• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Абэ К. / Четвертый ледниковый период

Четвертый ледниковый период [5/5]

Скачать полное произведение

    Некоторое время тянулось неестественное молчание. Наконец жена проговорила:
     - Я сделала так, как ты хотел. Но я вижу, ты забыл даже, о чем звонил им. Не ожидала от тебя такого легкомыслия... Достаточно того, что ты не удосужился приехать за мной.
     - Звонил?
     Жена подняла голову. На лице ее был испуг.
     - А разве нет?..
     - Подожди. О чем я звонил?
     У нее мелко задрожал подбородок.
     - Они сказали, что ты им позвонил... Ведь ты звонил, правда?
     Она была в смятении. Видимо, упреки, которыми она только что собиралась меня осыпать, потеряли под собой почву. Вошло что-то немыслимое, неожиданное и разом погасило ее раздражение. И вот что я понял из ее сбивчивых, взволнованных слов.
     Около трех часов, едва Есио вернулся из школы, ей позвонил врач из клиники женских болезней, где она состояла под наблюдением. Это маленькая лечебница в пяти минутах езды на автобусе от нас, ее директор - мой старый приятель. (Тут я вспомнил. Несколько дней назад жену предупредили, что она забеременела, и она обратилась ко мне за советом, делать ли ей аборт. Однажды у нее случилась внематочная беременность, и с тех пор она очень остро переживает такие вещи. Кажется, я так ничего и не ответил ей, это было как раз, когда нас загнали в тупик по вопросу о машине.) Содержание телефонного разговора сводилось к тому, что ее пригласили немедленно приехать в клинику, где ей по моей просьбе сегодня же сделают операцию. Жена заколебалась. Кажется, она даже ощутила чувство протеста. Она позвонила ко мне, но меня на месте не оказалось. (В три часа я сидел у члена комиссии Томоясу и вел переговоры о передаче нам трупа. В лаборатории все были, конечно, как в тумане и, видимо, забыли потом передать мне, что звонила жена.) Волей-неволей она отправилась в клинику.
     - Значит, аборт ты в конце концов сделала? - сказал я.
     Я нарочно говорил недовольным тоном, стремясь, видимо, инстинктивно избавиться от нарастающего беспокойства.
     - Ну да, - сердито ответила жена. - Что мне оставалось делать?..
     Мы поднимаемся на второй этаж в мой кабинет, она идет позади меня. "Добрый вечер, папа!" - привычно кричит из коридора мне вслед Есио.
     - Я все же решила на всякий случай посоветоваться с доктором... Но его в поликлинике не было. Сам же вызвал и куда-то уехал. Я разозлилась и хотела тут же вернуться домой. Но едва я вышла за дверь, как меня нагнала какая-то женщина, видимо медсестра, с большой такой родинкой на правой стороне подбородка, и сказала, что доктор скоро вернется. Она предложила мне подождать в приемной и дала принять какие-то пилюли. Горькие пилюли в красной обертке... Кажется, в красных обертках - это сильнодействующие лекарства. Эти пилюли, во всяком случае, подействовали сильно... Спустя некоторое время я впала в странное оцепенение. Как будто все тело уснуло, остались только глаза и уши... Потом... Я все помню, но как-то словно в тумане, словно это было не со мной. Кажется, меня вывели, поддерживая с обеих сторон, усадили в машину и повезли в другую больницу... Это был госпиталь с темными длинными коридорами... Там был доктор... Это был, правда, совсем другой доктор, но ему все уже было известно, и он быстро сделал мне операцию. Все шло как на конвейере. Мне не дали времени подумать, сообразить... И еще не знаю, какой в этом смысл, но перед уходом мне вручили какую-то несуразно большую сумму. Сказали, что это сдача...
     - Сдача?
     - Да. Ты ведь заплатил заранее...
     - Сколько тебе дали? - сказал я, невольно поднимаясь с места.
     - Семь тысяч иен... Не знаю уж, сколько они посчитали за операцию.
     Я потянулся за сигаретой и опрокинул стакан с водой, стоявший на столе со вчерашнего вечера.
     - Ты была, кажется, на третьей неделе?
     - Да... Примерно так.
     Вода подтекает под стопку книг. "Вытри, пожалуйста". Семь тысяч иен... Три недели... От шеи по спине растекается огромная тяжесть, словно я карабкаюсь в гору с трехпудовым грузом на плечах. Жена озадаченно смотрит на меня. Я отвожу взгляд и, накладывая на лужу старую газету, спрашиваю:
     - Что это за госпиталь? Как он называется?
     - Не знаю. За мной прислали машину и на ней же отправили обратно.
     - Ну хотя бы где он, ты не помнишь?
     - Право... Где-то очень далеко... Совсем на юге как будто, где-то чуть ли не у моря. Я в дороге все время дремала... - Она помолчала и добавила, словно выпытывая: - Но ты-то, конечно, знаешь о нем?
     Я ничего не ответил. Да, я знаю, только в совсем другом смысле. Как бы там ни было, ничего говорить нельзя. Любое мое слово повлечет новые вопросы, и мне придется на них отвечать. Волнение мое улеглось, и я почувствовал, как во мне поднимается жесткое упрямство, раскаленное, как железный лист, под которым бьется жаркое пламя. Я еще не мог сказать себе, что все понял. Вернее, я не понимал причины, по которым меня все глубже и глубже затягивают в омут. Но моя жена вдруг оказалась в этой ловушке вместе со мной, и это было настолько оскорбительно, что меня охватила ярость, затмившая все перед моими глазами. 19
     Я спускаюсь на первый этаж и подхожу к телефону. Жена хотела было сказать Есио, чтобы он выключил телевизор, но я остановил ее. Не хватает мне еще впутывать жену в эти дела, в которых я сам брожу на ощупь, как слепой.
     Прежде всего я позвонил в клинику своему приятелю и спросил адрес гинеколога, курирующего жену. Мне дали его телефон. Врач оказался дома. Мои вопросы привели его в замешательство. Разумеется, он ничего не знал и не вызывал мою жену. Да он и не мог знать, сказал он, поскольку в указанное время совершал обход больных на дому, начатый еще вчера. На всякий случай я спросил о медсестре, угощавшей жену пилюлями. Как я и ожидал, он ответил, что в клинике нет медсестры с родинкой на подбородке. Мои страхи оправдывались: дело принимало плохой оборот.
     Набирая номер лаборатории, я чувствовал дурноту, словно сердце мое провалилось и бьется в желудке. Дурнота эта возникала из ощущения, что ход событий, в которые я так внезапно оказался вовлеченным, совершенно противоречил всем мыслимым законам природы, согласно которым явления обыкновенно развиваются через цепь случайностей.
     Семь тысяч иен... Трехнедельные зародыши... Внеутробное выращивание... Крысы с жабрами... Земноводные млекопитающие...
     Другое дело, если бы это была радиопостановка во многих сериях. Но случайности потому и случайности, что они не имеют друг с другом ничего общего. Смерть заведующего финансовым отделом... Подозрение... Смерть женщины... Таинственные телефонные звонки... Торговля зародышами... Ловушка, в которую попала жена... Цепная реакция, начавшаяся с очевидной случайности, развернулась в прочную цепь, и эта цепь все туже заматывается вокруг моей шеи. И все же я никак не могу нащупать ни мотивов, ни целей, как будто меня преследуют умалишенные. Мой рационалистический дух не в состоянии выдержать всего этого.
     По телефону отозвался дежурный вахтер.
     - Горит ли еще свет в лаборатории? - спросил я.
     Вахтер шумно прочистил горло, откашлялся и ответил, что свет не горит и никого там, наверное, уже нет. Я проглотил немного хлеба с сыром, выпил пива и стал собираться.
     Жена растерянно глядела на меня, почесывая правой рукой локоть левой, сжатой в кулак под подбородком. Вероятно, она думала, что я просто сержусь на путаницу в клинике, и испытывала чувство вины передо мной.
     - Может быть, не стоит? - нерешительно сказала она. - Ты ведь устал, наверное...
     - Эти семь тысяч тебе вручили в конверте?
     - Нет, без конверта.
     Она сделала движение, чтобы пойти за деньгами, но я остановил ее. Затем я обулся.
     - Когда же ты освободишься? - сказала она. - Я все хочу поговорить с тобой о Есио. Учитель сообщил мне, что он пропускает уроки.
     - Ничего страшного. Он еще ребенок.
     - Может быть, поедем послезавтра, в воскресенье, на море?
     - Если завтра все уладится с комиссией.
     - Есио ждет не дождется...
     Я раздавил в своей душе что-то хрупкое, как яичная скорлупа, и молча вышел из дому. Нет, я не занимался самоистязанием. Просто эти скорлупки действительно слишком хрупкие. Даже если я пощажу их, они будут раздавлены кем-нибудь посторонним.
     Едва я вышел, как кто-то шарахнулся от ворот, перебежал улицу и скрылся в переулке напротив. Я пошел обычной своей дорогой к трамвайной линии. Кто-то сейчас же вынырнул из переулка и как ни в чем не бывало последовал за мной. Вероятно, тот самый субъект, что давеча слонялся возле лаборатории. Я резко повернулся и двинулся ему навстречу. Он опешил, тоже повернулся и бросился бежать обратно в переулок. Преследователи из романов, которые мне приходилось читать, так никогда не поступали. Либо он неопытный новичок, либо нарочно старается обратить на себя внимание. Я пустился в погоню.
     Я был проворнее его. Давно мне уже не приходилось бегать, но сказались, видимо, тренировки студенческих лет. Кроме того, на следующем перекрестке он на секунду замешкался, не зная, куда повернуть. Пробежав метров сто по мостовой, засыпанной щебнем, я настиг его и схватил за руку. Он рванулся от меня, оступился и упал на одно колено. Я чуть не повалился тоже, но удержался на ногах, не выпуская его. Мы оба пыхтели и задыхались, не произнося ни слова, изо всех сил стараясь одолеть друг друга. В беге превосходство было на моей стороне, но в борьбе он был слишком для меня гибок и подвижен. Он вдруг поддался, выгнул спину и, когда я пошатнулся, ударил меня в живот головой, пахнущей бриллиантином. У меня перехватило дыхание, и я упал, словно придавленный свинцовой плитой.
     Придя в себя, я еще слышал вдали убегающие шаги. Значит, без сознания я пробыл недолго, несколько секунд. Но у меня уже не было ни духа, ни энергии бежать за ним. Тошный приторный запах бриллиантина пристал к моему телу. Я встал и сейчас же почувствовал острую боль, словно у меня были сломаны нижние ребра. Я присел на корточки, и меня вырвало.
     Потом я привел себя в порядок, вышел на трамвайную линию и поймал такси. Возле дома прики в Таката-но-Баба я велел остановиться и ждать и подошел к привратнику. прики дома не было. Нет, он не ушел, он еще не возвращался с работы. Я вернулся в такси и поехал в лабораторию.
     Вахтер, голый до пояса, с полотенцем на шее, при виде меня страшно смутился.
     - Как же так, - сказал я, - смотри, в лаборатории свет...
     - В самом деле... - растерянно бормотал он. - Надо туда позвонить... Верно, пока я купался на заднем дворе. Сейчас, подождите минуточку...
     Я оставил его и вошел в здание. Меня обступила непроглядная дрожащая тьма, словно я очутился в ящике из фольги, покрытой жирной сажей. И полная тишина. Но в машинном зале кто-то был - через дверную щель сочился свет. Ключи имелись только у меня и у прики, и еще один запасной ключ хранился у вахтера. Либо прики так и не покидал лабораторию (тогда вахтер зачем-то лгал мне), либо он что-то забыл и вернулся. Последнее предположение при обычных обстоятельствах было бы, наверное, вполне естественным. Итак, я столкнулся еще с одной случайностью. Но ведь я был почему-то совершенно твердо уверен, что непременно захвачу здесь прики. Не могу объяснить - почему, но я это чувствовал. прики тоже скажет, что пришел сюда в надежде встретить меня, и при этом, вероятно, дружелюбно улыбнется мне. Но у меня-то вряд ли хватит смелости улыбнуться ему в ответ. Мне не хочется так думать, но я не могу больше воспринимать прики просто и без оглядки, как раньше. Нелепо, конечно, полагать, будто он заодно с противником, но тем не менее... Объектом эксперимента мы выбрали убитого заведующего финансовым отделом, и наш выбор действительно был чисто случайным. Но разве не странно, что всю эту похожую на дурную выдумку цепь случайностей прики воспринимает так спокойно и деловито? Во всяком случае, он всегда знал больше меня и видел на шаг дальше. (Это он, например, выдвинул диковинную историю о земноводных млекопитающих и тем самым подкрепил версию о торговле зародышами, казавшуюся до того болезненной фантазией бедного бухгалтера.) Он тогда, помнится, хотел рассказать еще что-то, но я заупрямился, не стал его слушать и ушел домой. А теперь не время упрямиться. Мне во что бы то ни стало надо понять, что происходит. 20
     Прижав ладонью ноющее ребро, я повернул ручку и резко распахнул дверь. В лицо ударил ледяной воздух. Это было странно, но еще больше я удивился при виде женщины, стоявшей с застывшей улыбкой лицом ко мне возле пульта машины. Кацуко Вада! И она улыбалась. Но ее улыбка сейчас же исчезла и сменилась выражением изумления и испуга. Было очевидно, что она ожидала увидеть не меня, а кого-то другого.
     - Это ты?..
     - Ох, как я испугалась!
     - Это я испугался. Что ты здесь делаешь так поздно?
     Переведя дыхание, она легко повернулась на пятках и села на стул возле пульта. Я подумал, что у нее очень живое и выразительное лицо, о чем она, может быть, и сама знает, хотя это не всегда заметно.
     - Простите, - сказала она. - Мы с прики договорились здесь встретиться.
     - Зачем же извиняться? Но вы договорились встретиться именно здесь?
     - Видимо, мы как-то разошлись с ним... - Она покачала запрокинутым лицом. - Мы уже давно хотели вам открыться, сэнсэй...
     Все реально. Все чудовищно реально. Я невольно улыбаюсь.
     - Ну хорошо, хорошо, не волнуйся... Значит, он должен был прийти сюда?
     - Нет, прики должен был здесь ждать меня. Я пришла, но здесь никого не оказалось. Тогда я вернулась домой, потом к нему на квартиру, но его не было и там, и я...
     Внезапно меня охватил ужас.
     - Но ведь сюда только что звонил вахтер!
     - Да, но... - Видимо, она не поняла, почему у меня изменился голос, и смущенно улыбнулась. - Он сказал, что пришел сэнсэй, а я подумала, что речь идет о прики...
     Ну, конечно же, прики для вахтера тоже сэнсэй.
     - Странно, что в зале так холодно. Как будто на машине только что работали.
     - В общем я решила, что он вот-вот придет, и осталась ждать, - сказала Вада, щуря глаза, словно от яркого света.
     Все совершенно логично. Никаких оснований для подозрений. Просто у меня слишком напряжены нервы. Растерянность вахтера тоже объясняется очень просто: он помогает этим двоим встречаться. Любовь. Самая обыденная история на свете. Можно с облегчением вздохнуть. Под ногами снова твердая, надежная почва. Нет чувства более основательного, нежели ощущение непрерывности обыденного.
     - А я и не замечал, что у вас с прики зашло так далеко.
     - Просто мне не хотелось увольняться отсюда.
     - Зачем же увольняться? Работали бы вместе...
     - Это было бы сложно... Есть разные причины...
     - Ну да, понятно...
     Я понятия не имел, что мне тут понятно. Но на душе у меня стало легко, и мне хотелось смеяться.
     - Между прочим, сэнсэй, - сказала Вада, - что бы вы сказали, если бы я попросила вас сделать меня объектом эксперимента? Пусть машина предскажет мне будущее.
     - Это было бы интересно.
     Действительно, мы были бы тогда избавлены от многих неприятностей.
     - Я серьезно. - Она медленно провела кончиками длинных пальцев по краю пульта. - Я хочу знать, почему человек во что бы то ни стало должен жить.
     - Вот будешь жить вдвоем и увидишь, как это просто.
     - Что значит вдвоем? Вы имеете в виду брак?
     - Ну да, все это. Люди живут не потому, что могут объяснить такие вещи. Напротив, они задумываются над такими вещами именно потому, что живут.
     - Все говорят так. А все же интересно, захочется ли жить, если действительно узнаешь свое будущее.
     - И ты хочешь подвергнуться эксперименту специально, чтобы испытать это? Странное рассуждение.
     - А все-таки, сэнсэй?..
     - Что "все-таки"?
     - Если человек выносит жизнь не по невежеству своему, а потому, что жизнь сама по себе является таким важным делом, то как мы смеем допускать аборты?
     Я глотнул воздух и съежился. У меня даже что-то щелкнуло за ушами. Но Вада произнесла это таким неподдельно наивным тоном... Нет, это, конечно, случайное совпадение.
     - Существо, лишенное сознания, нельзя приравнивать к человеку.
     - Юридически это так, согласна, - сказала Вада ясным, честным голосом. - У нас разрешается убивать ребенка в материнской утробе хоть на девятом месяце. Но ведь детей, родившихся преждевременно, убивать запрещено, считается, что это излишняя роскошь. Не из бедности ли воображения мы удовлетворяемся рассуждением о том, что можно приравнять к человеку, а что нельзя?
     - Так можно дойти до абсурда... Если мы продолжим твою мысль, то нам придется объявить убийцами всех женщин и мужчин, которые имеют физическую возможность зачать ребенка, но уклоняются от этого... - Я с трудом выдавил из себя смешок. - Вот мы с тобой тратим сейчас время на пустую болтовню - по-твоему, значит, мы тоже совершаем убийство?
     - Возможно. - Вада выпрямилась на стуле и прямо взглянула на меня.
     - И по-твоему, нам следовало бы принять меры к тому, чтобы спасти этого ребенка?
     - Да, возможно. - Она даже не улыбнулась.
     Я смутился, сунул в рот сигарету и отошел к окну. Я странно себя чувствовал: мне было очень жарко, а ноги словно одеревенели.
     - Ты очень опасная женщина...
     Я услышал, как Вада поднялась со стула. Я напряженно ждал чего-то. Потом молчание стало невыносимым, и я обернулся. Она стояла за моей спиной, и я никогда не видел у нее такого жесткого лица. Пока я искал слова, чтобы сказать что-нибудь, она заговорила:
     - Ответьте мне ясно и определенно, сэнсэй. Я буду судить вас.
     Я рассмеялся. Рассмеялся бессмысленно. Она тоже слегка улыбнулась.
     - Ты действительно странная девушка, - сказал я.
     - Идет суд. - Лицо ее снова стало серьезным. - Итак, сэнсэй, вы не считаете убийство ребенка в материнской утробе преступлением?
     - Когда размышляешь над такими вещами, легко дойти до абсурда.
     - Ну что же, сэнсэй, я вижу, что у вас не хватит смелости заглянуть через машину в свое будущее.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ничего. Достаточно.
     Остановка была такой резкой, что у меня словно по инерции душа выскочила из тела. Вада стояла, устремив к потолку свои слегка выпуклые глаза, и скорбно покачивала головой. Если бы не ее простодушный вид, я бы заорал от ужаса.
     Затем она как ни в чем не бывало взглянула на часы и вздохнула. Я тоже машинально поглядел на часы. Было пять минут десятого.
     - Однако уже поздно... - сказала она. - Я, пожалуй, пойду домой.
     Она улыбнулась мне исподлобья, плавно и стремительно повернулась кругом, и ее словно вынесло из зала. Это было так неожиданно, что я растерялся. Я стоял у окна и видел, как она попрощалась с вахтером и скрылась за воротами.
     Я напряг ноги и изо всех сил уперся ими в пол. Этим я показал себе, что впредь никому больше не дам надо мной издеваться. Вряд ли в странном поведении Вады был какой-нибудь тайный умысел. Если смотреть на вещи просто, то ничего особенного, по-видимому, не произошло. И, конечно, я заподозрил Ваду и сам страшно расстроился просто потому, что меня одолевают свои проблемы. Надо успокоиться и смотреть на вещи просто. Отделить важное от второстепенного и последовательно установить, что в ближайшее время необходимо предпринять.
     Я подошел к столу, взял лист бумаги и начертил большую окружность. Затем стал вписывать в нее окружность поменьше, но у меня сломался карандаш. Замкнуть малую окружность я не смог.

/ Полные произведения / Абэ К. / Четвертый ледниковый период