• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Хочу быть честным

Хочу быть честным [3/4]

Скачать полное произведение

    - С ермошинского.
     Я сам собрал его инструмент, аккуратно сложил в ящик. Парень перестал забивать шурупы и смотрел на меня с любопытством.
     Сложив инструмент, я взял ящик и передал его парню.
     - До свиданья, - сказал я ему, - передавай привет Ермошину.
     Парень взял ящик и долго стоял против меня, покачиваясь и глядя на меня исподлобья.
     - Эх ты, шкура! - искренне сказал он и, сплюнув, пошел по лестнице.
     Я вернулся в прорабскую и позвонил Силаеву. Я хотел сказать ему, что не буду сдавать дом, пока не приведу его в полный порядок. Пусть Ермошин покупает мне проигранный коньяк. Пусть он знает, что не все такие, как он, что есть люди, которые никогда не идут против своей совести.
     Когда я думал об этом, меня распирало от сознания собственного благородства, сам себе я казался красивым и мужественным.
     Но весь мой пыл охладила Люся, которая сказала, что Силаев уехал на сессию райсовета и сегодня уже не вернется.
     Ну что ж... Можно отложить этот разговор до завтра.
     16
     В этот день домой я вернулся раньше, чем обычно. У дверей меня встретил Иван Адамович. Он как-то странно улыбался, отводил глаза в сторону, словно был виноват в чем-то. Я сразу понял, что что-то произошло, но догадаться, что именно произошло, было трудно. Я посмотрел на Шишкина, он как-то съежился и глупо хихикнул. Я пожал плечами и пошел в кухню попить воды. В кухне на стуле сидела девочка лет двух, обвязанная полотенцем не первой свежести. Перед нею на кухонном столе стояла тарелка с манной кашей. Девочка набирала кашу рукой, размазывала по лицу, а то, что попадало ей в рот, выплевывала на полотенце.
     - Вот, понимаешь ты, - смущенно хихикнул Иван Адамович, - племянница днем оставила. Говорит: "В кино схожу". Шесть часов прошло, а она не идет... Ну-ну, не балуй! - строго закричал он на девочку, которая решила ускорить утомительный процесс размазывания каши и запустила в тарелку обе руки. - Не балуй, - сказал Иван Адамович, - а то дяде скажу, он тебя в мешок посадит.
     Девочка вынула руки из тарелки, посмотрела сначала на Ивана Адамовича, потом на меня и заплакала.
     - Ну, не плачь, - начал успокаивать ее Иван Адамович, - уходи, дядя, мы тебе не отдадим Машеньку.
     Девочка плакала. Иван Адамович рассердился.
     - А я вот твоего крику не слышу, - сказал он. - Понятно? То ись как? А вот так, не слышу, да и все. - Старик сделал язвительное лицо. - Нет никакого крику. И тебя самой нет, и меня нет - одно пустое место. Всемирный вакуум. Во!
     Девочка посмотрела на него внимательно и заплакала пуще прежнего.
     Я прошел к себе в комнату.
     - Женя, я тебе там бросил письмо! - крикнул мне вслед Иван Адамович.
     Письмо лежало на полу. Я поднял и распечатал его. В нем было всего несколько строчек:
     "Здравствуй, дорогой друг Женька!
     Решил написать тебе эту писульку, хотя от тебя давно уже ничего не получал. Видно, ты совсем загордился (шутка) и не хочешь знать своих старых друзей. Я здесь работаю начальником СУ, строю один небольшой заводишко. Когда тебе надоест сидеть на одном месте, приезжай ко мне. Работенку подыщем. Для начала будешь старшим прорабом. Работа, как говорится, непыльная и денежная. Насчет квартиры пока ничего обещать не могу, но потом что-нибудь придумаем. Ну все. Будь здрав и думай. Привет от Севки. Он работает у меня начальником ПТО, женат, имеет троих детей, но по-прежнему рисует разные пейзажи.
     В общем, приезжай. Жду ответа. Жму лапу.
     Владик".
     Я перечитал письмо два раза. Приятно, черт побери, получить неожиданное письмо от старых друзей. Севка и Владик работают вместе. Интересно, какие они сейчас. Хоть бы фотокарточку прислали, собаки. У Севки трое детей. Подумать только. Я его помню совсем пацаном. Такой рыжий, тщедушный, вся морда в царапинах, он вечно дрался со своей старшей сестрой. Он довольно толково рисовал, и мы думали, что ему прямой путь в живописцы. Но, видно, не получилось. То ли способностей не хватило, то ли еще что.
