• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы

Денискины рассказы [4/15]

Скачать полное произведение

    Но тот сказал:
     - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
     Тут я сразу вспомнил про звонок и протянул руку к отоплению. Но звонка там не было. Я подумал, что он упал на пол, и наклонился посмотреть. Но его не было и на полу. Я даже весь обомлел. Потом я взглянул на сцену. Там было тихо-тихо. Но потом мальчик в черном костюме подумал и снова сказал:
     - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
     Я просто не знал, что делать. Где звонок? Он только что был здесь! Не мог же он сам ускакать, как лягушка! Может быть, он скатился за батарею? Я присел на корточки и стал шарить по пыли за батареей. Звонка не было! Нету!.. Люди добрые, что же делать?!
     А на сцене бородатый мальчик стал ломать себе пальцы и кричать:
     - Я вас пятый раз умоляю! Покажите план аэродрома!
     А мальчик в черном костюме повернулся ко мне лицом и закричал страшным голосом:
     - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
     И погрозил мне кулаком. И бородатый тоже погрозил мне кулаком. Они оба мне грозили!
     Я подумал, что они меня убьют. Но ведь не было звонка! Звонка-то не было! Он же потерялся!
     Тогда мальчик в черном костюме схватился за волосы и сказал, глядя на меня с умоляющим выражением лица:
     - Сейчас, наверно, позвонит телефон! Вот увидите, сейчас позвонит телефон! Сейчас позвонит!
     И тут меня осенило. Я высунул голову на сцену и быстро сказал:
     - Динь-динь-динь!
     И все в зале страшно рассмеялись. Но мальчик в черном костюме очень обрадовался и сразу схватился за трубку. Он весело сказал:
     - Слушаю вас! - и вытер пот со лба.
     А дальше все пошло как по маслу. Мальчик в черном встал и сказал бородатому:
     - Меня вызывают. Я приеду через несколько минут.
     И ушел со сцены. И встал на другой стороне. И тут мальчик с бородой пошел на цыпочках к его столу и стал там рыться и все время оглядывался. Потом он злорадно рассмеялся, схватил какую-то папку и побежал к задней стене, на которой было наклеено картонное окно. Тут выбежал другой мальчик и стал в него целиться из пистолета. Я сразу схватил доску да как трахну по стулу изо всех сил. А на стуле сидела какая-то неизвестная кошка. Она закричала диким голосом, потому что я попал ей по хвосту. Выстрела не получилось, зато кошка поскакала на сцену. А мальчик в черном костюме бросился на бородатого и стал душить. Кошка носилась между ними. Пока мальчики боролись, у бородатого отвалилась борода. Кошка решила, что это мышь, схватила ее и убежала. А мальчик как только увидел, что он остался без бороды, так сразу лег на пол - как будто умер. Тут на сцену прибежали остальные ребята из четвертого класса, кто с портфелем, кто с веником, они все стали спрашивать:
     - Кто стрелял? Что за выстрелы?
     А никто не стрелял. Просто кошка подвернулась и всему помешала. Но мальчик в черном костюме сказал:
     - Это я убил шпиона Гадюкина!
     И тут рыженькая девочка закрыла занавес. И все, кто был в зале, хлопали так сильно, что у меня заболела голова. Я быстренько спустился в раздевалку, оделся и побежал домой. А когда я бежал, мне все время что-то мешало. Я остановился, полез в карман и вынул оттуда... велосипедный звонок! СТАРЫЙ МОРЕХОД
     Марья Петровна часто ходит к нам чай пить. Она вся такая полная, платье на нее натянуто тесно, как наволочка на подушку. У нее в ушах разные сережки болтаются. И душится она чем-то сухим и сладким. Я когда этот запах слышу, так у меня сразу горло сжимается. Марья Петровна всегда как только меня увидит, так сразу начинает приставать: кем я хочу быть. Я ей уже пять раз объяснял, а она все продолжает задавать один и тот же вопрос. Чудная. Она когда первый раз к нам пришла, на дворе была весна, деревья все распустились, и в окна пахло зеленью, и, хотя был уже вечер, все равно было светло. И вот мама стала меня посылать спать, и, когда я не хотел ложиться, эта Марья Петровна вдруг говорит:
     - Будь умницей, ложись спать, а в следующее воскресенье я тебя на дачу возьму, на Клязьму. Мы на электричке поедем. Там речка есть и собака, и мы на лодке покатаемся все втроем.
