• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы

Денискины рассказы [11/15]

Скачать полное произведение

    - Да нет, - сказал Валерка, - это у нас в кружке "Умелые руки" - мы подушечки проходим. Сперва проходили чертиков, а теперь подушечки.
     - Каких еще чертиков? - удивился Борис Сергеевич.
     Я сказал:
     - Пластилиновых! Наши руководители Володя и Толя из восьмого класса полгода с нами чертиков проходили. Как придут, так сейчас: "Лепите чертиков!" Ну, мы лепим, а они в шахматы играют.
     - С ума сойти, - сказал Борис Сергеевич. - Подушечки! Придется разобраться! Стойте! - И он вдруг весело рассмеялся. - А сколько у вас мальчишек в первом "В"?
     - Пятнадцать, - сказал Мишка, - а девочек - двадцать пять.
     Тут Борис Сергеевич прямо покатился со смеху.
     А я сказал:
     - У нас в стране вообще женского населения больше, чем мужского.
     Но Борис Сергеевич отмахнулся от меня.
     - Я не про то. Просто интересно посмотреть, как Раиса Ивановна получает пятнадцать подушечек в подарок! Ну ладно, слушайте: кто из вас собирается поздравить своих мам с Первым мая?
     Тут пришла наша очередь смеяться. Я сказал:
     - Вы, Борис Сергеевич, наверное, шутите, не хватало еще и на май поздравлять.
     - А вот и неправильно, именно что необходимо поздравить с маем своих мам. А это некрасиво: только раз в году поздравлять. А если каждый праздник поздравлять - это будет по-рыцарски. Ну кто знает, что такое рыцарь?
     Я сказал:
     - Он на лошади и в железном костюме.
     Борис Сергеевич кивнул.
     - Да, так было давно. И вы, когда подрастете, прочтете много книжек про рыцарей, но и сейчас, если про кого говорят, что он рыцарь, то это, значит, имеется в виду благородный, самоотверженный и великодушный человек. И я думаю, что каждый пионер должен обязательно быть рыцарем. Поднимите руки, кто здесь рыцарь?
     Мы все подняли руки.
     - Я так и знал, - сказал Борис Сергеевич, - идите, рыцари!
     Мы пошли по домам. А по дороге Мишка сказал:
     - Ладно уж, я маме конфет куплю, у меня деньги есть.
     И вот я пришел домой, а дома никого нету. И меня даже досада взяла. Вот в кои-то веки захотел быть рыцарем, так денег нет! А тут, как назло, прибежал Мишка, в руках нарядная коробочка с надписью: "Первое мая". Мишка говорит:
     - Готово, теперь я рыцарь за двадцать две копейки. А ты что сидишь?
     - Мишка, ты рыцарь? - сказал я.
     - Рыцарь, - говорит Мишка.
     - Тогда дай взаймы.
     Мишка огорчился:
     - Я все истратил до копейки.
     - Что же делать?
     - Поискать, - говорит Мишка, - ведь двадцать копеек - маленькая монетка, может, куда завалилась хоть одна, давай поищем.
     И мы всю комнату облазили - и за диваном, и под шкафом, и я все туфли мамины перетряхнул, и даже в пудре у нее пальцем поковырял. Нету нигде.
     Вдруг Мишка раскрыл буфет:
     - Стой, а это что такое?
     - Где? - говорю я. - Ах, это бутылки. Ты что, не видишь? Здесь два вина: в одной бутылке - черное, а в другой - желтое. Это для гостей, к нам завтра гости придут.
     Мишка говорит:
     - Эх, пришли бы ваши гости вчера, и были бы у тебя деньги.
     - Это как?
     - А бутылки, - говорит Мишка, - да за пустые бутылки деньги дают. На углу. Называется "Прием стеклотары"!
     - Что же ты раньше молчал! Сейчас мы это дело уладим. Давай банку из-под компота, вон на окне стоит.
     Мишка протянул мне банку, а я открыл бутылку и вылил черновато-красное вино в банку.
     - Правильно, - сказал Мишка. - Что ему сделается?..
     - Ну конечно, - сказал я. - А куда вторую?
     - Да сюда же, - говорит Мишка, - не все равно? И это вино, и то вино.
     - Ну да, - сказал я. - Если бы одно было вино, а другое керосин, тогда нельзя, а так, пожалуйста, еще лучше. Держи банку.
     И мы вылили туда и вторую бутылку.
     Я сказал:
     - Ставь ее на окно! Так. Прикрой блюдечком, а теперь бежим!
     И мы припустились. За эти две бутылки нам дали двадцать четыре копейки. И я купил маме конфет. Мне еще две копейки сдачи дали. Я пришел домой веселый, потому что я стал рыцарем, и, как только мама с папой пришли, я сказал:
     - Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис Сергеевич научил!
     Мама сказала:
     - Ну-ка расскажи!
     Я рассказал, что завтра я маме сделаю сюрприз. Мама сказала:
     - А где же ты денег достал?
     - Я, мам, пустую посуду сдал. Вот две копейки сдачи.
     Тут папа сказал:
     - Молодец! Давай-ка мне две копейки на автомат!
     Мы сели обедать. Потом папа откинулся на спинку стула и улыбнулся:
     - Компотику бы.
     - Извини, я сегодня не успела, - сказала мама.
     Но папа подмигнул мне:
     - А это что? Я давно уже заметил.
     И он подошел к окну, снял блюдечко и хлебнул прямо из банки. Но тут что было! Бедный папа кашлял так, как будто он выпил стакан гвоздей. Он закричал не своим голосом:
     - Что это такое? Что это за отрава?!
     Я сказал:
     - Папа, не пугайся! Это не отрава. Это два твоих вина!
     Тут папа немножко пошатнулся и побледнел.
     - Какие два вина?! - закричал он громче прежнего.
     - Черное и желтое, - сказал я, - что стояли в буфете. Ты, главное, не пугайся.
     Папа побежал к буфету и распахнул дверцу. Потом он заморгал глазами и стал растирать себе грудь. Он смотрел на меня с таким удивлением, будто я был не обыкновенный мальчик, а какой-нибудь синенький или в крапинку. Я сказал:
     - Ты что, папа, удивляешься? Я вылил твои два вина в банку, а то где бы я взял пустую посуду? Сам подумай!
     Мама вскрикнула:
     - Ой!
     И упала на диван. Она стала смеяться, да так сильно, что я думал, ей станет плохо. Я ничего не мог понять, а папа закричал:
     - Хохочете? Что ж, хохочите! А между прочим, этот ваш рыцарь сведет меня с ума, но лучше я его раньше выдеру, чтобы он забыл раз и навсегда свои рыцарские манеры.
     И папа стал делать вид, что он ищет ремень.
     - Где он? - кричал папа. - Подайте мне сюда этого Айвенго! Куда он провалился?
     А я был за шкафом. Я уже давно был там на всякий случай. А то папа что-то сильно волновался. Он кричал:
     - Слыханное ли дело выливать в банку коллекционный черный "Мускат" урожая 1954 года и разбавлять его жигулевским пивом?!
     А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:
     - Ведь это он... из лучших побуждений... Ведь он же... рыцарь... Я умру от смеха.
     И она продолжала смеяться.
     А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал:
     - Как я люблю твой смех.
     И наклонился и поцеловал маму.
     И я тогда спокойно вылез из-за шкафа.
    НА САДОВОЙ БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ
     У Ваньки Дыхова был велосипед. Довольно старый, но все-таки ничего. Раньше это был велосипед Ванькиного папы, но, когда велосипед сломался, Ванькин папа сказал:
     - Вот, Ванька, чем целый день гонкА гонять, на тебе эту машину, отремонтируй ее, и будет у тебя свой велосипед. Он, в общем, еще хоть куда. Я его когда-то на барахолке купил, он почти новый был.
     И Ванька так обрадовался этому велосипеду, что просто трудно передать. Он его утащил в самый конец двора и совсем перестал гонка гонять - наоборот, он целый день возился со своим велосипедом, стучал, колотил, отвинчивал и привинчивал. Он весь чумазый стал, наш Ванька, от машинного масла, и пальцы у него были все в ссадинах, потому что он, когда работал, часто промахивался и попадал сам себе молотком по пальцам. Но все-таки дело у него ладилось, потому что у них в пятом классе проходят слесарное дело, а Ванька всегда был отличником по труду. И я Ваньке тоже помогал чинить машину, и он каждый день говорил мне:
     - Вот погоди, Дениска, когда мы ее починим, я тебя на ней катать буду. Ты сзади, на багажнике, будешь сидеть, и мы с тобой всю Москву изъездим!
     И за то, что он со мной так дружит, хотя я всего только во втором, я еще больше ему помогал и, главное, старался, чтобы багажник получился красивый. Я его четыре раза черным лаком покрасил, потому что он был все равно что мой собственный. И он у меня так сверкал, этот багажник, как новенькая машина "Волга". И я все радовался, как я буду сидеть на нем, и держаться за Ванькин ремень, и мы будем носиться по всему миру.
     И вот однажды Ванька поднял свой велосипед с земли, подкачал шины, протер его весь тряпочкой, сам умылся из бочки и застегнул брюки внизу бельевыми защелками. И я понял, что приближается наш с ним праздник. Ванька сел на машину и поехал. Он сначала объехал не торопясь вокруг двора, и машина шла под ним мягко-мягко, и было слышно, как приятно трутся о землю шины. Потом Ванька прибавил скорости, и спицы засверкали, и Ванька пошел выкомаривать номера, и стал петлять и крутить восьмерки, и разгонялся изо всех сил, и сразу резко тормозил, и машина останавливалась под ним как вкопанная. И он по-всякому ее испытывал, как летчик-испытатель, а я стоял и смотрел, как механик, который стоит внизу и смотрит на штуки своего пилота. И мне было приятно, что Ванька так здорово ездит, хотя я могу, пожалуй, еще лучше, во всяком случае не хуже. Но велосипед был не мой, велосипед был Ванькин, и нечего тут долго разговаривать, пускай он делает на нем все, что угодно. Приятно было видеть, что машина вся блестит от краски, и невозможно было догадаться, что она старая. Она была лучше любой новой. Особенно багажник. Любо-дорого было смотреть на него, прямо сердце радовалось.
     И Ванька скакал так на этой машине, наверно, с полчаса, и я уже стал побаиваться, что он совсем забыл про меня. Но нет, напрасно я так подумал про Ваньку. Он подъехал ко мне, ногой уткнулся в забор и говорит:
     - Давай влазь.
     Я, пока карабкался, спросил:
     - А куда поедем?
     Ванька сказал:
     - А не все равно? По белу свету!
     И у меня сразу появилось такое настроение, как будто на нашем белом свете живут одни только веселые люди и все они только и делают, что ждут, когда же мы с Ванькой к ним приедем в гости. И когда мы к ним приедем - Ванька за рулем, а я на багажнике, - сразу начнется большущий праздник, и флаги будут развеваться, и шарики летать, и песни, и эскимо на палочке, и духовые оркестры будут греметь, и клоуны ходить на голове.
     Такое вот у меня было удивительное настроение, и я примостился на свой багажник и схватился за Ванькин ремень. Ванька крутнул педали, и... прощай, папа! Прощай, мама! Прощай, весь наш старый двор, и вы, голуби, тоже до свиданья! Мы уезжаем кататься по белу свету!
     Ванька вырулил со двора, потом за угол, и мы поехали разными переулками, где я раньше ходил только пешком. И все теперь было совершенно по-другому, незнакомое какое-то, и Ванька все время позванивал в звонок, чтобы не задавить кого-нибудь: ззь! ззь! ззь!..
     И пешеходы выпрыгивали из-под нашей машины, как куры, и мы мчались с неслыханной быстротой, и мне было очень весело, и на душе было свободно, и очень хотелось горланить что-нибудь отчаянное. И я горланил букву "а". Вот так: аааааааааааа! И очень смешно получилось, когда Ванька въехал в один старенький переулок, в котором дорога была вся в булыжниках, как при царе Горохе. Машину стало трясти, и моя оралка на букву "а" стала прерываться, как будто стоило ей вылететь изо рта, как кто-то сразу обрезал ее острыми ножичками и кидал на ветер. Получалось: а! а! а! а! а! Но потом опять подвернулся асфальт, и все снова пошло как по маслу: аааааааааааа!
     И мы еще долго ездили по переулкам и наконец очень устали. Ванька остановился, и я спрыгнул со своего багажника. Ванька сказал:
     - Ну как?
     - Блеск! - сказал я.
     - Тебе удобно было?
     - Как на диване, - сказал я, - еще удобней. Что за машина! Прямо экстра-класс!
     Он засмеялся и пригладил свои растрепанные волосы. Лицо у него было пыльное, грязное, и только глаза сверкали - синие, как тазики в кухне на стене. И зубы блестели вовсю.
     И вот тут-то к нам с Ванькой и подошел этот парень. Он был высокий, и у него был золотой зуб. На нем была полосатая рубашка с длинными рукавами, и на руках у него были разные рисунки, портреты и пейзажи. И за ним плелась такая лохматенькая собачушка, сделанная из разных шерстей. Были кусочки шерсти черненькие, были беленькие, попадались рыженькие, и был один зеленый... хвост у нее завивался крендельком, одна нога поджата. Этот парень сказал:
     - Вы откуда, ребята?
     Мы ответили:
     - С Трехпрудного.
     Он сказал:
     - Вона! Молодцы! Откуда доехали! Это твоя машина?
     Ванька сказал:
     - Моя. Была отцовская, теперь моя. Я ее сам отремонтировал. А вот он, - Ванька показал на меня, - он мне помогал.
     Этот парень сказал:
     - Да... Смотри ты. Такие неказистые ребята, а прямо химики-механики.
     Я сказал:
     - А это ваша собака?
     Этот парень кивнул:
     - Ага. Моя. Это очень ценная собака. Породистая. Испанский такс.
     Ванька сказал:
     - Ну что вы! Какая же это такса? Таксы узкие и длинные.
     - Не знаешь, так молчи! - сказал этот парень. - Московский там или рязанский такс - длинный, потому что он все время под шкафом сидит и растет в длину, а это собака другая, ценная. Она верный друг. Кличка - Жулик.
     Он помолчал. Потом вздохнул три раза и сказал:
     - Да что толку? Хоть и верный пес, а все-таки собака. Не может мне помочь в моей беде...
     И у него на глазах появились слезы. У меня прямо сердце упало. Что с ним?
     Ванька сказал испуганно:
     - А какая у вас беда?
     Этот парень сразу покачнулся и прислонился к стене.
     - Бабушка помирает, - сказал он и стал часто-часто хватать воздух губами и всхлипывать. - Помирает бабуся... У ней двойной аппендицит... - Он посмотрел на нас искоса и добавил: - Двойной аппендицит, и корь тоже...
     Тут он заревел и стал вытирать слезы кулаком. У меня заколотилось сердце. А парень прислонился к стенке поудобнее и стал выть довольно громко. А его собака, глядя на него, тоже завыла. И они оба так стояли и выли, жутко было слышать. От этого воя Ванька даже побледнел под своей пылью. Он положил руку на плечо этому парню и сказал дрожащим голосом:
     - Не войте, пожалуйста! Зачем вы так воете?
     - Да как же мне не выть, - сказал этот парень и замотал головой, - как же мне не выть, когда у меня нет сил дойти до аптеки! Три дня не ел!.. Ай-уй-уй-юй!..
     И он еще хуже завыл. И ценная собака такс тоже. И никого вокруг не было. И я прямо не знал, что делать.
     Но Ванька не растерялся нисколько.
     - А рецепт у вас есть? - закричал он. - Если есть, давайте его поскорее сюда, я сейчас же слетаю на машине в аптеку и привезу лекарство. Я быстро слетаю!
     Я чуть не подскочил от радости. Вот так Ванька, молодец! С таким человеком не пропадешь, он всегда знает, что надо делать.
     Сейчас мы с ним привезем этому парню лекарство и спасем его бабушку от смерти. Я крикнул:
     - Давайте же рецепт! Нельзя терять ни минуты!
     Но этот парень задергался еще хуже, замахал на нас руками, перестал выть и заорал:
     - Нельзя! Куда там! Вы что, в уме? Да как же это я пущу двух таких пацанят на Садовую? А? Да еще на велосипеде! Вы что? Да вы знаете, какое там движение? А? Вас там через полсекунды в клочки разорвет... Куда руки, куда ноги, головы отдельно!.. Ведь грузовики-пятитонки! Краны подъемные мчатся!.. Вам хорошо, вас задавит, а мне за вас отвечать придется! Не пущу я вас, хоть убейте! Пускай лучше бабушка умрет, бедная моя Февронья Поликарповна!..
     И он снова завыл своим толстым басом. Ценная собака такс вообще выла без остановки. Я не мог этого вынести - что этот парень такой благородный и что он согласен рисковать бабушкиной жизнью, только бы с нами ничего не случилось. У меня от всего этого губы стали кривиться в разные стороны, и я понял, что еще немножко, и от этих дел я завою не хуже ценной собаки. Да и у Ваньки тоже глаза стали какие-то подмоченные, и он хлюпнул носом:
     - Что же нам делать?
     - А очень просто, - сказал этот парень деловитым голосом. - Один только выход и есть. Давайте ваш велосипед, я на нем съезжу. И сейчас вернусь. Век свободы не видать!.. - И он провел ладонью поперек горла.
     Это, наверно, была его страшная клятва. Он протянул руку к машине. Но Ванька держал ее довольно крепко. Этот парень подергал ее, потом бросил и снова зарыдал:
     - Ой-ой-ой! Погибает моя бабушка, погибает ни за понюх табаку, погибает ни за рубль за двадцать... Ой-уюю...
     И он стал рвать со своей головы волосы. Прямо вцепился и рвет двумя руками. Я уже не смог выдержать такого ужаса. Я заплакал и сказал Ваньке:
     - Дай ему велосипед, ведь умрет бабушка! Если бы у тебя так?
     А Ванька держится за велосипед и рыдает в ответ:
     - Лучше уж я сам съезжу...
     Тут этот парень посмотрел на Ваньку безумными глазами и захрипел как сумасшедший:
     - Не веришь, да? Не веришь? Жалко на минутку дать свой драндулет? А старушка пусть помирает? Да? Бедная старушка, в беленьком платочке, пусть помирает от кори? Пускай, да? А пионер с красным галстуком жалеет драндулет? Эх вы! Душегубы! Собственники!..
     Он оторвал от рубашки пуговку и стал топтать ее ногами. А мы не шевелились. Мы совершенно изревелись с Ванькой. Тогда этот парень вдруг ни с того ни с сего подхватил с земли свою ценную собаку такс и стал совать ее то мне, то Ваньке в руки:
     - Нате! Друга вам отдаю в залог! Верного друга отдаю! Теперь веришь? Веришь или нет?! Ценная собака идет в залог, ценная собака такс!
     И он все-таки всунул эту собачонку Ваньке в руки, и тут меня осенило.
     Я сказал:
     - Ванька, он же собаку оставляет нам как заложника. Ему теперь никуда не деться, она же его друг, и к тому же ценная. Дай машину, не бойся.
     И тут Ванька дал этому парню руль и сказал:
     - Вам на пятнадцать минут хватит?
     - Много, - сказал парень, - куда там! Пять минут на все про все! Ну ждите меня тут. Не сходите с места!
     И он ловко вскочил на машину, с места ходко взял и прямо свернул на Садовую. И когда сворачивал за угол, ценная собака такс вдруг спрыгнула с Ваньки и как молния помчалась за ним.
     Ванька крикнул мне:
     - Держи!
     Но я сказал:
     - Куда там, нипочем не догнать. Она за хозяином побежала, ей без него скучно! Вот что значит верный друг. Мне бы такую...
     А Ванька сказал так робко и с вопросом:
     - Но ведь она же заложница?
     - Ничего, - сказал я, - они скоро оба вернутся.
     И мы подождали пять минут.
     - Что-то его нет, - сказал Ванька.
     - Очередь, наверно, - сказал я.
     Потом прошло еще часа два. Этого парня не было. И ценной собаки тоже. Когда стало темнеть, Ванька взял меня за руку.
     - Все ясно, - сказал. - Пошли домой...
     - Что ясно... Ванька? - сказал я.
     - Дурак я, дурак, - сказал Ванька. - Не вернется он никогда, этот тип, и велосипед не вернется. И ценная собака такс тоже!
     И больше Ванька не сказал ни слова. Он, наверно, не хотел, чтобы я думал про страшное. Но я все равно про это думал.
     Ведь на Садовой такое движение...
    ЧЕЛОВЕК С ГОЛУБЫМ ЛИЦОМ
     Мы сидели возле дяди Володиной дачи на бревнах, и папа обстругивал большенную ореховую палку для моего лука, а я в это время наващивал веревку для тетивы.
     Все было тихо и спокойно, только в переулке тарахтела дорожная машина, и у нее вместо колес было два тяжелых катка - она делала в нашем поселке асфальтовую дорогу.
     Сиденье на этой машине помещалось очень высоко, и когда она проехала мимо нас, над нашим забором проплыла голова дорожного рабочего. Лицо у него было все голубое, потому что у него очень сильно росла борода. Он ее брил каждый день, и от этого лицо всегда было голубое. Рядом с этим голубым проплыло лицо румяной девушки, его помощницы, с красивыми черными глазами и длинными ресницами.
     Я знал, что это рабочие поехали обедать на свою базу в Сосенки, потому что работать они начали еще ночью, когда все еще спали и было не жарко.
     Этот дяденька с голубым лицом однажды довольно жгуче жиганул меня прутом по ногам за то, что я заводил его машину, когда он ушел. Он тогда здорово жиганул меня, и я его не любил. Я даже боялся, как бы он не пожаловался сейчас папе, что я озорую, но он, слава богу, меня не заметил и проехал мимо.
     И мы с папой сидели так рядом на бревнышках, и я посвистывал, а папа помалкивал, и мы только улыбались друг другу, потому что нам очень нравилось жить в этом поселке. Мы здесь гостили уже шестой день, и я подружился с соседскими ребятами, и перезнакомился со всеми собаками, и знал каждую по имени и фамилии. Мы катались на лодках, жгли костры и ходили по грибы и видели, как вдалеке полем пробежали лосиха и лосенок.
     А сегодня мы с папой собирались пострелять из лука и потом запустить змея - высоко-высоко, под самое солнце.
     И пока я про все это думал, вдруг хлопнула калитка, и к нам во двор вошел Александр Семеныч, наш сосед, у него есть своя автомашина "Волга". Они с папой друзья.
     Он сел рядом с нами и сказал:
     ~ Беда!
     - Что такое?
     Александр Семеныч сказал:
     - У него, видите ли, свадьба! А мне какое дело? Сегодня свадьба, завтра крестины, послезавтра именины!.. А мне как быть? Сидеть без шофера? - Он погрозил кому-то кулаком. - У меня дела поважнее вашей свадьбы!
     Папа сказал:
     - Расскажите толком.
     И Александр Семеныч сказал, что его шофер Леша решил жениться на одной своей знакомой и сегодня у него свадьба.
     - Ну и пусть женится, - сказал папа, - вам-то что?
     Но Александр Семеныч разгорячился.
     - Мне в город нужно, - сказал он, - вот так! Понятно?
     И он попилил ладонью себе горло. Мол, позарез. Но папа молчал.
     - Ага, - ехидно сказал Александр Семеныч, - отмалчиваетесь? Палочки строгаете? А где чувство локтя?!
     - Ведь отпуск, - сказал папа, - надо с сыном побыть.
     - Никуда он не денется, - заявил Александр Семеныч и шлепнул меня по спине. - Мы просто возьмем его с собой! Надо парню удовольствие доставить. Пусть прокатится!
     И тут я наконец понял, чего он добивается. И как это я сразу не догадался? Ведь ездить-то он не умеет. Не умеет управлять своей собственной "Волгой". А папа умеет. И "Волгой", и "Победой", и "Газ-51", и какой угодно. Потому что у папы есть водительские права, он даже ездил в автопробег Москва - Хабаровск. У него только машины собственной нет, а ездит он классно! И Александр Семеныч подкатывается, значит, к нам, чтобы папа отвез его в город и обратно.
     И хотя я видел, что папе не очень-то охота ехать, потому что он пригрелся на солнышке, и ему очень нравится сидеть в старых брюках около сарая и строгать потихоньку палочку, и никуда ему неохота, но сам-то я очень обрадовался, что можно будет слетать на автомобиле, и поэтому я сразу заорал:
     - Поехали! Какой может быть разговор!
     И Александр Семеныч вскочил как ужаленный и тоже завопил во все горло:
     - Правильно! Урра! Поехали!..
     Тут папа совсем сдался и только сказал умоляюще:
     - Только, как говорится, взад-назад. Быстро! Чтобы к трем быть обратно!
     Александр Семеныч расхохотался и положил руку на сердце:
     - К двум! - И поклялся: - Чтоб мне провалиться на этом месте! К двум часам мы будем здесь. Как штык!
     И мы с папой пошли переоделись, а потом вывели машину со двора Александра Семеныча, и они сели впереди, папа за рулем. А меня отправили в заднюю кабину и защелкнули за мной обе дверцы. И я сразу стал за папиной спиной, чтобы смотреть вперед, на дорогу, на спидометр, на лес, на встречные машины, и чтобы воображать, что это я веду машину, я, а не папа, и что она вовсе не автомобиль, а космический корабль, а я самый первый человек, который полетел на небо, к прохладным звездам.
     И так мне интересно было ехать, и приятно, и весело! Вокруг все было зеленое. Трава, и большие деревья, и тоненькие березки - все было зеленое вокруг. И ветер был такой сильный и теплый и тоже пахнул зеленым.
     Я стоял позади папы и посвистывал и смотрел вперед на дорогу; она блестела как серебряная, и, если пригнуть голову, было видно, как дрожит над ней и вьется раскаленный воздух.
     И то попадалась на дороге доска - видно, грузовик обронил, - то небольшая охапка сена, и тоже было понятно, откуда она здесь, то шоферские концы, какими руки вытирают. И получалось, что дорога как будто рассказывает, кто по ней проехал до нас с папой и Александром Семенычем.
     А сейчас мы мчались довольно быстро, спидометр показывал семьдесят, и я наконец начал играть в космический корабль. Я включил приборы, и выжимал педали, и щелкал рычажками, и летел мимо Марса и Луны, еще и еще дальше, и скоро я решил, что вступил в состояние невесомости, и стал подпрыгивать, чтобы проверить, весомый я или невесомый.
     Но папа сказал не оборачиваясь:
     - Стой смирно!
     И я опять стал смотреть вперед. И только я посмотрел вперед, я сразу увидел, что через дорогу идет девочка! То есть она бежит перед самой нашей машиной. Бежит и бежит. И откуда она взялась, ведь только что ее не было. Просто как будто из-под земли выскочила! Наша машина резко крутанула вправо, и страшно загудел гудок... И я успел заметить, что девочка тоже мотнулась вправо, опять под машину, и тут раздался какой-то дикий визг, и лязг, и скрежет, и машину как будто кто-то дернул за хвост, и дальше все пошло совершенно непонятно. Мне показалось, что через меня прошел электрический ток, и сразу что-то жалобно зазвенело, а потом словно бы хрустнуло, и гудок непрерывно гудел, а я весь прижался к переднему сиденью, я ухватился за него руками, локтями и грудью и вдруг увидел, что березки в окне упали все сразу налево, как подрезанные, а потом быстро появились снова и опять рухнули влево... и тут все остановилось. Я стоял на четвереньках. Надо мной было открытое окно, как будто я был в подводной лодке или на дне колодца. И вдруг, сам не знаю почему, я стал карабкаться, как кошка, и вцепляться во что попало - в чехлы, в ручки, все равно во что, - и, в общем, я моментально выскочил наружу.
     Наша машина лежала под откосом на боку. У нее не было никаких стекол. Из-под мотора вытекал небольшой дымок. Крыша была сплюснута, как старая шляпа. Машина все время гудела. Колеса у нее вертелись, как лапки у жука, когда его перевернешь.
     Из другого окошка вылез человек. Это был Александр Семеныч. Он вылез и сразу подошел ко мне.
     Он сказал:
     - Ты не знаешь, где мой левый ботинок?
     И правда, одна нога у него была разута... Он взглянул на машину, схватился за голову и опять сказал:
     - Не могу понять, куда девался ботинок... Поищи.
     И я стал шарить в траве.
     Ботинка нигде не было, а машина все время гудела тоскливым голосом. Я не мог этого слышать, у меня мурашки бежали по затылку, и я отошел от нее подальше.
     Около края дороги остановился грузовик, из него попрыгали солдаты и побежали вниз, к нам. Один солдат заглянул в машину и замахал руками остальным:
     - Там человек! Быстро!..
     И солдаты схватили машину и поставили ее на колеса. Она все гудела, как будто звала. И только тут я вдруг вспомнил, что там, за рулем, сидит мой папа!
     Как я мог об этом забыть! Мне стало страшно... Я побежал к машине.
     Папа сидел, неудобно скрючившись, все тело его было повернуто назад, как будто он смотрел в заднее окно. Рука его была в руле, она нажимала на гудок. Кружок сигнала и костяной круг переплелись между собой и как капкан держали папину руку возле локтя. Рука была синяя, распухшая, и из нее лилась кровь.
     Солдаты стали раздирать руль. Они открыли дверцы, и папа вышел на воздух. Он был весь белый, и глаза у него были белые, и рука висела, как будто она была от другого человека. Я подбежал к папе и встал перед ним, но он не успел меня заметить, потому что в это время на мотоцикле подскакали милиционеры.
     Один из них сказал:
     - Предъявите права!
     Папа стоял к нему боком, и этот милиционер не видел его руки, а папа медленно и неловко полез левой рукой в правый карман и никак не мог в него залезть. Тогда я придвинулся к нему вплотную и достал права. Папа поглядел на меня. Он, как видно, только сейчас вспомнил, что я был с ним все время. Он левой рукой схватил меня за плечо и нагнулся ко мне близко-близко. Он сказал как будто издалека:
     - Это ты? - И стал трясти меня, и закричал: - Где больно? Говори!..
     Я сказал:
     - Нигде не больно. Я весь целый...
     Папа сел на корточки и привалился к колесу. У него лицо стало мокрое. Пот бежал у него со лба толстыми каплями. Он вдруг начал сползать на бок, как будто хотел прилечь. Я вцепился в его рубашку, чтобы он не ложился на землю. Но тут к нам протиснулся человек в белом халате. Он стал перед папой на колени и сразу схватил его за правую руку.
     Папа сказал:
     - Ко всем чертям...
     И доктор встал на ноги. Он сказал:
     - Перелом. Двойной.
     И поднял папу, и повел его к большой машине. Народу вокруг было очень много, и по краю дороги стояли автобусы, и "Москвичи", и "газики". Я даже заметил, что дорожная машина с нашей улицы тоже была здесь. Я пошел за доктором и папой, но меня оттирала толпа, и я еле пробирался сзади. Когда папа поднялся наверх по откосу, я увидел, что к нему подбежал дорожный рабочий с голубым лицом, тот самый, что когда-то давно жиганул меня прутом по ногам. Он что-то сказал папе на ходу, и папа кивнул. Потом папа стал садиться в "скорую помощь", и я понял, что он опять совсем забыл про меня. Но все равно я решил бежать за ним и его машиной, пока не догоню. Тут папа обернулся и что-то крикнул мне. Я не расслышал что. Машина тронулась и поехала, я побежал за ней, но не успел взбежать' кверху - было высоко, и я остановился, потому что очень билось сердце.
     Сверху была видна наша "Волга". Она стояла, как подбитый танк. Из-за нее вышел Александр Семеныч и сказал:
     - Можешь себе представить, ботинок лежал в багаж-пике. Фантастика!
     К нему подошел милиционер.
     - Так, - сказал он и стал опять черкать в блокноте, - сейчас будем продолжать... А мальчишка этот, видать, в сорочке родился. Ни царапинки! Стало быть, это ваша машина?
     Я хотел его спросить, когда же привезут обратно папу, но в это время сверху крикнули:

/ Полные произведения / Драгунский В. / Денискины рассказы