• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Мопассан Г. / Милый друг

Милый друг [15/21]

Скачать полное произведение

    -- Вот как! -- чтобы позлить ее, презрительно пробормотал он.
     Она вспыхнула:
     -- Послушай, ты так же наивен, как Форестье.
     Она хотела уязвить его и ожидала, что он рассердится. Но он улыбнулся и переспросил:
     -- Как рогоносец Форестье?
     Это ее сразило.
     -- Жорж! -- прошептала она.
     -- А что? -- с насмешливым, вызывающим видом продолжал Дю Руа. -- Разве ты не призналась в тот вечер, что Форестье был рогоносцем? Бедный малый! -- прибавил он с искренним сожалением.
     Не удостоив его ответом, Мадлена повернулась к нему спиной.
     -- Во вторник у нас будут гости, -- помолчав с минуту, снова заговорила она. -- Госпожа Ларош-Матье и виконтесса де Персмюр приедут обедать. Можно тебя попросить позвать Риваля и Норбера де Варена? Я буду завтра у госпожи Вальтер и де Марель. Может быть, приедет и госпожа Рисолен.
     С некоторых пор, пользуясь влиянием мужа в политических кругах, она начала заводить знакомства в свете и всеми правдами и неправдами старалась залучить к себе жен сенаторов и депутатов, нуждавшихся в поддержке "Французской жизни".
     -- Прекрасно, -- сказал Дю Руа, -- Я приглашу Риваля и Норбера.
     Он потирал руки от удовольствия: теперь у него будет чем изводить жену и утолять свою глухую злобу, ту безотчетную грызущую ревность, которую он ощутил во время прогулки в Булонском лесу. Отныне, когда речь зайдет о Форестье, он всякий раз будет величать его рогоносцем. Он отлично понимал, что в конце концов доведет этим Мадлену до бешенства. И в течение вечера он раз десять вставлял с добродушной иронией: "Этот рогоносец Форестье..."
     Он уже не испытывал неприязни к покойнику -- он мстил за него.
     Мадлена, сидя против мужа, делала вид, что не слышит, и, как всегда, улыбалась своей равнодушной улыбкой.
     На другой день, вспомнив, что Мадлена собирается пригласить г-жу Вальтер, он решил опередить ее, чтобы застать жену патрона одну и проверить, действительно ли она увлечена им. Это его забавляло и льстило ему. А затем... почему бы и нет... если это только возможно?
     В два часа он был на бульваре Мальзерба. Его провели в гостиную. Там ему пришлось подождать.
     Наконец вошла г-жа Вальтер и, явно обрадовавшись, протянула ему руку:
     -- Какими судьбами?
     -- Меня привело сюда одно только желание видеть вас. Какая-то сила влекла меня к вам, сам не знаю зачем, ибо мне нечего вам сказать. Я пришел -- вот и все! Надеюсь, вы простите мне этот ранний визит и мою откровенность?
     Все это он проговорил с улыбкой, игривым и любезным тоном, в котором слышалось, однако, что-то серьезное.
     Господа Вальтер была поражена, легкая краска выступила у нее на лице.
     -- Но я... право... не понимаю... вы меня удивляете... -- сказала она запинаясь.
     -- Это объяснение в любви, но на веселый лад, чтобы вы не испугались, -- добавил он.
     Они сели рядом. Она было приняла это в шутку.
     -- Так, значит, это... признание всерьез?
     -- Разумеется! Я уже давно хотел признаться, очень давно. Но я не смел. Я столько слышал о вашей суровости, о вашей непреклонности...
     Госпожа Вальтер овладела собой.
     -- Почему вы выбрали именно этот день? -- спросила она.
     -- Не знаю, -- ответил он и, понизив голос, добавил: -- Вернее, потому, что со вчерашнего дня я только о вас и думаю.
     Она внезапно побледнела.
     -- Довольно, все это ребячество, поговорим о чемнибудь другом.
     Тогда он упал к ее ногам, и так неожиданно, что она испугалась. Она хотела встать, но он обвил" руками ее талию и удержал силой.
     -- Да, это правда, -- заговорил он страстным голосом, -- я вас люблю, люблю безумно, люблю давно. Не отвечайте мне. Что же делать, если я теряю рассудок! Я люблю вас... Если бы вы знали, как я вас люблю!
     Она задыхалась, ловила ртом воздух, хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни слова. Она отталкивала его обеими руками, потом схватила за волосы, чтобы отвести от себя эти губы, приближавшиеся к ее губам. При этом, закрыв глаза, чтобы не видеть его, она резким движением поворачивала голову то вправо, то влево.
     Он касался ее тела сквозь платье, тискал, щупал ее, а она изнемогала от этой грубой, расслабляющей ласки. Внезапно он поднялся с колен и хотел обнять ее, но она, воспользовавшись тем, что он отпустил ее на секунду, рванулась, выскользнула у него из рук и, перебегая от кресла к креслу, заметалась по комнате.
     Решив, что гоняться за нею нелепо, он тяжело опустился на стул и, делая вид, что его душат рыдания, закрыл руками лицо.
     Затем вскочил, крикнул: "Прощайте, прощайте!" и выбежал из комнаты.
     В передней он как ни в чем не бывало взял свою тросточку и вышел на улицу.
     "Кажется, дело в шляпе, черт побери!" -- а подумал он и проследовал на телеграф, чтобы послать Клотильде "голубой листочек", в котором он намеревался назначить ей свидание на завтра.
     Домой он вернулся в обычное время.
     -- Ну что, придут твои гости обедать? -- спросил он жену.
     -- Да, -- ответила она, -- только госпожа Вальтер не знает еще, будет ли она свободна. Она что-то колеблется, заговорила со мной о каком-то нравственном долге, о совести. Вообще у нее был очень странный вид. Впрочем, думаю, что она все-таки приедет.
     Он пожал плечами.
     -- Можешь не сомневаться.
     Однако в глубине души он не был в этом уверен и все это время, до самого дня обеда, провел в волнении.
     Утром Мадлена получила от г-жи Вальтер записку:
     "Мне с, большим трудом удалось освободиться, и я буду у вас. Но муж приехать не может".
     "Хорошо, что я больше не был у нее! -- подумал Дю Руа. -- Вот она уже и успокоилась. Посмотрим, что будет дальше".
     Тем не менее мысль о том, как они встретятся, внушала ему легкую тревогу. И вот наконец она появилась -- с очень спокойным, несколько холодным и надменным выражением лица. Он сразу принял весьма скромный, смиренный и покорный вид.
     Госпожи Ларош-Матье и Рисолен пожаловали со своими мужьями. Виконтесса де Персмюр начала рассказывать великосветские новости. Г-жа де Марель была обворожительна; экстравагантный испанский костюм, черный с желтым, чудесно обрисовывал ее тонкую талию, высокую грудь и полные руки и придавал задорное выражение ее птичьей головке.
     Дю Руа сидел справа от г-жи Вальтер и во все время обеда с особой почтительностью говорил с ней только о серьезных вещах. Время от времени он поглядывал на Клотильду. "Конечно, она красивее и свежее", -- думал он. Затем взгляд его останавливался на жене: она тоже казалась ему хорошенькой, хотя он по-прежнему испытывал к ней затаенное, глубоко укоренившееся враждебное и злое чувство.
     Но к г-же Вальтер его влекла трудность победы над ней и та новизна ощущений, которая представляет вечный соблазн для мужчин.
     Она рано собралась домой.
     -- Я провожу вас, -- предложил он.
     Она отказалась.
     -- Но почему же? -- настаивал он. -- Вы меня этим горько обидите. Не заставляйте меня думать, что вы все еще сердитесь. Вы видите, как я спокоен.
     -- Вам нельзя уходить от гостей, -- возразила она.
     Он усмехнулся: -- Ничего, я отлучусь всего на двадцать минут. Никто этого и не заметит. А вот если вы мне откажете, я буду оскорблен в своих лучших чувствах.
     -- Хорошо, я согласна, -- тихо сказала она.
     Но как только они очутились в карете, он схватил ее руку и, покрывая ее страстными поцелуями, заговорил:
     -- Я люблю вас, я люблю вас. Позвольте мне это сказать. Я до вас не дотронусь. Я хочу лишь говорить с вами о своей любви.
     -- Ах... вы же мне обещали... -- нехорошо... нехорошо, -- прошептала она.
     Дю Руа сделал вид, что с огромным трудом пересилил себя.
     -- Послушайте, вы видите, как я владею собой, -- приглушенным голосом снова заговорил он. -- И все же... Позвольте сказать вам только одно: я люблю вас... Позвольте мне повторять это каждый день... Да, позвольте мне проводить у ваших ног хотя бы пять минут и, впиваясь глазами в ваше чудное лицо, произносить эти три слова.
     Госпожа Вальтер все еще не отнимала у него руки.
     -- Нет, я не могу, я не хочу, -- проговорила она, задыхаясь. -- Что станут говорить обо мне, что подумает прислуга, мои дочери... Нет, нет, это невозможно...
     -- Я не могу без вас жить, -- продолжал он. -- В вашем доме или где-нибудь еще, но я должен видеть вас каждый день, хотя бы одну минуту; должен прикасаться к вашей руке, чувствовать на себе дуновение ветра, который вы поднимаете своим платьем, любоваться очертаниями вашего тела, глядеть в ваши большие дивные глаза, от которых я без ума.
     Она слушала эту пошлую музыку любви и, вся дрожа, повторяла:
     -- Нет... нет... это невозможно. Замолчите!
     Дю Руа понимал, что эту простушку надо прибирать к рукам исподволь; -- ведь все дело в том, чтобы они стали встречаться -- сперва там, где захочет она, а потом уж он сам будет назначать ей свидания.
     -- Послушайте... это необходимо... -- зашептал он ей на ухо, -- я вас увижу... я буду стоять у дверей вашего дома... как нищий... Если вы ко мне не выйдете, я поднимусь к вам... Но я вас увижу... я вас увижу... завтра.
     -- Нет, нет, не приходите. Я вас не приму. Подумайте о моих дочерях.
     -- В таком случае скажите, где я мог бы вас встретить... на улице или... где вы хотите... час мне безразличен... только бы видеть вас... Я вам поклонюсь... скажу "люблю"? -- и уйду.
     Окончательно растерявшись, она медлила с ответом. Но вдруг, заметив, что карета подъезжает к ее дому, быстрым шепотом проговорила:
     -- Хорошо, завтра в половине четвертого я буду в церкви Трините.
     И, выйдя из экипажа, крикнула кучеру:
     -- Отвезите господина Дю Руа домой.
     Когда он вернулся, жена спросила его:
     -- Где ты пропадал?
     -- Мне надо было отправить срочную телеграмму, -- сказал он вполголоса.
     К нему подошла г-жа де Марель.
     -- Вы меня проводите, Милый друг? Ведь я только с этим условием и езжу так далеко в гости, -- заявила она и обратилась к хозяйке дома: -- Ты не ревнуешь?
     -- Нет, не очень, -- умышленно растягивая слова, ответила г-жа Дю Руа.
     Гости расходились. Г-жа Ларош-Матье имела вид провинциальной горничной. Дочь нотариуса, она вышла за Лароша, когда тот был еще никому не известным адвокатом. Жеманная старуха г-жа Рисолен напоминала старозаветную акушерку, получившую образование в читальных залах. Виконтесса де Персмюр смотрела на них свысока. "Белая лапка" виконтессы с отвращением притрагивалась к их мещанским рукам.
     Клотильда завернулась в кружева и, прощаясь с Мадленой у двери, сказала:
     -- Твой обед удался как нельзя лучше. Скоро у тебя будет первый политический салон в Париже.
     Оставшись вдвоем с Жоржем, она обвила его руками.
     -- О мой дорогой Милый друг, я люблю тебя день ото дня все больше и больше!
     Их экипаж качало, словно корабль.
     -- То ли дело у нас в комнате! -- сказала она.
     -- О да! -- согласился Жорж.
     Но думал он в эту минуту о г-же Вал
    IV
     Площадь Трините была почти безлюдна в этот ослепительный июльский день. Палящая жара угнетала Париж: стеснявший дыхание, знойный, тяжелый, густой, раскаленный воздух словно давил его своей тяжестью.
     Возле церкви лениво бил фонтан, -- казалось, у воды нет больше сил струиться, казалось, она тоже изнемогает от усталости. В мутной густой зеленоватой жидкости, наполнявшей бассейн, плавали клочки бумаги и листья.
     Через каменную ограду перемахнула собака и погрузилась в эти сомнительной чистоты волны. Из круглого садика, огибавшего портал, с завистью поглядывали на нее сидевшие на скамейках люди.
     Дю Руа вынул часы. Маленькая стрелка стояла на трех. Он пришел на полчаса раньше.
     Свидание с г-жой Вальтер забавляло его. "Она пользуется церковью для любых целей, -- думал он. -- Церковь снимает с ее души грех, который она совершила, выйдя замуж за еврея, в политических кругах создает о ней представление как о женщине, идущей против течения, возвышает ее во мнении света, и она же служит ей местом свиданий. Обращаться с религией, как с зонтиком, вошло у нее в привычку. В хорошую погоду зонт заменяет тросточку, в жару защищает от солнца, в ненастье укрывает от дождя, а когда сидишь дома -- он пылится в передней. И ведь таких, как она, сотни; сами не ставят господа бога ни в грош, а другим затыкают рот и вместе с тем в случае нужды прибегают к нему как к своднику. Пригласи их в номера -- они примут это за личное оскорбление, а заводить шашни перед алтарем -- это у них в порядке вещей".
     Медленным шагом обошел он бассейн и взглянул на церковные часы. Против его часов они спешили на две минуты: на них было пять минут четвертого.
     Он решил, что в церкви ждать удобнее, и вошел туда.
     На него пахнуло погребом, -- он с наслаждением втянул в себя эту прохладу, а затем, чтобы изучить расположение храма, начал обходить главный придел.
     В глубине обширного храма чьи-то мерные шаги, которые то затихали, то снова явственно доносились, вторили его собственным шагам, гулко раздававшимся под высокими сводами. Человек, расхаживавший по церкви, возбудил его любопытство. Он пошел к нему навстречу. Держа шляпу за спиной, с важным видом разгуливал тучный лысый господин.
     На некотором расстоянии одна от другой, преклонив колена и закрыв руками лицо, молились старухи.
     Душой овладевало ощущение покоя, одиночества, безлюдья. Цветные стекла скрадывали солнечный свет, и он не раздражал глаз.
     Дю Руа нашел, что здесь "чертовски хорошо".
     Он подошел к двери и еще раз посмотрел на часы. Было только четверть четвертого. Досадуя на то, что здесь нельзя курить, он сел у главного входа. В противоположном конце храма, около амвона, все еще медленно расхаживал тучный господин.
     Кто-то вошел. Дю Руа обернулся. Это была простая, бедно одетая женщина в шерстяной юбке; она упала на колени возле первого стула, сложила на груди руки и, устремив глаза к небу, вся ушла в молитву.
     Дю Руа с любопытством присматривался к ней, стараясь понять, какая печаль, какая скорбь, какое неутешное горе терзает это жалкое существо. Она живет в ужасающей нищете, -- это ясно. К довершению всего муж, наверно, колотит ее, а ребенок, может быть, при смерти. лица рук, заговорила она, -- Безумие -- то, что я сюда пришла, безумие -- все, что я делаю, безумием с моей стороны было подавать вам надежду на продолжение того, что... того, что произошло между нами. Забудьте обо всем, так надо, и никогда больше не заговаривайте со мной об этом.
     Она выжидающе смолкла. А он думал о том, как ей ответить, пытался найти решительные, страстные слова, но ему нельзя было подкреплять свою речь жестами, и это его сковывало.
     -- Я ни на что не надеюсь... ничего не жду, -- снова заговорил он, -- я вас люблю. Что бы вы ни делали, я буду повторять это так часто, с такой силой и с таким пылом страсти, что в конце концов вы меня поймете. Я хочу, чтобы любовь, которой дышит каждое мое слово, нашла доступ к вашему сердцу, чтобы она наполняла его день за днем, час за часом, чтобы она пропитывала его, как влага, просачиваясь капля за каплей, и чтобы, растроганная и смягченная, вы однажды сказали мне: "Я тоже люблю вас".
     Он чувствовал, как дрожит ее плечо, как вздымается ее грудь. И вдруг он услыхал быстрый шепот:
     -- Я тоже люблю вас.
     Он вздрогнул так, словно его изо всех сил ударили по голове.
     -- О боже!.. -- вырвалось у него вместе со вздохом.
     -- Зачем я вам это сказала? -- тяжело дыша, продолжала г-жа Вал -- Я преступница, грешница... а ведь я... мать двух дочерей... но я не могу... не могу... Я бы никогда не поверила... никогда не подумала... но это сильнее... сильнее меня. Слушайте... слушайте... я никогда никого не любила... кроме вас... клянусь вам... И я люблю вас уже целый год, тайной любовью, любовью, которую я хранила в тайниках души. О, если б вы знали, как я страдала, как я боролась, но я больше не могу -- я вас люблю...
     Она плакала, закрыв лицо руками, и все тело ее вздрагивало, сотрясаемое глубоким волнением.
     -- Дайте мне вашу руку, -- прошептал Жорж, -- я хочу прикоснуться к ней, пожать ее...
     Она медленно отняла от лица руку. Щека у нее была вся мокрая, на ресницах повисли слезинки.
     Он сжал ее руку:
     -- О, как бы я хотел выпить ваши слезы!
     -- Не совращайте меня... -- сказала она придушенным, похожим на тихий стон голосом. -- Я погибла!
     Он чуть было не улыбнулся. Как же это он мог бы совратить ее здесь? Так как запас нежных слов у него истощился, то он ограничился тем, что прижал ее руку к своему сердцу и спросил:
     -- Слышите, как оно бьется?
     Но еще за несколько секунд до этого послышались приближающиеся мерные шаги тучного господина. Он осмотрел все алтари и теперь, по меньшей мере вторично, обходил тесный правый придел. Поняв, что он подходит вплотную к скрывавшей ее колонне, г-жа Вальтер вырвала у Жоржа свою руку и снова закрыла лицо.
     Мгновение спустя оба неподвижно стояли на коленях и, казалось, вместе возносили к небу жаркую мольбу. Тучный господин равнодушно взглянул на них мимоходом и, по-прежнему держа шляпу за спиной, прошествовал в левый придел.
     Дю Руа в это время думал о том, как бы добиться свидания где-нибудь в другом месте.
     -- Где я увижу вас завтра? -- прошептал он.
     Госпожа Вальтер не ответила. Она словно окаменела, -- сейчас это была статуя, которую скульптор мог бы назвать "Молитва".
     -- Хотите, встретимся завтра в парке Монсо? -- настаивал он.
     Опустив руки, она повернула к нему мертвенно-бледное лицо, искаженное нестерпимой мукой.
     -- Оставьте меня... -- прерывающимся голосом заговорила она. -- Уйдите... уйдите... оставьте меня на некоторое время одну... только на пять минут... мне слишком тяжело сейчас с вами... я хочу молиться... я не могу -- уйдите... дайте мне помолиться... одной... пять минут... я не могу... дайте мне помолиться о том, чтобы господь простил, меня... чтобы он меня спас... оставьте меня одну... на пять минут.
     У нее было такое растерянное, такое страдальческое выражение лица, что Дю Руа молча поднялся с колен и лишь после некоторого колебания обратился к ней:
     -- Я скоро вернусь. Хорошо?
     Она кивнула головой в знак согласия, и он отошел к амвону.
     Она попыталась заставить себя молиться. Она сделала над собой нечеловеческое усилие, чтобы воззвать к небу, и, изнывая от тоски, дрожа всем телом, воскликнула:
     -- Боже, помилуй меня!
     Она судорожно мигала, чтобы не смотреть этому человеку вслед. Она гнала от себя всякую мысль о нем, она отмахивалась от нее, но вместо небесного видения, которого так жаждало ее израненное сердце, перед ней все время мелькали закрученные усы Жоржа.
     Целый год, днем и ночью, боролась она с этим все усиливавшимся наваждением, с этим образом, который поглощал все ее помыслы, распалял ее плоть и преследовал ее даже во сне. У нее было такое чувство, точно она попалась в сети, точно ее связали и бросили в объятия этого самца, который прельстил и покорил ее цветом глаз, пушистыми усами и ничем больше.
     И сейчас, в этом храме, столь близко от бога, она чувствовала себя такой слабой, одинокой и беззащитной, какой никогда не чувствовала себя и дома. Молиться она не могла -- она могла думать только о нем. Она уже страдала оттого, что он ушел. И, несмотря на это, отчаянно сопротивлялась, -- она защищалась и всей душой молила о помощи. Она всегда была чиста перед мужем, и оттого падение было для нее хуже смерти. Она шептала бессвязные слова мольбы, а сама в это время прислушивалась к шагам Жоржа, замиравшим в отдаленье под сводами.
     Она сознавала, что все кончено, что борьба безнадежна. И все же упорно не желала сдаваться... В конце концов с ней случился припадок, один из тех нервных припадков, которые наземь швыряют дрожащих, корчащихся, воющих женщин. Она тряслась как в лихорадке и чувствовала, что сейчас упадет и с пронзительным воплем забьется в судорогах.
     Кто-то быстрыми шагами шел сюда. Она обернулась. Это был священник. Увидев его, она встала с колен и, простирая руки, бросилась к нему.
     -- Спасите меня! Спасите! -- прошептала она.
     Священник остановился в изумлении.
     -- Что вам угодно, сударыня?
     -- Я хочу, чтобы вы меня спасли. Сжальтесь надо мной. Если вы мне не поможете, я погибла.
     Он посмотрел на нее, как на безумную.
     -- Чем же я могу вам помочь?
     Это был молодой священник, высокий, упитанный, с отвислыми, пухлыми, выбритыми до синевы щеками -- красивый городской викарий из богатого прихода, привыкший к щедрым даяниям своих духовных дочерей.
     -- Исповедуйте меня, -- сказала она, -- дайте мне совет, поддержите меня, скажите, что мне делать!
     -- Я исповедую по субботам, с трех до шести, -- возразил он.
     -- Нет? Нет! Нет! -- сжимая его руку, повторяла она. -- Сейчас! Сейчас! Мне это необходимо! Он здесь! В церкви! Он ждет меня.
     -- Кто ждет вас? -- спросил священник.
     -- Тот, кто погубит меня... тот, кто овладеет мной, если вы меня не спасете... Мне от него не уйти... Я слишком слаба... так слаба... так слаба!
     Рыдая, она упала перед ним на колени.
     -- Сжальтесь надо мной, отец мой! Спасите меня, ради бога, спасите!
     Боясь, что священник уйдет от нее, она вцепилась в его черную сутану, а он с беспокойством оглядывался по сторонам: не видит ли чей-нибудь недоброжелательный или слишком набожный взор эту женщину, припавшую к его ногам?
     -- Встаньте, -- поняв, что отделаться от нее ему не удастся, сказал наконец священник, -- ключ от исповедальни при мне.
     Порывшись в кармане, он вынул связку ключей, выбрал тот, который был ему нужен, и быстрыми шагами направился к исповедальням, напоминавшим игрушечные деревянные домики, -- к этим ящикам для грехов, ящикам, куда верующие сваливают мусор души.
     Он вошел в среднюю дверь и запер ее за собой, а г-жа Вальтер бросилась в одну из узких боковых клеток и с пламенной и страстной верой воскликнула:
     -- Простите меня, отец мой, -- я согрешила!
     Дю Руа, обойдя амвон, прошел в левый придел. Дойдя до середины, он увидел тучного лысого господина, -- тот все еще спокойно прогуливался.
     "Что этому субъекту здесь нужно?" -- подумал он.
     Господин тоже замедлил шаг и с явным желанием заговорить посмотрел на Жоржа. Подойдя вплотную, он поклонился и изысканно вежливым тоном спросил:
     -- Простите за беспокойство, сударь, не можете ли вы мне сказать, когда был построен этот храм?
     -- Право, не знаю, -- ответил Дю Руа, -- думаю, лет двадцать -- двадцать пять тому назад. Впрочем, я в первый раз в этой церкви.
     -- Я тоже. Мне не приходилось бывать здесь.
     Журналиста разбирало любопытство.
     -- Вы, кажется, весьма тщательно ее осматриваете, -- сказал он. -- Вы изучаете ее во всех подробностях.
     -- Я не осматриваю, сударь, я жду свою жену, -- с унылым видом возразил тот, -- она назначила мне свидание, а сама запаздывает.
     И, помолчав несколько секунд, добавил:
     -- На улице невыносимо жарко.
     Приглядевшись к его добродушной физиономии, Дю Руа нашел, что он похож на Форестье.
     -- Вы не из провинции? -- спросил он.
     -- Да. Я уроженец Рена. А вы зашли сюда из любопытства, сударь?
     -- Нет. Я поджидаю одну даму.
     Дю Руа поклонился и, улыбаясь, проследовал дальше.
     У главного входа он снова увидел бедно одетую женщину, -- она все еще стояла на коленях и все еще молилась. "Вот так усердие!" -- подумал он. Но теперь она уже не трогала его и не возбуждала в нем жалости.
     Он прошел мимо и медленно двинулся к правому приделу, где должна была ждать его г-жа Вал
     Но еще издали он с удивлением обнаружил, что там, где он оставил ее, никого нет. Подумав, что это не та колонна, он дошел до конца и вернулся обратно. Значит, она ушла! Это его поразило и взорвало. Но тут ему пришло в голову, что она, наверно, ищет его, и он еще раз обошел церковь. Убедившись, что ее нигде нет, он вернулся и, в надежде, что она еще придет сюда, сел на тот стул, на котором раньше сидела она. Он решил ждать.
     Какой-то шепот вскоре привлек его внимание. Однако в этом углу церкви не было ни души. Откуда же долетал шепот? Встав со стула, он заметил ряд дверей, которые вели в исповедальни. Из-под одной двери высовывался край женского платья. Он подошел ближе, чтобы получше рассмотреть женщину. Это была г-жа Вал Она исповедовалась!..
     Им овладело непреодолимое желание схватить ее за плечи и вытащить из этой клетки. Но он тут же подумал. "Ничего! Сегодня очередь священника, завтра -- моя". И, посмеиваясь над этим приключением, в ожидании своего часа преспокойно уселся против окошка исповедальни.
     Ждать ему пришлось долго. Наконец г-жа Вальтер встала, обернулась и, увидев его, подошла к нему. Лицо ее было холодно и сурово.
     -- Милостивый государь, -- сказала она, -- прошу вас: не провожайте меня, не ходите за мной и никогда больше не являйтесь ко мне один. Я не приму вас. Прощайте!
     Она с достоинством удалилась.
     Дю Руа не удерживал ее: он давно уже взял себе за правило не ускорять ход событий. Когда же из своего убежища вышел слегка сконфуженный священник, он подошел к нему и, глядя ему прямо в глаза, прошипел: -- Не будь на вас этой юбки, как бы я смазал вас по вашей гнусной роже!
     С этими словами он круто повернулся и, насвистывая, вышел из церкви.
     На паперти стоял, уже в шляпе, тучный господин и, заложив руки за спину, с явно скучающим видом оглядывал широкую площадь и прилегающие к ней улицы.
     Они раскланялись.
     Журналисту больше нечего было здесь делать, и он отправился в редакцию. Уже в прихожей по озабоченным лицам рассыльных он понял, что произошло нечто необычайное, и сейчас же проследовал в кабинет издателя.
     Старик Вальтер, стоя, короткими фразами нервно диктовал статью и в промежутке между двумя абзацами давал поручения окружившим его репортерам, делал указания Буаренару и распечатывал письма.
     -- Ах, как это кстати, вот и Милый друг! -- при виде его радостно воскликнул он, но вдруг осекся и, слегка смущенный, стал извиняться: -- Простите, что я вас так назвал: я очень взволнован всем происшедшим. К тому же от жены и дочерей я только и слышу: "Милый друг, Милый друг", -- поневоле привыкнешь. Вы на меня не сердитесь?
     -- Нисколько, -- со смехом ответил Жорж. -- Это прозвище не обидное.
     -- Отлично, стало быть, я тоже буду вас называть Милым другом, -- продолжал старик Вал -- Итак, мы стоим перед лицом важных событий... Вотум недоверия министерству принят большинством трехсот десяти голосов против ста двух. Парламентские каникулы отложены, отложены на неопределенное время, а сегодня уже двадцать восьмое июля. Испания злится на нас за Марокко, -- потому-то и слетел Дюран де Лен со своими приспешниками. Заварилась каша. Сформировать новый кабинет поручено Маро. Портфель военного министра он предложил генералу Бутену д'Акру, портфель министра иностранных дел -- нашему другу Ларош-Матье. Себе он оставляет министерство внутренних дел и пост председателя совета министров. Наша газета становится официозной. В передовой статье я в общих чертах излагаю наши принципы и указываю путь новым министрам. Разумеется, -- добавил он с добродушной усмешкой, -- тот путь, по которому они сами намерены идти. Но мне нужно чтонибудь интересное по вопросу о Марокко, что-нибудь этакое злободневное, эффектное, сенсационное. Как вы насчет этого?
     -- Я вас понял, -- подумав, ответил Дю Руа. -- Наши колонии в Африке -- это Алжир посредине, Тунис справа и Марокко слева; так вот я вам дам статью, в которой постараюсь осветить политическую обстановку в этих наших владениях, изложить историю племен, населяющих эту обширную территорию, и описать поход к марокканской границе, вплоть до огромного оазиса Фигиг, где еще не ступала нога европейца, а ведь он-то и явился причиной нынешнего конфликта. Это вам подходит?
     -- Как нельзя лучше! -- воскликнул старик Вал -- Ну, а заглавие?
     -- "От Туниса до Танжера".
     -- Превосходно.
     Дю Руа пошел искать в комплекте "Французской жизни" свою первую статью "Воспоминания африканского стрелка", -- ей только надо было дать другое название, кое-что изменить и подправить, а так она вся целиком могла сослужить службу, ибо в ней говорилось и о колониальной политике, и о населении Алжира, и о походе в провинцию Оран.
     В три четверти часа статейка была переделана, подштопана, приведена в надлежащий вид, подновлена и сдобрена похвалами по адресу нового кабинета.
     -- Чудесно, чудесно, чудесно, -- прочитав статью, заметил издатель. -- Вы золото. Очень вам благодарен.
     К обеду Дю Руа, в восторге от проведенного дня, вернулся домой; неудача в церкви Трините его не смущала: он чувствовал, что выиграл партию.
     Мадлена ждала его с нетерпением. Когда он вошел, первыми ее словами были:
     -- Тебе известно, что Ларош -- министр иностранных дел?
     -- Да, в связи с этим я уже дал статью об Алжире.
     -- Какую статью?
     -- Ты ее знаешь, -- первую, которую мы писали вместе: "Воспоминания африканского стрелка"; я ее просмотрел и выправил так, как того, требуют обстоятельства.
     Мадлена улыбнулась.
     -- Да, это именно то, что сейчас нужно, -- заметила она и, помолчав, прибавила: -- Я думаю о продолжении, которое ты должен был написать и которое ты тогда... бросил. Теперь нам есть смысл за него взяться. Из этого может выйти несколько отличных статей, подходящих к данному моменту.

/ Полные произведения / Мопассан Г. / Милый друг

Смотрите также по произведению "Милый друг":

• Краткое содержание