Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Панаев И.И. / Актеон
Актеон [8/8]
Мальчик, точно, был высечен Антоном по приказанию Прасковьи Павловны и
выпровожен за деревню.
Антон, донеся ей о точном исполнении ее приказания, стоял в ее комнате, как
будто ожидая чего-то.
- Хорошо, Антон, спасибо! - сказала Прасковья Павловна.
Антон все не двигался с места.
- Что? тебе нужно что-нибудь? Антон поклонился ей в пояс.
- Матушка Прасковья Павловна, - сказал он, - осмелюсь утруждать вас... Я,
кажется, служил вам верой и правдой, и то есть, коли доподлинно сказать-то, считал вас
всегда своей барыней... ей-богу... Не оставьте же меня, старика... сами изволите знать...
Жена, дети...
- Что ж тебе, на волю хочется, Антон? - спросила Прасковья Павловна.
- И, матушка, какая воля!.. Да что я, старик, пойду теперь на волю, да еще с этакой
обузой, с женой, с детьми? Беда!.. Только добрых людей насмешить... Да и куда идти
мне?.. А вот если б ваша милость была (Антон почесал затылок), если б вы пожаловали
мне, примерно, сколько-нибудь рублишек. Недавно, матушка, околела у нас дойная,
важнейшая была корова, просто всю семью кормила. Заставьте за себя вечно бога
молить...
- Хорошо, Антон, изволь.
Прасковья Павловна вынула из своего ридикюля десять рублей.
- Вот возьми покуда, а после я тебе дам еще. Антон поклонился и вышел.
- После! - ворчал он себе под нос, идя по двору. - Вот тебе и раз! За все мое
усердствие отблагодарила краснухой. Уж, видно, моя такая доля горемычная! Хоть бы
холстинки кусочек прибавила. Все бы отраднее было. Эх, горькая участь!
И Антон, махнув рукой, отправился в домик, украшенный елкою.
ГЛАВА X
В то самое время, как Антон явился с докладом к Прасковье Павловне, Петр
Александрыч вошел в комнату к жене своей. Эта комната, в которой он давно не был,
поразила его, - так резко отделялась она от остальных комнат в его доме. Он с странным
любопытством смотрел на все - и на рояль, на котором лежала груда нот, и на столы, на
которых разбросаны были книги, и на письменный стол ее, на котором стоял портрет ее
матери.
Ольга Михайловна сидела на диване, закутавшись в шаль и прислонив голову к
спинке дивана. Она вздрогнула при скрипе отворившейся двери и с изумлением
посмотрела на мужа.
Он поклонился ей, нахмурил брови и сделал несколько шагов. Он явно хотел
говорить, потому что губы его зашевелились; но слова не сходили с языка... Он еще
немного прошелся по комнате, остановился, посмотрел на нее и сказал:
- Вы очень похудели.
- Может быть, - отвечала она.
- Вы больны?
- Нет, я здорова...
Петр Александрии замолчал, открыл одну из книг, перевернул страницу и потом
кашлянул.
- А мне нужно объясниться с вами.
- Что вам угодно?..
- Вот видите ли, я ничего вам не говорил до сих пор, а мне все известно... По целой
губернии ходят об этом слухи. Я не хочу, чтоб вы имели какие-нибудь сношения с этим
учителем... Этого и приличие не позволяет... и мое имя тут страждет... Уж, может, и
губернатор и губернаторша об этом знают... сами посудите, хорошо ли это?.. Я ведь ваш
муж... ведь на меня пальцами будут показывать... Ну, если губернатор станет надо мной
смеяться, что вы тогда скажете?
Ольга Михайловна грустно посмотрела на мужа и ничего не отвечала.
- И переписку завести, - продолжал Петр Александрыч, - да ведь это что же такое
наконец?
- Какую переписку? Она подняла голову.
- А вот...
Он вынул из кармана записку учителя.
- Он к вам пишет записки... Ведь у вас еще, кажется, муж не умер, живой перед
вами.
Ольга Михайловна вскочила с дивана.
- Кто ко мне пишет? Какая записка? Покажите.
- Извольте...
Она схватила записку дрожащей рукой и пробежала ее.
Лицо ее вспыхнуло от негодования.
- И вы перехватили эту записку и распечатали ее?
- Нет-с, не я, а маменька.
- Что же вам угодно еще от меня?
- Больше ничего, как только все высказать вам это... Я надеюсь, что вы отвечать
ему не будете.
- Нет, буду, - сказала она, смотря ему прямо в глаза.
- Как?.. На что же это похоже? Что вы будете отвечать?
- То, что я хочу проститься с ним, видеть его в последний раз.
- И вы мне, вашему мужу, в глаза признаётесь, что любите другого?
- Да, я люблю его, люблю, - повторила она спокойным и твердым голосом, - только
не так, как думаете вы и ваша маменька. Я увижусь и прощусь с ним, хотя бы после этого
и клеветы, и оскорбление, и презрение всей вашей губернии обрушились надо мною и
подавили меня...
Петр Александрыч посмотрел на жену и подумал: "Да она помешалась!"
В эту минуту вошла горничная.
- Нянюшка, - сказала она, - просит вас к себе, сударыня; ей сделалось очень худо.
Ольга Михайловна вышла из комнаты, оставив своего супруга в страшном
раздумье.
- Просто, - ворчал он сквозь зубы, - помешалась!..
Старуха няня была уже больна недели две, и в продолжение всей ее болезни Ольга
Михайловна почти не отходила от ее постели.
- Что же нейдет моя голубушка-то Ольга Михайловна? Послали ль за ней? -
повторяла больная.
Ольга Михайловна неслышными шагами подошла к ней.
- Что с тобой, няня? Тебе хуже?
- Ах, это вы, моя кормилица... Дай мне твою ручку... Плохо, матушка, плохо...
Кажется, мой последний час пришел... Да и то сказать, зажилась, родимая; пора домой...
Пошли, кормилица, за священником, да вели привести ко мне, матушка, Сашеньку-то...
Последний раз посмотреть на него...
Дитя было приведено; вскоре за ним явился и Петр Александрыч.
- Спасибо тебе, кормилец, - сказала ему старуха, - что не забыл меня...
Через минуту она обратилась к Ольге Михайловне.
- Послушай, матушка... ты здесь... Наклонись ко мне... Не препоручай ничего,
родимая, Антону, - шептала она, - сохрани тебя бог... и никому из дворни... кроме Петра...
А где же мой Сашенька-то?..
- Вот он, няня.
Ольга Михайловна приподняла своего сына и посадила на кровать к больной.
- Голубчик мой, милое мое дитятко... - говорила старуха, смотря на него.
- Благослови его, благослови его, няня! - сказала Ольга Михайловна голосом,
задушаемым слезами.
Старуха просила, чтобы ее приподняли. В комнате было как в сумерках. Сероватый
осенний день едва проходил сквозь окно в комнату умиравшей, и только слабый свет
лампады, теплившейся перед двумя образами, стоявшими у ее изголовья, освещал ее
морщинистое лицо, исхудавшее от болезни.
- Во имя отца и сына и святаго духа! - сказала старуха, осеняя дитя своей
дрожащей рукой, - будь счастлив, расти, голубчик, отцу и матери на утешение.
Няня поцеловала его и заплакала.
И у Петра Александрыча показались на глазах слезы.
Священник пришел и причастил умирающую. После причастия старуха
улыбнулась и как будто с большею живостию посмотрела на всех.
- Поздравьте же меня, - сказала она, - господь сподобил меня, грешную,
причаститься святых тайн.
Она несколько минут отдохнула и потом начала говорить, беспрестанно
останавливаясь и совсем ослабевшим голосом:
- У меня под кроватью два сундучка стоят да две скриночки... Там вещи, которые я
собирала, берегла... разные вещи... Родных у меня никого нет... я была одна, как перст...
Это, матушка Ольга Михайловна, я тебе оставляю... Слышишь?
- Слышу, няня... Благодарю тебя.
- Петенька! подойди же ко мне... Петр Александрыч подошел к няне.
Она собрала все свои силы, крепко ухватила его за голову и начала целовать.
- Исполни просьбу твоей старухи, батюшка, последнюю просьбу... береги жену
свою... береги ее, Петенька...
Не давай ее никому в обиду, кормилец... У нее нет здесь ни отца, ни матери... Она
на чужой стороне... Она добрая, она все за твоей больной няней ходила... А где ты? ты
здесь, моя кормилица... Дай, я тебя перекрещу, - сказала няня Ольге Михайловне. -
Прощайте все, добрые люди... А где же Прасковья Павловна?..
Голос старухи постепенно замирал; она прошептала еще несколько невнятных
слов, раза два простонала - и стихла.
Когда Ольга Михайловна вышла из комнаты няни, в сенях навстречу ей попалась
Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей.
- Что наша старушка? - спросила последняя с участием.
- Она скончалась, - отвечала Ольга Михайловна.
- Неужели?..
Дочь бедных, но благородных родителей поднесла платок к глазам.
- А нам даже и не дали знать, что она в таком трудном положении! - сказала
Прасковья Павловна, искоса посматривая на свою невестку, - да и зачем? мы ходить с
Анеточкой за больными не умеем, где же нам? Мы добродетельными прикидываться
также не можем... В притворстве уроков не брали... Учителей у нас знакомых нет;
наставлений давать нам некому...
Прасковья Павловна выходила из себя. Дочь бедных, но благородных родителей
посмотрела выразительно на свою благодетельницу и едва заметно покачала головой.
- Пойдемте, дружочек Анеточка, простимся с покойницей... дай ей бог вечную
память! - Прасковья Павловна перекрестилась. - Не забудьте же, душенька Анеточка,
вписать в моем поминанье рабу божию Федосью...
ГЛАВА XI
Андрей Петрович, узнав, что его мальчик, посланный учителем в село Долговку,
был наказан, пришел в ужасную ярость.
- На моего человека осмелиться руку занести! - кричал он, ходя по комнате и
обращаясь к одному из гостивших у него помещиков, - хорошо же! это не пройдет даром...
Нет, любезный соседушка, извините... Ну, уж этот Петр Александрыч, сущая баба,
признаюсь... Этого я от него не ожидал. Как позволить себя опутать до такой степени!..
"Мать!" - говорит... Имей он уважение к матери - против этого ни слова, да на что же у
человека царь-то в голове? как же не жить своим умом?.. Притеснили эту бедную Ольгу
Михайловну так, что ни на что не похоже... выводят сплетни по целой губернии,
расславили ее на всех перекрестках... да и меня вмешали в эту историю... А учитель мой
человек отличный, тихий, благородный... я бы с ним целый век не расстался... Ну, да уж
зато какой же я аттестат ему дам, черт возьми! в золотую рамку может повесить просто!..
Вишь, злоба какая! Осмелиться наказать чужого человека!.. Погоди, вот я все их
ухищрения обнаружу; я заставлю замолчать целую губернию! Да, я таков... со мной не
шути.
Андрей Петрович, который в продолжение всей своей жизни брал только перо для
того, чтоб подписывать свое имя, - схватил лист почтовой бумаги и в один присест
написал к Петру Александрычу следующее:
"Милостивый государь мой после таких поступков с вашей стороны каков был
последний поступок с моим человеком, который принес письмо от учителя к вашей
супруги, я не вхожу в рассмотрение по приказанию Вашему или вашей Матушки сделано
то, а имею только честь объявить вам, что буде хто из ваших крестьян либо дворовых
после сего покажется в моей деревне покровке новоселовке тож то не применет с ним
последовать такоеже наказание коему у вас подвергся мой человек. - Засим имею честь
быть ваш слуга Андрей Боровиков".
Письмо это не произвело сильного действия на Петра Александрыча; он даже
жалел втайне о нечаянной вражде своей с Андреем Петровичем; зато оно чрезвычайно
раздражило Прасковью Павловну.
- Ах он, бессовестная душа! низкий человек! - восклицала она. - Уж недаром у меня
всегда на сердце было что-то против него!.. Правда, говорят, что все к лучшему, теперь я
верю этому... Ну, если бы я выдала Анеточку за него, ведь он погубил бы ее, совсем
погубил!.. У кого же нам теперь взять музыкантов для сговору и для свадьбы?.. Вот беда!..
Сговор и свадьба должны были совершиться в губернском городе, где пламенный
жених нетерпеливо ожидал избранницу своего сердца. Прасковья Павловна целые дни
проводила в сборах и приготовлениях к 26-му сентября: этот день назначался для выезда
из села Долговки. Петр Александрыч приглашен был посаженым отцом, а Фекла Ниловна
посаженою матерью со стороны невесты.
Дочь бедных, но благородных родителей с тех пор, как торжественно была
объявлена невестой, находилась в меланхолическом состоянии. Она беспрестанно
вздыхала. Ее несколько тревожило, что жениха ее зовут Парамоном, но зато это
окончательно утвердило ее веру в святочные гаданья. Имя Парамона, как известно
читателю, впервые услышала она полтора года пред сим, в один из рождественских
вечеров, когда робко и трепетно выбегала на улицу вопрошать судьбу о своей участи.
26 сентября утром, перед самым выездом своим из деревни, невеста пришла к
Ольге Михайловне.
- Ма-шер Ольга Михайловна, - сказала она, - я должна проститься с вами и
поблагодарить вас за внимание ваше ко мне в продолжение всего времени, которое я жила
здесь. Меня только убивает мысль, что болезнь мешает вам осчастливить своим
присутствием мою свадьбу.
Произнеся это, дочь бедных, но благородных родителей скромно потупила глаза.
- Вы не сердитесь на меня, душенька? - спросила она после минутного молчания,
взглянув с чувством на Ольгу Михайловну.
- За что же-с?
- Вы могли думать, что я была отчасти причиною неприятностей, которые
последнее время терпели вы от Прасковьи Павловны, а я, клянусь вам, всегда еще
удерживала ее, сколько могла, хвалила ей вас...
- Очень вам благодарна.
- Мне всегда так жалко было на вас смотреть; я всегда самое искреннее участие
принимала в вас... Позвольте мне быть уверенной, что мы расстаемся с вами без всяких
неприятностей?
- Совершенно. Желаю вам всякого счастия.
Дочь бедных, но благородных родителей поцеловала Ольгу Михайловну и
заплакала.
Все было готово к отъезду. Прасковья Павловна, Семен Никифорыч, Петр
Александрыч и невеста, в салопах и шинелях, присели минуты на две, как это
обыкновенно водится; потом помолились; потом Прасковья Павловна начала рыдать и
благословлять свою Анеточку; потом все пошли к карете, где ожидали их мрачный Антон
и вечно цветущая Агафья.
В эту самую минуту Илья Иваныч, приехавший в тележечке на одной лошадке,
подбежал к отъезжающим.
- Ах, Илья Иваныч! - закричал Актеон.
- Эге! Илья Иваныч, - произнес Семен Никифорыч.
- Илья Иваныч! Илья Иваныч! - пропищала Прасковья Павловна с Анеточкой.
- Мое почтение-с. А я привез вам новость-с. Село Козмо-Демьянское графа
Воротынцева продано совсем, с померанцевыми деревьями-с, с фабрикой, с домом и со
всеми угодьями за миллион двести тысяч-с.
- Кому? кому? - закричали все в один голос.
- Дмитрию Васильичу Бобынину.
- Вздор! - вскрикнула Прасковья Павловна, обомлев.
- Ей-богу-с. Уж и купчая, говорят, совершена-с... Да в городе вы всё сами узнаете.
Прасковья Павловна бросила значительный взгляд на сына.
- А вы куда-с едете? - спросил Илья Иваныч.
- Ах, батюшка, да разве ты не знаешь? Везу отдавать замуж Анеточку.
- Поедемте-ка с нами, - сказал Актеон, - как будет весело, какие будут обеды,
ужины!.. - Он подумал: "Ай да Дмитрий Васильич! Как-то я, выручу от него деньги,
отданные на филатуру?"
- Вы, Илья Иваныч, сядете там сзади, в тарантасе, с Настей и с Машей, - заметила
Прасковья Павловна.
- Как же, я жене и детям ничего не сказал-с! Разве с моим мужичком послать их
уведомить, что я, дескать, с вами в город поехал?
- И прекрасно. Так решились?
- Решился-с.
На свадьбе будем мы отлично пировать
И молодым всех благ и счастия желать.
Проговорив это двустишие, Илья Иваныч бросился к своей тележке, вынул из нее
свой чемоданчик, отдал приказ своему мужичку и расположился в тарантасе.
В карету села, кроме четырех господ, Агафья Васильевна. Антон взгромоздился на
козлы. Гришка стал на запятки. Карета двинулась, и за нею два тарантаса, нагруженные
перинами, подушками и девками.
В этот же вечер Ольга Михайловна написала к учителю:
"Завтра утром я ожидаю вас к себе. Вы никого не встретите. Я одна, все уехали в
город".
Но с кем послать эту записку?
Ольга Михайловна задумалась: вдруг ей пришло на память, что умирающая няня
говорила о Петре. Этот Петр находился под опалой у Прасковьи Павловны и редко
приходил в комнаты. Ольга Михайловна велела позвать его к себе. Он явился.
- Возьмешься ли ты доставить эту записку учителю, который живет у Андрея
Петровича? - спросила она.
- Почему же нет-с? Да лучше всего, сударыня, отдать ее покровскому крестьянину,
который здесь проездом у нашего мужичка Ермолая.
- И он доставит ее?
- Как же-с, непременно; наказать только ему строже.
- Так возьми же эту записку и попроси его, чтоб он доставил ее сегодня же, если
может.
- Слушаю-с. - Петр ушел.
На следующее утро она встала рано и вышла в сад. Погода была пасмурная; серые
тучи кругом обложили небо. Резкий ветер, поднявшийся с поля, со стоном качал
полуобнаженные деревья; желтые листья грудами лежали на земле, утки лениво ныряли в
пруде; на полусгнившем и почернелом заборе висело белье; по крыше разваливающегося
дома лепился мох; ставни у многих окон сорвались с петель и качались со скрипом...
Она возвратилась в свою комнату и села в тревожном ожидании у окна,
прислушиваясь к однообразному стуку и шипенью старинных стенных часов. Сердце ее
ныло и замирало от грусти. На ней было белое платье - такое же, как в тот день, когда она
увидела его в первый раз. Осунувшееся лицо ее было покрыто ярким румянцем; глаза
блестели; грудь подымалась тяжело и неровно.
Вдруг раздались чьи-то шаги в тишине. Кто-то всходил на лестницу. Она начала
слушать. "Это он!" - прошептала она и пошла к нему навстречу.
- Я издалека узнала ваши шаги, - сказала она, улыбаясь и протягивая ему руку. -
Видите ли, как старые друзья ваши помнят вас?..
Она села на диван и указала ему место возле себя.
- Я думал, что уж более не увижусь с вами.
- О нет, нет! вы не должны были уезжать, не простясь со мною... А вы скоро едете?
- спросила она немного изменившимся голосом...
- Через два дня, - отвечал он.
- Через два дня! - повторила она, задумываясь. - Наконец ваше всегдашнее желанье
исполняется...
- И странно! в эту минуту, - сказал он, - я счел бы величайшим счастием, если б
мне навсегда можно было остаться здесь...
Несколько минут они молчали.
- Куда же вы едете? - спросила она.
- В Италию.
- Поезжайте, поезжайте! вам будет лучше там... Я рада за вас. - Она опять
задумалась. - И я когда-то думала быть в Италии... только это очень давно.
Она улыбнулась.
- И я вижу вас в последний раз? - произнес он голосом, вырвавшимся из глубины
болящей души.
- В последний!
На глазах ее показались слезы...
- Да... я теперь начинаю вспоминать... вы когда-то желали услышать от меня еще
раз - Шуберта... Теперь я могу исполнить ваше желание. - Она села к роялю и с минуту
как будто припоминала что-то... Легкий, едва заметный трепет пробежал по ее телу... руки
прикоснулись к клавишам, и раздались печально-медленные аккорды "Странника"*.
* "Der Wanderer".
Она пела:
..."Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно
спрашивают: где же, где?
"Здесь солнце светит на меня так холодно... цвет жизни моей вянет, речи их - для
меня звуки пустые...
"О, где же ты, где ты, моя возлюбленная страна, так мной любимая,
предчувствуемая и никогда мной не знаемая? Страна, столь полная надежды, - страна, где
цветут мои розы, где живут друзья мои, где восстают мои мертвые, - страна, где говорят
моим языком, - о, где же ты, где ты?
"Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно
спрашивают - где она, где она?
"Мне слышится, словно в дуновении ветра прозвучал таинственный голос: там, где
нет тебя, - там твое счастие..."
Она смолкла, голова ее болезненно склонилась к груди... Это была ее лебединая
песнь. Он смотрел на нее, и по бледному лицу его ручьями лились слезы....
Отдохнув, она долго еще разговаривала с ним о своей жизни в Москве, о чужих
краях... Наконец он встал со стула и взялся за шляпу.
- Вы уж идете? - сказала она, сжимая его руку. - Прощайте; да благословит вас
бог!.. Благодарю вас... за все... Вам я обязана лучшими минутами моей жизни... - Она едва
могла договорить последнее слово; силы оставили ее, и голова ее упала к нему на грудь.
Минуты две она была в каком-то забытьи; вдруг приподняла голову, отвела от глаз
свои волосы и смотрела на него долго и пристально, будто стараясь еще более
напечатлеть в своей памяти черты его.
- Прощайте! - повторила она, - если когда-нибудь случится вам быть в этих местах,
зайдите на мою могилу...
Она улыбнулась.
Он ничего не мог говорить: слезы задушали его, он только жадно прильнул к ее
рукам в упоении отчаяния...
Она проводила его до другой комнаты... потому что силы не позволяли ей идти
далее, и села у окна, которое выходило на улицу.
Он давно скрылся, но она все еще сидела у окна...
У Полицейского моста, часу в 3-м утра, офицер с серебряными эполетами и с
черным султаном остановил офицера с золотыми эполетами и с белым султаном.
- Бон-жур, мон-шер, - кричал офицер с черным султаном, хватая почти насильно за
руку офицера с белым султаном, - куда идешь? что ты сегодня делаешь? отчего так
бледен? - Слышал новости, мон-шер?
- Какие?
- Сюда две француженки приехали, прехорошенькие, прямо из Парижа; я за одной
из них волочусь... она подарила мне колечко с изумрудом... я тебе после покажу... Как она
мило говорит: "Je vous adore!", ты не поверишь... А кстати, ты ведь знал Петра
Александрыча Разнатовского?.. Пьер, такой славный малый? Я у него шафером на свадьбе
был. Мы еще вместе с ним кутили... я у него сто тысяч выиграл последний раз, как ездил к
себе в деревню, знаешь?
- Да как, братец, не знать?.. Ну, что же?
- И помнишь его жену, мон-шер? Она к Горбачевым ездила, шармант персонь
была!.. Она всегда такие длинные черные локоны носила и славно вальсировала...
- Да, знаю, братец, что же дальше?
- Умерла с год назад тому... я только недавно узнал об этом, мон-шер.
- Так, по-твоему, это тоже новость?
- Еще бы! ведь ты не знал этого! А Петр Александрыч, говорят, недавно женился, и
знаешь, на ком? - трудно поверить... На своей горничной Агашке... Мне пишут об этом из
тех мест, мон-шер, где его деревня, - ей-богу!
- Неужели?..
- У него, говорят, всего осталось пятьдесят душ. Дмитрий Васильич Бобынин чудно
обработал его! А мы сегодня, мон-шер, кутим напропалую с Костей и с Петрушей. У
Дюме особый обед заказали по пятнадцать рублей с персоны, без вина... У него новый
чудесный повар... 0-плезир, мон-шер.
Добавил: POMAHONLine
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
/ Полные произведения / Панаев И.И. / Актеон
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
