Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Светлая личность

Светлая личность [4/5]

  Скачать полное произведение

    Сам глава оптической фирмы "Тригер и Брак", известный проныра и тертый десятью прокурорами калач, гражданин Брак пришел в полнейшее отчаяние, чего с ним еще ни разу не случалось с 1920 года. Дела его шли плохо, а магазин собирались описать и продать с аукциона за долги. Единственным человеком, не заметившим происшедшей с Пищеславом метаморфозы, оставался Бабский. Он не покидал своей комнаты со дня визита к нему Филюрина. Длинное оранжевое пламя примуса взвивалось иногда к потолку, освещая заваленную мусором комнату. Городской изобретатель работал.
     К концу преобразившей город недели мальчишка-пионер, проходивший мимо Центрального объединенного клуба, громогласно заявил, что клуб, как ему уже давно кажется, ни к черту не годится и что строили его пребольшие дураки. Вокруг мальчика собралась огромная толпа. Все в один голос заявили, что клуб действительно нехорош. Разгоряченная толпа направилась в отдел благоустройства и потребовала немедленной перестройки клуба.
     В Пищ-Ка-Ха вняли голосу общественности и обещали приступить к выкорчевыванию лишних колонн. Внутренние большие и малые колонны предполагалось совершенно уничтожить и на освободившемся месте устроить обширные залы и комнаты для всех видов культработы.
     В день открытия работ к зданию с четырех сторон подошли отряды строителей и углубились в колонный мрак. Толпы любопытных окружали клуб, с удовольствием прислушиваясь к строительным стукам.
     Иоаннопольский и Доброгласов, с трудом прорезав толпу, подкатили на автомобиле к клубной паперти. Каин Александрович решил лично руководить работами по переделке здания. Евсея он взял с собой, потому что бухгалтер последнее время считал себя неразрывной частью автомобиля и не отрывался от него ни на минуту.
     Уже из клуба начали выкатываться аккуратно распиленные на части колонны, как вдруг задним рядам напиравшей на клуб толпы показалось, что на ступеньке здания кто-то взмахнул шапкой. В передних рядах послышались восклицания.
     - Что случилось? Что случилось? - пронеслось над толпой.
     Еще не все знали в чем дело, а уже площадь содрогалась от мощных криков.
     В дремучем лесу центральных объединенных колонн объявился Прозрачный. Глава VII
     "А я здесь!"
     Плохо пришлось бы Прозрачному, если бы его невидимое тело требовало пищи. Но есть ему не надо было, и семь дней, проведенных в лабиринте Центрального объединенного клуба, пошли ему даже на пользу. Он научился скучать и читать, что человеку без тела совершенно необходимо.
     Мучило его только то, что Доброгласов воспользуется прогулом и уволит его со службы.
     В последний день своего пребывания под гостеприимной сенью клубных колонн Прозрачный томился, скучая по свету, по человечьим лицам и голосам. Он сделал последнюю попытку выбраться из лабиринта. Всюду встречали его вздвоенные ряды колонн, поставленных так часто, что дневной свет не проникал дальше третьего их наружного ряда.
     Поэтому, заслышав первые удары лома по камню, Прозрачный стал призывать на помощь. Он бросился навстречу звукам, и скоро между колоннами забрезжил серенький свет.
     - Ay! - кричал Прозрачный, словно собирал грибы в лесу.
     Не получив ответа, невидимый закричал караул, и на этот крик, знакомый всем пищеславцам с детства, стеклись каменщики и десятники.
     А уже через две минуты десятник рысью выбежал на воздух и первый сообщил толпе о том, что Прозрачный наконец нашелся, что он жив и здоров и что сейчас прибудет сам.
     Перепрыгивая через поверженные колонны, Филюрин бросился за десятником. Он вынырнул на свет и увидел Евсея Львовича. За ним виднелось перепуганное лицо Каина Александровича. Дальше был океан шевелящихся голов, а еще дальше прямо по толпе скакал Тимирязев, и его чугунная полированная свекла сверкала на солнце.
     - Покажите, где вы! - крикнул Иоаннопольский. - Граждане! Прозрачный среди нас. Покажите нам, где вы, Егор Карлович!
     Прозрачный снял с головы десятника фуражку с молоточками и помахал ею в воздухе. Вид фуражки, которая сама по себе прыгала на расстоянии двух метров от земли, привел толпу в исступление.
     Филюрин, не поняв, что приветственные крики относятся к нему, растерялся и возложил фуражку на голову ее владельца. Это вызвало еще больший энтузиазм.
     Прозрачный заметил, что перед ним стоит сам Каин Александрович, отвешивая вежливые поклоны.
     - Товарищ Доброгласов, - сказал регистратор, - верьте слову, я тут ни при чем...
     - Как же ни при чем, - залебезил Каин Александрович, ориентируясь на голос Филюрина, - когда совершенно наоборот.
     - Эти возмутительные колонны заставили меня...
     - Нет, нет, колонн уже не будет. На этот счет не беспокойтесь.
     - Значит, вы признаете, что у меня были уважительные причины для неявки на службу?
     - Не беспокойтесь, не беспокойтесь! Работа не пострадала. На вашем месте уже сидит другой.
     - Как другой? - закричал Прозрачный. - Я буду жаловаться! Я до суда дойду!
     Но тут Евсей Львович, быстро смекнувший, что Прозрачный ничего не знает о своем могуществе, оттолкнул Доброгласова локтем и крикнул в толпу:
     - Пламенный привет товарищу Прозрачному от имени работников конторского учета!
     - Даешь Прозрачного! - закричала толпа.
     Филюрин не понимал ровным счетом ничего.
     "Ну и дубина же этот Прозрачный, - подумал Иоаннопольский, - сделали бы меня невидимым, я им бы такое показал!"
     И, обращаясь к Добрбгласову, крикнул:
     - Каин! Скажите, чтобы подавали машину! Товарищ Прозрачный устал от выявления недочетов и заедет ко мне отдохнуть.
     - Может быть, товарищ Прозрачный заехал бы ко мне отдохнуть? Жена будет так рада! - пролепетал Доброгласов.
     - Не говорите глупостей. Вы же одной ногой стоите на бирже труда! - зашипел Евсей Львович. - Хотели человека уволить за невидимость, а теперь обедать, обедать! Позовите поскорее машину!
     - Разве я хотел его уволить? - смутился Каин Александрович. - Не помню, ей-богу.
     - Ну хорошо, посмотрим еще, кто будет заведовать отделом благоустройства.
     Доброгласов слегка застонал и с усердием курьера-новичка бросился выполнять поручение.
     Но сесть в машину Иоаннопольский ему не разрешил.
     - Вы и пешком дойдете, - сказал бесцеремонный Евсей, - вам близко. А у меня с товарищем Прозрачным предвидится секретный разговор. Вы здесь, Егор Карлович?
     - Здесь, - раздался голос с кожаной стеганой подушки.
     - Возьмите мою шляпу и помахайте толпе, - посоветовал бухгалтер, - она это любит.
     Когда автомобиль под крики толпы выбрался с площади, Каин Александрович, задумчиво вертя в руках портфель, побрел домой.
     - Снимают! - сказал он жене, сбросив пиджак и оттягивая вперед подтяжки табачного цвета.
     - Я так и знала, - заявила жена, - после увольнения родных детей и брата я от тебя ничего путного уже и не жду.
     - Ты просто дура! - устало сказал Доброгласов.
     Он лег на красный плюшевый диван и уставился на цветную фотографию полуголой дамы, закинувшей руки на затылок. В углу фотографии было написано "Истома". И дамочка и подпись к ней были знакомы Доброгласову со дня женитьбы. Он созерцал фотографию, потому что так ему легче было обдумывать все обстоятельства несчастливо повернувшейся карьеры.
     Жена, однако, не отставала.
     - Каин! Почему ты уволил детей и Авеля? Ты этим буквально его убил!
     - А ты хотела бы, чтобы Авель меня убил? Не выгони я Авеля, этот дурак Прозрачный попер бы меня самого.
     - Но тебя ведь все равно снимают.
     Тут Доброгласов отвел глаза от фотографии и, видно, придя к какому-то решению, сказал:
     - Ну, это еще бабушка надвое сказала!
     - А ты получил отчисления от "Тригер и Брак" за поставку фонарей?
     - Аннета, ты пошлячка! Ну, как я мог взимать отчисления, когда Прозрачный всюду совал свой нос?
     - Чем же ты будешь кормить своих детей?
     - Волноваться не нужно. Что-нибудь выдумаем. Знаешь, Аннета, пока Прозрачный сидит у этого негодяя управделами ПУМа, я схожу к Бракам и попробую получить у них отчисления за фонари.
     Евсей Иоаннопольский окружил Прозрачного отеческими заботами. Сделать это было нетрудно, потому что ни в каких земных благах невидимый не нуждался.
     После длительной беседы с бухгалтером Филюрин узнал обо всем, что произошло в городе за время его отсутствия.
     - Они, Егор Карлович, теперь вас, как огня, боятся! - убеждал Евсей. - Какое счастье для города, что в нем живет и работает такой светлый ум. Мне даже страшно, что рядом со мною сидит такая личность.
     - Из этого нужно сделать соответствующие оргвыводы, - сказал Филюрин по привычке, но, вспомнив, что тела у него нет по-прежнему, печально затих.
     Однако Евсей Львович понял слова Прозрачного по-своему.
     - Конечно, нужно сделать соответствующие оргвыводы. Это блестящая идея. Нужно уволить Каина.
     - Кто же его уволит?
     - Ну, какой вы, простите меня, добродушный и замечательный человек. Вы его уволите, вы!
     - Регистратор не может уволить своего начальника.
     - Простой регистратор не может, а вот прозрачный регистратор может. Вы все эти мелкие дела передайте мне. Я все устрою. Зачем вам пачкаться в чепухе? У вас теперь есть более важные дела.
     - В самом деле, безобразия творятся! - сказал Прозрачный, припоминая прочитанные в клубном заточении отчеты.
     На другой день Иоаннопольский без доклада вошел в кабинет Доброгласова и сухо сказал:
     - Прозрачный говорит, что вам следовало бы написать заявление об увольнении. В случае отказа Прозрачному придется рассказать кое-кому о том, как вы сдавали подряд на домовые фонари.
     Каин Александрович настрочил заявление, даже не пикнув.
     Падение Доброгласова подняло акции Прозрачного еще выше. Слава его, прилежно раздуваемая Иоаннопольским, выросла до пределов возможного, и даже состоявшееся вскоре назначение Евсея Львовича на пост заведующего отделом благоустройства не смогло ее увеличить.
     Высокопоставленный регистратор службу бросил и коротал свои бесконечные досуги в игре на мандолине, посещении цирка и прогулках по городу. Скучал он по-прежнему, и развлекала его только шутка, которой научил его Евсей Львович, имевший на то особые виды. Шутка заключалась в том, что Филюрин регулярно заходил во все учреждения Пищеслава, пробирался в кабинеты ответственных работников и неожиданно вскрикивал:
     - А я здесь! А я здесь!
     Это всегда давало сильный эффект и поддерживало за Прозрачным репутацию неусыпного контролера над всем происходящим в городе. Самого же Филюрина чрезвычайно потешали испуганные лица и нервные судороги, охватывавшие занятых деловой работой людей.
     Гуляя, как Гарун-аль-Рашид, по городу, Прозрачный слышал много разговоров о себе. Его хвалили. Говорили, что с его помощью грозные некогда учреждения стали более доступными для посетителей, что работники прилавка на вопрос о крупе уже не отвечают - "вот еще, чего захотели", а нежно улыбаясь, отвешивают ее с пятиграммовым походом. Толковали о великой пользе, принесенной Прозрачным, и радовались тому, что Центральный объединенный клуб, обнесенный уже стенами, скоро станет отвечать культурным запросам пищеславцев.
     И в те дни, когда Филюрин слышал о себе такие речи, "Осенний сон", исполняемый им на мандолине, звучал еще упоительней, чем обычно.
     И скромный серенький регистратор начинал гордиться все больше и больше.
     Чувство это, разжигаемое Евсеем, принимало значительные размеры.
     Иоаннопольский, державшийся на посту заведующего отделом благоустройства только благодаря Прозрачному и сердечно ему за это признательный, прилагал все усилия к тому, чтобы сделать Филюрину приятное.
     Для начала Евсей раздобыл для Прозрачного большую комнату в доме э 16 по проспекту имени Лошади Пржевальского.
     В этой комнате жил старик пенсионер Гадинг, кончины которого с нетерпением ждали все жильцы дома. На получение комнаты рассчитывали и соответственно этому строили планы на будущее: дворник, все жильцы от мала до велика и их иногородние родственники, а также управдом, его друзья и друзья его друзей.
     Постегиваемый нетерпеливыми жильцами, старик Гадинг тихо скончался. Не успел еще гроб проплыть на кладбище, как комната оказалась запечатанной восемнадцатью сургучными печатями. На них были оттиски медных пятаков, монограмм и просто пальцев. Это были следы жильцов. Кроме того, висели еще официальные фунтовые печати ПУНИ.
     Ужасный поединок между жильцами и управдомом, друзьями управдома и родственниками, жильцов, и всех их порознь с ПУНИ прервался неожиданным въездом в комнату, служившую предметом стольких вожделений, Филюрина. С этого времени у Прозрачного появились первые враги.
     Эта услуга Евсея Львовича явилась первой.
     За нею последовало угодничество более пышное и обширное. Старался уже не только Евсей Львович. Нашлось множество бескорыстных почитателей филюринского гения.
     С большой помпой был отпразднован двухлетний юбилей служения Филюрина в отделе благоустройства. Торжественное заседание состоялось в помещении городского театра, и если бы не клопы, которые немилосердно кусали собравшихся, то все прошло бы совсем как в большом городе.
     Клопы были бичом городского театра. Спектакли приходилось давать при полном освещении зрительного зала, потому что в темноте мерзкие твари могли бы съесть зрителя вместе с контрамаркой.
     Зато банкет после заседания был великолепен.
     Юбиляру поднесли прекрасную мандолину с инкрустацией из перламутра и черного дерева и сборник нот русских песен, записанных по цифровой системе. Приветственные речи были горячи, и ораторы щедро рассыпали сравнения. Прозрачного сравнивали с могучим дубом, с ценным сосудом, содержащим в себе кипучую энергию, и с паровозом, который бодро шагает к намеченной цели.
     Под конец вечера юбиляр внял неотступным просьбам своих друзей и сыграл на новой мандолине все тот же вальс Джойса "Осенний сон". Никогда еще из-под медиатора не лились такие вдохновенные звуки.
     "Пищеславский Пахарь" поместил на своих терпеливых столбцах длиннейшее письмо, в котором Прозрачный, помянув должное число раз многоуважаемого редактора и редактируемую им газету, благодарил всех, почтивших его в день двухлетнего юбилея. Письмо было составлено Иоаннопольским. Поэтому наибольшая часть благодарностей пала на его долю.
     Иоаннопольского несло. Он вытребовал из допра поселившегося там скульптора Шаца.
     - Шац, - сказал ему правая рука Прозрачного, - нужен новый памятник.
     - Кому?
     - Прозрачному!
     - Нет, - ответил Шац, - я не могу больше делать памятников. Мне Тимирязев является по ночам, здоровается со мной за руку и говорит: "Шац, Шац, что вы со мной сделали?"
     - Шац, Шац, памятник нужен, - продолжал Евсей, - и вы его сделаете.
     - Это действительно так необходимо?
     - Этого требует благоустройство города.
     - Хорошо. Если благоустройство требует, я согласен. Но, предупреждаю вас, его не будет видно.
     - Почему?
     - Разве может быть видим памятник невидимому?
     Иоаннопольский призадумался, поскребывая многодумную лысину.
     - А все-таки вы представьте смету, - заключил он,
     - Против сметы я не возражаю, - заметил скульптор, - ее видно. Однако должен вас предупредить, что памятник встанет вам не дешево. Вам бронзу или гипс?
     - Бронзу! Обязательно бронзу!
     - Хорошо. Все будет сделано.
     В тот же вечер, когда произошел беспримерный разговор о постановке памятника невидимому человеку, из пищеславского допра по разгрузке вышел Петр Каллиетратович Иванопольский - подлинный управделами ПУМа, известный авантюрист и мошенник. Глава VIII
     Хищник выходит на свободу
     Оставим на время невидимого, купающегося в лучах своей славы. Оставим граждан города Пищеслава, воздающих робкую хвалу Прозрачному. Оставим и Евсея Львовича, сидящего в кабинете Доброгласова и вычерчивающего красными чернилами многословные резолюции на деловых бумагах.
     Обратимся к пружинам более тайным - к лицам, пребывающим теперь в ничтожестве, к людям, ропщущим и недовольным порядком вещей, возникшим в Пищеславе.
     Выйдя за ворота допра, Петр Каллистратович Иванопольский очутился на Сенной площади и зажмурился от режущего солнечного света.
     Так жмурится тигр, впервые выскочивший на песочную цирковую арену. Его слепит розовый прожекторный свет, раздражает шум и запах толпы. Пятясь назад, он шевелит жандармскими усищами и морщит морду. Ему очень хочется человечины, но он растерян и еще неясно понимает происходящее. Но дайте ему время. Он скоро свыкнется с новым положением, забегает по арене, обмахивая поджарый живот наэлектризованным своим хвостом, и перейдет к нападению - начнет угрожающе рычать и постарается зацепить лапой укротителя в традиционном костюме Буфалло Билля.
     Пробежав под стенами домов до памятника Тимирязеву, Петр Иванопольский в удивлении остановился. Центральный объединенный клуб был окружен лесами. Из раскрытых ворот постройки цепью выезжали телеги, груженные толстыми колоннами.
     Мимо Иванопольского прошел хороший его знакомый по давнишнему делу о дружеских векселях кредитного товарищества "Самопомощь".
     - Алло! - крикнул Иванопольский.
     Знакомый внимательно посмотрел в сторону Петра Каллистратовича, на секунду остановился, но, не ответив на поклон, важно проследовал дальше.
     - Хамло! - сказал Петр Каллистратович довольно громко.
     Затем он отправился в Пищетрест, чтобы повидаться с приятелем, с которым был связан узами взаимной протекции.
     Приятель встретил Иванопольского без радости. Иванопольскому показалось даже, что его испугались. Тем не менее он немедленно приступил к делу. - Ты, конечно, понимаешь, что мне до зарезу нужны деньги. Нужна служба...
     - Вижу, - холодно сказал приятель.
     - На первых порах я многого не требую. Рублей триста оклад и живое дело.
     - Вы что, собственно, товарищ, хотите поступить к нам на службу?
     - Ну, конечно же.
     - Тогда подайте заявление в общем порядке. Впрочем, должен вас предупредить, что свободных вакансий у нас нет, а если бы и открылись, то все равно без биржи труда мы принять не можем.
     Иванопольский сделал гримасу.
     - Что ты, Аркадий! Это же бюрократизм. В общем порядке, биржа труда...
     - Не мешайте мне работать, гражданин, - терпеливо сказал Аркадий.
     Иванопольский в гневе повернулся, но, еще прежде чем он ушел, в кабинете раздался возглас:
     - А я здесь!
     Петр Каллистратович увидел, как перекосилась физиономия Аркадия. Потом по лицу Иванопольского пронесся ветерок, сама собой раскрылась дверь и в общей канцелярии послышалось то же восклицание:
     - А я здесь! А я здесь!
     Служащие вскакивали с мест и бледнели. Со столов сыпались пресс-папье.
     Ничего решительно не поняв, Иванопольский плюнул, вышел на улицу и долго еще стоял перед фасадом Пищетреста, изумленно пяля глаза на его голубую вывеску с круглыми золотыми буквами.
     "Что случилось? - думал бывший управделами. - Что за кислота такая в городе?"
     Он толкнулся было в магазин фирмы "Лапидус и Ганичкин", но тут его ждала неожиданность. Железные шторы магазина были опущены. Первая стеклянная дверь была закрыта на ключ, а на второй двери Иванопольский увидел большую сургучную печать.
     Петра Каллистратовича взяла оторопь.
     И он стал бегать по городу, желая восстановить прежние связи и разыскать кончик нити того счастливого клубка, в сердцевине которого ему всегда удавалось найти прекрасную службу, возможность афер, командировочные, тантьемы, процентные вознаграждения, - словом, все то, что он для краткости называл живым делом.
     Но все его попытки кончались провалом. Одни его не узнавали, другие были непонятно и возмутительно официальны, а третьих и вовсе не было - они сидели там, откуда Петр Каллистратович только сегодня вышел.
     - Придется в другой город переезжать, - бормотал Иванопольский, - ну и дела!
     А какие такие дела происходят в городе, он себе еще не уяснил.
     - Побегу к Бракам! Если Браки пропали, тогда дело гиблое.
     Делами общества со смешанным капиталом "Тригер и Брак" ворочал один Николай Самойлович Брак, потому что Тригер запутался в валюте и давно был выслан в область, которая до приезда Тригера славилась только тем, что в ней находился полюс холода.
     Дом Браков был приятнейшим в Пищеславе. Его усердно посещали молодые люди с подстриженными по-боксерски волосами, в аккуратных костюмах, продернутых шелковой ниткой, в шерстяных жилетах, туфлях мастичного цвета и мягких шляпах.
     Именно здесь впервые в Пищеславе был станцован чарльстон и сыграна первая партия в пинг-понг. Семья Браков умела жить и веселиться по-заграничному. В передней с молодых людей горничная снимала пальто и брала на чай. После танцев проголодавшимся давали морс с печеньем, а браковские дочки развлекали их разговорами на зарубежные темы. Говорили преимущественно о разнице в ценах на вещи между Берлином и Пищеславом, клеймили монополию внешней торговли, из-за которой ходишь "голая, босая", и о новой заграничной моде - пудриться не пудрой, а тальком. Этому молодое поколение Браков придавало особо важное значение.
     Заграничная жизнь в доме Николая Самойловича достигла своего апогея в тот вечер, когда глава семейства принес домой вязочку бананов.
     Появление бананов в Пищеславе совпало с приездом в город выставки обезьян. Для поддержания жизни лучшего экспоната выставки - гориллы "Молли" - выставочная администрация выписывала бананы из-за границы. Горилла могла похвастаться тем, что, кроме нее, ни одна живая душа в Пищеславе не ест редкостных плодов.
     Но семейство Брак в стремлении своем к настоящей жизни не знало никакого удержу. Николая Самойлович, баловавший дочерей, не мог отказать им ни в чем.
     Выставочный сторож не устоял перед посулами Брака.
     На чайном столе Браков закрасовались бананы. Они были, правда, вырваны из пасти гориллы, но зато укрепили за семейством репутацию европейцев душою и телом.
     Со времени исчезновения Филюрина дом Браков затих. Молодые люди перестали ходить, чарльстон прекратился, а здоровье гориллы заметно улучшилось - она получала теперь свою порцию бананов полностью.
     Дела Брака пошатнулись. Оптический магазин был опечатан за неплатеж налогов. Знакомый фининспектор сознался в том, что был дружен с женою некоего налогоплательщика, за что его и сняли с работы. Государственные учреждения не давали больше выгодных подрядов.
     Николаи Самойлович ходил по квартире смутный и раздражительный.
     - Если так будет продолжаться еще неделю, - кричал он, - я пропал!
     В такую минуту пришел к нему Доброгласов.
     - Ну, как насчет "пыщи"? - зло спросил его Брак.
     "Пыщей" Николай Самойлович называл все, имеющее отношение к деньгам, карьере, поставкам и тому подобным приятным вещам. "Как насчет пыщи" значило: "Как вы зарабатываете? Нет ли какого-нибудь дельца? Что слышно в губсовнархозе? С кем вы теперь живете? Получена ли в губсоюзе мануфактура? Почем сегодня на черной бирже турецкие лиры?" Многое, почти все, обозначалось словом "пыща".
     Каин Александрович отлично знал универсальность этого слова и грустно ответил:
     - Плохо.
     - Душат? - спросил Брак.
     - Уже задушили, - ответил Каин Александрович. - С работы сняли. Того и гляди под суд попаду.
     - За что?
     - По вашему делу. Подряд на фонари.
     - Значит, выходит, что и я могу попасть с вами?
     - Вполне естественно.
     - Позвольте, Каин Александрович, но ведь с моей стороны это была не взятка, а добровольные отчисления, благодарность за услуги, которые вы мне оказывали в сверхурочное время.
     - Нет, Николай Самойлович, будем говорить откровенно. Прозрачный сидит сейчас у бухгалтеришки Евсея, которого я, дурак, своими руками взял на службу, и играет на мандолине. Как только игра прекратится, нам сообщат. Так что если подлец Евсей захочет подослать Филюрина сюда, мы будем вовремя предупреждены. Итак, поспешим. Вы - лиходатель, а я - взяткобратель, а никакая не благодарность. Для нас обоих существует одна статья. Поэтому нам надо спасать друг друга.
     - Кто бы мог подумать, что из-за такого дурака, как Филюрин, вся жизнь перевернется. Вы знаете, Каин Александрович, еще неделя - и я уже не человек.
     - Подождите, Николай Самойлович, не убивайтесь.
     - Нет! Нет! Я уже чувствую! Брак погибнет, как погиб Тригер. И, сказать правду, Тригеру лучше там, чем Браку здесь. Магазин пустят с молотка, квартиру заберут, в учреждениях сидят какие-то тигры. И в довершение всего - могут посадить.
     - Вы думаете, мне лучше? - с чувством сказал Каин Александрович. - Воленс-неволенс, а я должен кормить детей и брата Авеля, которых я сам уволил. Денег нет, и я не знаю, откуда они могут взяться.
     - Нужно действовать. Нужно что-нибудь придумать. Неужели Прозрачного никак нельзя сковырнуть?
     - Попробуйте сковырните! Вы знаете про его шутки в учреждениях?
     - "А я здесь"?
     - Ну, да. Так вот, попробуйте сковырните вы его, когда никто не знает, где он и что!
     - Вот если бы он не был прозрачный... - задумчиво молвил Николай Самойлович.
     - Чего еще захотели! Да я бы его тогда моментально выгнал со службы, да так, что местком и пискнуть не посмел бы!
     - Тогда есть только одно средство! Сделать его снова видимым!
     - Открыл Северную и Южную Америку! - с иронией произнес Доброгласов. - Не вы ли это забросите свои коммерческие дела и займетесь изобретенческими вопросами?
     - Нет, не я.
     - А кто?
     - Тот, кто сделал его невидимым.
     - Бабский!!
     - Догадались наконец.
     - Но ведь он совершенно сумасшедший.
     - А самое существование Прозрачного - это не сумасшествие? А мы с вами не сумасшедшие, если живем в таком городе и до сих пор не издохли?!
     Глаза Каина Александровича расширились. Надежда залила их зеркальным светом.
     - Да! - закричал он. - Мы должны выявить Прозрачного, и мы его выявим!
     Николай Самойлович поспешно переодевался. Он стянул свое брюхо замшевым поясом с автоматической застежкой. Заливаясь краской, застегнул ворот рубашки "лионез" и пошарил в карманах, бормоча:
     - Да! Нужны деньги. О, эти деньги!..
     - Их жалеть нечего, - сказал Доброгласов, - с лихвой окупим.
     - Ну, с богом! Вы знаете, Каин Александрович, никогда в жизни я еще так не волновался.
     И союзники поспешно двинулись на Косвенную улицу, прибавляя шагу по мере приближения к затхлому жилью изобретателя.
     В начале Косвенной их поразили необычные крики. Навстречу им по мостовой двигалась странная процессия. Впереди всех, пританцовывая и взмахивая локтями, бежал совершенно голый, волосатый, грязно-голубой мужчина.
     Нужно думать, что нагретые солнцем булыжники обжигали ему пятки, потому что голый беспрерывно подскакивал вершка на три от мостовой.
     - Я невидимый! - кричал голый низким колеблющимся голосом.
     Толпа отвечала смехом и улюлюканьем.
     - Я невидимый! Я невидимый! - надсаживался человек. - Я перестал существовать!
     - Кто это такой? - спросил Каин Александрович у мальчишки. - Что тут случилось?
     Но никто не отвечал. Зрителям не хотелось терять на пустые разговоры ни одной минуты.
     Голубой человек с грязными подтеками на спине делал уморительные прыжки. Толпа негодовала:
     - Срам какой!
     - Давно такого хулиганства не было!
     - В милицию его!
     - Я невидимый! - вопил голый. - Я стал прозрачным. Я, прощу убедиться, изобрел новую пасту "Невидим Бабского"!
     - Бабский! - ахнул Доброгласов. - Мы пропали, Николай Самойлович. Видели, что делается? Окончательно спятил!
     К месту происшествия уже катил в пролетке постовой милиционер.
     - Держите его, граждане! - крикнул он. - Окажите содействие милиции.
     - Вон! - орал Бабский. - Никто не может меня схватить. Меня не видно! Разве вы не видите, что меня не видно?! Ха-ха! "Невидим Бабского" сделал свое дело! Каково?
     - Очень хорошо, - уговаривал милиционер, просовывая руки под голубые подмышки изобретателя, - не волнуйтесь, гражданин!
     Толпа с гиканьем подсаживала Бабского в пролетку.
     - Гениальные изобретения всегда просты! - кричал Бабский, валясь на спину извозчика. - "Невидим Бабского" - шедевр простоты - два грамма селитры, порошок аспирина и четверть фунта аквамариновой краски. Развести в дистилированной воде!..
     Извозчик слушал, равнодушно отвернув лицо в сторону. Ему было все равно, кого возить - голых, пьяных, голубых или сумасшедших людей. Он жалел только, что не вовремя заснул и не успел ускакать от милиционера.
     Бабский буйствовал. С помощью дворников и активистов из толпы Бабского удалось уложить поперек пролетки. Дворники уселись на спину изобретателя. Милиционер вскочил на подножку, и отяжелевший экипаж медленно поехал по Косвенной улице, и до самого поворота в Многолавочный переулок видны были толстые аквамариновые икры городского сумасшедшего.
     Целый месяц Бабский искал утерянный секрет "веснулина" и кончил тем, что окончательно рехнулся, выкрасился и в полной уверенности, что стал прозрачным, выбежал на люди.
     - Что ж теперь делать? - растерянно спросил Брак.
     Каин Александрович топнул ногой, выбив каблуком из мостовой искру.
     - Конечно! - сказал он. - Воленс-неволенс, а нужно искать других способов.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ]

/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Светлая личность


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis