• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы

Денискины рассказы [15/15]

Скачать полное произведение

    Но мне уже почему-то не хотелось читать. Как-то все сразу надоело. И поэтому я наскоро пробормотал:
     ...Звезды блещут.
     Своей дремоты превозмочь
     Не хочет воздух...
     - А почему? - оживилась Елизавета Николаевна.
     - Что почему? - сказал я.
     - Почему он не хочет? - повторила она.
     - Что не хочет?
     - Дремоты превозмочь.
     - Кто?
     - Воздух.
     - Какой?
     - Как какой - украинский! Ты ведь сам только сейчас говорил: "Своей дремоты превозмочь не хочет воздух..." Так почему же он не хочет?
     - Не хочет, и все, - сказал я с сердцем. - Просыпаться не хочет! Хочет дремать, и все дела!
     - Ну нет, - рассердилась Елизавета Николаевна и поводила перед моим носом указательным пальцем из стороны в сторону. Получалось, как будто она хочет сказать: "Эти номера у вашего воздуха не пройдут". - Ну нет, - повторила она. - Здесь дело в том, что Пушкин намекает на тот факт, что на Украине находится небольшой циклонический центр с давлением около семисот сорока миллиметров. А как известно, воздух в циклоне движется от краев к середине. И именно это явление и вдохновило поэта на бессмертные строки: "Чуть трепещут, м-м-м... м-м-м, каких-то тополей листы!" Понял, Кораблев? Усвоил! Садись!
     И я сел. А после урока Мишка вдруг отвернулся от меня, покраснел и сказал:
     - А мое любимое - про сосну: "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна..." Знаешь?
     - Знаю, конечно, - сказал я. - Как не знать?
     Я выдал ему "научное" лицо.
     - "На севере диком" - этими словами Лермонтов сообщил нам, что сосна, как ни крути, а все-таки довольно морозоустойчивое растение. А фраза "стоит на голой вершине" дополняет, что сосна к тому же обладает сверхмощным стержневым корном...
     Мишка с испугом глянул на меня. А я на него. А потом мы расхохотались. И хохотали долго, как безумные. Всю перемену. СЕСТРА МОЯ КСЕНИЯ
     Один раз был обыкновенный день. Я пришел из школы, поел и влез на подоконник. Мне давно уже хотелось посидеть у окна, поглядеть на прохожих и самому ничего не делать. А сейчас для этого был подходящий момент. И я сел на подоконник и принялся ничего не делать. В эту же минуту в комнату влетел папа.
     Он сказал:
     - Скучаешь?
     Я ответил:
     - Да нет... Так... А когда же наконец мама приедет? Нету уже целых десять дней!
     Папа сказал:
     - Держись за окно! Покрепче держись, а то сейчас полетишь вверх тормашками.
     Я на всякий случай уцепился за оконную ручку и сказал:
     - А в чем дело?
     Он отступил на шаг, вынул из кармана какую-то бумажку, помахал ею издалека и объявил:
     - Через час мама приезжает! Вот телеграмма! Я прямо с работы прибежал, чтобы тебе сказать! Обедать не будем, пообедаем все вместе, я побегу ее встречать, а ты прибери комнату и дожидайся нас! Договорились?
     Я мигом соскочил с окна:
     - Конечно, договорились! Урра! Беги, папа, пулей, а я приберусь! Минута - и готово! Наведу шик и блеск! Беги, не теряй времени, вези поскорее маму!
     Папа метнулся к дверям. А я стал работать. У меня начался аврал, как на океанском корабле. Аврал - это большая приборка, а тут как раз стихия улеглась, на волнах тишина, - называется штиль, а мы, матросы, делаем свое дело.
     - Раз, два! Ширк-шарк! Стулья по местам! Смирно стоять! Веник-совок! Подметать - живо! Товарищ пол, что это за вид? Блестеть! Сейчас же! Так! Обед! Слушай мою команду! На плиту, справа по одному "повзводно", кастрюля за сковородкой - становись! Раз-два! Запевай:
     Папа только спичкой
     чирк!
     И огонь сейчас же
     фырк!
     Продолжайте разогреваться! Вот. Вот какой я молодец! Помощник! Гордиться нужно таким ребенком! Я когда вырасту, знаете кем буду? Я буду - ого! Я буду даже ого-го! Огогугаго! Вот кем я буду!
     И я так долго играл и выхвалялся напропалую, чтобы не скучно было ждать маму с папой. И в конце концов дверь распахнулась, и в нее снова влетел папа! Он уже вернулся и был весь взбудораженный, шляпа на затылке! И он один изображал целый духовой оркестр, и дирижера этого оркестра заодно. Папа размахивал руками.
     - Дзум-дзум! - выкрикивал папа, и я понял, что это бьют огромные турецкие барабаны в честь маминого приезда. - Пыйхь-пыйхь! - поддавали жару медные тарелки.
     Дальше началась уже какая-то кошачья музыка. Закричал сводный хор в составе ста человек. Папа пел за всю эту сотню, но так как дверь за папой была открыта, я выбежал в коридор, чтобы встретить маму.
     Она стояла возле вешалки с каким-то свертком на руках. Когда она меня увидела, она мне ласково улыбнулась и тихо сказала:
     - Здравствуй, мой мальчик! Как ты тут поживал без меня?
     Я сказал:
     - Я скучал без тебя.
     Мама сказала:
     - А я тебе сюрприз привезла!
     Я сказал:
     - Самолет?
     Мама сказала:
     - Посмотри-ка!
     Мы говорили с ней очень тихо. Мама протянула мне сверток. Я взял его.
     - Что это, мама? - спросил я.
     - Это твоя сестренка Ксения, - все так же тихо сказала мама.
     Я молчал.
     Тогда мама отвернула кружевную простынку, и я увидел лицо моей сестры. Оно было маленькое, и на нем ничего не было видно. Я держал ее на руках изо всех сил.
     - Дзум-бум-трум, - неожиданно появился из комнаты папа рядом со мной.
     Его оркестр все еще гремел.
     - Внимание, - сказал папа дикторским голосом, - мальчику Дениске вручается сестренка Ксения. Длина от пяток до головы пятьдесят сантиметров, от головы до пяток - пятьдесят пять! Чистый вес три кило двести пятьдесят граммов, не считая тары.
     Он сел передо мной на корточки и подставил руки под мои, наверно, боялся, что я уроню Ксению. Он спросил у мамы своим нормальным голосом:
     - А на кого она похожа?
     - На тебя, - сказала мама.
     - А вот и нет! - воскликнул папа. - Она в своей косыночке очень смахивает на симпатичную народную артистку республики Корчагину-Александровскую, которую я очень любил в молодости. Вообще я заметил, что маленькие детки в первые дни своей жизни все бывают очень похожи на прославленную Корчагину-Александровскую. Особенно похож носик. Носик прямо бросается в глаза.
     Я все стоял со своей сестрою Ксенией на руках, как дурень с писаной торбой, и улыбался.
     Мама сказала с тревогой:
     - Осторожно, умоляю, Денис, не урони.
     Я сказал:
     - Ты что, мама? Не беспокойся! Я целый детский велосипед выжимаю одной левой, неужели же я уроню такую чепуху?
     А папа сказал:
     - Вечером купать будем! Готовься!
     Он взял у меня сверток, в котором была Ксенька, и пошел. Я пошел за ним, а за мной мама. Мы положили Ксеньку в выдвинутый ящик от комода, и она там лежала спокойно.
     Папа сказал:
     - Это пока, на одну ночь. А завтра я куплю ей кроватку, и она будет спать в кроватке. А ты, Денис, следи за ключами, как бы кто не запер твою сестренку в комоде. Будем потом искать, куда подевалась...
     И мы сели обедать. Я каждую минуту вскакивал и смотрел на Ксеньку. Она все время спала. Я удивлялся и трогал пальцем ее щеку. Щека была мягкая, как сметана. Теперь, когда я рассмотрел ее внимательно, я увидел, что у нее длинные темные ресницы...
     И вечером мы стали ее купать. Мы поставили на папин стол ванночку с пробкой и наносили целую толпу кастрюлек, наполненных холодной и горячей водой, а Ксения лежала в своем комоде и ожидала купания. Она, видно, волновалась, потому что она скрипела, как дверь, а папа, наоборот, все 'время поддерживал ее настроение, чтобы она не очень боялась. Папа ходил туда-сюда с водой и простынками, он снял с себя пиджак, засучил рукава и льстиво покрикивал на всю квартиру:
     - А кто у нас лучше всех плавает? Кто лучше всех окунается и ныряет? Кто лучше всех пузыри пускает?
     А у Ксеньки такое было лицо, что это она лучше всех окунается и ныряет, - действовала папина лесть. Но когда стали купать, у нее такой сделался испуганный вид, что вот, люди добрые, смотрите: родные отец и мать сейчас утопят дочку, и она пяткой поискала и нашла дно, оперлась и только тогда немного успокоилась, лицо стало чуть поровней, не такое несчастное, и она позволила себя поливать, но все-таки еще сомневалась, вдруг папа даст ей захлебнуться... И я тут вовремя подсунулся под мамин локоть и дал Ксеньке свой палец и, видно, угадал, сделал, что надо было, она за мой палец схватилась и совсем успокоилась. Так крепко и отчаянно ухватилась девчонка за мой палец, просто как утопающий за соломинку. И мне стало ее жалко от этого, что она именно за меня держится, держится изо всех сил своими воробьиными пальчиками, и по этим пальцам чувствуется ясно, что это она мне одному доверяет свою драгоценную жизнь и что, честно говоря, все это купание для нее мука, и ужас, и риск, и угроза, и надо спасаться: держаться за палец старшего, сильного и смелого брата. И когда я обо всем этом догадался, когда я понял наконец, как ей трудно, бедняге, и страшно, я сразу стал ее любить. ПОЮТ КОЛЕСА - ТРА-ТА-ТА
     Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день отъезда он сказал:
     - Возьму-ка я Дениску с собой!
     Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.
     Тогда папа сказал:
     - Ну что ж, пристегни его к своей юбке. Пусть он ходит за тобой пристегнутый.
     Тут у мамы глаза сразу стали зеленые, как крыжовник. Она сказала:
     - Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!
     И в этот же вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне было много разного народу: старушки и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками. А потом один парень снял пиджак и остался в майке; у него были белые руки и круглые мускулы, прямо как шары. Он достал с третьей полки гармошку, и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву, возле своего коня, у его ног, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зеленую траву.
     Я подошел к окошку, и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки, и все думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал в разведку и его, может быть, тогда не убили бы.
     А потом папа подошел ко мне, и мы с ним вдвоем помолчали, и папа сказал:
     - Не скучай. Мы послезавтра вернемся, и ты расскажешь маме, как было интересно.
     Он отошел и стал стелить постель, а потом подозвал меня и спросил:
     - Ты где ляжешь? К стенке?
     Но я сказал:
     - Лучше ты ложись к стенке. А я с краю.
     Папа лег к стенке, на бок, а я лег с краю, тоже на бок, и колеса застучали: трата-та-трата-та...
     И вдруг я проснулся оттого, что я наполовину висел в воздухе и одной рукой держался за столик, чтоб не упасть. Видно, папа во сне очень разметался и совсем меня вытеснил с полки. Я хотел устроиться поудобней, но в это время сон с меня соскочил, и я присел на краешек постели и стал разглядывать все вокруг себя.
     В вагоне уже было светло, и отовсюду свисали разные ноги и руки. Ноги были в разноцветных носках или просто босиком, и была одна маленькая девчонская нога, похожая на коричневую чурочку.
     Наш поезд ехал очень медленно. Колеса тарахтели. Я увидел, что зеленые ветки почти касаются наших окон, и получилось, что мы едем, как по лесному коридору, и мне захотелось посмотреть, как оно так выходит, и я побежал босиком в тамбур. Там дверь была открыта настежь, и я ухватился за перильца и осторожно свесил ноги.
     Сидеть было холодно, потому что я был в одних трусиках, и железный пол меня прямо захолодил, но по том он согрелся, и я сидел, подсунув руки под мышки. Ветер был слабый, еле-еле дул, а поезд шел медленно медленно, он поднимался в гору, колеса тарахтели, и я потихоньку к ним подладился и сочинил песню:
     Вот мчится поезд - красота!
     Стучат колеса - тра-та-та!
     И случайно я посмотрел направо и увидел конец нашего поезда: он был полукруглый, как хвост.
     Я тогда посмотрел налево и увидел наш паровоз: он вовсю карабкался вверх, как какой-нибудь жук. И я догадался, что здесь поворот.
     А рядом с поездом была тропочка, совсем узкая, и я увидел, что впереди по этой тропочке идет человек. Издалека мне показалось, что он совсем маленький, но поезд все-таки шел побыстрее его, и я постепенно увидел, что он большой, и на нем голубая рубашка, и что он в тяжелых сапогах. По этим сапогам было видно, что он уже устал идти. Он держал что-то в руках.
     Когда поезд его догнал, этот дядька вдруг спустился со своей тропочки и побежал рядом с поездом, сапоги его хрупали по камешкам, и камешки разлетались из-под тяжелых сапог в разные стороны. И тут я поравнялся с ним, и он протянул мне решето, затянутое полотенцем, и все бежал рядом со мной, и лицо у него было красное и мокрое. Он крикнул:
     - Держи решето, малый! - и ловко сунул мне его на колени.
     Я вцепился в это решето, а дяденька ухватился за перильца, подтянулся, вскочил на подножку и сел рядом со мной. Он вытер лицо рубашкой и сказал:
     - Еле влез...
     Я сказал:
     - Нате ваше решето.
     Но он не взял. Он сказал:
     - Тебя как звать?
     Я ответил:
     - Денис.
     Он кивнул головой и сказал:
     - А моего - Сережка.
     Я спросил:
     - Он в каком классе?
     Дяденька сказал:
     - Во вторым.
     - Надо говорить: во втором, - сказал я.
     Тут он сердито засмеялся и стал стаскивать полотенце с решета. Под полотенцем лежали серебристые листья, и оттуда пошел такой запах, что я чуть не сошел с ума. А дяденька стал аккуратно снимать эти листья один за одним, и я увидел, что это - полное решето малины. И хотя она была очень красная, она была еще и серебристая, седая, что ли; и каждая ягодка лежала отдельно, как будто твердая. Я смотрел на малину во все глаза.
     - Это ее холодком прикрыло, ишь притуманилась, - сказал дядька. - Ешь давай!
     И я взял ягоду и съел, и потом еще одну, и тоже съел, и придавил языком, и стал так есть по одной, и просто таял от удовольствия, а дяденька сидел и смотрел на меня, и лицо у него было такое, как будто я болен и ему жалко меня. Он сказал:
     - Ты не по одной. Ты пригоршней.
     И отвернулся. Наверно, чтоб я не стеснялся. Но я его нисколько не стеснялся: я добрых не стесняюсь, я стал сразу есть пригоршней и решил, что пусть я лопну, но все равно я эту малину съем всю.
     Никогда еще не было так вкусно у меня во рту и так хорошо на душе. Но потом я вспомнил про Сережку и спросил у дяденьки:
     - А Сережа ваш уже ел?
     - Как же не ел, - сказал он, - было, и он ел.
     Я сказал:
     - Почему же было? А например, сегодня он уже ел?
     Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.
     - Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.
     Он помолчал и сказал:
     - И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток, теперь в городе живет, уехал он от меня.
     Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал!
     Я сказал:
     - А он один удрал или с товарищем?
     Но дяденька сказал сердито:
     - Зачем - один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У ней там родичи, друзья-приятели разные... Вот и выходит кино: Сережка в городе живет, а я здесь. Нескладно, а?
     Я сказал:
     - Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите.
     Он сказал:
     - Долго больно ждать.
     Я сказал:
     - А он в каком городе живет?
     - В Курским.
     Я сказал:
     - Нужно говорить: в Курске.
     Тут дяденька опять засмеялся - хрипло, как простуженный, а потом перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал:
     - Ладно, ученая твоя голова. Я тоже выучусь. Война меня в школу не пустила. Я в твои годы кору варил и ел. - И тут он задумался. Потом вдруг встрепенулся и показал на лес: - Вот в этим самым лесу, браток. А за ним, гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и соскочу.
     Я сказал:
     - Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину.
     Но он придержал решето у меня на коленях:
     - Не в том дело. Возьми себе.
     Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжелая и твердая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь теплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.
     Он так подержал меня немножко и сказал:
     - Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо...
     Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми сапогами.
     И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошел вверх на подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах.
     И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы.
     Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла все равно как целый сад.
     А папа спал; он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына.
     В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.
     Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные, - это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом.
     В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком; мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня:
     Вот мчится поезд -
     к-
     со-
     та!
     Поют колеса -
     тра-
     та-

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы