• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Абэ К. / Стена

Стена [3/7]

Скачать полное произведение

    — И все же, имя обвиняемого осталось невыясненным. Может быть, следует вызвать восьмого свидетеля?
    — Но свидетелей всего семь, — будто извиняясь, сказал Рыбий Глаз.
    — Да, ситуация осложняется. И поэтому ваш ответ, что количество свидетелей ограничено семью, нас не устраивает.
    — Видите ли, тех, кого нет...
    — Да что там — легче рожать, чем готовиться к родам, — рискнем. Ну что ж, попытаемся. — И закричал во все горло, да так, что чуть голос не сорвал: — Восьмой свидетель!
    Воцарившееся молчание гремело громче только что раздавшегося крика.
    — Хм, кто-то, кажется, ответил?
    — Да, — сказал один из философов.
    — Нет, — сказал другой философ.
    — Не пойму, кто из вас прав. Надо спросить у самого восьмого свидетеля. Восьмой свидетель, если это вы отозвались, скажите «да», если не отозвались, скажите «нет», но теперь постарайтесь произнести это отчетливее.
    — Да, — ответил кто-то еле слышно. Это был слабый, скорее всего, девичий голос. И принадлежал он, я все-таки вспомнил, девушке из закусочной.
    — О-о, — раздалось со всех сторон.
    — Видите, попытка удалась! — радостно воскликнул юрист. — Задаю вам первый вопрос: знаком ли вам обвиняемый?
    — Да.
    — Следовательно, вы как свидетель вызваны в суд правильно?
    — Да.
    — Вот так-то, пытаться всегда следует.
    — Да.
    — Это не вопрос. Свидетель обязан лишь давать показания. Как имя обвиняемого?
    — ...
    — Неужели не знаете?
    Вместо ответа девушка тихо разрыдалась. Юрист растерянно сказал:
    — Не нужно плакать, не нужно плакать.
    Однако девушка из закусочной продолжала лить слезы, и математик сердито сказал:
    — Если вы не перестанете плакать, мы выведем вас из зала суда! Вас вызвали в качестве свидетеля, и было бы странно, если бы вы не знали имени обвиняемого, согласны?
    Девушка всхлипнула в последний раз и сказала дрожащим голосом:
    — Обвиняемый... — Тут она снова горько разрыдалась. Верно, потому, что ей пришлось употребить непривычное для нее слово «обвиняемый», злорадствовал я.
    — Я же предупреждал, что плакать нельзя! — снова закричал математик. — Так что же обвиняемый?
    — Обвиняемый сегодня утром пришел в закусочную и ел хлеб.
    — Затем?
    — Обвиняемый съел хлеб.
    — Своровал его! — пронзительным голосом завопил юрист.
    — Нет, — пожала плечами девушка, — аккуратно расплатился и ушел.
    — Глупости какие-то, — разочарованно сказал юрист.
    — Но до этого...
    — Если что-то было до этого, почему же вы сразу не сказали? Значит, все-таки своровал! — радостно воскликнул юрист.
    — Нет. — Девушка говорила в нос.
    — Так что же тогда случилось?
    — Обвиняемый подошел к кассе, чтобы расписаться в кредитной книге.
    — Хотел сплутовать, наверное?
    — Нет, все постоянные посетители это делают.
    — Хм, и что, в таком случае, произошло?
    — Он начал рыться в карманах.
    — Неужели пистолет?
    — То, что искал, он так и не нашел и спросил у меня.
    — Что спросил?
    — Свое имя.
    — Имя?
    — Да, но я его тоже не знала.
    — Я тоже не знаю. Действительно, странный случай. Что все это значит?
    — Я... — Голос девушки дрожал от волнения. — Я думаю, обвиняемый где-то, наверное, потерял свое имя.
    Зал содрогнулся от оглушительного хохота. Плач девушки достиг самой высокой ноты — он был похож на звон проводов, пронзающий рев бури. А смех не смолкал и становился все громче и громче.
    Я воспринимал его уже не как смех, а как нечто, напоминающее шум в ушах после бессонной ночи. Голова пылала, — казалось, из пор вот-вот брызнет кровь. Я чувствовал, как под моими ногами ходит пол. Какой позор!
    — Ничего смешного! — закричал первый юрист, который был уже мертв. — Видите, что вы натворили, — мне пришлось ожить! Понимаете, до какой степени важно то, что здесь происходит?
    От этих слов безудержный смех вдруг растаял в мгновение ока, как кусочек сахара, брошенный в горячий чай. И слышались лишь тихие, приглушенные рыдания девушки — точно легкая замутненность от растаявшего сахара.
    — Можно с полным основанием предполагать, что обвиняемый где-то потерял или утратил свое имя, — необычайно громко прозвучал в наступившей тишине голос юриста.
    — Тогда поведение обвиняемого, называвшего одно имя за другим, можно считать вполне мотивированным, — со злостью сказал Рыбий Глаз.
    — Я тоже так думаю, — сказал второй юрист.
    — Согласен, — произнес один из философов сонным голосом. — Первый свидетель заявил, что обвиняемый был задержан на месте преступления; пятый свидетель заявил, что обвиняемый — Карма, и, следовательно, он имеет алиби; восьмой свидетель утверждает, что обвиняемый потерял имя. На первый взгляд эти показания как будто противоречивы, но фактически они не противоречат друг другу. О них можно говорить как о вполне логичных. С точки зрения диалектики противоречие между первым и пятым показаниями устранено восьмым.
    Кто-то зааплодировал. Но всего лишь один человек.
    — Вот именно, — сказал второй философ. — Таким образом, обвиняемый виновен, виновен и в то же время невиновен, невиновен. Согласно теории познания, проблема, с которой мы столкнулись, носит, видимо, субъективный характер.
    — Нет, — хрипло сказал математик. — Математика и только математика. Прибегнув к аксиоме, вернем проблему в русло реальности!
    — Поэтому, — поспешно перебил его второй юрист, — я хочу рассмотреть ее еще более реалистично, то есть — юридически. Обвиняемый утратил свое имя и теперь имени не имеет, мы же не можем применять закон к человеку, у которого нет имени. Отсюда вывод — мне представляется, что мы не имеем права судить обвиняемого.
    В двух противоположных концах зала возникло необычайное волнение. В одном выражали радость, в другом — неодобрение. Крики в обоих концах все усиливались, потом начали сближаться, сошлись вплотную и наконец, слившись воедино, захватили весь зал. Я почему-то совсем успокоился.
    Однако моя радость из-за последовавшего за этим заявления первого юриста исчезла без следа, окрасилась, точно лакмусовая бумага, совсем в другой цвет.
    — Минутку, суд еще не закончился. Дело в том, что закон действительно запрещает нам судить обвиняемого, лишенного имени, но и обвиняемый в таком случае не может настаивать на своем законном праве. Закон и право взаимосвязаны и имеют силу, лишь когда у обвиняемого есть имя. Следовательно, нам не остается ничего иного, как сохранить статус-кво и продолжить суд. Мы обязаны вести его бесконечно, до тех пор, пока обвиняемый не отыщет своего имени.
    — Я не могу этого вынести! — пронзительно закричал кто-то. Это была Ёко. — Мне и в страшном сне бы не приснилось, что возможен такой идиотский суд. Серьезно воспринимать происходящее — значит самому превратиться в идиота. Карма-сан, пошли отсюда, пусть здесь остаются эти выжившие из ума старики и сумасшедшие судьи.
    Каким огромным утешением был для моего исстрадавшегося сердца этот призыв! Если бы я мог до конца верить, что мое имя Карма, я бы с готовностью, не рассуждая, последовал за Ёко. В полной растерянности, ничего не видя, я лишь протянул руки в ту сторону, откуда слышался ее голос, и задрожал от охватившей меня печали.
    — Как, эта женщина еще здесь?! — изумленно воскликнул первый юрист, и тут же раздался стук — как при падении на пол чего-то тяжелого. Может быть, он снова умер. Но в зале сохранялась тишина, на стук никто не отреагировал.
    — Ну так как, Карма-сан? Пошли?
    Я не ответил на спокойный, невозмутимый призыв Ёко. Мое сердце, наполнившееся любовью к ней, возвещало, что я не настолько чист, чтобы игнорировать суд и покинуть его, и вместе с тем не имело мужества предать драгоценное доверие Ёко. К тому же, я неожиданно подумал, что слова, сказанные визитной карточкой: «Некто, питающий к тебе личный интерес, проникнет в суть наших отношений» — адресованы Ёко. Мучимый раскаянием и стыдом, я, чуть ли не извиняясь, сказал:
    — Как же я пойду, когда у меня повязка на глазах?
    — Ну так снимите ее, — с необыкновенной легкостью ответила Ёко.
    Вот тут-то все и началось. Я уже собрался было сдернуть повязку, как вдруг зал наполнился страшными криками.
    — Быстрей! — кричали одни.
    — Больно! — кричали другие.
    — Невыносимо! — кричали третьи.
    Все эти крики, сопровождаемые топотом, то растягивались, то сжимались, то искривлялись. Сталкиваясь, раскалывались. Грохот опрокидываемых столов, треск ломающихся стульев.
    — Откройте! Откройте! — раздавались истошные вопли и одновременно удары в дверь — в нее колотили руками и ногами. Наконец послышался грохот — дверь рухнула. Слившись в бурный поток, топот извергался наружу. Мощная, неудержимая лавина, из которой выплескивались крики, постепенно растаяла вдали. В зале какое-то время стояло лишь эхо, но вот исчезло и оно, остались только тишина и я сам, будто погруженные в вязкий сироп.
    Вытянув вперед руки, я стоял в растерянности и вдруг услышал у самого уха:
    — И вправду страшные люди. Что ни говори, они не в своем уме. Но все-таки ушли. Пойдем и мы, Карма-сан. Как вы себя чувствуете? Устали, наверное. Что за народ — не поймешь их. Давайте я сниму вам повязку с глаз.
    Я в панике завертел головой. Мне не хотелось, чтобы она увидела слезы, которые текли у меня по щекам. Я стал сам развязывать узел, медленно, не торопясь, чтобы выиграть время.
    — Ой, какие у вас красные глаза!
    — Это оттого, что повязка слишком тугая.
    Некоторое время все вокруг было как в тумане, и я ничего не мог рассмотреть. Наконец, глаза привыкли, и я увидел бесконечно прекрасное лицо Ёко, которая заглядывала мне в глаза. В зале было пусто, в нем остались лишь мы двое.
    — Пошли, — громко сказала Ёко.
    Сжав ее руку, лежавшую на моей руке, я неотрывно смотрел на девушку. Вдруг я вспомнил, как моя визитная карточка, диктуя Ёко, поглаживала ее по колену. И почувствовал, что краснею. Лицо Ёко тоже залилось румянцем. Я был твердо уверен, что если и существует на свете человек, которого я люблю, так это только Ёко.
    — Пошли, — повторила она, продолжая держать меня за руку.
    Голос ее немного дрожал, но, может быть, мне это показалось. Проглотив слюну, я кивнул. Взявшись за руки, мы направились к выломанной двери.
    — Суд продолжается!
    Мы со страхом обернулись. Голос принадлежал первому юристу. Но самого его не было видно.
    — Обвиняемый убегает! — Это был голос второго юриста. Его тоже не было видно.
    — Нет, обвиняемый не в состоянии убежать. За этой выбитой дверью суд все равно будет следовать за ним, куда бы он ни скрылся. — Это говорил один из философов. Хотя и его не было видно, стало ясно, что все члены суда остались в зале.
    — Пока обвиняемый находится на этом свете, суд будет следовать за ним повсюду, — сонным голосом провозгласил философ.
    Мне казалось, что голоса слышатся со стороны стола.
    — Мы фиксируем определенную аксиому. А именно: поскольку обвиняемый будет существовать в некоем пространстве, в том же пространстве будет существовать и суд. — Эти слова принадлежали, несомненно, математику.
    — Не волнуйтесь. Они, наверное, и сами не понимают, что говорят.
    Ёко подбадривала меня, а я испытывал невыносимую тревогу, но должен был терпеть ради Ёко и, взяв себя в руки, теперь уже повел ее за собой. Мы нырнули в дверь.
    Нам вдогонку слышался крик первого юриста:
    — Надзиратели! Не оставляйте обвиняемого без надзора!
    И тут же над столом появились лица тех самых двух частных полицейских в зеленом, но, встретившись со мной взглядом, мгновенно скрылись.
    Мы, точно сговорившись, помчались по темному туннелю.
    Я не имел ни малейшего представления, как мы из него выберемся. Вдруг совершенно неожиданно мы обнаружили, что бежим по зоопарку, жадно ловя ртом воздух. Пораженные, мы остановились и обернулись назад — там росла огромная акация с большущим дуплом, вокруг нее с громким жужжанием летали два шершня.
    В это время раздался звонок — зоопарк закрывался. Наступил вечер. Детей уже не было, и в неправдоподобной тишине играли в пятнашки лишь обертки от конфет и опавшая листва.
    Мы вышли к клетке с жирафом. Мне хотелось быстрее пройти мимо, но Ёко остановилась возле нее. У меня душа ушла в пятки, я отвернулся и попытался спрятаться за спину Ёко.
    Но жираф все же заметил меня. Вытянув длинную шею, он — точно плыл по воздуху — приблизился ко мне. В панике я схватил Ёко за руку:
    — Поторопимся, а то закроют.
    Но Ёко не двинулась с места.
    — Ничего страшного, служебный вход всегда открыт, — сказала она. — Какой приветливый жираф. Очень приятное животное.
    — Боюсь жирафов, — сказал я, чувствуя себя неловко.
    — Ну что за странный человек, — засмеялась Ёко. Она, казалось, и не собирается отходить от клетки.
    Я готов был пойти на любое вранье, лишь бы увести ее отсюда.
    — Нам уже машут флажком, дают знак, что закрываются.
    Но Ёко оставалась невозмутимой.
    — Да нет, это флажок на прокатной лодке.
    Ёко рвала траву и совала в клетку, гладила жирафа — я всерьез забеспокоился.
    — Можем в ближайшее воскресенье снова прийти сюда.
    Только после моих слов Ёко наконец отошла от клетки.
    — Ближайшее воскресенье завтра. Согласна.
    Смеясь, она быстро двинулась вперед. Я страшно поразился и раскаялся. Если бы я знал, что она с такой легкостью отойдет, я бы не сказал ей ни слова.
    Мы вышли из зоопарка, асфальтированная дорога между двумя полосами по бокам казалась белоснежной.
    Мы пошли медленнее.
    — Ну и измучились же мы, — сказала Ёко.
    Я кивнул, но мысленно покачал головой: «Нет, я не устал, но если до завтрашнего дня мне не удастся договориться с визитной карточкой, эти минуты станут для меня последней прогулкой приговоренного к смертной казни. Чтобы объяснить, почему я не смогу прийти в зоопарк, мне придется откровенно рассказать тебе обо всем».
    — Там и лев, наверное, есть? — сказала Ёко. — Предвкушаю, какое удовольствие я получу. После окончания школы я впервые попаду туда. В котором часу мы встретимся? У ворот зоопарка в десять, а?
    Я согласно кивнул, но в глубине души решил другое: «В десять... Но если бы ты знала всю правду, что тогда? Наверняка посмеялась бы надо мной».
    Неожиданно я с нежностью подумал о настоящем. Я подумал даже: чтобы не быть погребенным под чужими следами, надо запечатлевать буквально каждый свой шаг. Увидев на плече Ёко муху, я подумал, что навсегда сохраню ее в своей памяти. Увидев, как блеснуло окно в лучах заходящего солнца, решил, что и через десять лет не забуду этого блеска. Увидев гусеницу, висящую на паутинке, протянутой между ветвями платана, подумал, что эта гусеница станет вехой моих воспоминаний.
    Художник с платановой аллеи, с холстом под мышкой, быстрыми шагами обогнал нас. Вслед за ним, горделиво уперев руки в бока, шел бродяжка. Я поспешил опустить голову и сделал вид, что не знаю ни художника, ни бродяжку.
    Переглядываясь, мы некоторое время стояли у моего дома.
    — Что ты думаешь о сегодняшнем суде? — спросил я.
    — Думаю, обычное дело, — ответила Ёко.
    — Ты смелая, прекрасная, очаровательная, — сказал я и глубоко вздохнул.
    Ёко повела плечами и засмеялась.
    Я растерянно отвел глаза. Вдруг пустота в моей груди со страшной силой начала чего-то требовать.
    В той стороне, куда я отвел глаза, неподвижно стояли те самые двое верзил в зеленом и смотрели на меня. Встретившись со мной взглядом, они поспешно спрятались за домом.
    — Видела? — тихо спросил я, скосив глаза в сторону.
    — Конечно видела, — ответила Ёко так громко, что я даже удивился. И уже обычным голосом продолжала: — Лучше всего не обращать на них никакого внимания. Если не иметь с ними дела, то это все равно что их нет вовсе. Я почему-то оказалась способной к самопостижению. И уверена, что суд над вами существует лишь в воображении тех, кто на нем присутствовал. Ну ладно, до завтра. Значит, в десять. — Последние слова она произнесла голосом влюбленной.
    Мне пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы заставить себя не смотреть вслед удаляющейся Ёко. Ощущение пустоты в груди мучило меня куда сильнее, чем тогда, у клетки с верблюдом. Однако совесть решительно сопротивлялась. Сможет ли Ёко одна прожить в той пустыне? Предположим, я буду ежедневно поглощать для нее пищу, но ведь человек жив не одной пищей. Точно скользя по маслу, я добрался, наконец, до дому.
    Визитная карточка еще не вернулась.
    Забыв зажечь свет в полутемной комнате, я терпеливо ждал ее возвращения. Все, что произошло со мной за сегодняшний день, сломило мой дух, у меня теперь и в мыслях не было выражать визитной карточке свое решительное неудовольствие. Наоборот, мне бы хотелось помириться с ней. Мне бы хотелось поразмыслить о причинах, которые привели к случившемуся. Но я так и не смог ничего понять, и мне оставалось одно — утешать себя тем, что это всего лишь глупая проделка визитной карточки. В конце концов я дал полную волю своему воображению, построившему эту заманчивую картину.
    Вот вернется визитная карточка, думал я, и скажет: это я подшутила над тобой — и весело рассмеется. А я в ответ: ну и удивила же ты меня — и тоже рассмеюсь. После этого имя вернется к своему владельцу, ощущение пустоты в груди исчезнет, и все встанет на свои места. Я облегченно вздохнул и зажег свет.
    Однако визитная карточка не возвращалась.
    Устав от ожиданий, я выглянул в окно. И увидел, как верзилы в зеленом, которые до этого стояли у ворот, где нестерпимо ярко светил уличный фонарь, и смотрели на мое окно, поспешно спрятались за ворота. Я быстро захлопнул окно, задернул штору — меня охватила ужасная тревога.
    Может быть, визитная карточка не вернулась из-за того, что ее караулят эти типы, подумал я. Я нервно шагал из угла в угол, не в силах найти способ избавиться от них. Студент, живущий в соседней комнате, стал стучать в стену и причитать жалобным голосом:
    — Простите, потише, если можно. Я к экзаменам готовлюсь.
    Не раздеваясь, я повалился на кровать.
    Немного подремав, глянул на часы — они показывали одиннадцать. Визитная карточка еще не вернулась.
    Съев немного соленых бобов и попив воды, я вдруг захотел спать. Разделся и теперь уже по-настоящему улегся в постель.
    Ночь была тихой. Из-под кровати доносился гудок паровоза, проходившего километрах в четырех от моего дома. Из цветочной вазы был слышен далекий лай собаки. Но главное — под окном беспрерывно, точно биение пульса, раздавался тяжелый топот двух человек, методично вышагивающих навстречу друг другу.
    Вдруг топот одного из них прекратился, торопливые, крадущиеся шаги послышались в коридоре и затихли у моей двери. Я испуганно сел. Шаги тут же поспешно удалились. Под окном снова вышагивали двое.
    Спать расхотелось, меня начали мучить кошмары, им не было конца. Волнуясь все сильнее, я в сердцах винил в случившемся визитную карточку. Потом вспомнил, как в зале суда все мои знакомые, боясь, что я их увижу, бросились от меня врассыпную. Неужели до тех пор, пока визитная карточка не вернется и я не стану прежним, никто из них так и не подойдет ко мне, когда с моих глаз сорвана повязка? Одиночество, когда отнята свобода, равносильно одиночеству в одиночной камере. Правда, у меня есть Ёко, подумал я. Но и это меня не успокоило. Лишь охватил стыд.
    Все это время я не спал, но ощущения мои постепенно притуплялись: сначала я перестал чувствовать ноги, потом застыло в неподвижности все тело. Зрение же, слух, сознание, как ни странно, обострились, точно освободились от оков.
    Сколько прошло времени? Руки не двигались, и поэтому я не мог посмотреть на часы. Вдруг я услышал, как напольные часы в квартире управляющего пробили час и тут же — четыре часа. Не успел я прийти в себя от удивления, как часы пробили два раза, а через какое-то время стали бить снова — теперь уже безостановочно, и только на тридцать первом ударе бой прекратился. Мне стало не по себе, даже затошнило.
    В дверь тихо заскреблись. В щели над ней появилась визитная карточка. Мне казалось, я вскрикнул, но на самом деле горло и губы онемели так, что я не мог издать ни звука. Некоторое время визитная карточка смотрела из щели, изучая, что делается в комнате, потом спорхнула на пол и громко сказала:
    — Вставайте, вставайте, вставайте все! Революция!
    И тут началось нечто невообразимое. Брошенный мною пиджак вдруг поднялся, будто живой. За ним поднялись брюки. Из обувного ящика выскочили ботинки и зашагали, словно их надел человек-невидимка. Со стола огромной бабочкой взвились вверх очки. Со стены змеей сполз галстук. С той же стены свалилась шляпа, как обычно падают шляпы. Из кармана пиджака стрекозой вылетела авторучка. Точно мотылек выпорхнула записная книжка, ударилась о лампочку и поспешно опустилась на пол.
    — Все сюда! — крикнула визитная карточка.
    Мои вещи послушно собрались вокруг нее. Хорошо, что я лежал на боку и мог в непосредственной близости видеть происходящее.
    — Прежде всего прилепим к стене манифест, — сказала визитная карточка.
    На стене появилась листовка. Это был тот самый рекламный листок, который ветер подогнал к моим ногам в зоопарке, когда меня вели на суд: «Приглашение к путешествию. Вечер, на котором будет прочитана лекция и показан фильм о крае света».
    Визитная карточка в панике закричала:
    — Наоборот!
    И тут же листовка перевернулась другой стороной:
    ОТ МЕРТВЫХ ОДУШЕВЛЕННЫХ —
    К ЖИВЫМ НЕОДУШЕВЛЕННЫМ!
    — Мы должны бороться, — сказала визитная карточка, и все вещи вокруг меня зааплодировали. Как им удалось аплодировать, не имея рук, я так и не понял. — Ближайшая цель нашей атаки следующая, — продолжала визитная карточка. — Мы начнем ее сегодня в десять часов утра. Именно в это время противник планирует соблазнить машинистку Ёко у главного входа в зоопарк. Мы должны приложить все усилия, чтобы воспрепятствовать этому. Наша непрекращающаяся борьба уже превратила противника в вечного обвиняемого. Если мы и в дальнейшем не ослабим наших усилий, победа будет за нами и противник полностью лишится права на существование.
    — Правильно. Слишком долго мы пребывали в рабстве. И дальше терпеть этого не намерены. Нас используют только в кино, а когда ухаживают за девушками — игнорируют. Мы имеем право смотреть. И хотим, чтобы нам дали возможность видеть всё! — закричали очки.
    — Я ни разу в жизни не наедалась досыта. И сколько бы ни скрипела, меня грубо встряхивают и заставляют работать до изнеможения. Меня безжалостно эксплуатируют. Я хочу, чтобы все написанное мной принадлежало мне! — закричала авторучка.
    — Мы взбешены, — холодно заявили часы. — Мы хотим указывать свое время — время, когда сходятся полдень и полночь, то есть только двенадцать часов. А нас вынуждают показывать этим грязным типам ненавистное нам время — три часа, семь часов... Мы клянемся, что с нынешнего дня будем указывать лишь двенадцать часов.
    — Правильно, моя материальная сущность втоптана в грязь, — прохрипел галстук, — для меня это ужасно, а виноваты в моих бедах люди. Проклятие, вы представляете себе, что значит вечно обвивать чью-то шею?
    Окружающие меня вещи загалдели в страшном возбуждении.
    — Пусть этим гнусным типам мы приносим пользу, но для нас эти самые типы — бесполезный хлам.
    — Они безжалостно эксплуатируют нас... А мы должны беспрекословно подчиняться!
    — Правильно, возродим нашу материальную сущность.
    — У нас отнято право на существование. От мертвых одушевленных — к живым неодушевленным!
    — Споем революционную песню! — чуть не плача от восторга, закричала визитная карточка.
    Но никто не запел.
    — В чем дело?
    Шляпа сказала тихим голосом:
    — У нас еще нет революционной песни.
    — Глупости, — раздраженно заявила визитная карточка. — Вспоминайте, вспоминайте поскорей!
    Вид у нее был такой угрожающий, что шляпа растерянно начала петь жалобным голосом, будто дула в горлышко бутылки:
    В пару погибла я
    И стала круглой,
    Но не пампушкою с начинкой —
    Внутри пуста.
    — Какая же это революционная песня! — раздражаясь все больше, завопила визитная карточка.
    Стоявшая чуть поодаль записная книжка возразила:
    — Послушай, ты наш предводитель, и тебе не к лицу такая нервозность. У нас и в самом деле до сих пор нет революционной песни. Ну ничего, сейчас я сымпровизирую...
    — Сымпровизируешь? Прекрасно, — с важностью сказала визитная карточка, резко меняя тон. — Твое предложение меня бесконечно радует. Мне всегда были свойственны рационализм и способность проникать в суть происходящего.
    Став в позу и раскинув обложку наподобие крыльев, записная книжка пропела:
    Набат, возвести полдень.
    Пусть лопнут барабанные перепонки
    У спящих подлецов.
    И если у тебя спросят,
    Почему ты, набат, бьешь так громко,
    Ответь: хочу, чтоб меня спросили об этом.
    Посмеемся над подлецами,
    Которые видят сны наяву.
    Посмеемся над подлецами, которые
    В своих отвратительных снах жалуются на бессонницу.
    Посмеемся вместе с набатом.
    Визитная карточка схватилась за живот и разразилась смехом, но вдруг, точно испугавшись чего-то, сказала недовольным тоном:
    — Хм, все-таки в этой песне есть какой-то контрреволюционный привкус.
    — Ничего подобного, — ответила раздраженно записная книжка. — Еще ни разу в жизни я не слышала столь революционной песни.
    — Нет, чистая контрреволюция.
    — Чушь.
    — Подождите, друзья, — вмешался в перепалку галстук. — Мне кажется, у вас есть все основания упрекать друг друга. Но вы оба заблуждаетесь. Придется мне спеть революционную песню — другого выхода нет.
    Я длинный,
    Длинный, хоть не змея.
    Почему? — потому что не змея.
    — Это еще что такое? — рассердилась визитная карточка. — Песня записной книжки и та революционнее.
    — Конечно, гораздо революционнее.
    — Да нет, не такая уж она революционная.
    — Нет, именно революционная.
    Это началась перепалка между визитной карточкой и записной книжкой, а галстук трясся, зажатый ими с двух сторон, и наконец сел на пол:
    — Я действительно втоптан в грязь...
    Тут в разговор вмешались ботинки:
    — Друзья, я считаю, что среди единомышленников не должно быть споров. Если вы согласитесь выслушать мое мнение, я скажу: из всех песен, которые были спеты, самая лучшая — первая.
    — Ну вот, значит, у нас все-таки есть революционная песня, — сказала визитная карточка торжествующе.
    — Быть не может. Ну что ж, давайте тогда споем ее, — предложили одновременно записная книжка и галстук.
    — Странно, — промолвили очки.
    — Честно говоря, мы совсем не умеем петь, — стыдливо заметили ботинки.
    — Это не революционная позиция, — заявила авторучка.
    — Нет-нет, мы говорим это не из ложной скромности, действительно не умеем, — смущенно сказали ботинки.
    — Ничего похвального в этом нет, — недовольно проворчала авторучка.
    — В таком случае, выходит, у нас с самого начала была революционная песня? — удивились брюки.
    — Возможно, я запамятовал, и такая песня действительно была, — неуверенно проговорил пиджак.
    — Теперь уж вовсе ничего непонятно, — сказали очки.
    — Безусловно была. В противном случае я бы не пришла в такое волнение, — возмутилась визитная карточка.
    — Безусловно не было. В противном случае я бы не смогла сымпровизировать свою прекрасную революционную песню, — ответила ей записная книжка.
    — Но поскольку никто не в состоянии привести веские доказательства, весьма сомнительно, что такая песня все же была, — сказали ботинки.
    Визитную карточку слова ботинок удивили, и она учинила им настоящий допрос:
    — Как же так, вы только что говорили, что была.
    — Нет, — спокойно заявили ботинки. — Мы не утверждали, что была. Мы лишь говорили, хорошо бы иметь ее, а не то, что она была.
    — Это другое дело. Такая постановка вопроса теоретична. Я очень люблю все теоретичное. Стоит мне услышать такое выражение, как меня сразу же охватывают возвышенные чувства. — Визитная карточка вдруг прониклась миролюбием. — Но существуют некоторые трудности. Чтобы понять сущность подобной теории, потребуется определенное время.
    — Мы тоже так думаем, — радостно согласились ботинки. — Потому-то мы и решили высказаться. Революционную песню нельзя петь, прежде чем будет принято решение по основному вопросу. Мы считаем, ее следует петь только после революции.
    — Это прекрасно, — сказала авторучка. — Может быть, после революции стоит создать комитет, который утвердит уже существующую революционную песню?
    — А если организовать комиссию по разысканию первой революционной песни? — предложила шляпа торжественно.
    — Я согласна, если сразу же после этого будет созвана конференция, которая подтвердит, что самой выдающейся революционной песней является та, которая сочинена нашим товарищем записной книжкой, — сказала записная книжка.
    — Мне представляется, что это не совсем так. Я длинный, но, хотя и длинный, змеей... — скорбно начал галстук, но его перебила визитная карточка:
    — Прекрати! Тут нет никакой проблемы. И я предупреждаю: хватит прикрываться болтовней, что тебя втоптали в грязь. — После этого угрожающего заявления она продолжала: — Я принадлежу к радикалам и всегда была против того, чтобы революционная песня пелась до завершения революции.
    — Мы единодушны — это прекрасно, — обрадовался пиджак.
    — О-о, рассветает, — заметили брюки.
    Действительно, матовые стекла в окнах побелели, будто их запорошило снегом.
    — Давайте же побыстрее приступим к нашей военной операции, — сказали ботинки.
    — Операция проста, — самоуверенно изрекла визитная карточка, и вещи плотным кольцом окружили ее. — Прежде всего, друзья, всеми способами препятствуйте тому, чтобы противник покинул эту комнату. Поднимите всеобщую забастовку. В средствах не стесняйтесь. Я же отправлюсь в зоопарк и соблазню машинистку Ёко.
    — А нет ли в этом некоей несправедливости? — усомнились очки.
    — Никакой несправедливости нет. Я лишила противника имени, благодаря мне противник потерял свое имя. Имеем ли мы право уважать человека, который потерял свое имя, потерял право предстать перед судом? Не имеем! — задала себе вопрос визитная карточка и сама же на него ответила.
    — Да нет же, я говорю не о нашем противнике. По правде говоря, в общем, нам самим хочется соблазнить Ёко.
    — Что за глупости. В создавшейся обстановке подобные эмоции недопустимы. Важно, чтобы каждый из вас мог с предельной полнотой проявить свои способности.
    — Я такими возможностями обладаю, — сказала шляпа.
    — В таких делах я абсолютно уверен в себе, — со вздохом произнес галстук.
    — Мы уже давно любим Ёко, и вот... — проворчали брюки.
    — Хватит болтать глупости! — сердито закричала визитная карточка. — Нужны доказательства. Не имея доказательств, нечего разглагольствовать. Начнем с того, что Ёко симпатизирует мне.
    — Ну уж, — сказала авторучка. — Но все же, после завершения революции, может быть, стоит учредить комитет по оценке способности соблазнять.
    Именно тогда это и произошло. Петух торговца соевым творогом сдавленным голосом, напоминающим вдовьи рыдания, возвестил время. Визитная карточка, увидев, что среди окружавших ее вещей возникла паника, закричала:
    — Что случилось? Сохраняйте спокойствие. К нам это не относится. Отбросьте суеверия. Нас вряд ли можно причислить к нечистой силе, чего же нам бояться петушиного крика. Нам могли бы подать знак научного свойства... — Но в голосе ее сквозила тревога.

/ Полные произведения / Абэ К. / Стена