким голосом выкрикивал:
Я лечу сквозь тучи, Я мчусь сквозь годы…
Что может быть лучше Дурной погоды?!.. [3]
С улицы долетали крики латиноамериканских мальчишек. Левушка стоял перед зеркалом в Марусиных пляжных очках. На кухне потрескивал тостер. Из уборной доносился запах водорослей.
Муся вынула из холодильника бутылку рома и подумала:
"Напьюсь и буду плакать до утра. Потом засну в чулках…"
– Напьюсь, – сказала вслух Маруся, – жизнь кончена…
Вдруг чей-то голос повелительно и строго молвил:
– Жить!
Маруся огляделась – никого. Все тот же голос еще строже и решительней добавил:
– Факт!
Маруся поднялась из-за стола.
И снова:
– Жить!
А через две секунды:
– Факт!
И наконец скороговоркой:
– Шит, шит, шит. фак, фак, фак, фак… Шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак…
– Лоло! – воскликнула Маруся, бросившись к окну.
Откинула портьеру.
Он стоял на подоконнике. Зеленый, с рыжим хохолком, оранжевыми бакенбардами и черным ястребиным клювом. Боевой семитский профиль выражал раскаянье я нежность. Хвост был наполовину выдран.
Прозвенел звонок. Маруся подбежала к телефону, Рафа подозрительно спросил:
– Ты не одна?
– Я не одна, – воскликнула Маруся, – приезжай. Но только приезжай скорей!..
Хэппи энд
К дому Муси Татарович подъезжали вереницы легковых автомашин. Приятно щелкали замки вместительных багажников. Оттуда извлекались свертки, ящики, корзины в разноцветной упаковке, перевязанные лентами.
Баранов, Еселевский и Перцович, не снимая ярких галстуков, орудовали дружно молотками. Собирали на широком тротуаре привезенную частями белую двуспальную кровать.
Евсей Рубинчик нес, шатаясь, клетку из сварного чугуна. Она предназначалась для Лоло, хотя в ней мог бы уместиться Рафаэль.
Аркаша Лернер шел к Марусе налегке. Он ей принес билет нью-йоркской лотереи, купленный за доллар. А разыгрывалось в этот день четыре миллиона с небольшим.
Владелец магазина "Днепр" фантазией не обладал. Он снова прикатил Марусе целую телегу всяческих деликатесов. Но сама телега в этот раз была из мельхиора.
Друкер ограничился ста восемнадцатью томами "Мировой библиотеки приключений и фантастики".
Григорий Лемкус вынул из багажника квадратный полированный футляр. В нем помещалась кипарисовая лютня с инкрустациями. Лемкус пояснил, вручая Мусе инструмент:
– Облагораживает душу!
Чек он сохранил, загадочно при этом высказавшись:
– Таксдидактибл…
Всех удивил правозащитник Караваев. Он явился неопохмелившийся и мрачный. Захотел устроить в честь Маруси Татарович небольшое личное самосожжение. Буквально возле Мусиного лифта.
Караваева успели потушить французским бренди "Люамель". Зеленый синтетический пиджак его, как выяснилось, был огнеупорным.
Караваев понемногу успокоился и вежливо спросил:
– Нельзя ли потушить меня внутри?
Ему был выдан дополнительный стакан того же "Люамеля"…
Всех растрогал публицист Натан Зарецкий. Подарил Марусе ценный, уникальный сувенир. А именно – конспиративную записку диссидента Шафаревича, написанную собственной рукой. Она гласила:
"Вряд ли".
И размашистая подпись:
"Шафаревич. Двадцать первое апреля шестьдесят седьмого года…"
Около семи к Марусиному дому подкатил роскошный черный лимузин. Оттуда с шумом вылезли четырнадцать испанцев по фамилии Гонзалес. Это были: Теофилио Гонзалес, Хорхе Гонзалес, Джессика Гонзалес, Крис Гонзалес, Пи Эйч Ар Гонзалес, Лосариллио Гонзалес, Марио Гонзалес, Филуменио Гонзалес, Ник Гонзалес и Рауль Гонзалес. И так далее. Был даже среди них Арон Гонзалес. Этого не избежать.
Как выяснилось, лимузин был их подарком жениху. Невесте же предназначалась серенада…
Стол был накрыт. Бутылки изготовились к атаке. Орхидеи, гладиолусы, тюльпаны – завороженно роняли лепестки в фаянсовое блюдо с неразрезанной индейкой.
Рафаэль был в смокинге. Невеста в белом платье с кружевами.
И все гости улыбались. И Лоло не сквернословил. И у Левушки привычно ощущалась неизменная конфета за щекой.
И музыка наигрывала. И все кого-то ждали. И я, честно говоря, догадываюсь, в общем-то, – кого. Живого автора.
И тут явились мы с женой и дочкой. И Маруся вдруг заплакала. И долго вытирала слезы кружевами…
Тут я умолкаю. Потому что о хорошем говорить не в состоянии. Потому что нам бы только обнаруживать везде смешное, унизительное, глупое и жалкое. Злословить и ругаться. Это грех.
Короче – умолкаю…
Письмо живого автора Марии Татарович
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Муся!
Ты довольно часто спрашивала – уж не импотент ли я? Увы, пока что – нет.
А если – да, то этот факт, как минимум, заслуживает комментариев.
Позволь тебе сказать, что импотенцию мою зовут – Елена, Ника, мама. В общем, ясно.
Да, я связан. Но куда серьезней то, что я люблю мои вериги, путы, цепи, хомуты, оглобли или шпоры. Всей душой…
Ты – персонаж, я – автор. Ты – моя причуда. Все, что слышишь, я произношу. Все, что случилось, мною пережито. Я – мстительный, приниженный, бездарный, злой, какой угодно – автор.
Те, кого я знал, живут во мне. Они – моя неврастения, злость, апломб, беспечность. И т. д.
И самая кровавая война – бой призраков.
Я – автор, вы – мои герои. И живых я не любил бы вас так сильно.
Веришь ли, я иногда почти кричу:
"О, Господи! Какая честь! Какая незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!"
Короче, мы в расчете. Дай вам Бог удачи! И так далее.
А если Бога нет, придется, Муся, действовать самой.
На этом ставим точку. Точка.
Добавил: salikhoff
[ 1 ]
[ 2 ]
/ Полные произведения / Довлатов С. / Иностранка
|
Смотрите также по
произведению "Иностранка":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
