• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Жигулин А.В. / Черные камни

Черные камни [7/16]

Скачать полное произведение

    - О чем, Володь? Но если секрет - не говори.
     - Это не секрет, но кое-кто из моих товарищей об этом знает.
     - А что?
     - Это, конечно, между нами, но один мой товарищ, его тоже уже взяли, в портрет Сталина выстрелил
     - Ай-яй-яй! Глупости ты говоришь, не могло быть такого. Никак не могло быть такого. Ты что - сам видел или просто сплетню услыхал?
     - К сожалению, хоть я этого не видел, это было.
     - Ну, ничего! Забудь об этом. Раз никто не знает, не спрашивает, никто и не узнает. Вот котлеты бери - еще теплые, домашние. Лишь бы этот твой друг сам сдуру не ляпнул. Хороший товарищ?
     - Друг! Толька Жигулин.
     - Жигулев, говоришь?
     - Нет. Жигулин.
     - А то у меня на фронте друг был Федька Жигулев, разведчик, замечательный был человек. Погиб.
     Старичка Ляговского и вправду выдернули на этап дня через два 1.
    
     1 Ляговский был знаменитым стукачом-наседкой, уже несколько лет его использовали в таких целях. Он был действительно осужден, но не за плен, а за сотрудничество с немцами, за палачество. Жил он при городской тюрьме, в 020-й колонии, и вызывался в тюрьму УМГБ при необходимости.
    
     И остался Володя опять один. Зато его начали вызывать на допросы. Сначала о том о сем, а потом вдруг:
     - Что вам известно о расстреле портрета Вождя? Кто стрелял? Где и когда это было?
     - Ничего такого не было! Ничего об этом мне неизвестно.
     Володька, конечно, понял, что Ляговский его заложил. Но показания таких стукачей к делу не пришьешь - вот они и взялись за меня и за него.
     Однажды утром я услышал близкие больные крики, знакомый голос - голос Володи. Его били в соседней камере. Я сразу понял, что из него выбивают. Меня уже спрашивали про портрет и говорили, что на меня показывает Радкевич, но я наотрез все отрицал. Полагаю, они специально избивали Володю рядом: чтобы мне было слышно, в соседней камере была открыта форточка-кормушка.
     Я нажал сигнал - над дверью моей камеры вспыхнула красная лампочка. Надзиратель открыл кормушку мгновенно, как будто ждал этого.
     - Гражданин начальник, мне срочно нужно к следователю. Рядом бьют моего товарища Владимира Радкевича, а он не виноват. Я виноват! Прекратите избиение!
     Избиение прекратилось, и минут через пять я был уже в кабинете Белкова. Прямо с порога я сказал:
     - Прикажите не бить Радкевича! Он не виноват. Это я стрелял в портрет
     - Я уже позвонил. Садитесь! Из какого оружия?
     - Наган!
     - Чей? Ваш? Киселева?
     - Нет. Мне его просто приносили для починки.
     - Кто приносил?
     - Васька Фетровый. - Я назвал первое, что мне на ум пришло.
     - Кто он?
     - Шпана.
     - Где он обитает?.. Впрочем, это не главное. Где вы стреляли?
     - На квартире Киселева.
     - Когда?
     - Седьмого августа.
     - Кто был?
     - Я, Батуев, Киселев.
     - Еще?
     - Больше никого.
     Позже, читая, согласно статье 206-й, все дело, я обнаружил, что ни Киселев, ни Батуев не подтвердили моего признания. Да, сидели втроем, выпивали, но никаких выстрелов не слышали 1.
    
     1 В сталинские годы в следственно-судебной практике так называемая презумпция невиновности не применялась, то есть для осуждения обвиняемого достаточно было одного лишь его признания, даже при наличии фактов, противоречащих признанию даже при полнейшей невозможности совершения самого преступления.
    
     Как следует из документов технического отдела Управления МГБ, в квартире Ю. Киселева ни под портретом Вождя (слева), ни под портретом Мичурина (справа) никаких следов пуль обнаружить не удалось, хотя штукатурка была снята не только под портретами, но и весьма далеко вокруг них. Вероятно, из-за чрезвычайной шаткости позиции следствия в этом вопросе позднее мне дали подписать протокол-признание "о прицеливании в портрет Вождя" при тех же обстоятельствах. В окончательное дело, однако, были включены оба протокола.
     После моего признания о стрельбе в портрет наша "антисоветская молодежная организация КПМ" стала еще и "террористической".
     Я вполне мог бы держаться, мог бы держаться до конца и не получил бы дополнительно страшный пункт статьи 58-8 (террор). Но Володьку убили бы. Я совершил оплошность, рассказав ему о том, как опробовал его наган. А он поделился своими опасениями с профессиональным стукачом-наседкой. Он потом долго (наверное, до самого конца жизни) горько переживал свою детскую доверчивость, из-за которой повесил на меня страшную статью, страшный 8-й ее пункт.
     В. Радкевич был совсем мальчиком, еще растущим подростком! Он в буквальном смысле слова рос в тюрьме, отмечая черточками на стене свой рост. Самый маленький при аресте, он за время разлуки стал на голову выше большинства из нас.
     Но я снова забежал вперед. Вернусь к следствию. По мере раскрутки А. Чижова, в ноябре - декабре 1949 года усилилось давление на Б. Батуева, на меня, на В. Рудницкого, на Ю. Киселева. Единственный экземпляр Программы КПМ, как я уже писал, был уничтожен Борисом до ареста. И теперь следственный отдел с помощью А. Чижова решил "воссоздать" основные тезисы пашей программы. Изучение классиков марксизма и т. п. было отброшено, исчезло с листов протоколов. Программной статьей была признана статья Б. Батуева (Анчарского) "О предпосылках, толкнувших нас к созданию КПМ" в журнале "В помощь вооргу". Там они уцепились за ошибочную фразу: "КПМ - фракция ВКП(б)".
     В ответ на обычные наши ответы: "борьба с бюрократизмом", "помощь ВКП(б) и ВЛКСМ", "изучение известных трудов" на нас орали:
     - Вы врете! Показаниями других участников доказано, что вы в своей программе ставили перед собою антисоветские задачи:
     1) Антисоветская агитация.
     2) Террористические акты.
     3) Вооруженное восстание против Советской власти. Вооруженное восстание не предусматривалось самыми секретными пунктами нашей программы. Да и смешно вообще было такое предполагать. Три десятка мальчишек с пистолетами хотели силою свергнуть Советскую власть?!
     Думаю, что версия о подготовке к вооруженному восстанию и к террористическим актам появилась с подсказки следователя в воспаленных от припоминания мозгах А. Чижова. Он же, вероятно, сообщил и об "обожествлении Сталина". К слову сказать, в протоколах имя Сталина никогда и нигде не называлось, оно заменялось словом "Вождь" с большой буквы.
     Опять пошли многочасовые и перекрестные допросы. Мне показали протокол о вооруженном восстании, подписанный Борисом. Подпись была очень похожа на Борькину, но я не поверил. Белков сказал (он, как и Харьковский, вел одновременно и меня, и Бориса):
     - "Маленький фюрер" признает, а его правая рука не слушается и упирается!
     Спустя два-три дня я нашел в уголке прогулочного дворика окурок от "Беломора", сплющенный и почти засыпанный пылью и мелом. В окорке оказалась записка, написанная грифелем: "Признавать все, ради сохранения жизни. На суде мы откажемся и расскажем, какое было следствие. Б. Б." Почерк не вызывал сомнений.
     И сочинилось у меня такое стихотворение:
     Б Батуеву
     Ты помнишь, мой друг? - На окне занавеска.
     За черными стеклами - город во мгле
     Тень лампы на стенке очерчена резко,
     И браунинг тускло блестит на столе
    
     Ты помнишь, мой друг, как в ту ночь до рассвета
     В табачном угаре хрипел патефон.
     И голос печально вытягивал: "Где ты? "
     И таял в дыму, словно сказочный сон
    
     Ты помнишь, мой друг, наши споры горячие?..
     Мы счастье народу, найти поклялись!
     И кто б мог подумать, что нам предназначено
     За это в неволе заканчивать жизнь?!
    
     Конечно, ты помнишь все это, Борис,
     Теперь все разбито, исхлестано, смято -
     В тридцатом году мы с тобой родились,
     Жизнь кончили в сорок девятом...
    
     Ты слышишь меня? Я сейчас на допросе,
     Я знаю: ты рядом, хоть, правда, незрим,
     И даже в ответах на все их вопросы,
     Я знаю, мы вместе с тобой говорим!
    
     Мы рядом с тобою шагаем сквозь бурю,
     В которую брошены дикой судьбой.
     Тебя называют здесь "маленьким фюрером",
     Меня - твоей правой рукой!
    
     Здесь стены глухие, не слышно ни звука.
     Быть может, не встретившись, сдохнуть придется.
     Так дай же мне, Боря, хоть мысленно руку,
     Давай же хоть мысленно рядом бороться!
    
     Борьба и победа! - наш славный девиз!
     Борьба и победа! - слова эти святы!
     В тридцатом году мы с тобой родились,
     Жизнь начали в сорок девятом!
     Январь 1950. ВТ УМГБ ВО, камера 2-я левая.
     Лет десять или даже больше назад, когда Б. А. Слуцкий был жив и здоров, мы гуляли как-то поздним вечером по темной коктебельской набережной. О моем деле, о КПМ он уже знал - я никогда ни от кого не скрывал сущность нашего дела. И к чему-то Борис Абрамович спросил:
     - А стихов не писали там, в тюрьме, в лагерях?
     - Сочинял без пера и бумаги. Но печатать их не собираюсь.
     - Наизусть помните?
     - Да, очень многое помню наизусть.
     - Прочтите что-нибудь.
     Я прочел только что процитированное стихотворение.
     - Эти стихи несут, таят, нет, "таят" не подходит, именно несут в себе тяжкий груз исторической драмы - и лично вашей, и общей для всей страны...
     Здесь, пожалуй, стоит сказать о происхождении грифеля, которым была написана найденная мною записка Бориса Батуева.
     Николаю Стародубцеву во время подписания протокола допроса удалось украсть со стола следователя длинный простой карандаш, о чем он сразу же мне с радостью сообщил. Николай уничтожил деревянную "рубашку" карандаша (изгрыз и спустил в унитаз). А небольшие кусочки грифельного стержня вскоре нашли в прогулочных двориках, многие члены КПМ, оповещенные с помощью перестукивания и записок, оставляемых в бане, о местах, где следует искать грифель (обычно в правом углу дворика под слоем пыли).
     Приказ Бориса Батуева: "Признавать все, ради сохранения жизни" - был получен мною и другими членами КПМ в январе 1950 года. И мы стали давать следственному отделу нужные ему показания. В это время и были оформлены и подписаны компрометирующие нас и КПМ протоколы допросов. Мы утешали себя словами Бориса:
     "На суде мы откажемся и расскажем, какое было следствие".
     Казалось бы, что все уже закончилось. Однако меня продолжали вызывать на допросы. Бесконечно составлялись все новые и новые редакции моих "признаний". Однажды я обратил внимание на дату протокола, который я подписывал недавно, в январе 50-го. Она была... октябрьской. Да, в начальном графе протокольного листа стояло какое-то число октября 1949 года! Я выразил следователю недоумение. Он ответил:
     - Это не имеет никакого значения. Признался ведь. Какая разница, когда признался?..
     Спустя значительное время я понял, для чего менялись даты наших "признаний". Следственный отдел не устраивал тот факт, что руководители КПМ (кроме А. Чижова), несмотря на муки и избиения, долгие месяцы не давали необходимых следствию показаний. Вот они и оформили задним числом выбитые из нас поздние "признания". Создали на бумаге стройную, безупречную - без сучка, без задоринки - картину следствия.
     О том, что Борис Батуев твердо держался на следствии, как было договорено на Кадетском плану, свидетельствуют, в частности, копии протоколов обысков, произведенных сначала лишь в его комнате, а позднее - во всей квартире Виктора Павловича Батуева. Они сохранились, оба протокола, в семье Батуевых: от 8 октября 1949 года и от 26 ноября 1949 года. Скорее это не копии, а дубликаты, ибо подписи лиц, производивших обыски, сделаны не через копирку, а непосредственно химическим карандашом.
     Первый чрезвычайно интересен как документ о КПМ вообще и сравнительно невелик. Я приведу его полностью.
     ПРОТОКОЛ ОБЫСКА
     1949 года октября 8 дня я, начальник отделения УМГБ Воронежской области майор Белков, в присутствии сотрудников УМГБ Воронежской обл. майора Харьковского и капитана Максимова и хозяйки квартиры Батуевой Ольги Михайловны, на основании ордера № 229 произвел обыск в комнате Батуева Бориса Викторовича по ул. Никитинской д. № 13.
     При обыске изъяты следующие обнаруженные документы и предметы:
     1. Ученическая резинка с вырезанными на ней буквами "КПМ".
     2. Клятвенное подтверждение с оттиском печати "КПМ" с датой 29 июля 1949 года об избрании Киселева Ю. С. хранителем фонда организации.
     3. Два листа из блокнота с написанными на них фамилиями: Ренский, Раевский, Светлов, Хлыстов, Киселев. На одном листе два оттиска печати "КПМ" с росписью и датой 26 августа 1949 года.
     4. Письмо, начинающееся словами "Здравствуй, Василий", датированное 26 августа 1949 года.
     5. Стихотворение, начинающееся словами. "Я жить хочу..." за подписью Анатолия Жигулина, адресованное Б. Батуеву (Анчарскому), дата - 25 августа 1949 года.
     6. Дневник ученика 10 "А" класса Батуева Б. В. с изображением на обратной стороне обложки семи эмблем, под рисунками дата - 26 октября 1948 года.
     7. Разная переписка на девятнадцати листах.
     8. Две брошюры: "Просо", "Разведение серебристо-черных лисиц и уссурийских енотов" - на первых листах которых имеются оттиски печати "КПМ".
     9. Шесть тетрадей с разными записями.
     10. Конверт, адресованный Батуеву Борису Викторовичу от Комарова Алексея.
     11. Открытка почтовая Батуеву Борису Викторовичу от Зябкина.
     12. Семь фотографий.
     13. Журналы "Большевик" в количестве 3 шт. В № 5 за 1948 год на страницах 7-13 и 15-17 имеются записи, исполненные фиолетовыми чернилами; в журнале № 16 за 1948 год на страницах 21, 25, 27, 29, 31 имеются записи от руки, в журнале .№ 22 за 1948 год, на обороте второго листа обложки написаны слова: "Слава! Этот новый тов. в твою группу. Покажи дисциплину. Когда к тебе прислать?"
     14. Журнал "Партийная жизнь" № 4 за 1948 год, на страницах которого имеются записи, исполненные фиолетовыми чернилами.
     15. Брошюра "Отчетный доклад XVИ съезду партии о работе ЦК ВКП(б)", на третьем листе которого имеется роспись Б. Батуева красным карандашом. На страницах этой брошюры "№№ 10-12, 14, 16-18, 20, 22, 25 имеются пометки фиолетовыми чернилами в виде вертикальных линий, линий с крестами, вопросительных и восклицательных знаков, скобок.
     16. Штык от винтовки иностранного образца. Жалоб на неправильности, допущенные при производстве обыска, на пропажу вещей, ценностей и документов не поступило.
     Обыск произвели: Нач. отделения УМГБ ВО майор (Белков)
     Нач. отделения УМГБ ВО капитан (Максимов)
     Зам. нач. от-я майор (Харьковский)
     Хозяйка квартиры Батуева
     Этот обыск, как и последующий, произведен без понятых, что является вопиющим нарушением законности. Что они нашли и что находят вообще при подобных обысках, когда владелец комнаты знает, что обыск будет?
     Оружие, которое Борис, вероятно, собирался выбросить или спрятать именно 17 сентября, в день, когда нас арестовали (это была суббота), к счастью, до обыска успела выбросить его сестра Лена. "Искатели" нашли случайно потерянное или забытое. Печать КПМ Борис сам не мог найти, она закатилась под глухую тумбу письменного стола, но производившие обыск искали более настойчиво.
     Однако даже печать, сделанная из школьной резинки, не могла слишком потянуть, надавить на весы обвинения. Название организации было уже известно и не содержало в себе никакого криминала.
     Уже в протоколе первого обыска наметилась тенденция проникнуть в мысли Бориса Батуева путем тщательного изучения того, что он читал и какие записи и пометки делал на полях книг и журналов.
     Борис держался крепко, и вовсе не случайно, что в самом конце ноября, когда областной прокурор Руднев дал, наконец, ордер на обыск всей квартиры Виктора Павловича Батуева, а не только комнаты его сына, "искатели" занялись прежде всего и исключительно библиотекой. (Виктор Павлович был уже снят с поста секретаря обкома). Просматривалась каждая страница сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, политических, исторических, философских изданий. Фиксировались все заметки на полях.
     Протокол второго обыска многостраничен. Приведу лишь некоторые примеры описания изъятого:
     "...2. Сталин, том IX, на стр. 120 - вертикальная черта с тремя восклицательными знаками, на стр. 181 - вертикальная черта, охватывающая 12 строк...
     4. Сталин, том 1, на стр. 137 - вертикальная черта, охватывающая 6 строк. Линии проведены синим карандашом. Статья "Две схватки" на стр. 196 поставлено 2 галочки..."
     Уже конец ноября 1949 года. В декабре из Бориса (головою о цементный пол) будут еще выбивать, что означали эти галочки. А в готовом, "отретушированном" нашем деле "признания" Бориса о стремлении КПМ добиться власти в стране путем вооруженного восстания будут помечены октябрем 1949 года. Вот таковы были "тонкости" следствия в сталинское время. Примеры можно умножить. Неоспоримые документы - на моем письменном столе.
     Особенно пристально изучались пометки и надписи Бориса на полях статей В. И. Ленина "Интернационал молодежи" и "Военная программа пролетарской революции" (том XIX). Приведу для примера начало пункта шестого из длинного перечня изъятой литературы:
     "6. Ленин, том XIX на стр. 294 чернилом проведена вертикальная черта на 3 строки, на стр. 295 сверху и в середине проведены 2 вертикальные черты фиолетовыми чернилами, первая на 2 строки, вторая на 6 строк. В тексте слово "преимущественно" подчеркнуто волнообразной чертой, а у слов "а не борьба" на этой строке поставлен карандашом знак вопроса, взятый в скобки. Слово "вперед" в тексте очерчено дугой карандашом". Частично процитированный мною протокол второго обыска подписан уже известными читателю офицерами УМГБ ВО Белковым, Харьковским, Пашковым. Ни подписей понятых, ни даже подписей хозяев квартиры в протоколе нет, хотя соответствующие графы имеются.Уже после реабилитации выяснилось, что во время второго обыска в квартире Батуевых из взрослых была только сестра Бориса Лена. Отец, Виктор Павлович, еще не был арестован, но был вызван в Москву для объяснений, мать, Ольга Михайловна, лежала в больнице. Младшие, Светка и Юрка, были совсем детьми: Светке было около десяти, а Юрка - на год младше.
     Библиотеку Батуевых "изучали" не только три подписавших протокол офицера, но и их помощники. Лену в библиотеку не пускали, "работали" при закрытых дверях. Вот почему в протоколе обыска нет подписи хозяев. Лена Батуева, хрупкая маленькая двадцатилетняя девушка-студентка, гордо и дерзко сказала целой своре бериевских офицеров:
     - Не буду я подписывать ваш протокол! Я не знаю, кто сделал на книгах описанные вами пометы - Борис, отец или вы сами! Убирайтесь отсюда, мерзавцы, со своей "добычей"!..
     Но возвратимся во Внутреннюю тюрьму. В то время при областных, краевых, республиканских Управлениях и Министерствах ГБ существовал такой пост: уполномоченный министра ГБ СССР. Он был подчинен лично министру ГБ СССР. Как правило, такими уполномоченными были либо личные друзья, либо лица, безмерно преданные Л. П. Берии. При Воронежском Управлении таким уполномоченным был полковник Литкенс.
     Однажды отворилась дверь камеры. Рядом с хорошо знакомым надзирателем стоял незнакомый старший сержант в армейской форме с эмблемой войск связи. Последовало обычное:
     - Кто здесь на букву "Ж"?
     - Я!
     - Фамилия?
     - Жигулин-Раевский.
     - Выходи!
     Незнакомый связист расписался за меня в книге увода и привода заключенных, и мы пошли из тюрьмы по лестнице. Я привычно свернул было на второй этаж, но старший сержант скомандовал: "Выше!" Так добрались мы до пятого этажа. Коридор на пятом этаже был такой же, но двери - одна от другой - расположены подальше. "Стой!" "Разводящий" без стука приоткрыл дверь, что-то спросил шепотом.
     - Давай заходи! Я зашел и сказал:
     - Здравствуйте.
     - Садитесь, пожалуйста, вот на этот стул.
     Я присел. Это бил единственный стул справа, но не в углу, а между углом и входной дверью. Я осмотрелся. Обычный следовательский кабинет. Слева в углу стальной коричневый сейф с пластилиновой печатью. Письменный стол. Офицер - старший лейтенант - за столом. У стены еще два стула. Напротив - скучный конторский шкаф на низких ножках. Двустворчатый. За стеклами верхней половины шкафа - какие-то серые папки, книги.
     Офицер не спешил начинать допрос. Зашел какой-то странный человек в измазанной мелом ватной телогрейке, в старых валенках:
     - Здравствуй, Боря!
     - Привет, Вася!
     Вася снял телогрейку и оказался лейтенантом. Потом снял бороду и оказался молодым лейтенантом.
     - Ну, как улов? - спросил Боря.
     - Кое-что есть. Пять раз проехал в рабочих поездах - до Графской и обратно. Имею три адреса. Завтра всех возьмем.
     И ушел из кабинета. А я сидел и ждал неизвестно чего. Вдруг зазвонил телефон. Офицер взял трубку и сказал:
     - Так точно, товарищ полковник! Есть! Затем вышел из-за стола к шкафу и приказал:
     - Заходите!
     Я не мог сообразить и спросил:
     - Куда?
     - Вот сюда, пожалуйста!
     Левой рукой он взялся за шкаф и потянул его на себя за какую-то невидимую мне ручку. Конторский шкаф оказался замаскированной одностворчатой дверью. Он мягко и беззвучно вместе с папками и книгами открылся. Обнаружилось, что шкаф смонтирован на стальной (миллиметров в пять) двери. Далее, метрах в двух, была еще одна дверь, уже открытая и нормальная. Я вошел в зал. Да, именно в зал, а не в кабинет. Тем не менее это был кабинет. Слева - четыре окна. Впереди на небольшом возвышении стоял письменный стол. За столом сидел розовощекий полковник.
     - Садитесь, пожалуйста, Жигулин. Да, да, вот здесь.
     На столе передо мною уже лежал печатный бланк, заполненный машинописью. Не буду мучиться и вспоминать весь текст. Это было что-то вроде расписки-обязательства не разглашать сведения о беседе с Уполномоченным министра ГБ полковником Литкенсом. Содержание беседы и сам факт беседы являются государственной тайной, и ее разглашение наказывается в соответствии с законом.
     - Вы показали на допросах следователям Волкову, Харьковскому о том, что КПМ предполагала захватить в стране власть путем вооруженного восстания. Это правда?
     - Конечно, неправда!
     - Зачем же вы так оговорили себя?
     - Меня очень сильно били и не давали спать неделями, и я оклеветал себя. У меня началось кровохарканье.
     - Но это, эту подготовку к восстанию подтверждают и другие участники КПМ.
     - Их тоже били. Ни один суд не признает нас виновными в подготовке вооруженного восстания. Нас ведь всего два десятка, не более. И оружия у нас не было и нет. Судьи будут хохотать.
     Справа и слева от письменного стола Литкенса были тяжелые светло-коричневые портьеры. Временами они шевелились Я подумал, что там, наверное, была охрана. Как бы угадав мою мысль, Литкенс сказал:
     - Здесь нас никто не слышит. Здесь, кроме нас, никого нет. Ни я, ни кто другой ничего не записывает. Вы стреляли в портрет Вождя. Вы читали антисоветскую фальшивку, так называемое "Письмо Ленина к съезду". Ответьте: кого из высших руководителей страны вы бы хотели видеть на посту Генерального секретаря ВКП(б).
     - Я об этом не думал.
     - Так. Хорошо. На этом пока закончим. Вы подписали документ?
     - Да.
     Литкенс принимал участие в следствии по нашему делу. Мало того, он осуществлял общее руководство разбором дела КПМ. Он как бы "лелеял" его. Как мастер кондитер изготавливает торт - произведение искусства, так и Литкенс готовил наше дело как роскошный подарок самому высшему руководству страны - Л. П. Берии и самому И. В. Сталину. Такой увесистый куш еще не попадал в руки МГБ в послевоенное время (ведь "ленинградское дело" было" чистой липой). А тут: антисоветская молодежная террористическая организация. Со своей программой, пятерочной структурой, тщательной конспирацией. Со своими изданиями и т п. Здесь уже слышался звон орденов, здесь уже ясно виделось сиянье новых звездочек на погонах.
     А следствие подходило к концу. Раннею весною 1950 года первый заместитель воронежского областного прокурора выписал ордер на арест Вячеслава Руднева - сына своего начальника. Вина Славки была невелика. Еще в 1946 году он делился с Б. Батуевьм и Ю. Киселевым мыслями о создании какого-то молодежного кружка или общества. Сейчас трудно сказать, как это выплыло. А. Чижов мог знать об этом только случайно.
     Где-то в апреле 1950 года началось подписание 206-й статьи УПК РСФСР. Я уже об этом упоминал: перед судом каждый обвиняемый имеет право (или даже обязан) ознакомиться со всем делом, т. е. со всеми протокольными записями своих допросов и допросов подельников, свидетелей и прочими документами и вещественными доказательствами.
     Читать дело было интересно. Я уже говорил о показаниях А. Чижова. Это было ужасно читать.
     Передо мной список членов КПМ. Чижов не знал, что у Рудницкого была группа. О Вихаревой ему сказали, что она вышла из КПМ, а она была направлена к Рудницкому, где в связи с приемом новых членов группа была поделена на две, одну из которых возглавила Вихарева. Ни Рудницкий, ни Вихарева и словом не обмолвились, что руководили группами. Вот как получилось, что после скрупулезного следствия на воле остались 10 активных членов КПМ из этих групп 1.
    
     1 Плюс остатки разгромленных групп, о которых уже говорилось. Итого, двадцать человек!
    
     А если бы не Чижов? Сейчас точно сосчитаю, скольких он завалил. Даже перечислю: Н. Стародубцев (воорг), И. Подмолодин (воорг), И. Широкожухов (воорг), А.Землянухин, Ф. Землянухин, И. Шепилов, И. Сидоров, Ф. Князев, Е. Миронов, В. Радкевич, Д. Буденный, А. Степанова, М. Барабышкина. 13 человек. А если бы он держался, как было договорено, судили бы всего 10 человек, а не 23. И сроки дали бы нам гораздо меньшие.
     Следствие закончилось. Мы стали ждать суда. Мы хотели сказать на суде всю правду - и о следствии, и о нашем деле.
    
     ПЕРЕД ДАЛЬНЕЙ ДОРОГОЙ И В САМОМ ЕЕ НАЧАЛЕ
     Следствие закончилось, как я уже говорил, с подписанием так называемой 206-й статьи УПК. Я эту бумажечку, после внимательного прочтения всех 11 томов нашего следственного дела, подписывал при следователе майоре Харьковском. Подписал и сказал ему:
     - Гражданин майор! Я не понимаю, на что вы рассчитываете, лично вы и весь следственный отдел? Ведь даже при самом строгом закрытом военном суде неизбежно вскроются факты пыток и избиений. Вот у меня на щиколотках и на руках следы наручников. Все тело покрыто синяками. Они не исчезнут до суда. Мы расскажем всю правду - как из нас выбивали так называемые признания. Вы пытали лишением сна Марину Вихареву, ровесницу вашей дочери. А ведь Лия Харьковская вполне могла вступить в КПМ. Многие знали ее. И я, и Чижов, и Батуев. Я не могу понять, почему вы так уверены в себе? Почему вы не боитесь попасть на скамью подсудимых? Ведь суд, несомненно, оправдает нас!
     Странное дело! майор Харьковский не спорил со мною, не ругался. Во время моего монолога с его лица не сходила какая-то гадкая улыбка. И он даже не отправит меня в карцер
     На следующий день меня неожиданно выдернули и повели наверх к Литкенсу. Я уже привык к "конторскому шкафу".
     - Что вы вчера наболтали вашему следователю?
     - Я могу повторить это и при вас. - И я сказав все то, - что говорил майору Харьковскому.
     Полковник Литкенс внимательно выслушал меня. Так же гадко улыбнулся и сказал:
     - Что ж, вы смелый человек, Жигулин-Раевский. Я уважаю смелых людей, даже врагов. Я разрешаю вам спать или лежать на кровати в любое время суток. Вы с кем сейчас в камере? Со священником Матвеевыму?
     - Да
     - Следствие по его делу тоже закончено
     - Я это знаю. Он говорил, что тоже подписал 206-ю.
     - Если хотите, я разрешу вам читать - книги, газеты.
     - Нет. Мне не нужны ваши милости. Пусть Аркадий Чижов читает.
     - Почему вы так раздражены против Чижова? - Он предатель и сволочь!
     - Здесь и я с вами согласен - сволочь он удивительная! Но ничего - он будет наказан, - закончил Литкенс и как-то странно и даже несколько загадочно усмехнулся.
     И меня увели во Внутреннюю тюрьму, в камеру, в которой я обитал уже месяца два со священником Митрофаном Матвеевым. Удивительной духовной и нравственной силы был человек. Когда открывалась дверь в камеру и в дверях показывался надзиратель или дежурный офицер, он всегда осенял их крестным знамением со словами:
     - Изыди, сатана проклятый!
     Его, как и меня, часто били. Но он терпел побои мученически - читал во время избиения молитвы, - славил господа. Какая это была чистая и светлая душа! Он успокаивал меня:
     - Анатолий, не горюй! Ведь за правду ты сидишь?
     - В общем, да.
     - Так вот, имей в виду. Господь наш сказал: "Блаженны изгнанны правды ради, ибо их еси Царствие Небесное".
     За время, какое мы прожили в одной камере - а время в тюрьме длинное-предлинное, - он прочитал мне наизусть все Евангелие - по-церковнославянски и по-русски. И рассказал мне своими словами Ветхий завет. Я же читал ему стихи или пересказывал что-нибудь прочитанное, особенно часто историческое. Этого человека словно сам бог мне в камеру прислал. Я ведь знал от матери всего четыре-пять молитв, а Священного писания не читал. Хотя у матери было до и после войны Евангелие с двойным текстом - славянским и русским. Я листал его и читал некоторые места, меня интересовало сопоставление двух славянских языков - древнего и нового. Был еще интересный альбомчик о чудотворце Серафиме Саровском. Его мы со Славкой на развалинах нашли.
     Дня через три после моего вызова к Литкенсу отца Митрофана выдернули с вещами. И я его встретил лишь несколько месяцев спустя на Тайшетской пересылке. Было тепло и солнечно.
     - Здравствуй, Анатолий!
     - Здравствуйте, отец Митрофан!
     - Ну вот, видишь: уже не в подвале мы сыром, а на божьем теплом солнышке. Не горюй: "Блаженны изгнанные правды ради".
     Священник ходил по зоне с деревянным ручным ящиком со столярным инструментом. Он, оказывается, хорошо знал столярную работу, и за это его ценило даже лагерное начальство. Все самое сложное и тонкое по столярной части делал на пересылке священник Матвеев...
     Вернемся, однако, во Внутреннюю тюрьму УМГБ родного Воронежа. Кончилось следствие, и потянулись долгие дни, недели, а потом и месяцы ожидания суда. С помощью моей азбуки для перестукивания я свободно общался с Колей Стародубцевым, Славой Рудницким, Володей Радкевичем. А с Радкевичем поселили кого-то из группы Стародубцева. Следствие окончилось, и следственный отдел и тюремное начальство сквозь пальцы смотрели на наше общение. Было твердо договорено рассказать правду о следствии. Мы напряженно ждали суда, готовили обвинительные речи. Впереди была Надежда. Впереди был бой за Правду, за торжество Истины.

/ Полные произведения / Жигулин А.В. / Черные камни