Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Панаев И.И. / Актеон
Актеон [3/8]
деревенский дурак, деликатностей ваших не знаю. Позвольте еще раз вас обнять. Вот
так... Ну, теперь имею честь рекомендоваться... Я Андрей Петрович Боровиков - может,
слыхали про меня? Мое сельцо Покровка, Новоселовка то ж, в двух верстах от вас.
Милости прошу ко мне. Я, сударь, вдовец, имею двух детей. Мы хоть и деревенские, а
живем-таки себе изряднехонько и не левой полой нос сморкаем.
- Очень рад познакомиться...
- Да уж рады или не рады, милостивый государь, там вы как себе хотите, а мы ваши
гости. Назар Яковлич! здравствуй, милый... - Андрей Петрович обратился к
управляющему, который отвесил ему низкий поклон.
- Что такое случилось с вашими лошадьми? - спросил Петр Александрыч у
помещика, играя лорнетом.
- Что случилось? Это все анафемская рожа Антипка - мой кучер, ездить не умеет,
сноровки никакой не знает... Пристяжная постромкой задела за столб, лошадь горячая, а
он еще затянул ее.
Андрей Петрович обратился к управляющему.
- Распорядись-ка, Назар Яковлич, сделай одолжение, чтоб лошадкам-то моим
овсеца дали... Да, сударь, Петр Александрыч... ведь вас Петром Александрычем зовут,
если не ошибаюсь?
Петр Александрыч утвердительно кивнул головой.
- Да... так я вам начал говорить, что мы хоть и простые люди, хоть по-французски и
не болтаем, - бон-жур и бон-тон, - а кое-что смыслим, - прошу извинить... Ну, пойдемте- ка.
Толстый помещик схватил за руку Петра Александрыча и повлек его к дому.
- А как надолго сюда приехали?
- Право, не знаю... смотря как поживется...
- Что тут "как поживется"? живите себе, да и баста... Здесь житье, слава богу,
хорошее, люди есть всякие, и умные и глупые, ну да ведь и в Петербурге-то, я полагаю, то
же самое: без дураков, милостивый государь, нигде не обходится; зато здесь по крайней
мере скопишь себе и детям что-нибудь, а у вас там, в модном-то вашем свете... - Андрей
Петрович: вытянул губы и засвистал, - весь, с позволения сказать, просвищешься.
- А я, - сказал Петр Александрыч, посматривая беспечно на стороны, - я не
проживал и того, что получал, хотя жил на самую роскошную ногу.
- Не верю, милостивый государь, не верю! - закричал Андрей Петрович.
Петр Александрыч, ожидавший, что все в провинции будут смотреть на него с тем
почтительным благоговением, с каким в Петербурге смотрят мелкие чиновники на
крупных, был изумлен, и, может быть, не совсем приятно, откровенным обращением
своего соседа.
Андрей Петрович продолжал:
- Не верю, быть не может... Я хоть сам и никогда не бывал в Петербурге, а жена
моя покойница была петербургская, хорошего отца дочь... А что это такое у вас болтается
на ниточке, позвольте спросить?
- Лорнет.
Андрей Петрович взял лорнет, поднес его к глазу и потом, выпустив из руки,
закачал головой.
- Извините мою откровенность; я, батюшка, деревенский дурак; у меня что на уме,
то и на языке, и дядюшке вашему всегда говорил правду в глаза; по мне, это не лорнет, а
просто балаболка: ничего в нее не увидишь. Мода, что ли, это у вас такая? уж по-моему,
коли близорук, так очки лучше носи.
Петр Александрыч засмеялся несколько принужденно.
- Нет, - сказал он насмешливо, - у нас в Петербурге ни один порядочный человек не
носит очков, все с такими лорнетами.
- Господи помилуй!.. - Андрей Петрович перекрестился и потом растаращил руки, -
да что мне за указ все? Уж будто тот только и человек, кто вашей моды придерживается!
Таким образом, рассуждая и разговаривая, владелец села Долговки и гость его
неприметно очутились у дома. В грязной передней, где обыкновенно Филька шил сапоги,
Дормидошка чистил медные подсвечники и самовар, Фомки, Федьки, Яшки и другие
храпели и дремали, лежа и сидя на деревянных истертых и запачканных лавках, Петр
Александрыч закричал:
- Эй вы, сони! я всех разбужу вас...
Исполины вскочили с своих мест, вытянулись и устремили бессмысленные и
заспанные глаза на барина. Барин бросил на них строгий взгляд и прошел в другие
комнаты.
В дверях гостиной Прасковья Павловна встретила сына и гостя...
- Андрей Петрович! дорогой гость наш! - воскликнула она.
Андрей Петрович: хотел подойти к руке ее, но Прасковья Павловна не допустила
его до этого.
- Что это вы, Андрей Петрович, чтоб я стала на пороге с вами здороваться!
Сохрани меня боже!
Она попятилась назад.
- Точно, матушка, точно, на пороге нехорошо! - прохрипел помещик, - я сам не
люблю этого... Ну, а теперь пожалуйте-ка вашу ручку...
Андрей Петрович поцеловал протянутую ему ручку и, продолжая держать ее в
своей руке, обратился к Петру Александрычу.
- Вот ручка-то была в свое время, - сказал он, - черт возьми! пухленькая,
беленькая... да еще и теперь прелесть, ей-богу... Надобно вам знать сударь, что я волочусь
за вашей маменькой, просто волочусь...
Эти слова очень приятно подействовали на Прасковью Павловну. Она нежно и с
улыбкою посмотрела на деревенского любезника.
От Прасковьи Павловны Андрей Петрович обратился к дочери бедных, но
благородных родителей и подошел также к ее руке.
- Анне Ивановне мое нижайшее почтение. Как поживать изволите?
Дочь бедных, но благородных родителей, украсившая себя мелкими сырцовыми
буклями, бросила на вдовца-помещика взгляд чувствительный и потом, закатив, по своему
обыкновению, глаза под лоб, отвечала несколько нараспев и в нос:
- Благодарю вас, слава богу.
- Мы всё с Анеточкой хозяйством занимаемся, - заметила Прасковья Павловна. -
Она, это можно смело сказать, отличнейшая хозяйка. (Прасковья Павловна вздохнула.)
Ну, Андрей Петрович, как я была обрадована приездом моих милых деточек - и сказать не
могу...
- Поздравляю вас, поздравляю, - перебил Андрей Петрович, - я с почтеинейшим-то
(помещик ткнул пальцем на Петра Александрыча) имел уже удовольствие познакомиться.
А где же ваша хозяюшка-то, Петр Александрыч? познакомьте меня, милостивый государь,
с нею.
- Она у себя в комнате, - сказала Прасковья Павловна, - верно, сейчас к нам
выйдет... Теперь я, Андрей Петрович, самая счастливейшая женщина в мире. Невестка
моя Оленька - милая, скромная; внучек мой - настоящий херувимчик... Теперь мне
остается только благодарить бога, порадоваться на ихнее счастие и потом умереть
спокойно. Я уверена, что они не оставят мою сиротку... (Прасковья Павловна указала на
дочь бедных, но благородных родителей.)
- Умирать! Зачем же умирать, матушка? Это вы говорите вздор.
Помещик потер ладонью желудок.
- А что, который-то час?.. Как будто эдак время и травничку выпить.
Он обратился к Петру Александрычу:
- Может, у вас там, по-столичному, и не следует этого говорить: но мы ведь
деревенские дураки, всё рубим спроста. Вы сами-то употребляете ли травничек?
- Нет.
- Отчего? травник вещь целительная для желудка: а ваши ликеры и разные эти
разности ни к черту не годятся!
Закуска и травник были принесены. Помещик налил рюмку травника и поднес ее
Петру Александрычу.
- Отведайте, каково? а?
Петр Александрыч выпил рюмку, поморщиваясь.
- Недурно, - сказал он.
- То-то же! надо войти во вкус... Поживите-ка с нами немного, да мы вас по-своему
переделаем, почтеннейший.
Говоря это, Андрей Петрович наливал травник... Он поднес рюмку к своим
толстым губам, высосал из нее целительный напиток, пополоскал им во рту, а потом
проглотил его, крякнув раза два или три...
В эту минуту Ольга Михайловна вошла в комнату.
Прасковья Павловна, увидев ее, вскочила со стула и закричала:
- Оленька, мое сердце, представляю тебе доброго нашего соседа, Андрея
Петровича Боровикова.
Потом она обратилась к Андрею Петровичу:
- А вам, Андрей Петрович, представляю мою малую невестку. Ну, какова моя
Оленька, что скажете?
Андрей Петрович, занимавшийся разжевываньем колбасы, с заметным усилием
проглотил ее, вытаращил глаза на Ольгу Михайловну и с маслеными губами бросился к
руке ее.
- С нетерпением желал-с вами познакомиться, сударыня. Прошу извинить; мы
здесь в ожидании вас занялись существенным, по желудочной части.
Ольга Михайловна ничего не нашлась сказать на эту речь помещика и
ограничилась только, одним безмолвным приветствием. Вслед за тем начался общий
разговор о причинах неурожая и урожая, о солении грибов и делании наливок; Прасковья
Павловна заливалась, как соловей, когда дело дошло до приготовления последних. Андрей
Петрович, в жару разговора, потягивал травничек; Петр Алаксандрыч зевал, растянувшись
в кресле; дочь бедных, но благородных родителей вздыхала, поглядывая на вдовца, и то
поднимала глаза к потолку, то опускала их к полу; Ольга Михайловна глядела в окно...
Вдруг послышался шум в передней - громкое восклицание: "Э-ге!" и стук подкованных
каблуков.
- Уж, никак, это Семен Никифорыч... Вот сколько нежданных гостей у нас сегодня!
И с этими словами Прасковья Павловна бросилась в залу. Она не обманулась:
перед нею стоял Семен Никифорыч, сухощавый помещик с необыкновенно длинным
носом и с необыкновенно коротким лбом. Он был не первой молодости, но силен и
крепок; у него висела сережка в ухе, как он говорил, от грыжи; его верхняя губа
покрывалась черными усами; на нем был военный сюртук на белой подкладке как
доказательство, что он служил некогда в коннице и вышел в отставку с мундиром. К
пуговице этого сюртука был привешен кожаный кисет с табаком, а из кисета торчал
коротенький чубук. К довершению всего Семен Никифорыч заикался.
Увидев Прасковью Павловну, он воскликнул:
- Э-ге?
Потом они поздоровались и обменялись значительными взглядами... Семен
Никифорыч отстегнул кисет, положил его на стол и, предшествуемый Прасковьею
Павловною, явился в гостиную. Она представила его сыну и невестке... Андрей Петрович,
ударил по спине Семена Никифорыча, прохрипел: "Здорово, дружище!" - и, подмигнув,
указал ему на завтрак.
- Э-ге! За...куска до...брое дело, - возразил Семен Никифорыл... - Вот когда мы
соберемся, бы...бы...бывало, я, эскадронный командир, еще два, три на... а...ашего
эскадрона, бывало, я и говорю: э-ге!..
- Прополощи-ка, брат, рот травничком... - перебил Андрей Петрович.
Семен Никифорыч налил травнику и, обратись к Петру Александрычу, сказал:
- За здоровье но... но...о...овоприезжих! - и выпил залпом.
- По-военному, дружище, по-военному! - вскрикнул Андрей Петрович, - а мы,
гражданские, любим посмаковать прежде...
Выпив травничку, Семен Никифорыч вышел в залу, набил методически, с ученым
видам знатока, свою трубку и сел возле Петра Александрыча.
Он посмотрел на него и, пустив дым из носа, сказал:
- Вы табак не ку...у...у...рите-с?
- Нет, я курю сигарки.
- Э-ге! это все немцы ввели в моду цигарки, а у нас, зна...ете, в полку и не
зна...а...ли, что такое цигарки, а уж курилы-мученики были... Верхом, а трубка в зубах... А
что, я думаю, хороши лошади-с в конной гвардии?
- Чудесные, мастерски подобраны, как смоль черные, ни одного пятнышка нет, -
отвечал Петр Александрыч.
- Э-ге! - Семен Никифорыч выпустил опять дым из носу.
Прасковья Павловна, казалось, была очень довольна, что у Семена Никифорыча с
сыном ее завязался разговор, и она не сводила с них глаз.
- А где же Оленька? - спросила она вполголоса у дочери бедных, но благородных
родителей,
- Она, кажется, в сад пошла.
- В сад?.. - Прасковья Павловна сделала невольную гримасу. - Очень странно!
кажется, ей следовало бы гостей занимать; я полагаю, что это дело хозяйки. Стало быть,
душенька, мы, деревенские, лучше столичных приличие знаем.
- Она, верно, ищет уединения!.. - Дочь бедных, но благородных родителей
иронически улыбнулась.
- А что, милостивый государь, - сказал Андрей Петрович, подойдя к Петру
Александрычу и подбоченившись фертом, - играете ли вы в бильярд?
- И очень. - Петр Александрыч небрежно приложил голову к спинке дивана. - Я в
Петербурге всегда играл в клубе; там первый бильярд...
- Бесподобно! бесподобно!.. Не угодно ли со мною сразиться? а? Ну, конечно, куда
ж нам, деревенским, за вами... вы ведь уничтожите нас.
Петр Александрыч принял не без удовольствия предложение толстого помещика, и
все отправились в бильярдную. Исполин Федька, бывший маркёром при старом барине,
явился к исполнению своей должности и, мрачный, прислонился к замасленной стенке.
- Ничего и никого! - прокричал он страшным голосом.
- Этот бильярд, я вам скажу, скуповат, - заметил Андрей Петрович, подтачивая кий,
- дьявольски скуповат.
Он выставил шар.
- Малый! считай вернее да подмели-ка мне кий хорошенько или уж перемени его...
этот что-то легок, канальство! Нет ли потяжеле?
Между тем Петр Александрыч срезал желтого в среднюю лузу.
- Э-ге! - сказал Семен Никифорыч, не выпускавший изо рта своего коротенького
чубука.
Игра завязалась интересная. Андрей Петрович горячился и, несмотря на все свои
усилия, проиграл сряду две партии.
- Вот как нас, деревенских дураков, столичные-то изволят обыгрывать! - сказал
Андрей Петрович, прищелкивая языком. - Впрочем, милостивый государь, надо вам
сказать, что я сегодня не в ударе; вы мастер играть, - а я все-таки не уступлю вам, воля
ваша! Иной раз как и наш брат пойдет записывать, так только лузы трещат.
Победитель, улыбаясь, посмотрел на побежденного и сказал, зевая:
- Так скучно. Не хотите ли играть в деньги? В Петербурге я играл рублей по сто a la
guerre, а так, обыкновенную игру, - рублей по двести и больше.
У Андрея Петровича запрыгали глаза. Он положил кий на бильярд с особенною
торжественностью и обратился к Петру Александрычу, сложив свои коротенькие, ручки
по-наполеоновски.
- Конечно! куда же нам, дуракам-провинциалам, гоняться за столичными! - сказал
он, потряхивая ногою, - впрочем, и мы за себя постоим. Я, милостивый государь, игрывал
тоже в свой век, и не на изюмчик, смею уверить вас...
Андрей Петрович вынул из-за пазухи огромный красный засалившийся портфель,
туго набитый ассигнациями, и бросил его на бильярд.
- Я не прочь сделать вам, милостивый государь, удовольствие и не только двести,
но и пятьсот выставляю чистоганом, хоть сию минуту... Почему разок, другой не
пошалить? Я не скопидом какой - нет, прошу извинить, - я не похож на любезнейшего
моего братца Илью Петровича, не стану дрожать над каждой полушкой. Деньги - нажитое
дело, а вот ум - это другая статья.
Андрей Петрович посмотрел самодовольно на всех и положил портфель в карман.
Его энергическая выходка произвела сильное впечатление на Петра Александрыча.
Петр Александрыч сделался к нему после этого несравненно внимательнее, посадил его
возле себя и беспрестанно подливал ему в стакан мадеру. И Андрей Петрович во время
стола, по-видимому, совершенно примирился с Петром Александрычем.
- Чокнемся, любезный сосед, - говорил он, поднимая кверху свой стакан, -
чокнемся; соседи должны жить дружно, мирно, на охоту вместе ходить, и всё заодно!
Теперь гордиться нечего, - Андрей Петрович обратился к Ольге Михайловне, - не правда
ли, сударыня? Ведь он - ваш муженек-то, был столичный, а теперь стал наш брат
деревенский!
Андрей Петрович в продолжение целого обеда говорил без умолку, а Семен
Никифорыч все кушал и только два раза произнес: "Э-ге!.." Когда Прасковья Павловна
начала объясняться о том, как она обожает детей и какое утешение доставляет ей внучек,
Андрей Петрович перебил ее:
- Дети! гм! конечно, оно весело, когда они болтаются, покуда так, до ученья, а там
как до этого пункта дойдет, так и почешешь в затылке. Хорошо, коли наскочишь на
хорошего учителя, как я. А молодец у меня учитель, могу сказать, молодец! Недели две,
как я его выписал из Москвы через одного приятеля, и еще, признаюсь, ничего дурного за
ним до сих пор не заметил, - и должен быть - у-у! голова. Серьезный такой, мало говорит,
и черт знает как у него терпенья достает: целый день читает или на фортепьянах бренчит.
Из себя красавчик, белокурый, курчавый, лет двадцати семи, в университете обучался, и
из благородных: отец его был дворянин... А когда же вы ко мне, любезный соседушка, а?
Сами-то вы приедете, - это не в счет, нет - с супругою, с матушкой, с Анной Ивановной...
На длинном лице Анны Ивановны блеснула светлая улыбка надежды, и она
скромно потупила взор, когда Прасковья Павловна взглянула на нее значительно.
- Я даром что вдовец, а ко мне таки жалуют и девицы и дамы... спросите у
Прасковьи Павловны... Прасковья Павловна, что, ведь угощать умею, кажется?
- Уж мастер, мастер на угощение, что и говорить! - сказала Прасковья Павловна.
- Мой повар Игнашка, милостивый государь (Андрей Петрович потрепал по плечу
Петра Александрыча), в Москве на первой кухне обучался, кулебяки и расстегаи так
делает, что просто сами во рту тают. Я люблю хорошо поесть; желудочная часть, по- моему, дело важное в жизни, что ни говорите... А моя Степанида Алексеевна не
дождалась Игнашки! Он еще был при ней в ученье, а то бы она на него порадовалась...
Такой хозяйки уж не наживешь - нет! варенье ли варить, грибы ли солить, за девками ли
присмотреть - на все была мастерица... Бывало, при ней дом как заведенная машина...
Андрей Петрович тяжело вздохнул и махнул рукой. На глазах -его показались
слезы.
- Что, впрочем, говорить об этом!.. Видно, так нужно... Бог лучше нас знает, что
делает... Когда же вы ко мне, Прасковья Павловна, с невестушкой? Вот в следующую
пятницу бы... на целый денек, с утра... И. ты, Семен Никифорыч, изволь-ка являться. Ведь,
я думаю, с неделю-то проживешь еще здесь?
Семен Никифорыч разинул рот, чтоб отвечать, но Прасковья Павловна
предупредила его:
- Разумеется, проживет; что ему дома делать?
- Ко мне еще, - продолжал Андрей Петрович, - кое-кто из соседей обещался быть -
и славно промаячим день. Бильярд же у меня, Петр Александрыч, важнейший; а уж на
своем бильярде я вам не позволю обыграть себя, милостивый государь, нет! Еще, коли
хотите, десять очков вперед дам... По рукам же, в пятницу?
- Непременно!
- Чокнемся же, любезнейший! - закричал Андрей Петрович, - а я, может статься,
для новоприезжих-то небольшой сюрпризец устрою. Понимаете, Прасковья Павловна?
Андрей Петрович мигнул левым глазом.
Прасковья Павловна улыбнулась и кивнула головой.
- Да смотрите же, матушка Прасковья Павловна, ни гугу о том...
По окончании стола Андрей Петрович, опускаясь на диван с полузакрытыми
глазами, прохрипел: "Нет, черт возьми! русскому человеку тяжело после обеда", - и, по
его собственному выражению, всхрапнул изряднехонько. Петр Александрыч также
предался искусительному сну; Семен Никифорыч, позевывая и покуривая из своего
коротенького чубучка, разговаривал с Прасковьей Павловной.
Так прошло около полутора часа; потом сели играть в вист и проиграли до
позднего вечера. Андрей Петрович, уезжая домой и садясь в свою висящую лодку, кричал
стоявшему на крыльце Петру Александрычу:
- Смотрите же, я вас жду к себе, любезный соседушка, - да ну же, скот, Антипка! и
подсадить-то не умеет... Не забудьте, милостивый государь, пятницы; супругу-то
непременно привезите... слышите?.. А ты, олух, опять не задень за столб в воротах. А в
пятницу кулебяка будет, такая, мой любезнейший, что пальчики оближете, - отвечаю вам.
Андрей Петрович бухнулся в коляску... Коляска двинулась.
- До свиданья!. - закричал Петр Александрыч.
- Прощайте, любезнейший!
"Славный малый этот толстяк, - подумал Петр Александрыч, вернувшись в
комнаты, - и какое ему счастье в карты везет, если б этак по большой играть!.. Ну а все- таки деревенщина".
В то время как Петр Александрыч, Прасковья Павловна и гости занимались
вистом, Ольга Михайловна сидела у окна в своей комнате, выходившей в сад. Вечер был
прекрасный; потухавший закат обливал розовым светом ее комнату. Душа ее была полна
звуков. Они пробуждали в ней святые воспоминания, и перед нею являлся знакомый образ
в заманчивой отдаленности. Она подошла к роялю и, послушная вдохновенной
настроенности своего духа, запела серенаду Шуберта*:
* Leise flihen mene Lieder и пр.
Песнь моя летит с мольбою -
Тихо в час ночной...
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой!
При луне шумят уныло
Листья в поздний час -
И никто, о друг мой милый,
Не увидит нас.
Слышишь? - В роще зазвучали
Песни соловья;
Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они.
Дай же доступ их признанью
Ты в душе своей -
И на тайное свиданье
Приходи скорей...
Вдруг она вздрогнула, голос ее прервался, дверь со скрипом повернулась на
заржавленных петлях и... дочь бедных, но благородных родителей, в сырцовых буклях,
вошла в комнату.
- Ах, как вы мило поете! прелесть! - сказала она. - Какой бесподобный романс! Он,
верно, в моде... Какая у вас прелестная метода в пении!
- Вы находите? - сказала Ольга Михайловна.
- Я хоть и не музыкантша, а когда вы поете, нельзя не чувствовать; но простите
меня, я помешала вам. Мне, право, так совестно... - Дочь бедных, но благородных
родителей, расправив свое платье, расположилась на стуле.
- Я совсем не вовремя вошла к вам, - продолжала она. - Там внизу такая скука, и,
признаюсь вам, я ужасно не люблю этого Семена Никифорыча; он без всякого
образования, - а ваше общество мне так приятно. Вы такая образованная.
И, без умолку разговаривая, она более часу просидела у Ольги Михайловны. Ольга
Михайловна вовсе не была намерена поддерживать разговор и почти все молчала или
отвечала по необходимости на вопросы очень коротко и неудовлетворительно. Наконец,
почувствовав неловкость своего положения, дочь бедных, но благородных родителей
отправилась к Прасковье Павловне.
Она со слезами на глазах объяснила своей покровительнице, что, исполняя ее волю,
она употребляла все старания, чтоб сблизиться с, Ольгой Михайловной, но что Ольга
Михайловна будто бы обращается с ней постоянно сухо и холодно, смеется над
провинциею, называет Семена Никифорыча необразованным и проч. В заключение своей
жалобы она принялась целовать руки своей благодетельницы.
Прасковья Павловна, наделенная от природы чувствительным сердцем, не могла
никогда видеть равнодушно слезы, по ее собственному признанию.
- Бедная моя Анеточка! - сказала она, целуя дочь бедных, но благородных
родителей, - полно, милая... Как тебе не стыдно огорчаться такими пустяками; что тебе на
нее смотреть!.. Ну, бог с ней, коли она важничает! Оставь ее в покое. Уж я давно замечаю,
что ее как ни ласкаешь, а она все в лес смотрит... И про Семена Никифорыча сказала, что
он необразованный?
Прасковья Павловна в волнении начала прохаживаться по комнате и заговорила
прерывающимся от досады голосом:
- Видите, образованная какая!.. А и с гостями заняться не умеет... Слова не может
сказать... Экое прекрасное образование! Да и отец-то ее, говорят, не генерал, а
полковник... Ну, обманулась я в ней, нечего сказать, обманулась!.. И заметила ли ты,
дружочек, как она холодна с мужем? Я не видала ни разу, чтоб она его приласкала и
поцеловала... Нищую взял - а она этак важничает! Она и волоска-то Петенькиного не
стоит... и он, кажется, уж понимает ее... я это заметила по многому...
Прасковья Павловна проницательно улыбнулась.
На следующее утро, за чаем, она встретила свою невестку с холодною
вежливостью, отпустила несколько колкостей насчет воспитания столичных девиц и
очень тонко заметила, что ничего нет хуже, когда молодые богатые люди женятся на
бедных.
Ольга Михайловна была отчасти рада внезапной перемене в обращении с нею,
потому что она не могла отвечать на беспрестанную ласку - ласкою, на беспрестанную
любезность - любезностью. Она большую часть дня проводила одна - или в саду с книгою,
или в своей комнате за роялем, или у кровати своего малютки, вместе с старухою нянею,
которая почти не выходила из детской. Ильинишна вязала чулок, посматривая в очки на
столичную нянюшку, качала головой и ворчала:
- Ох-ох-ох! то-то вы, модницы, и за ребенком хорошенько присмотреть не умеете...
За вами надо глаза да и глаза... Оту грех, вот и петлю спустила!
- Позвольте, я подниму, Настасья Ильинишна, - восклицала столичная нянюшка.
- Подними, подними, родная; у тебя глаза-то молодые... Ольга Михайловна всегда с
особенным удовольствием смотрела на старуху няню, когда она ласкала ее сына.
- Ты его очень любишь? - однажды спросила у нее Ольга Михайловна.
- Ах ты, проказница-барыня! - отвечала, смеясь, Ильинишна, - да как же мне не
любить его, моего крошечку? Разве он мне чужой?..
При этом ответе Ольга Михайловна вздрогнула. Она ухаживала за своим дитятею
со всею заботливостью матери; по целым часам проводила у его кровати: но и здесь не
оставляло ее то грустное чувство, которое выражалось в каждом ее движении... Она
иногда взглядывала на спящего малютку и вдруг, как будто пораженная какою-то
мыслию, вся изменялась в лице.
Петр Александрыч виделся с женою только во время завтрака, обеда, чаю и
ужина... Остальное время он стрелял на гумне воробьев вместе с Семенем Никифорычем,
ездил верхом по окрестностям, от нечего делать расхаживал на псовом дворе, изредка
появлялся в прачечной и непременно раза три в день посещал конюшню.
- Красавец-то наш во все сам вникать изволит, - говорила няня. - Ну, барское ли это
дело? Слава богу, кажется, есть кому служить... Да и то сказать (няня вздыхала), нынче
дворня-то, без старого барина, уж совсем перебаловалась...
ГЛАВА IV
В пятницу, с раннего утра, к Андрею Петровичу начинали съезжаться гости.
Солнце сияло во всем блеске. Андрей Петрович сидел на галерее, выходившей в сад, и с
спокойным веселием смотрел на своих слуг, посыпавших песком дорожки сада. Возле
него по правую сторону сидел лысый старичок небольшого роста, опершись подбородком
на серебряный набалдашник старинной трости. Он смотрел исподлобья, кашлял и всякий
раз, когда с ним заговаривал Андрей Петрович, отвечал ему с величайшим
подобострастием. На старичке был истертый фрак покроя семидесятых годов,
застегивавшийся спереди двумя пуговицами величиною со старинный пятак, а на фраке
длинная владимирская лента с дворянскою медалью; сухощавые ножки его, в черных
атласных панталонах с стразовыми пряжками у колен, воткнуты были в широкие
гусарские сапоги грубой работы. Этот старичок холостяк, один из самых богатейших
помещиков ***ской губернии, неистощимый предмет губернских анекдотов, - был
необходимое лицо на всех помещичьих праздниках. Ему все оказывали по-своему
особенное внимание, не исключая и самого губернатора, и все, начиная с губернатора,
исподтишка подсмеивались над ним. Но такое внимание к нему целой губернии не
возбуждало ни малейшей гордости в богатом старичке. Однажды он давал обед
губернатору и, несмотря на убедительнейшие просьбы его превосходительства, ни за что
не решился сесть в его присутствии и кушал в этот день за другим столом стоя...
- Однако отчего же вы не хотите сесть с нами, любезнейший мой Прокофий
Евдокимыч? - сказал ему губернатор, улыбаясь и посматривая на гостей, которые также
решились улыбнуться, поощряемые его превосходительством.
- Приличие не дозволяет, ваше превосходительство, - отвечал старичок с
благоговейно потупленными глазами и низко кланяясь.
Носились также слухи, что у Прокофья Евдокимыча зарыты были в землю двести
тысяч ассигнациями прежней формы, и когда он решился вырыть их, для перемены в
казначействе на новые, - они от прикосновения его обратились в пыль...
- А что, каков у меня, смею спросить, садик, Прокофий Евдокимыч? - воскликнул
вдруг Андрей Петрович. - А? что скажете, милостивый государь?
- Кому же и иметь все, как не вам, Андрей Петрович? - почтительно заметил
старичок, отделяя свой подбородок от набалдашника трости, - вас бог благословил всем...
- Такого сада нет в целой губернии, - пропищал господин, сидевший по левую руку
от хозяина дома, - у вас в оранжерее персики совершенно необыкновенного вкуса-с.
Андрей Петрович захохотал.
- Вот врет-то чепуху, - закричал он. - Ну какого же вкуса? Персики как персики.
- Нет, право, этак, не то слаще, не то...
- Не то горче? Ах ты, шут гороховый!..
Тот, к кому относились эти слова, был помещик семи душ, Илья Иваныч Сурков,
отец многочисленного семейства, пользовавшийся некоторое время милостями Андрея
Петровича.
Андрей Петрович назначил бедняку от себя небольшое содержание. Вследствие
этого, как благодетель, он начал обращаться с облагодетельствованным без всякой
церемонии и скоро обратил его в своего домашнего шута.
- Да, - продолжал Андрей Петрович, смотря на бедного помещика, - шут ты
гороховый, что ты ни скажешь, так вот как обухом, братец, по лбу... Да что наши гости не
собираются... Кажется бы, черт возьми, пора... Петербургский соседушка-то мой не
думает ли приехать по-своему, по-столичному... Кажется, я ему строго наказывал, чтоб он
с раннего утра явился ко мне.
- А кто это, смею спросить, петербургский? - спросил старичок.
- Петр Александрыч Разнатовский, новоприезжий, долговский помещик.
- Да, да, да! так это о них вы изволите говорить? А какого они чина?
- Чина-то, кажется, ой не важного, а лихой малый; есть в нем немножко столичной
дури, да это пройдет со временем...
- Что они, смею спросить, женатые или холостые?
- Женат, женат, да еще, говорят, на генеральской дочке.
При слове "генеральская" старичок повернулся на своем стуле.
- Вот что-с, - сказал он, подумав несколько. - Генеральская дочка... Имение
богатейшее... Чего же еще в этой жизни? Слава богу, слава богу... И дяденька ихний
прекрасный человек был... Сколько он изволил тратить на одни обеды... Впрочем, коли
есть из чего, почему же и не тратить?
- Ну, любезный Прокофий Евдокимыч, ведь и вас не обидел господь состояньем-то,
- а ведь уж не поистратится, знаю... Ведь у вас денег-то, я чай, только куры не клюют.
Андрей Петрович засмеялся.
На лице старика обнаружилось судорожное движение.
- Куры не клюют! - повторил он, тяжко вздыхая. - Эх, почтенный Андрей
Петрович! чужая душа и чужой карман потемки.
Он отер губы пестрым бумажным платком и, после нескольких минут молчания,
произнес:
- С собой в могилу ничего не возьмешь! ничего!
- Кажется, что так, - возразил Андрей Петрович. - Ох, Прокофий Евдокимыч,
много, батюшка, за вами грешков водится. Я правду люблю говорить в глаза, вы это
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
/ Полные произведения / Панаев И.И. / Актеон
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