     Я еще раз перечитал письмо. Ну что ж... Пожалуй, оно как раз кстати. Удобный выход из положения. Сдавайте свои дома сами, а я поеду в Сибирь. Я не буду вместе с вами халтурить и краснеть за эту халтуру.
     Заодно решится и вопрос с Клавой. Наши отношения слишком затянулись. Теперь все. Не стоит себя обманывать, не стоит мучить друг друга.
     В это время в дверь позвонили. У нас в квартире не так уж часто бывают гости - я прислушался. Я слышал, как Иван Адамович отворил дверь, как он говорил с кем-то. Незнакомый женский голос спросил меня. Я вышел в коридор. Женщина стояла на лестничной площадке. Иван Адамович разговаривал с ней через щелочку и придерживал дверь, чтобы в случае чего захлопнуть ее. Я отодвинул Шишкина и пригласил женщину войти. Она прошла, шурша дорогой шубкой, усыпанной дождевыми каплями.
     - Вы меня, конечно, не помните, - сказала женщина, разглядывая меня и близоруко щурясь. - Мы с вами в прошлом году встречались на дне рождения Клавы.
     Но я ее очень хорошо помню. Это была самая толстая на этом вечере. Я даже запомнил, что ее зовут Надя, что она работает гинекологом в той же поликлинике, что и Клава.
     - Ну почему же, Надя? - сказал я. - Было бы странно, если бы я не запомнил вас.
     Я повесил ее шубу на вешалку и пригласил Надю к себе, извинившись за беспорядок.
     - Ничего, - сказала она, входя в комнату и осматриваясь. - Я понимаю. Холостяцкий быт. Если бы у вас была жена...
     - Чего нет, того нет.
     Я прикрыл за ней двери, но неплотно, чтобы Иван Адамович не мучился в напрасных догадках.
     Надя начала разговор с того, что, очевидно, ее визит мне кажется странным. Я ответил, срочно припоминая все правила хорошего тона, что я, конечно, не ожидал, но это тем более приятно...
     - Не думаю, чтобы это вам было очень приятно. - Она достала из сумочки сигарету и закурила. - Тема нашего разговора несколько деликатная... Но я врач и позволю себе говорить прямо. Вы, конечно, знаете, что Клава беременна.
     - В общем... Конечно... я догадывался.
     - В общем, конечно, - передразнила она. - Что там догадываться? Это - извините меня - видно невооруженным глазом. Но дело не в этом. Дело в том, что Клава хочет, как это говорят, прекратить беременность, а этого ей делать ни в коем случае нельзя. Это для нее просто смертельно опасно. Я нисколько не преувеличиваю.
     - Почему бы вам не сказать этого ей лично? - спросил я.
     - Я ей говорила. Они ничего не хочет слышать. Вашим мнением она дорожит больше, вы должны на нее повлиять.
     - Хорошо, - сказал я неуверенно, - я постараюсь.
     - Постарайтесь, - сказала она, поднимаясь. - И вообще мой вам совет - женитесь. Я тоже долгое время жила одна и ничего хорошего в этом не нашла...
     - Да, но между нами есть небольшая разница, - робко заметил я.
     - Абсолютно условная.
     Я не стал спорить и проводил ее до дверей. "Ну вот, - думал я, вернувшись в комнату. - Теперь все стало на свои места". Посидев еще немного, я снял со стула брюки и начал одеваться. Часы показывали половину двенадцатого.
     В коридоре мне встретился Иван Адамович. Он держал двумя пальцами байковые штанишки, и лицо его выражало полную растерянность.
     - Женя, - сказал он, - гляди-ко, чего наделала срамница. Видишь?
     - Не вижу, - сказал я.
     - То ись как? - опешил Иван Адамович.
     - Так, - я пожал плечами. - Не вижу, да и все, Это все одно ваше воображение, Иван Адамович,
     Свободной рукой Иван Адамович задумчиво поскреб в затылке.
     - Так оно ж пахнет, - сказал он неуверенно.
     17
     Клава еще не спала. Она сидела перед зеркалом в одной рубашке и чем-то мазала волосы. Увидев меня, она растерялась и сунула какой-то флакончик в ящик стола.
     - Ты что делала? - спросил я, хотя должен был, наверное, промолчать.
     - Ничего.
     Она смотрела на меня все так же растерянно. Волосы у нее были мокрые. Я догадался, что она красила их восстановителем. Мне стало жалко ее, и, чтобы скрыть это, я сказал:
     - Дура ты.
     Она виновато прижалась ко мне. Потом спросила:
     - Ты зачем приехал?
     - Так просто. А тебе что, не нравится?
     - Нет, мне очень нравится, только я не ожидала.
     - Приятная неожиданность, - сказал я. - Видишь ли... сейчас у меня была Надя...
     - Да? - Клава насторожилась. - Ну и что она тебе сказала?
     - Она мне сказала все, что надо было.
     - Вот идиотка! - рассердилась Клава. - Вот идиотка! А кто ее просил? Я ее просила? Зачем она вмешивается?
     - Она говорит, что для тебя это опасно.
     - Врет она все. Что она понимает? Ты ей не верь. Я тоже врач и разбираюсь в этих делах не хуже ее.
     - Клава, я тебе хочу сказать, что, если это действительно так...
     Она посмотрела на меня насмешливо:
     - Я, конечно, ценю твое благородство, но это не так. Ты не волнуйся, все будет в порядке.
     Ну что ж... Раз она сама считает, что это неопасно... Ведь она в самом деле врач.
     - Да, ты знаешь, - сказал я, - я получил письмо от Владика. Помнишь, я тебе о нем говорил.
     - И что он пишет?
     - Ничего особенного. Зовет меня к себе. Он там строит какой-то завод.
     - Ты хочешь поехать? - быстро спросила Клава.
     - Не знаю, - сказал я. - Теперь едва ли.
     - Если хочешь, езжай, - сказала Клава. - Я тебя не держу. Ничего особенного не произошло. Все остается по-прежнему.
     - Нет, - сказал я, - теперь было бы просто глупо уезжать. Я скоро буду главным инженером.
     - Правда? - удивилась Клава. - С чего это вдруг?
     - Не знаю. Так хочет начальство.
     - Я очень рада за тебя. - Она притянула мою голову к себе и поцеловала. - Ты знаешь, если тебе без меня лучше - ты уходи. Я тебя не держу. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя связанным.
     - Не выдумывай глупостей, - сказал я. - Никуда я уходить от тебя не собираюсь.
     - А ты меня любишь?
     - Да.
     Она посмотрела на меня недоверчиво, но ничего не сказала.
     Утром, когда я собирался на работу, Клава спросила:
     - Теперь не увидимся до самого праздника?
     - Почему? - сказал я. - Можем увидеться хоть сегодня.
     - Правда? - обрадовалась Клава. - Давай сегодня сходим в кино.
     - Давай, - согласился я, хотя в кино мне идти не хотелось. Но я хотел сделать Клаве приятное.
     18
     Этот день прошел сравнительно спокойно, мне почти никто не звонил, никуда меня не вызывали. Я даже подумал, что обо мне позабыли. В четыре часа, после ухода рабочих, я позвонил в трест, сказал, что не смогу быть на летучке, потому что заболел. И поехал в поликлинику за Клавой.
     Фильм, на который собрались сходить мы с Клавой, уже прошел, но в кинотеатре "Новатор" шел другой новый фильм, благо их теперь выпускают много.
     Мы хотели пойти на шестичасовой сеанс, но билеты достали только на десять, времени впереди было много, шел дождь, и Клава сказала:
     - Твой дом рядом. Пойдем посидим у тебя. За все время ты меня ни разу не пригласил к себе. Я даже не знаю, как ты живешь.
     Дома у меня, как всегда, был беспорядок, и поэтому я согласился без особой охоты.
     По дороге мы купили маленького ослика на деревянной подставке и принесли его Машеньке, мать которой совсем пропала.
     Увидев незнакомую женщину, Машенька испугалась и расплакалась. Я проводил Клаву в комнату, предупредив ее, что у меня беспорядок, но чтобы она не вздумала убирать. После этого я вернулся к Машеньке и вручил ей подарок. Машенька отнеслась к игрушке равнодушно, зато Иван Адамович был доволен.
     - Смотри, какого слоника тебе дядя купил, - весело сказал он.
     - Это не слоник, а ослик, - поправил я его.
     Иван Адамович прочел по складам название, написанное на ярлычке:
     - "О-с-л-ик". - И, поставив игрушку на место, сказал упрямо: - Слоник.
     Я не стал спорить.
     - Мать так и не приходила? - спросил я.
     - Нет, - грустно сказал Иван Адамович, - не приходила. Телеграмму из Воронежа прислала - замуж вышла.
     Я вернулся в комнату. Клава стояла у столика и, держа в руках фотографию Розы, рассматривала ее.
     - Это твоя новая симпатия? - спросила она с преувеличенным спокойствием.
     - Положи на место и не трогай, - сказал я.
     Это ее неожиданно возмутило:
     - Да? А если я не положу?
     - Клава, положи, - сказал я сдержанно и довольно миролюбиво.
     - А если не положу?
     - Положи! - я повысил голос.
     - Не положу! - заупрямилась Клава.
     Тогда я заорал и затопал ногами.
     Такого со мной еще не бывало. До сих пор, когда я вспоминаю это, мне становится стыдно.
     Клава вдруг ни с того ни с сего швырнула карточку на пол. Зазвенело стекло. Вот они, семейные сцены!
     Я молча шагнул к ней. Клава посмотрела на меня и побледнела.
     - Не смей! Не смей! - закричала она. - Ты потом пожалеешь! Тебе самому будет стыдно!
     Хорош я, наверное, был, если Клава подумала, что я ее буду бить.
     Дверь приотворилась. В комнату заглянул любопытный ко всему Иван Адамович, но, увидев мое разъяренное лицо, тут же захлопнул дверь.
     - Да ты знаешь, кто это? - спросил я зловеще.
     - Знаю, - сказала Клава. - Зачем ты мне морочишь голову? Если я тебе противна, можешь катиться к ней. К этой своей...
     Клава с плачем вылетела за дверь.
     Я прислонился к стене. Я задыхался. Снова заныло сердце.
     Немного успокоившись, я присел на корточки и стал собирать осколки стекла. В конце концов ничего страшного не произошло. Разбилось только стекло. Карточка осталась целой. Я осторожно освободил ее от осколков и положил на стол.
     Большие глаза Розы смотрели на меня задумчиво и грустно. "Эх, ты, - подумал я о Клаве, - нашла к кому ревновать".
     Моя злость проходила. В чем виновата Клава? В том, что она хуже Розы. Но кто знает, какой была Клава в восемнадцать лет и какой стала бы Роза, если бы ей пришлось прожить столько и так, как Клаве.
     Поймав себя на этой мысли, я удивился. Что это значит? Я стал хуже относиться к Розе? Или лучше к Клаве? Я даже испытывал угрызения совести и подумал, не догнать ли и не вернуть ли мне ее. Но, прикинув примерно, что она уже далеко (может быть, подходит к остановке), я сообразил, что бежать надо будет слишком быстро. Бежать мне, понятно, не хотелось. "Завтра позвоню, извинюсь", - решил я.
     И как был, в пальто, прилег на кровать.
     19
     Потом мне надоело лежать, и я вышел на улицу. Дождь перестал, но все равно было холодно и сыро. На другой стороне улицы в забегаловке горел свет. Там была одна только Зоя. Она протирала вилки и ложки и собиралась уходить. Увидев меня, она удивилась.
     - Что-то вы вечером к нам первый раз, - сказала она. - Видно, жена не хочет готовить.
     - У меня нет жены, - сказал я.
     - Рассказывайте, - кокетливо засмеялась Зоя. - Все мужчины говорят - нет, а потом оказывается - у него и жена и дети.
     - У меня нет жены, Зоя, - повторил я. - И детей тоже нет.
     В забегаловке ничего не было, кроме холодных котлет.
     Расплачиваясь, я вместе с деньгами вытащил из кармана билеты и только сейчас вспомнил про кино.
     - Зоя, в кино хотите сходить? - неожиданно для самого себя предложил я.
     - Я бы с удовольствием, - сказала Зоя, - но вы, наверное, шутите.
     - Да нет, Зоя, серьезно, - сказал я. - Вот билеты.
     Зоя согласилась. Мы вышли вместе, и я помог ей запереть дверь. До начала сеанса оставалось около часа, и мы решили побродить по улице.
     Я не знал, с чего начать разговор, и спросил:
     - Зоя, а что вы делаете в свободное время?
     - Когда как, - сказала Зоя. - Иногда с девочками на танцы хожу или в кино. А то просто сижу дома, выражения переписываю.
     - Что?
     - Выражения. Ну вот знаете, например, такое выражение: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях"? Это Долорес Ибаррури сказала. Или вот выражение Гюго: "Жизнь - цветок, любовь - мед из него". У меня этих выражений уже целых два альбома есть. Если иметь их много, никаких книжек читать не надо!
     - Скажите! Это интересно... - сказал я. - Значит, вы храните в этих альбомах всю мудрость в чистом виде?
     - В чистом, - согласилась она. - Вы знаете, у меня почерк очень красивый, хотя даже среднюю школу я не закончила. А вот у моей сестры высшее образование - учительница она, - так вы не поверите, как напишет что-нибудь, сама не разберет. А у вас высшее образование?
     - Да вроде бы высшее, - сказал я.
     - А правда, что вы очень сильный?
     - С чего это вы взяли?
     - А мне один мальчик расказывал. Он с нашей поварихой дружит. Говорит, что с вами вместе работает. Его Сашей зовут.
     - Не знаю, - сказал я, - со мной много Саш работает. Как фамилия?
     - Фамилию не помню. Русый такой, волосы длинные-длинные.
     - А, - догадался я. - Писатель?
     - Как, он разве писатель? - удивилась Зоя.
     - Ага, - сказал я. - Писатель. Знаешь что, давай будем на "ты". Так как-то проще. Правда?
     - Правда, - согласилась она. - Лучше дружеское "ты", чем холодное "вы".
     - Вот именно, - сказал я. - И так холодно. Давай зайдем в фойе. Погреемся, журнальчики посмотрим.
     Она согласилась. Мы вошли. Посмотреть журнальчики нам не удалось, в фойе выступал режиссер, поставивший эту картину. Стоя у стены, мы слушали его. Режиссер рассказывал, как был поставлен фильм, как героически работал весь съемочный коллектив, какие надежды они возлагали на эту работу. В конце своей речи он сказал:
     - Если наш фильм заставит вас над чем-то задуматься, если, посмотрев его, вы станете хоть чуточку лучше и умнее, мы будем считать, что наша задача выполнена.
     Ни лучше, ни умнее после этого фильма мы не стали. Когда мы шли из кино, Зоя долго молчала и вздыхала, думая о чем-то своем. И наконец спросила:
     - Женя, а что такое любовь?
     - Не знаю, - сказал я.
     Она вздохнула и сказала задумчиво:
     - Любовь - это бурное море, любовь - это злой ураган.
     Я с ней согласился.
     Мы дошли до ее дома. Я быстро попрощался и ушел, решив, что теперь придется завтракать в другой забегаловке.
     20
     И вот наступил этот день, которого все ждали в нашем управлении. Утром меня вызвал к себе Силаев. Он сказал, что приказ о моем назначении утвержден и что после праздника я могу принимать дела. С Клавой я до сих пор не помирился. Настроение у меня было отвратительное, мое назначение меня не радовало.
     - Ну что, Евгений, выходишь в люди, - бодро сказал Силаев. - Скоро вообще большим человеком будешь. Сегодня сдашь дом, а после праздника примешь дела. Ты чего хмуришься?
     - Сами знаете чего, - сказал я. - Халтурить не хочется.
     - Что делать? - сказал Силаев. Не всегда мы можем делать то, что хочется. Райком требует сдать - и против него не попрешь. Теперь такое дело. Первая секция у тебя вроде бы лучше всех отделана?
     - Вроде.
     - Ну вот. И асфальт возле подъезда есть. А возле других нет.
     - Ну и что же? - не понял я.
     - Да как же - что? Первый день на стройке, что ли? - Силаев развел руками. - На улице грязно, а комиссия придет в ботиночках, люди интеллигентные.
     - Думаете, по грязи не захотят ходить?
     - Не захотят, - уверенно сказал Силаев. - Я их знаю. Сам такой.
     Мне было уже все равно. Делайте, что хотите, и я буду делать, что хотите, - так будет спокойней.
     Я вышел из кабинета. В приемной толкалось много народу. Секретарша Люся бойко стучала по клавишам машинки - печатала акт сдачи-приемки объекта. Возле нее на стуле сидел Сидоркин и объяснялся Люсе в любви.
     - Значит, не пойдешь за меня замуж? - спрашивал он с самым серьезным видом.
     - Нет, - ответила Люся, - ты уже старый и худой.
     - Это хорошо, - сказал Сидоркин. - Помру, скелет сдашь в музей - большие деньги получишь.
     - Ты чего здесь торчишь? - спросил я его.
     - Богдашкина жду. Поговорить надо, хороший он больно уж человек.
     В это время в приемной появился Дроботун - представитель райисполкома, бессменный председатель всех комиссий по приемке зданий. Я его не видел месяца три. За это время он еще больше погрузнел, раздался в плечах, и его военный костюм, в котором он несколько лет назад вышел в отставку, уже расползался по швам. В руках он держал тяжелую от дождя плащ-палатку.
     Дроботун кивнул мне и Сидоркину, потом посмотрел, что печатает Люся.
     - Готово уже? - спросил он.
     - Сейчас будет готово, - ответила Люся. - Оценку поставим сейчас или потом сами напишете?
     - Давай сейчас, - сказал Дроботун. - Чтобы не от руки. Официально. Пиши: "Здание принято с оценкой "хорошо".
     - А может, оно сделано на "отлично"? - спросила Люся.
     - Такого не может быть, - уверенно сказал Дроботун. - На "отлично" Растрелли делал или Росси какой-нибудь. Сейчас все делают на "хорошо".
     21
     Вскоре пришли еще двое - члены приемочной комиссии. Санинспектор, маленький, худой человек с впалой грудью и золотыми зубами, и представитель райкома комсомола, какой-то студент. Должен был прийти еще один представитель от какой-то общественной организации, но Дроботун его дожидаться не стал.
     - Ладно, - сказал он, - захотят - потом подойдут. Праздник на носу, жена велела продуктов купить.
     - Мне бы тоже поскорей, - откровенно сказал санинспектор. - Костюм надо взять из химчистки.
     Студенту, видно, ничего не надо было, он промолчал.
     Мы вышли на улицу. Дождя не было, но он мог вот-вот пойти; низкие тучи неслись над землей. Было холодно. На пустыре глинистая почва размокла, пришлось идти в обход по асфальту. Дроботун в развевающейся плащ-палатке шел впереди, глядя под ноги и осторожно огибая сиреневые от машинного масла лужи. Я смотрел на его чистые ботинки с войлочным верхом и подумал, что Силаев был прав: ботинки председатель комиссии пачкать не захочет.
     Мы подошли к дому и остановились. Плотники уже разобрали забор, дом виден был от дороги, он блестел свежей краской и вымытыми окнами.
     - Снаружи вроде бы ничего, - сказал Дроботун, - посмотрим, как-то там внутри.
     - А это что? - показывая пальцем на стены, спросил студент, который до сих пор молчал.
     - Где? - спросил Дроботун.
     - А вот трещина. Выходит, не успели построить дом, а он уже треснул.
     Мы не сразу поняли, в чем дело, а когда поняли, Дроботун переглянулся с санинспектором, и оба они снисходительно улыбнулись.
     - Это не трещина, - мрачно сказал я. - Это осадочный шов.
     Парень смутился, покраснел, но сказал очень строго:
     - Проверим. Покажете потом проект.
     Я понял, что хлопот с ним не оберешься.
     Так оно и получилось. Пока мы ходили по первой секции, где было, в общем, все в порядке, студент куда-то сбежал. Мы ходили втроем. Дроботун рассеянно тыкал пальцем в стены, смотрел окна, двери. В одной квартире он показал мне на мокрый пол.
     - Надо было раньше поливать, - хмуро сказал Дроботун, - чтоб успел хоть немножко высохнуть.
     Это была работа Писателя. Попался бы он мне сейчас на глаза, я из него душу бы вытряс.
     Санинспектор занимался своими делами: смотрел кухни, ванные, уборные, дергал ручки спускных бачков. Полы и двери его не интересовали.
     Мы обошли все этажи, и я предложил председателю и санинспектору посмотреть вторую секцию. Предложил я это просто для очистки совести, наверняка знал, что они откажутся.
     - Чего там смотреть? - сказал Дроботун. - Все ясно. Где акт?
     Я вынул акт, сложенный вчетверо, из кармана. Я уже думал, что сейчас все кончится, и обрадовался. Если уж я не могу делать все, как полагается, так пускай хоть будет меньше возни.
     В это время открылась дверь, в комнату, где мы находились, вошел студент, мокрый с ног до головы, в ботинках и брюках, облепленных грязью.
     - Опять дождик пошел? - глядя на студента, насмешливо спросил Дроботун.
     - Я был во второй Секции, - отдышавшись, сказал студент.
     - Ну и что?
     - Ничего. Все плохо. Дом принимать нельзя.
     - Так уж и нельзя? - переспросил Дроботун.
     - Нельзя, - уверенно сказал студент. - Я акт не подпишу.
     - Подпишешь, - сказал Дроботун.
     - Да вы пойдите посмотрите, что там творится.
     Дроботун посмотрел на свои ботинки, потом на санинспектора.
     - Придется идти, - сказал санинспектор, хотя тоже был недоволен этим.
     Мы вышли на улицу. Вдоль стены от первого подъезда ко второму были положены кирпичи, но расстояние между ними было слишком велико. Дроботуну сохранить ботинки не удастся, это было понятно сразу. Студент, которому терять было уже нечего, уверенно плыл впереди.
     Ничего страшного во второй секции не было - обычная наша работа. Кое-где двери не закрывались.
     - Вот, - сказал студент, - двери не закрываются.
     - Сырость. Поэтому не закрываются, - пояснил Дроботун.
     - Если бы одна дверь... - сказал студент.
     - Сырость на все двери действует сразу, - заметил санинспектор. Ему-то уж до дверей было меньше всех дела. Он думал, наверное, о химчистке, в которой после двух часов будет такая очередь, что не достоишься.
     - А теперь поднимемся выше, - сказал студент. Он говорил уже так уверенно, словно был самым большим нашим начальником. Он пошел впереди, перепрыгивая через ступени, мы не спеша плелись следом.
     - Карьерист, - глядя студенту в спину, тихо сказал Дроботун. - Такой молодой, а уже выслуживается.
     - Смолоду не выслужишься, потом поздно будет, - деловито заметил инспектор.
     Студент вывел нас на балкон четвертого этажа и толкнул сильно балконную решетку. Она оторвалась от бокового крепления и закачалась. Это была та самая решетка, которую варил Дерюшев.
     - Вот видите, - сказал студент торжествующе и посмотрел на Дроботуна.
     Тот нахмурился.
     - Это уже непорядок, - сказал он. - А вдруг кто свалится? Подсудное дело. Пускай сегодня же приварят.
     - Потом подпишем акт, - добавил студент.
     - Акт подпишем сейчас, - сказал Дроботун. - Решетку он приварит.
     - А двери? А окна? - сказал студент.
     - Это ерунда, - сказал Дроботун. - Подсохнет - и все будет нормально. Ты уж хочешь, чтоб вообще все было без придирок. А сроки у него какие?
     - Сроки, - сказал студент. - Все гонят, лишь бы сдать дом, а потом сразу же в капитальный ремонт. Раньше дома строили вон как. По пятьсот лет стоят.
     - Раньше на яичном желтке строили, - заметил Дроботун. - А теперь мы яичницу сами есть любим.
     Разговор принимал отвлеченный характер. Я стоял в стороне, как будто меня это все не касалось. Я был зол на Дроботуна. Ему до этого дома нет никакого дела, важно поскорее отделаться и сообщить начальству, что все в порядке. Я так разозлился, что мне было уже наплевать на все, что будет потом. В конце концов и с семьей можно уехать в Сибирь. Поэтому, когда Дроботун предложил мне подписать акт, я отказался.
     - Ты что, шутишь? - удивился Дроботун.
     - Не шучу, - сказал я. - Он прав. Дом сдавать еще рано.
     - Да ты понимаешь, что говоришь? Это ж будет скандал. Уж во все инстанции сообщили, что дом сдается. Подарок комсомольским семьям.
     - Он прав, - сказал я, - такой подарок никому не нужен.
     - Да вообще-то, может, и нужен, - вдруг засомневался студент.
     Должно быть, он пожалел меня.
     - Выйди, - строго сказал ему Дроботун, и студент вышел.
     Некоторое время Дроботун молча стоял у окна и ковырял ногтем замазку.
     - Ну чего ты дуришь? - сказал он. - Ты представляешь, чем дело пахнет? Давай быстро подписывай, а мы тоже подпишем. Студент тоже подпишет.
     На какую-то секунду я заколебался, но потом меня понесло.
     Я подумал: "Будь что будет, подписывать акт я не стану. В конце концов хорошая у меня работа или плохая - она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка?"
     - Вот что, - сказал я Дроботуну, - вы идите, а дом я пока сдавать не буду. Встретимся после праздника.
     Он посмотрел на меня и понял, что дальше спорить со мной бесполезно.
     - Как хочешь, - сказал он, - тебе же хуже.
     22
     В контору я пошел не сразу, сначала заглянул в прорабскую. Там сидели все рабочие, они курили, переговаривались, ожидали меня. При моем появлении все замолчали и повернули головы ко мне.
     - Ну чего смотрите? - сказал я, остановившись в дверях. - Идите работать.
     - Значит, объект не приняли? - спросил Шилов.
     - Не приняли.
     - Почему?
     - Потому что надо работать как следует. Собери сейчас плотников, пусть обойдут все квартиры и подгонят двери. Не успеют сегодня, будем работать после праздника до тех пор, пока не сделаем из дома игрушку. Дерюшев, ты ту решетку так и не заварил?
     - Я заварил, - сказал Дерюшев неуверенно.
     - Так вот пойди еще раз перевари. А я потом проверю.
     Зазвонил телефон. Я попросил Шилова снять трубку.
     - Алло, - сказал Шилов. - Кого? Сейчас посмотрю. Силаев, - шепнул он, прикрыв трубку ладонью.
     - Скажи: ушел в контору, сейчас будет там, - сказал я.
     Пока я дошел до конторы, Дроботун уже, наверное, |успел туда позвонить, там поднялся переполох. Секретарша Люся куда-то звонила, просила отменить какой-то приказ. Возле нее стоял Гусев и спрашивал, как же теперь с очерком, который уже набран.
     - Может, мне поговорить с Силаевым, он даст кого-нибудь другого?
     - Конечно, - сказал Сидоркин, который все еще здесь крутился в ожидании Богдашкина. - Тебе ведь только фамилию заменить, а все остальное сойдется.
     - У хорошего журналиста все, если надо, сойдется, - сказал Гусев, глядя куда-то мимо меня, как будто меня здесь не было вовсе.
     - Силаев у себя? - спросил я у Люси.
     - У себя. Он ждет вас, - сухо ответила Люся.
     Разговор с Силаевым не получился. Как только я вошел, он стал на меня топать ногами и кричать, что я подвел не только его, но и весь коллектив, что теперь нам не дадут ни переходящего знамени, ни премий и вообще райком сделает свои выводы.
     Дальше - больше. Он сказал, что теперь ему мой облик совершенно ясен, что должности главного инженера мне не видать как своих ушей и что вообще он выгонит меня как собаку.
     Я все это терпел, но, когда он сказал, будто только служебное положение мешает ему набить мне морду, я не выдержал.
     Я взял с его стола пластмассовое пресс-папье и раздавил его одной рукой, как пустую яичную скорлупу. Я сказал, что и с ним мог бы сделать то же самое, если бы он посмел меня тронуть. И вышел.
     В дверях мне встретился Гусев. Сидоркин сидел у стены и молча курил. Люся стучала на машинке.
     - Ну что, - спросил Сидоркин, - поговорили?
     - Поговорили, - сказал я. - Нет Богдашкина?
     Сидоркин не успел мне ответить: из кабинета Силаева выскочил красный Гусев, он осторожно прикрыл за собой дверь, пожал плечами и вышел в коридор. Мы с Сидоркиным подождали немного и тоже вышли.
     Закурили. Зажигая спичку, я почувствовал, что у меня дрожат руки. Должно быть, от волнения. Никогда раньше руки у меня не дрожали.
     - Нервный ты стал, - глядя на меня, сказал Сидоркин, - лечиться надо.
     - Пошли подлечимся, - сказал я.
     23
     Мы пошли напрямую через пустырь. На мне были резиновые сапоги, поэтому я шел впереди, нащупывая дорогу. Половину пути прошли молча. Потом Сидоркин сказал:
     - Чего это ты сегодня со сдачей намудрил?
     - Я не мудрил, - ответил я. - Просто не хочу халтурить. Хочу быть честным.
     - Честность, - хмыкнул сзади Сидоркин. - Кому нужна твоя честность?
     - Она нужна мне, - сказал я.
     Мы купили бутылку водки, зашли в столовую. Рабочий день еще не кончился, в столовой почти никого не было. Маруся вытирала столы. Она заметила, что карман у Сидоркина оттопырен, и покачала укоризненно головой. Мы сели за свой столик в углу, Сидоркин разлил водку в стаканы. Выпили.

/ Полные произведения / Войнович В. / Хочу быть честным