     И я сразу лег, и укрылся с головой, и стал думать о следующем воскресенье, как я поеду на дачу, и пробегусь босиком по траве, и увижу речку, и, может быть, мне дадут погрести, и уключины будут звенеть, и вода будет булькать, и с весел в воду будут стекать капли, прозрачные, как стекло. И я подружусь там с собачонкой, Жучкой или Тузиком, и буду смотреть в его желтые глаза, и потрогаю его язык, когда он его высунет от жары.
     И я так лежал, и думал, и слышал смех Марьи Петровны, и незаметно заснул, и потом целую неделю, когда ложился спать, думал все то же самое. И когда наступила суббота, я почистил ботинки и зубы, и взял свой перочинный ножик, и наточил его о плиту, потому что мало ли какую я палку себе вырежу, может быть, даже ореховую.
     А утром я встал раньше всех, и оделся, и стал ждать Марью Петровну. Папа, когда позавтракал и прочитал газеты, сказал:
     - Пошли, Дениска, на Чистые, погуляем!
     - Что ты, папа! А Марья Петровна? Она сейчас приедет за мной, и мы отправимся на Клязьму. Там собака и лодка. Я ее должен подождать.
     Папа помолчал, потом посмотрел на маму, потом пожал плечами и стал пить второй стакан чаю. А я быстро дозавтракал и вышел во двор. Я гулял у ворот, чтобы сразу увидеть Марью Петровну, когда она придет. Но ее что-то долго не было. Тогда ко мне подошел Мишка, он сказал:
     - Слазим на чердак! Посмотрим, родились голубята или нет...
     - Понимаешь, не могу... Я на денек в деревню уезжаю. Там собака есть и лодка. Сейчас за мной одна тетенька приедет, и мы поедем с ней на электричке.
     Тогда Мишка сказал:
     - Вот это да! А может, вы и меня захватите?
     Я очень обрадовался, что Мишка тоже согласен ехать с нами, все-таки мне с ним куда интереснее будет, чем только с одной Марьей Петровной. Я сказал:
     - Какой может быть разговор! Конечно, мы тебя возьмем, с удовольствием! Марья Петровна добрая, чего ей стоит!
     И мы стали вдвоем ждать с Мишкой. Мы вышли в переулок и долго стояли и ждали, и, когда появлялась какая-нибудь женщина, Мишка обязательно спрашивал:
     - Эта?
     И через минуту снова:
     - Вон та?
     Но это все были незнакомые женщины, и нам стало скучно, и мы устали так долго ждать.
     Мишка рассердился и сказал:
     - Мне надоело!
     И ушел.
     А я ждал. Я хотел ее дождаться. Я ждал до самого обеда. Во время обеда папа опять сказал, как будто между прочим:
     - Так идешь на Чистые? Давай решай, а то мы с мамой пойдем в кино!
     Я сказал:
     - Я подожду. Ведь я обещал ей подождать. Не может она не прийти.
     Но она не пришла. А я не был в этот день на Чистых прудах и не посмотрел на голубей, и папа, когда пришел из кино, велел мне уходить от ворот. Он обнял меня за плечи и сказал, когда мы шли домой:
     - Это все еще будет в твоей жизни. И трава, и речка, и лодка, и собака... Все будет, держи нос повыше!
     Но я, когда лег спать, я все равно стал думать про деревню, лодку и собачонку, только как будто я там не с Марьей Петровной гуляю, а с Мишкой и с папой или с Мишкой и мамой. И время потекло, оно проходило, и я почти совсем забыл про Марью Петровну, как вдруг однажды, пожалуйте! Дверь растворяется, и она входит собственной персоной. И сережки в ушах звяк-звяк, и с мамой чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет чем-то сухим и сладким, и все садятся за стол и начинают пить чай. Но я не вышел к Марье Петровне, я сидел за шкафом, потому что я сердился на Марью Петровну.
     А она сидела как ни в чем не бывало, вот что было удивительно! И когда она напилась своего любимого чаю, она вдруг ни с того ни с сего заглянула за шкаф и схватила меня за подбородок.
     - Ты что такой угрюмый?
     - Ничего, - сказал я.
     - Давай вылезай, - сказала Марья Петровна.
     - Мне и здесь хорошо! - сказал я.
     Тогда она захохотала, и все на ней брякало от смеха, а когда отсмеялась, сказала:
     - А чего я тебе подарю...
     Я сказал:
     - Ничего не надо!
     Она сказала:
     - Саблю не надо?
     Я сказал:
     - Какую?
     - Буденновскую. Настоящую. Кривую.
     Вот это да! Я сказал:
     - А у вас есть?
     - Есть, - сказала она.
     - А она вам не нужна? - спросил я.
     - А зачем? Я женщина, военному делу не училась, зачем мне сабля? Лучше я тебе ее подарю.
     И было видно по ней, что ей нисколько не жаль сабли. Я даже поверил, что она и на самом деле добрая. Я сказал:
     - А когда?
     - Да завтра, - сказала она. - Вот завтра придешь после школы, а сабля - здесь. Вот здесь, я ее тебе прямо на кровать положу.
     - Ну ладно, - сказал я и вылез из-за шкафа, и сел за стол и тоже пил с ней чай, и проводил ее до дверей, когда она уходила.
     И на другой день в школе я еле досидел до конца уроков и побежал домой сломя голову. Я бежал и размахивал рукой - в ней у меня была невидимая сабля, и я рубил и колол фашистов, и защищал черных ребят в Африке, и перерубил всех врагов Кубы. Я из них прямо капусты нарубил. Я бежал, а дома меня ждала сабля, настоящая буденновская сабля, и я знал, что, в случае чего, я сразу запишусь в добровольцы, и, раз у меня есть собственная сабля, меня обязательно примут. И когда я вбежал в комнату, я сразу бросился к своей раскладушке. Сабли не было. Я посмотрел под подушку, пошарил под одеялом и заглянул под кровать. Сабли не было. Не было сабли. Марья Петровна не сдержала слова. И сабли не было нигде. И не могло быть.
     Я подошел к окну. Мама сказала:
     - Может быть, она еще придет?
     Но я сказал:
     - Нет, мама, она не придет. Я так и знал.
     Мама сказала:
     - Зачем же ты под раскладушку-то лазил?..
     Я объяснил ей:
     - Я подумал: а вдруг она была? Понимаешь? Вдруг. На этот раз.
     Мама сказала:
     - Понимаю. Иди поешь.
     И она подошла ко мне. А я поел и снова встал у окна. Мне не хотелось идти во двор.
     А когда пришел папа, мама ему все рассказала, и он подозвал меня к себе. Он снял со своей полки какую-то книгу и сказал:
     - Давай-ка, брат, почитаем чудесную книжку про собаку. Называется "Майкл - брат Джерри". Джек Лондон написал.
     И я быстро устроился возле папы, и он стал читать. Он хорошо читает, просто здорово! Да и книжка была ценная. Я в первый раз слушал такую интересную книжку. Приключения собаки. Как ее украл один боцман. И они поехали на корабле искать клады. А корабль принадлежал трем богачам. Дорогу им указывал Старый Мореход, он был больной и одинокий старик, он говорил, что знает, где лежат несметные сокровища, и обещал этим трем богачам, что они получат каждый целую кучу алмазов и брильянтов, и эти богачи за эти обещания кормили Старого Морехода. А потом вдруг выяснилось, что корабль не может доехать до места, где клады, из-за нехватки воды. Это тоже подстроил Старый Мореход. И пришлось богачам ехать обратно несолоно хлебавши. Старый Мореход этим обманом добывал себе пропитание, потому что он был израненный бедный старик.
     И когда мы окончили эту книжку и снова стали ее всю вспоминать, с самого начала, папа вдруг засмеялся и сказал:
     - А этот-то хорош, Старый Мореход! Да он просто обманщик, вроде твоей Марьи Петровны.
     Но я сказал:
     - Что ты, папа! Совсем не похоже. Ведь Старый Мореход обманывал, чтобы спасти свою жизнь. Ведь он же одинокий был, больной. А Марья Петровна? Разве она больная?
     - Здоровая, - сказал папа.
     - Ну да, - сказал я. - Ведь если бы Старый Мореход не врал, он бы умер, бедняга, где-нибудь в порту, прямо на голых камнях, между ящиками и тюками, под ледяным ветром и проливным дождем. Ведь у него не было крова над головой! А у Марьи Петровны чудесная комната - восемнадцать метров со всеми удобствами. И сколько у нее сережек, побрякушек и цепочек!
     - Потому что она мещанка, - сказал папа.
     И я хотя и не знал, что такое мещанка, но я понял по папиному голосу, что это что-то скверное, и я ему сказал:
     - А Старый Мореход был благородный: он спас своего больного друга, боцмана, - это раз. И ты еще подумай, папа, ведь он обманывал только проклятых богачей, а Марья Петровна - меня. Объясни, зачем она меня-то обманывает? Разве я богач?
     - Да забудь ты, - сказала мама, - не стоит так переживать!
     А папа посмотрел на нее и покачал головой и замолчал. И мы лежали вдвоем на диване и молчали, и мне было тепло рядом с ним, и я захотел спать, но перед самым сном я все-таки подумал:
     "Нет, эту ужасную Марью Петровну нельзя даже и сравнивать с таким человеком, как мой милый, добрый Старый Мореход!" ЗАПАХ НЕБА И МАХОРОЧКИ
     Если подумать, так это просто какой-то ужас: я еще ни разу не летал на самолетах. Правда, один раз я чуть-чуть не полетел, да не тут-то было. Сорвалось. Прямо беда. И это не так давно случилось. Я уже не маленький был, хотя нельзя сказать, что и большой. В то время у мамы был отпуск, и мы гостили у ее родных, в одном большом колхозе. Там было много тракторов и косилок, но главное, там водились животные: лошади, цыплята и собаки. И была веселая компания ребят. Все с белыми волосами и очень дружные. По ночам, когда я ложился спать в маленькой светелке, было слышно, как где-то далеко гармонисты играют что-то печальное, и под эту музыку я сразу засыпал.
     И я полюбил всех в этом колхозе, и особенно ребят, и решил, что проживу здесь для начала лет сорок, а там видно будет. Но вдруг стоп, машина! Здравствуйте! Мама сказала, что отпуск промчался как одно мгновение и нам надо срочно домой. Она спросила у дедушки Вали:
     - Когда вечерний поезд?
     Он сказал:
     - А чего тебе поездом-то телепаться? Валяй на самолете! Аэропорт-то в трех верстах. Момент, и вы с Дениской в Москве!
     Ну что за дедушка Валя - золотой человек! Добрый. Он один раз мне божью коровку подарил. Я его никогда не забуду за это. И теперь тоже. Он когда увидел, как мне хочется лететь на самолете, то в два счета уговорил маму, и она, хотя и неохотно, но все-таки согласилась. И дедушка Валя, чтобы не гонять пятитонку по пустякам, запряг лошадь, положил наш тяжелый чемодан в телегу, на сенцо, и мы уселись и поехали. Я просто не знаю, как сказать, до чего было здорово ехать, слушать, как скрипит тележка, и слышать, как вокруг пахнет полем, дегтем и махорочкой. И я радовался, что сейчас полечу, потому что Мишка у нас в Москве во дворе рассказывал, как он с папой летал в Тбилиси, какой у них был самолет огромный, из трех комнат, и как им давали конфет сколько хочешь, а на завтрак сосиски в целлофановом мешочке и чай на подвесных столиках. И я так совсем задумался, как вдруг наша тележка въехала в высокие деревянные ворота, украшенные елочными ветками. Ветки были старые, они пожелтели. За этими воротами тоже было поле, только трава была какая-то не пышная, а пожухлая и потертая. Немножко подальше, прямо перед нами, стоял небольшой домик. И дедушка Валя поехал к нему. Я сказал:
     - Зачем мы сюда едем? Мне надоело трястись. Поедем поскорее в аэропорт.
     Дедушка Валя сказал:
     - А это чего? Это и есть аэропорт... Иль ослеп?
     У меня просто сердце упало. Это пожухлое поле - аэропорт? Чепуха какая! А где красота? Ведь никакой же красоты! Я сказал:
     - А самолеты?
     - Вот войдем в аэровокзал, - он показал на домик, - пройдем его насквозь, выйдем в другие двери, там и будут тебе самолеты... Покормить, что ли?..
     И он повязал нашей лошади на голову мешок с овсом, и она начала хрупать.
     А мы пошли в этот домик. В нем было душно и пахло щами. В первой комнате сидели люди. Тут был дяденька с колесом и старушка с мешком. В мешке кто-то дышал - наверно, поросенок. Еще была женщина с двумя мальчатами в розовых рубашках и одним грудным. Она его завернула в пеленки туго-натуго, и он был похож на гусеничку, потому что все время корчился. Тут же был газетный киоск. Дедушка Валя поставил наш тяжелый чемодан возле мамы и подошел к киоску. Я пошел за ним.
     Но киоск не работал.
     Там в стекле была бумажка, а на ней надпись печатными буквами:
     "Приду через 20".
     Я прочел эту надпись вслух. Дядька, что был с колесом, сказал:
     - Смотрите - читает!
     И все посмотрели на меня. А я сказал:
     - И всего-то шесть лет.
     Они все засмеялись. Дедушка Валя, когда смеялся, показывал все свои зубы. Они у него интересные были: один вверху направо, а другой внизу налево. Дедушка долго хохотал. В это время в комнату заглянул какой-то толстый парень. Он сказал:
     - Кто на Москву?
     - Мы, - сказали все хором и заторопились. - На Москву - это мы!
     - За мной, - сказал парень и пошел.
     Все двинулись за ним. Мы прошли длинным коридором на другую сторону дома. Там была открытая дверь. Сквозь нее было видно синее небо. Перед выходом стояли два богатыря - дядьки здоровенные, прямо как борцы в цирке. У одного была черная борода, а у другого рыжая. Возле них стояли весы. Когда пришла наша очередь, дедушка Валя крякнул и вскинул тяжелый чемодан на прилавок. Чемодан взвесили, и мама сказала:
     - Далеко до самолета?
     - Метров четыреста, - сказал Рыжий Богатырь.
     - А то и все пятьсот, - сказал Черный.
     - Помогите, пожалуйста, донести чемодан, - сказала мама.
     - У нас самообслуживание, - сказал Рыжий.
     Дедушка Валя подмигнул маме, закашлялся, взял чемодан, и мы вышли в открытую дверь. Вдалеке стоял какой-то самолетик, похожий на стрекозу, только на журавлиных ногах. Впереди шли все наши знакомые: Колесо, Мешок с поросенком, Розовые Рубашонки, Гусеничка. И скоро мы пришли к самолету. Вблизи он показался еще меньше, чем издали. Все стали в него карабкаться, а мама сказала:
     - Ну и ну! Это что - дедушка русской авиации?
     - Это всего-навсего внутриобластная авиация, - сказал наш дед Валя. - Конечно, не "ТУ-104"! Ничего не поделаешь. А все-таки летает! Аэрофлот.
     - Да? - спросила мама. - Летает? Это мило! Он все-таки летает? Ох, напрасно мы не поехали поездом! Что-то я не доверяю этому птеродактилю. Какие-то средние века...
     - Не лайнер, конечно! - сказал дедушка Валя. - Не стану врать. Не лайнер, упаси Господь! Куда там!
     И он стал прощаться с мамой, а потом со мной. Он несильно кольнул меня своей голубой бородой в щеку, и мне было приятно, что он пахнет махорочкой, и потом мы с мамой полезли в самолет. Внутри самолета, вдоль стен, стояли две длинные скамейки. И летчика было видно, у него не было отдельной кабины, а была только легкая дверца, она была раскрыта, и он помахал мне рукой, когда я вошел в самолет.
     У меня сразу от этого стало лучше настроение, и я уселся и устроился довольно удобно - ноги на чемодан.
     Пассажиры сидели друг против друга. Напротив меня сидели Розовые Рубашонки. Летчик то включал, то выключал мотор.
     И по всему было видно, что мы вот-вот взлетим. Я даже стал держаться за скамейку, но в это время к самолету подъехал грузовик, заваленный какими-то железными чушками. Из грузовика выскочили два человека. Они что-то крикнули летчику. Откинули у своей машины борт, подъехали к самым дверям нашего лайнера и стали грузить свои железные чушки и болванки прямо в самолет. Когда грузчик бухнул свою первую железку где-то в хвосте самолета, летчик оглянулся и сказал:
     - Потише там швыряйте. Пол проломить захотели?
     Но грузчик сказал:
     - Не бойсь!
     Тут его товарищ принес следующую чушку и опять:
     "Бряк!"
     А первый приволок новую:
     "Шварк!"
     А тот еще одну:
     "Буц!"
     Потом еще:
     "Дзынь!"
     Летчик говорит:
     - Эй вы там! Вы все в хвост не валите. А то я перекинусь в воздухе. Задний кувырок через хвост - и будь здоров.
     Грузчик сказал:
     - Не бойсь!
     И снова:
     "Бамс!"
     "Глянц!"
     Летчик говорит:
     - Много там еще?
     - Тонны полторы, - ответил грузчик.
     Тут наш летчик прямо вскипел и схватился за голову.
     - Вы что? - закричал он. - Ошалели, что ли! Вы понимаете, что я не взлечу? А?!
     А грузчик опять:
     - Не бойсь!
     И снова:
     "Брумс!"
     "Брамс!"
     От этих дел в нашем самолете образовалась какая-то жуткая тишина.
     Мама была совершенно белая, а у меня щекотало в животе.
     А тут:
     "Брамс!"
     Летчик скинул с себя фуражку и закричал:
     - Я вам последний раз говорю - перестаньте таскать! У меня мотор барахлит! Вот, послушайте!
     И он включил мотор. Мы услышали сначала ровное: трррррррррррр... А потом ни с того ни с сего: чав-чав-чав-чав...
     И сейчас же: хлюп-хлюп-хлюп...
     И вдруг: сюп-сюп-сюп... Пии-пии! Пии...
     Летчик говорит:
     - Ну? Можно при таком моторе перегружать машину?
     Грузчик отвечает:
     - Не бойсь! Это мы по приказу Сергачева грузим. Сергачев приказал, мы и грузим.
     Тут наш летчик немножко скис и примолк. Мама стала желтая, а старушкин поросенок вдруг завизжал, как будто понял, что здесь шутки плохи. А грузчики свое:
     "Трух!"
     "Трах!"
     Но летчик все-таки взбунтовался:
     - Вы мне устраиваете вынужденную посадку! Я прошлое лето тоже вот так десять километров не дотянул до Кошкина. И сел в чистом поле! Хорошо это, по-вашему, пассажиров пешком гонять по десять верст?
     - Не подымай паники! - сказал грузчик. - Сойдет!
     - Я лучше свою машину знаю, сойдет или нет! - крикнул летчик. - Интересно мне, по-твоему, полную машину людей гробить? Сергачева за них не посадят, нет. А меня посадят!
     - Не посадят, - сказал грузчик. - А посадят - передачу принесу.
     И как ни в чем не бывало:
     "Ббррынзь!"
     Тут мама встала и сказала:
     - Товарищ водитель! Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлета минут пять?
     - Идите, - сказал летчик, - только проворнее... А чемодан зачем берете?
     - Я переоденусь, - сказала мама храбро, - а то мне жарко. Я задыхаюсь от жары.
     - Быстренько, - сказал летчик.
     Мама схватила меня под мышки и поволокла к двери. Там меня подхватил грузчик и поставил на землю. Мама выскочила следом. Грузчик протянул ей чемодан. И хотя наша мама всегда была очень слабая, но тут она подхватила наш тяжеленный чемоданище на плечо и помчалась прочь от самолета. Она держала курс на аэровокзал. Я бежал за ней. На крыльце стоял дедушка Валя. Он только всплеснул руками, когда увидел нас. И он, наверно, сразу все понял, потому что ни о чем не спросил маму. Все вместе мы, как будто сговорились, молча пробежали сквозь этот нескладный дом на другую сторону, к лошади. Мы вскочили в телегу и собрались ехать, но, когда я обернулся, я увидел, что от аэропорта по пыльной дорожке, по жухлой траве к нам бегут, спотыкаясь и протягивая руки, обе Розовые Рубашонки. За ними бежала их мама с маленькой, туго запеленатой Гусеничкой. Она прижимала ее к сердцу. Мы их всех погрузили к себе. Дедушка Валя дернул вожжи, лошадь тронула, и я откинулся на спину. Повсюду было синее небо, тележка скрипела, и ах как вкусно пахло полем, дегтем и махорочкой. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОД КРОВАТЬЮ
     Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было и скучно, просто выть хотелось, а тут еще папа и мама ушли в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и собралось много народу, пришла Аленка, за нею Костик и Андрюшка. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Аленка вдруг сказала:
     - А теперь в прятки! Давайте в прятки!
     И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, - а сами все время прятались и вообще водили малышей за нос. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная и мы все время прятались за портьеру, или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали потихоньку выплескиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий длинный коридор квартиры.
     В коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемениной шубой и сам влез в валенки как раз под шубой.
     И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:
     - Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!
     Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик немножко подождал и крикнул снова:
     - Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!
     Это считалось как бы вторым звонком. Мишка сейчас же залез на подоконник, Аленка - за шкаф, а мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка, не долго думая, полез под шубу Марьи Семеновны, где я все время прятался, и оказалось, что я остался без места! И я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил мое место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:
     - Пора не пора, я иду со двора!
     И я испугался, что он меня сейчас увидит, потому что я совершенно не спрятался, и я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц И тут в самое нужное время я увидел раскрытую дверь и вскочил в нее.
     Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей - очень ловко и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлепанцы и все время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдет.
     Я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до пола и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдет и будет меня искать. Но в это время в комнату вошел никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу.
     Она вошла, вытирая руки о полотенце.
     Я все время потихоньку наблюдал за нею, думал, что она обрадуется, когда увидит, как Костик вытащит меня из-под кровати. А я еще для смеху возьму какую-нибудь ее туфлю в зубы, она тогда наверняка упадет от смеха. Я был уверен, что вот еще секунда или две промелькнут, и Костик обязательно меня обнаружит. Поэтому я сам все время смеялся про себя, без звука.
     У меня было чудесное настроение. И я все время поглядывал на Ефросинью Петровну. А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула ее. А потом, гляжу, повернула ключик - и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота.
     В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что это она заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрет дверь, и все пойдет как по маслу, и опять будет смех и радость, и Костик будет просто счастлив, что вот он в таком трудном месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца, и все продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что же она будет делать дальше.
     А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел ее ноги. Она одну за другой скинула с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце.
     Я был уверен, что она сейчас отопрет замок, но не тут-то было. Можете себе представить, она - чик! - и погасила свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.
     Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придет с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдет? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдет в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из ее буфета, и, когда она придет, придется мне лезть под кровать, потому что я съел ее продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.
     Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее. Он просто оглушил меня.
     И у меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте - тах-тах из-под кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:
     - Ка-ра-ул?!
     Я хотел ей ответить: "Что вы, Ефросинья Петровна, какое там "караул"? Спите дальше, это я, Дениска!" Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да еще с хвостиком:
     - Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..
     Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы