• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Взбаламученное море

Взбаламученное море [7/28]

Скачать полное произведение

    - Цо то значе, яко мало едзо млоды людзи! - говорила она, относя эти слова к постояльцу и к дочери, и если в супе оставался хоть один маленький кусочек мяса, она его сейчас же вытаскивала и доедала.
     После обеда она любила заснуть и при этом так засыпала свои маленькие глазки, что, встречаясь в таком виде с Баклановым, даже совестилась.
     - Ой, не глядите, не глядите, стыдно! - говорила она, закрывая лицо руками и отвертываясь.
     На каждом окне у нее были цветы и канарейки, а по всему дому, не выключая и сеней, постланы ковры.
     Бакланов, собственно, занимал две комнаты. Одна из них была убрана стульями и маленьким фортепьяно; а в другой стояли в порядке: прибранный письменный стол, перед ним вольтеровское кресло, по стене мягкий, покойный диван, на котором лежала прелестно вышитая шерстями подушка, подарок хозяйкиной дочери, панны Казимиры, о которой я упоминал уже в первой части моего романа. В углу комнаты, на нарочно постланной подстилке, лежала лягавая собака, которая, при появлении хозяина, сейчас же вскочила и начала прыгать.
     - Здравствуй, Пегасушка, здравствуй! - говорил Бакланов, раскланиваясь перед ней.
     Собака тоже перед ним раскланивалась, опускаясь на передние лапы и слегка полаивая.
     Благообразный лакей, которого Александр нарочно выбрал для себя из дворовых мальчиков, снял с него сюртук, подал ему надеть вместо него черный стеганый архалук и зажег на столе две калетовские, в серебряный подсвечниках, свечки.
     Вообще, во всем этом обиходе домашней жизни молодого человека была заметна порядочность и некоторое стремление к роскоши и щегольству.
     - Александр Николаевич, вы пришли? - послышался из соседней комнаты женский голос.
     - Пришел-с.
     - Можно к вам?
     - Сделайте одолжение.
     Дверь отворилась, и в комнату вошла девушка лет девятнадцати, скромная на вид, не красавица собой, но и не дурная, довольно со вкусом одетая в холстинковое платье: это была панна Казимира. Она сейчас же села на вольтеровское кресло. Лягавая собака не замедлила подойти к ней. Казимира приласкала ее.
     - Что вы не приходили обедать?.. Мамаша ждала, ждала вас, - говорила она.
     - А теперь она спит?
     - Спит...
     - Вверх брюшком?
     - Да, - отвечала Казимира с улыбкой: - но где же вы были целый день? - прибавила она.
     - Возился все с театром, - отвечал Бакланов.
     - Ну, что это! Что вам за охота! - проговорила девушка и покачала головой.
     - Как, что за охота! Надобно же показать, что мы дорожим нашими талантами, а то это проклятое чиновничество чорт знает что наделает! - отвечал Бакланов, беря лежавшую на диване красную феску и надевая ее себе на голову.
     Казимира невольно потупилась. Молодой человек, в этой надетой несколько набекрень красной шапочке, которая еще более оттеняла его черные, вьющиеся волосы, был очень красив.
     Он уселся на диване в небрежной позе.
     - Вы, верно, влюблены в эту Санковскую? - начала опять Казимира.
     - Хм... - усмехнулся Бакланов. - Вы, кажется, должны хорошо знать, что я ни в кого не могу быть влюблен, - прибавил он, бросая на девушку выразительный взгляд.
     Существующие в настоящее время между молодыми людьми отношения были довольно странны: Казимира влюбилась в Бакланова с первых же дней, как он поселился у них. Со своею богатою обстановкой, со своим крепостным лакеем, он, умный, добрый и красивый, казался ей каким-то миллионером и в то же время полубогом, более даже чем Венявину. Бакланов, со своей стороны, особенно после его неудачной любви к Соне, тоже шутил с ней... любезничал... смеялся... Все это, как бы напитанные ядом стрелы, входило в сердце пылкой панны. Раз - это было в полутемноватом московском гостином дворе, где они, в сопровождении старухи Фальковской, ходили кое-что закупать, Казимира шла под руку с Баклановым и все старалась оставить мать позади, а потом вдруг крепко-крепко оперлась на его руку.
     - Скажите мне, - говорила она: - что это такое со мной?.. С тех пор, как вы у нас живете, я так счастлива, так всех люблю!..
     Бакланов на это только усмехнулся.
     - Неужели я в вас влюблена? - прибавила Казимира.
     Александр покраснел.
     - Послушайе, - начал он, голос его слегка дрожал: - вы чудная, прекрасная девушка, и я хочу быть в отношении вас благороден: не любите меня... я люблю другую... - проговорил он и вздохнул.
     - Кого же? - спросила Казимира, совсем уничтоженная.
     - После... после вы все узнаете, - отвечал Александр и осатновился, чтобы подождать старуху Фальковскую.
     После это настало невдолге. В одни сумерки они остались вдвоем. Казимира, под влиянием своих тяжелых дум, сидела тихо за работой, а Бакланов ходил взад и вперед по комнате.
     - Вы видели у меня эту вещь? - заговорил он, останавливаясь перед ней и вынимая из-под жилета висевший на груди его маленький медальон.
     - Что такое тут? - спросила Казимира, устремляя на него невольно нежный взор.
     - Посмотрите! - И Бакланов раскрыл медальон.
     Там хранилась знакомая нам записочка Сони. Он бережно вынул ее и подал Казимире.
     - Это от той, которую вы любите? - проговорила она, более машинально прочиав написанное.
     - Да, - отвечал Бакланов.
     - Зачем же она так пишет? - спросила, после короткого молчания, Казимира и точно при этом спряталась в свои кресла.
     - Что делать! Обстоятельства!.. Жизнь!..
     - О, какие могут быть для этого обстоятельства. - воскликнула Казимира.
     В голосе ее слышалась грусть и насмешка.
     - А такие... - отвечал Бакланов и не докончил.
     - Вы и теперь еще переписываетесь? - спросила Казимира. Лицо ее при этом побледнело.
     - Нет.
     - Но чем же все это должно кончиться?
     - Не знаю! Ох, хо-хо-хо! - произнес Бакланов со вздохом.
     Разговор, в этом роде, опять в непродолжительном времени возобновился между молодыми людьми и стал повторяться довольно часто. Александр чувствовал какое-то особенное наслаждение говорить с Казимирой об ее сопернице.
     В настоящий вечер, быв особенно в припадке чувствительности, он не преминул заговорить о том же.
     - Кто раз любил хорошо, тому долго не собраться с силами на это чувство! - произнес он.
     - Вы каких лет ее полюбили? - спросила Казимира. Она, в свою очередь, тоже находила какое-то болезненное удовольствие слушать Александра, когда он рассказывал о любви своей к другой, хотя по временам это становилось ей очень и очень тяжело.
     - Почти что с детских лет, - отвечал Бакланов, разваливаясь на диване. - Мы росли с ней вместе и, разумеется, как дети, играли в разные игры, между прочим и в свадьбы: будто я муж, она жена... заберемся в темный угол и сидим там...
     Казимира склонила голову на руку, и, кажется, вся кровь прилила ей к лицу.
     - Потом, - продолжал Бакланов: - я жил с матерью в деревне; только раз гулял в поле, прихожу домой, говорят: Басардины приехали; вхожу и вижу, вместо маленькой девочки - совсем сформировавшуюся, и не с двумя, а с одною уже косой, с длинными, белыми, чудными ручками!.. (При этом он невольно взглянул на исколотые иголкою и слегка красноватые пальцы Казимиры). Мне так как будто бы что-то в сердце ударило... чувство настоящее заговорило.
     - Да, понимаю, - отвечала Казимира со вздохом, припоминая собственное чувство к Александру.
     - Ну, потом, я учился в гимназии, а она в пансионе, и ездила к нам... В доме у нас огромная зала... ходим мы с ней, бывало, и она все меня спрашивает: кто мой идеал? - Бакланов так при этом одушевился, что даже привстал. - Я говорю: - "Вы его знаете, видали". - "Где?.. Когда?.." - "В зеркале", говорю!
     Казимира в это время держала свою голову обеими руками. О, для чего это счастье не выпало на ее долю.
     - Она сконфузилась, - говорил Бакланов: - а в то же время было стихотворение: "Не говори ни да ни нет!". Я уж к ней стал приставать: "да или нет?" - спрашиваю. - "Да", - говорит.
     Казимира вздохнула.
     - Ну, и что же?
     - А то же, что были минуты полного, безумного счастья!
     - Как, неужели дошло до конца? - проговорила с некоторым удивлением Казимира.
     - Да!
     Бакланов так привык по этому случаю прилыгать, что даже и сам не замечал, когда делал это.
     - Как же она в таком виде вышла за другого? - проговорила Казимира, уже вставая. Сердце ее не в состоянии было долее переносить эту муку.
     - Вы читали, как она вышла, - отвечал Бакланов. - Но погодите, постойте! куда же вы? - прибавил он, беря Казимиру на руку.
     Та отвернулась от него, как бы затем, чтоб он не видел ее лица.
     - Посидите! - сказал он и посадил ее почти силой на диван.
     - Нет! пустите, пустите! - проговорила вдруг Казимира и пошла: на глазах ее видны были слезы.
     Бакланов посмотрел ей задумчиво вслед.
     - Будь покойна, мое кроткое существо... я не погублю тебя! - произнес он тоном самоотвержения.
     Но в самом деле Казимира просто не нравилась ему своей наружностью.
     3. Андреянова на московской сцене
     К подъезду Большого театра, почти беспрерывной цепью, подъезжали кареты. По коридорам бегали чиновники, почему-то почище и посвежее одетые. Зала театра, кроме люстры, была освещена еще двумя рядами свеч. Из директорской ложи виднелись полные и гладко выбритые физиономии. Декорации, изображавшие какой-то трудно даже вообразимый, но все-таки прелестный и полный фантастических теней вид, блистали явною новизной. Кордебалет, тоже весь одетый до последней ниточки в свежий газ и трико, к величайшему наслаждению сидевшего в первом ряду, с отвислою губою, старикашки, давно уже поднимал перед публикой ноги и, остановившись в этой позе, замирал на несколько минут, а потом, вдруг повернувшись, поднимал ножки перед стоявшим в мрачной позе героем балета, чтоб и его не обидеть; затем, став на колена и раскинув над собой разноцветные покрывала, изображал как бы роскошнейший цветник.
     Бакланов и Венявин, оба в мундирах, в белых перчатках и при шпагах, сидели во втором ряду. Подмастерье от Финкеля, хотя и во фраке, но сидел на купоне. В райке, с правой стороны, виднелись физиономии Бирхмана и Ковальского, а с левой - сидела почти целая шеренга студентов-медиков. Математики наняли себе три ложи. Из молоденьких юристов человек десять сидели в креслах. Наконец примадонна, высокая, стройная, не совсем только грациозная, вылетела. Костюм ее был прелестен. Как-то порывисто вытянув свою правую ногу назад, она наклонилась к публике, при чем обнаружила довольно приятной формы грудь, и стала на другой ноге повертываться. В директорской ложе ей слегка похлопывали. В публике сначала застучали саблями два офицера, имевшие привычку встречать аплодисментами всех примадонн. Хлопали также дежурный квартальный и человека три театральных чиновника, за которыми наконец грохнуло и купечество, когда примадонна очень уже высоко привскочила. Заговорщики еще себя сдерживали: между ними положено было дать ей протанцевать целый акт и потом, как бы убедившись в ее неискусстве, прявить свое мнение.
     - Бум! бум! бум! - ревели барабаны. Примадонна делал частенькие, мелкие па; потом, повернувшись, остановилась лицом перед публикой, развела руками и ангельски улыбнулась; наконец, все больше и больше склоняясь, скрылась вглубь сцены. Ей опять захлопали. Заговорщики все еще продолжали не заявлять себя, но когда кордебалет снова высыпал со всех сторон на авансцену, делавшуюся все темнее и темнее, потолок тут, раскинулся потом на разнообразнейшие группы, и когда посреди их примадонна, выбежав с жен-премьером, поднялась на его руках в позе улетающей феи, и из передней декорации, для произведения большего эффекта, осветили ее электрическим светом, - Ковальский в райке шикнул в свою машинку на весь театр. Его поддержали шиканьем человек двадцать медиков, а из купона раздался свист подмастерья. Частный пристав бросился туда.
     - Кто это, господа, тут свистит? - сказал он.
     - Это, должно быть, вы сами свистнули; здесь никто не свистел, - отвечал ему господин совершенно почтенной наружности.
     Частный пристав, очень этим обидевшись, вышел в коридор.
     - Пошлите пожарных на лампу, чтобы хлопали там! - крикнул он квартальному.
     - Примадонне дурно! опустите занавес! - слышалось на сцене за декорациями.
     - Нет, ничего, дотанцует! - возражал другой голос, и примадонна, в самом деле, хотя и очень расстроенная, но дотанцовала, пока не унесена была слетевшими духами на небо. Занавес упал. Пожарные еще похлопывали над люстрой. Публика хлынула в кофейную; послышались разнообразнейшие толки.
     - Помилуйте, за что это? У ней есть грация и уменье! - толковал театральный чиновник.
     - Ничего у нее нет, ничего! - возражал ему запальчиво Бакланов.
     - Все есть, все! - повторил чиновник.
     - Может-быть, все, только не то, что надо, - отвечал ядовито Бакланов.
     В коридоре полицеймейстер распекал частного.
     - Студенты, помилуйте, студенты! - оправдывался тот.
     - Начальство их надо сюда! - говорил полковник, и ко второму акту в задних рядах показался синий вицмундир суб-инспектора.
     Бакланов и Венявин торжествовали.
     Примадонна, оскорбленная, огорченная и взволнованная, делал все, что могла. Танец ее был страстный: в каком-то точно опьянении, она то выгибалась всем телом и закатывала глаза, то вдруг с каким-то детским ужасом отбегала от преследующего ее жен-премьера, - но агитаторы были неумолимы: в тот самый момент, когда она, вняв мольбам прелестного юноши, подлетела к нему легкою птичкой - откуда-то сверху, из ложи, к ее ногам упала, громко звякнув, черная масса. Примадонна с ужасом отскочила на несколько шагов. Жен-премьер, тоже с испугом, поднял перед публикой брошенное.
     - Мертвая кошка! - произнес чей-то голос на креслах.
     Общий хохот раздался на всю залу.
     - Браво! Мертвая кошка! Браво! - кричал неистово в креслах Бакланов, так что все на него обернулись.
     - Мертвая кошка! - повторял за ним Венявин.
     С примадонной в самом деле сделалось дурно. В директорской ложе совершенно опустело: оттуда все бросились наверх, откуда была брошена мертвая кошка.
     - Мертвая кошка! - продолжал кричать Бакланов.
     - Пожалуйте к суб-инспектору, - сказал подошедший к нему капельдинер.
     - Убирайся к чорту! - отвечал ему Александр.
     На сцене между тем бестолково прыгал кордебалет. Суб-инспектор, пробовавший было вызвать по крайней мере хоть кого-нибудь из математиков, сидевших в ложах в бель-этаже и перед глазами всей публики хохотавших, но не успев и в том, поскакал на извозчике в университет, доложить начальству. Соло за примадонну исполнила одна из пансионерок.
     Когда занавес упал, Бакланов сделал знак Казимире и пани Фальковской, сидевшим в третьем ярусе и для которых он нарочно нанимал ложу, а потом, мотнув головой Венявину, гордо вышел из залы.
     Через несколько минут с ним сошлись в сенях его дамы, и все они поехали в карете домой. Пани Фальковская, расфранченная и очень довольная, что побывала в театре, всплескивая коротенькими ручками, говорила:
     - Как это возможно! За что ее, бедную, так?
     - А за то, что тут правда, истина, которые одни только имеют законное право существовать, они тут страдают! - толковал ей запальчиво Алескандр.
     Казимира с чувством и грустью глядела на него. Она искренно видела в нем поборника истины и борца за правду. О, если б он любил ее хоть сколько-нибудь.
     4. Платон Степанович.
     - Это что еще? А? Что вы еще придумали? - говорил инспектор студентов, в своем флотском мундире, застегнутом на все пуговицы, горячась перед стоявшими перед ним в довольно комических позах Бирхманом, Венявиным, Ковальским, двумя-тремя медиками и несколькими математиками. Впереди всех их, впрочем, стоял Бакланов.
     - Позвольте, Платон Степаныч! - говорил он, прижимая руку к сердцу и все больше и больше выступая вперед.
     - А вот и нет!.. Не позволю! - говорил ему тот, в свою очередь, тоже с раскрасневшимся лицом.
     - А как же это?
     - А так же!.. Ты скажешь мне два слова, а мне после тебя и говорить нечего будет.
     - Странно! - проговорил Бакланов, пожимая плечами, и потом прибавил довольно громко вслух: - Я не солдат, а вы еще не полковник, чтобы говорить мне ты.
     - Не полковник! - произнес Платон Степанович, кидая на него свирепый взгляд.
     Стрела была пущена прямо в цель: полковничий чин был для него до самой смерти какою-то неосуществимою мечтой.
     - Вы-то это что? Вы-то? - накинулся он на Бирхмана. - Правительством взяты, воспитаны, взлелеяны, и вот благодарность!.. Ведь солдат на всю жизнь!.. на всю жизнь! - прибавил он, грозно потрясая рукой.
     Он имел привычку - мрачную картину всегда еще больше поразукрасить; но Бирхмана это нисколько, кажется, не пробрало.
     - Не знаю, что я против правительства сделал, - проговорил он.
     - А, не знаете! - прикрикнул Платон Степанович: - а вейнхандлунг так знаете!
     - Вы сами-то пуще ее знаете! - бухнул прямо Бирхман.
     - Я знаю... разумеется... - произнес Платон Степанович каким-то странным голосом: улыбка, как он ни старался скрыть, проскользнула по его лицу.
     Бакланов в это время опять уже на него наступал.
     - Если теперь, Платон Степаныч...
     - Ну-с! - отвечал ему тот, совершенно позабыв, что сейчас только запрещал ему говорить.
     - Если теперь писатель, - говорил Бакланов: - из которых, например, Иван Андреич Крылов - действительный статский советник, Иван Иванович Дмитриев - тайный советник...
     На слова "действительный" и "тайный советник" он нарочно поприударил.
     - Ну, ну-с! - торопил его Платон Степанович.
     - И тех можно хвалить и порицать, - продолжал Бакланов: - а какую-нибудь танцовщицу, которая умеет только вертеть ногами, нельзя.
     - Тут не в танцовщице, судаоь, дело! Тут императорский театр! - крикнул Платон степанович.
     - Да ведь императора тут нет! - возразил Бакланов.
     - Он невидимо тут присутствует! - порешил Платон Степанович и опять слегка улыбнулся. - Вот соколик-то! - продолжал он, указывая на Ковальского и, по возможности, стараясь сохранить строгий тон: - по театрам ходит, а из греческого единицы получает.
     - Да я знаю-с, помилуйте, Платон Степаныч: спросите-с меня, - отозвался тот.
     - Есть мне когда вас спрашивать! - сказал серьезнейшим образом Платон Степанович и потом вдруг крикнул: - Ермолов!
     В дверях появился солдат.
     - Вот возьми этого господина, - продолжал он, указывая на одного из медиков: - сведи его в цырульню и остриги его на мой счет. Вот тебе и четвертак! - прибавил он и в самом деле подал солдату четвертак.
     - Да как же это-с? - возразил было студент.
     - Не прощу! Не прощу! - закричал Платон Степанович, хватая себя за голову и махая руками.
     Студент, делать нечего, пошел.
     Волосы студенческие были одним из мучительнейших предметов для благородного Платона Степановича: насколько он, по требованию начальства, желал, чтобы они были острижены, настолько студенты не желали их стричь.
     - Ну, что мне с вами делать?.. что? - говорил он оставшимся перед ним студентам, как бы в самом деле недоумевая, что ему делать.
     - Вы кто такой? - обратился он, тотчас же вслед за тем, к одному черноватому математику.
     - Я русин, ваше высокородие, - отвечал тот певучим голосом.
     Платону Степановичу ответ такой понравился.
     - На чужой стороне, сударь, надобно скромно себя вести! - сказал он ему и снова возвратился к прежней своей мысли.
     - Что мне с вами делать! Вы ступайте в карцер на день, на два, на три! - объявил он Бакланову.
     - Я пойти пойду хоть на месяц, - отвечал тот, размахивая руками: - а уж свои убеждения имею и всегда буду иметь.
     - Свои убеждения! - повторял ему вслед Платон Степанович. - А вы ступайте по домам! - объявил он прочим студентам. - Вам еще хуже будет! Еще!.. Еще!.. - повторял он неоднократно.
     Что под этим: "еще хуже будет!" он всегда разумел, для всех обыкновенно оставалось тайной.
     - Графу, я полагаю, доложить надо-с, - подошел к нему и сказал сладким голосом суб-инспектор.
     - Знаю-с! - отвечал Платон Степанович с досадой и, выйдя на крыльцо, сейчас сел на своего неказистого коня и поехал.
     "Свои убеждения, - рассуждал он дорогой почти вслух: - и я бы их имел, да вон тут господин живет!" - и он указал на генерал-губернаторский дом: - "тут другой", - прибавил он и ткнул по воздуху пальцем в ту сторону, где была квартира генерала Перфильева.
     - Свои убеждения! - повторил он.
     Здесь мы не можем пройти молчаньем: мир праху твоему, добрый человек! Ты любил и понимал юность! Ты был только ее добродушным распекателем, а не губителем!
     5. Знай наших!
     Через два-три дня назначен был бенефис Санковской. Само небо, как бы покровительствуя заговорщикам, облеклось густыми и непроницаемыми тучами. Фонари тускло светились. На Театральной площади то тут, то там виднелись небольшие кучки студентов.
     - К третьему акту, что ли, велено сходиться?
     - Да, да! А то, пожалуй, прогонят, - слышалось в одной из них.
     - Платон приехал! - объявил, подходя, высокий студент.
     - У кого подарок-то? У кого?..
     - У Бакланова, разумеется!
     - Финкель уже там: у него человек двадцать в райке рассажено.
     В театре между тем было немного светлей, чем и на улице. Музыканты играли как-то лениво. Старые декорации "Девы Дуная" чернели закоптелыми массами на плохо освещенной сцене. Одно дерево, долженствовавшее провалиться, вдруг заупрямилось и, когда его стали принуждать к тому, оно совсем распалось на составные части, причем обнаружило свой картонный зад и стоявшего за ним мужика в рубахе, который, к общему удовольствию публики, поспешил убежать за кулисы.
     Платон Степанович, действительно бывший в театре и сидевший в первом ряду кресел, пока еще блаженствовал, потому что, сверх даже ожидания его, все было совершенно тихо и благочинно. Помещавшийся в третьем ряду суб-инспектор был тоже спокоен и только по временам с удовольствием взглядывал на начальника.
     В последнем акте наконец бенефициантка должна была делать финальное соло, и вдруг из всех дверей, в креслах, стали появляться студенческие сюртуки. Платон Степанович завертелся на месте и едва успевал повертываться туда и сюда.
     По среднему проходу, между креслами, прошел Бакланов. Платон Степанович не утерпел и погрозил ему пальцем, но тот сделал вид, как бы этого не заметил.
     - Браво! браво! - рявкнула в райке компания Финкеля.
     - Браво! браво! - повторили за ним в ложах.
     Платон Степанович вскочил на ноги и, повернувшись лицом к публике раскрасневшеюся и потерявшеюся физиономией и беспрестанно повертывая голову точно за разлетавшимися птицами, стал глядеть на раек, на ложи, на кресла, а потом, как будто бы кто-то его кольнул в зад, опять обернулся к сцене. Там Бакланов, перескочив через барьер, отделяющий музыкантов, лез на возвышение к капельмейстеру и что-то такое протягивал в руке к сцене. Бенефициантка в это время раскланивалась перед публикой.
     - Это дар наш! примите его в уважение вашего высокого дарования! - проговорил студент.
     Бенефициантка приняла, поблагодарила с грациозною улыбкой его и публику и подаренную ей вещь надела на голову. Это был золотой венок, блеснувший небольшими, но настоящими бриллиантами.
     - Браво!.. браво!.. bis... - ревели в публике.
     Платон Степанович махнул рукой и пошел из театра. К нему подошел суб-инспектор.
     - Что прикажете делать-с?
     - А что хотите! вы умней меня, - отвечал старик с досадой и ушел.
     Суб-инспектор нашел возможным остаться только с распущенными руками и с потупленною головой. В публике между тем неистовство росло: когда занавес упал, к студентам пристала прочая молодежь, и они по крайней мере с полчаса кричали: "Санковскую! Санковскую!.. браво!.. чудо!.."
     К этим фразам иногда добавлялась и такая:
     - Долой Андреянову, давай нам Санковскую!
     По окончании спектакля, в Британии все больше и больше набиралось студентов.
     - Каковы канальи! как занавес-то долго не поднимали, когда вызывать ее начали! - говорили одни.
     - Раз семь вызывали? - спрашивали с величайшим любопытством не бывшие в театре.
     - Восемь! - отвечали им.
     - Финкеля в часть взяли!.. с квартальным схватился... стучал уж очень палкой, - сообщил спокойно Бирхман.
     - Спасать его! пойдемте спасать! - раздалось несколько голосов.
     - Ну его к чорту!.. откупится! - возразили более благоразумные.
     Вошел Бакланов.
     - А, Бакланов!.. молодец!.. молодец!.. - закричали ему со всех сторон.
     - Знай наших! - произнес он самодовльно и, как человек, совершивший немаловажное дело, сел на диван и поспешил вздохнуть посвободнее.
     6. Тайная причина горя
     Неустанно летит бог времени, пожрал он Водолея, Рыб, Овна, Тельца; с крыльев его слетели уже зефиры, Флора стала убирать деревья и поля зеленью и цветами.
     В круглой, с колоннами и темноватой зале старого университета совершалось таинство экзаменования. К четырем, довольно далеко расставленным один от другого столикам, студенты, по большей части с заискивающими лицами, подходили, что-то такое говорили, размахивали руками, на что профессора или утвердительно качали головой, или отрицательно поматывали ею вправо и влево. Студенты при этом краснели в лице и делали какие-то глупые глаза.
     Бакланова вызвали почти из первых. Ответив довольно хорошо, он даже не поинтересовался посмотреть, много ли ему поставили, а молча, с серьезным видом, отошел от стола. Он знал, что один и два лишних балла ничего для него не сделают.
     - Подождешь меня? - спросил Венявин, почти тотчас же после него следовавшей по списку.
     - Нет, - отвечал угрюмо Бакланов. - Найми лошадей, мы сегодня вечером выйдем.
     - Хорошо, - проговорил тот, привыкший безусловно во всем повиноваться приятелю.
     Когда Бакланов возвратился домой, у пани Фальковской был уже накрыт стол. Александр молча сел за свой прибор и ничего почти не ел.
     - Что, вы кончили? - спросила Казимира, не спускавшая с него глаз.
     - Все, совсем... Сегодня последний экзамен был, - отвечал Бакланов и вздохнул.
     После обеда он не уходил к себе в комнату и, как показалось Казимире, хотел поговорить с ней откровенно. Сердце ее невольно замерло.
     - Вот вы теперь вступаете в жизнь, - начала она, впрочем, сама.
     - Да, пора уж! А то так безумно провести, как я провел эти десять лет... - начал Бакланов.
     Казимира посмотрела на него с удивлением.
     - В гимназии решительно ничего не делал и не знал. Что и дома-то французскому языку выучили, и то забыл. В университете тоже... все это больше каким-то туманом осталось в моей голове.
     - Но отчего же вы так умны? - перебила его Казимира.
     - Умен! - повторил Бакланов, несколько сконфузясь, но и не без удовольствия: - я не знаю, умен ли я или нет, но я вам говорю факты. На первом курсе я занят был этою глупою любовью к кокетке-девчонке!..
     Казимире это приятно было слышать.
     - Потом, с горя от неудачи в этой любви, на втором и третьем курсах пьянствовал, и наконец этот год, - заключил он: - глупей ничего уж и вообразить себе нельзя: клакером был!
     - Да, - подтвердила на это Казимира: - впрочем, что же ведь? Не вы одни: все так! - прибавила она.
     - Нет, не все! - воскликнул Бакланов: - вот Проскриптского видели вы у меня?
     Казимира с гримасой покачала головой.
     - Нечего гримаски-то делать. Он идет, куда следует; знает до пяти языков; пропасть научных сведений имеет, а отчего? Оттого, что семинарист: его и дома, может-быть, и в ихней там семинарии в дугу гнули, характер по крайней мере в человеке выработали и трудиться приучили.
     На все это Казимира отрицательно усмехнулась: по ее мнению, Александр и характеру больше имел и ученей всех был.
     - Или Варегин вон у нас, - совсем настоящий человек: умен, трудолюбив, добр, куда хочешь поверни, а тоже отчего? - уличным мальчишкой вырос, семьи не имел.
     - Ну, что хорошего без семьи, что вы? - возразила Казимира.
     - Нет, именно от семьи все и происходит! - воскликнул Бакланов. - У меня, бывало, матушка только и говорит: "Сашенька, батюшка, не учись, болен будешь!.. Сашенька, батюшка, покушай. Сашенька, поколоти дворового мальчишку, как это он тебе грубиянит", - вот и выняньчили себе на шею такого оболтуса.
     - Что это, оболтус? - повторила Казимира, уже смеясь.
     - Ну к чему я теперь годен, на что? - спрашивал Бакланов, по-видимому, совершенно искренним тоном.
     - Служить будете, чтой-то, Господи! - отвечала она.
     - Да я не умею: я ничего не смыслю. В корпусах, по крайней мере, ну, выучат человека маршировать - и пошлют маршировать, выучат мосты делать - и пошлют его их делать; а тут чорт знает чем набили голову: всем и ничем, ступай по всем дорогам и ни по какой.
     - Не знаю! - сказала Казимира. Она окончательно перестала понимать, к чему все это говорит Бакланов.
     - Только и осталось одно, - продолжал он, как бы думая и соображая: - сделаться помещиком... Около земли все-таки труд честный, и я знаю, что буду полезен моим полуторастам, или там двумстам душам, которые мне принадлежат.
     - Ну и прекрасно! - воскликнула Казимира оживленным голосом: - а меня возьмите в экономки... Я бы за маленькую плату пошла...
     - Непременно, очень рад! - отвечал Александр и затем, вздохнув, пошел к себе в комнату. Там он велел человеку укладывать вещи.
     Невдолге Казимира, с бледным и испуганным лицом, заглянула к нему.
     - Вы уж уезжаете? - спросила она.
     - Да-с! - отвечал ей Бакланов почти грубо.
     Часов в десять вечера на извощичьей тройке подъехал Венявин. Александр зашел к Фальковским только на минуту - отдать деньги и распроститься. У самой старухи он с некоторым чувством поцеловал руку.
     - Благодарю вас за все, за все! - проговорил он.
     - Ничего, ничего, что это, помилуйте! - отвечала та со слезами на глазах.
     Казимире он ничего не сказал, но она ему сама сказала, крепко-крепко сжимая его руку:
     - Смотрите же, возьмите меня в экономки.
     Бедная девушка думала хоть на этой мысли успокоиться.
     - Непременно, - отвечал ей Александр рассеянным голосом.
     Когда они выехали за заставу, утренняя заря, которая в начале июня обыкновенно сходится с вечернею, показалась на горизонте.
     - Прощай, Москва! - проговорил Бакланов и потом потер себе лоб. - Глупо, брат, мы с тобой сделали, что вышли не кандидатами! - прибавил он, обращаясь к Венявину.
     - Что ж, ничего! - возразил тот.
     - Нет, не ничего! - повторил Александр и вздохнул.
     Он договорился наконец до истинной своей болячки: его мучило честолюбие. Проскриптского, вышедшего кандидатом, и Варегина, оставленного при университете, он не в состоянии был видеть и переносил только Венявина за его бесконечную доброту и за то, что тот вышел под звездочкой.
     Заря на востоке, точно пророчествуя молодым людям об их жизни вперед, все больше и больше разгоралась и открывала перед ними окрестности.
     7. Усадьба Лопухи.
     Александр подъезжал к дому часов в пять ясного летнего вечера. От цветущей черемухи в небольшом перелеске и от соседних, под горою, лугов воздух был напоен почти опьяняющим благоуханием. Жаворонок, летя вверх прямою стрелой, отчаянно пел; яровые поля по сторонам ярко-ярко зеленели. Вишневый и яблочный сад представлялся издали какой-то темной зеленью. Из-за него показывалась красноватая, черепичная крыша дома. Когда подъехали к воротам, огромный дворовой пес, откуда-то выскочив, несся, как бы затем, чтобы разразиться лаем; но, увидев сидевшего на облучке лакея Бакланова, тотчас же завилял хвостом и начал весело около него прыгать. Сидевший в тарантасе лягаш Александра тоже соскочил к собрату, и, обнюхавшись, они сейчас же побежали несколько в сторону, как бы желая, после столь долгой разлуки, поскорее и по секрету что-то такое сообщить друг другу. Из прочих живых существ никого было не видать. Бакланов вылез из экипажа и вошел в дом через огромное среднее крыльцо, двери которого были насежь отворены. В зале, через открытые окна, всюду ходил свежий ветер, и по всем столам были рассыпаны для высушки целые кусты розового листу.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Взбаламученное море