Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Берджес Э. / Влюбленный Шекспир

Влюбленный Шекспир [6/18]

  Скачать полное произведение

    - Но в чем суть этого побора?
     - Побор - это компромиссное решение по иску, когда речь идет о правах собственности и нет никакой возможности уладить дело обычным путем. Это часть нашей истории. Такой порядок существует со времен правления Ричарда Первого.
     - Слова, все это слова!
     - В нашем деле слова - это главное. - Мало-помалу Уилл начал понимать, в чем здесь дело. Слова, отговорки, фикции... Они правили всем. - Тебе нужно выучить французский язык, - продолжал мастер Роджерс. Он снова громко чмокнул и отошел к заставленным книгами полкам. Похоже, Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандский, жив, как никогда... - Вот веселая и интересная книжка, - усмехнулся он, глядя на Уилла. - Рабле, его сказка про великанов. Мы с тобой будем читать ее вместе каждый день после обеда.
     Серые зимние дни шли своей чередой, живот Энн становился все больше и больше, и уже не за горами было то время, когда в их семье появится еще один рот и новый человек придет в этот жестокий и грязный мир.
     - Рождение, - радостно чмокнул мастер Роджерс, - это первый шаг к могиле. Ты обрекаешь человека на смерть.
     Гаргантюа, после тошнотворного описания эпопеи с живым гусем, которым он вытер задницу, отправился к великому врачу-софисту по имени Тьюбал Олоферн. Никакого французского Уилл учить не стал, так что мастер Роджерс сам сидел с книгой и громко читал вслух по-английски,
     - "...Затем он попал в учение к старику по имени мэтр Жобелин Брид, то бишь к мордатому придурку". Так, эту ерунду мы с тобой пропускаем и переходим к другой, более непристойной сцене. И все это исключительно ради твоего просвещения.
     Минуло Рождество, живот Энн все рос и раздался уже до невероятных размеров. Уилл успел привыкнуть к своей роли учтивого и незаметного судебного клерка, любящего мужа и заботливого отца, баюкающего Сьюзан по вечерам. Прошел тоскливый январь. Это были короткие пасмурные дни, и в мрачных, похожих на склеп помещениях конторы приходилось весь день напролет жечь свечи. Однажды, как раз на Сретение, в контору к Уиллу наведался Гилберт, с приходом которого старший брат немедленно забыл о своих бумагах. Мастер Роджерс удалился в отхожее место и что-то очень долго оттуда не возвращался. На улице шел дождь, капли воды понемногу собирались на потолке, и стоило Гилберту хлопнуть дверью, как они разом обрушились вниз и размыли только что выведенное Уиллом имя Уилсон {Сын Уилла (англ.).}. Он тут же понял, в чем дело: схватки у Энн начались еще утром, до его ухода на службу. Уилл вскочил и прежде, чем Гилберт успел раскрыть рот, схватился за плащ, понимающе кивая. Гилберт выпалил скороговоркой:
     - Они родились, да, оба. Прямо у мамы из живота. Бог послал их, как чудесное знамение Израилево. - Гилберт стоял посреди комнаты в своем промокшем шерстяном плаще, и под ногами у него уже образовалась темная лужица дождевой воды. Его лицо было тоже мокрым от дождя, с кончика носа капала вода.
     -
    Оба? Они
    ?
     - Ага, по одному каждого пола. Девочка и мальчик.
     - Двое? Близнецы? - Сначала это сообщение обескуражило Уилла, но потом он переспросил: - Мальчик? Сын? У меня сын? - У него родился сын, наследник! Уилл рассеянно поглядел на лежащий перед ним пергамент и то имя, что оказалось размыто дождем.
     - И теперь, - сказал Гилберт, - ты прямо как Ной. У него тоже было трое детей, а вокруг был потоп.
     - Сыновья, - улыбнулся Уилл. - У Ноя были сыновья. - Он снова улыбнулся, хотя факт рождения двойни не доставлял ему особой радости; ему казалось, что Бог и природа нарочно сделали все так, чтобы омрачить его радость от рождения наследника.
     - Я это знаю, - серьезно ответил Гилберт. - Их звали Сим, Хам и Иафет, вот. Имена начинаются на С и Л (он вывел пальцем латинские буквы S и Н на пыльном столе мастера Роджерса), а с какой буквы пишется третье имя, я не знаю. (Он имел в виду, что это должна быть латинская буква I или J.) С у тебя уже есть.
     Уилл прислушался к брату, в душе считая его провидцем. Да, С - это Сьюзан, его отрада, его маяк в океане похоти и разврата. Итак, решено, своего сына он назовет Хам, нет, лучше Гамнет. Подумать только, ведь всего несколько месяцев тому назад и сам Уилл находился в шкуре бедняги Олоферна, учителя из той непристойной книжки Рабле. Поэтому свою вторую дочь он назовет Юдифь, то есть по-английски Джудит.
     - Послушай, - спохватился Уилл. - А сама мать, Энн? Моя жена, как она?
     - Хорошо. Очень хорошо. Но слышал бы ты, как она орала.
     - Ну, это ясное дело. - Уилл злорадно усмехнулся. - Так и должно быть. А теперь идем и проведаем мамашу и двойняшек. - Они запахнулись в плащи. - Так сказать, засвидетельствуем им наше почтение. - И они вышли на улицу, под потоки проливного дождя...
     Для нас же с вами сейчас самое время (так как первая бутылка уже почти пуста), подобно Ною, выпустить голубя на поиски земной тверди... Впрочем, чем эта история закончится, нам еще только предстоит узнать. Всему свое время. В Стратфорде Уилл уже исчерпал себя, сделал все возможное - ну или почти все - и теперь стал часто слышать призывный звук походных труб и колокольный звон, чувствовать попутный ветер. Нам же остается лишь распахнуть дверь, замок которой открывается любым ключом.
     Итак, год 1587-й, середина лета. В Стратфорд прибыла театральная труппа "слуг ее величества королевы"; каждый актер приехал верхом на собственной лошади. Лето в тот год выдалось знойное и засушливое, было жарко, как в пустыне. Так с чем же они приехали, эти смеющиеся люди, которые хвастались в трактире своей близостью к королевскому двору и запросто упоминали в разговоре имена Тилни и самого Уолсингема? Больше всего на свете жителям Стратфорда нужен был дождь, но актеры его с собой не привезли. А раз Бог за грехи человеческие однажды уже устроил на земле потоп, то, возможно, на этот, раз Он просто решил спалить людей заживо? Грех, грех, грех... Во всяком случае, так было сказано на последней воскресной проповеди. Кого нужно было считать самым большим грешником? Среди актеров был человек с невыразительным лицом, расплющенным носом и к тому же косоглазый, в одежде из домотканой материи, в колпаке с помпонами, в невысоких сапожках, по-деревенски подвязанных у щиколотки, с кожаным кисетом на поясе. Он расхаживал по городу, наигрывая незатейливые мелодии на визгливой дудочке и стуча в барабан. За ним по пятам ходил парнишка, его подручный, с деревянной табличкой в руках, на которой красовалась надпись "Семь смертных грехов".
     Знающие люди говорили, что это был Дик Тарлтон. Что, вы никогда не слышали о Дике Тарлтоне? А мальчишку, что ходил за ним, звали не то Темп, не то Камп, а может быть, и Кемп; к ногам, пониже колена, у него были привязаны бубенчики, которые звенели при каждом шаге. Когда-то шут Тарлтон был близок к ее величеству, но затем (и об этом нельзя было говорить вслух) впал в немилость, дерзнув в высочайшем присутствии сказать какую-то гадость в адрес сэра Уолтера Рали и графа Лестера. Глаза Тарлтона теперь смотрели невесело, но он был так же остер на язык, как и в прежние времена.
     Эй, слушайте все! Эй, вы, погрязшие в грехах, милости просим на праздник порока! Там будет что посмотреть, приходите, не пожалеете. Каждому воздается мерой за меру, а кому будет мало - получай больше. Добро пожаловать на представление - славное веселье! Под занавес будет исполнена джига. Таких шуток вы не услышите больше нигде! И это будет завтра, знайте, вы, бесстыжие ублюдки, тупорылые болваны, ленивые вонючки...
     Актеры устроили веселое представление на фоне душного стратфордского заката, символизирующего страшный гнев Всевышнего. Дождь, когда же пойдет дождь... Семь смертных грехов... Джига под занавес... Затем в окнах трактира загорелся свет, и окрестности огласил нестройный хор голосов, исполняющий под стук кружек с элем нехитрую песенку о любви:
     Разлука уж близка; прощай, родная,
     О грустном ты молчи: я знаю, знаю...
     - Жарко, - вздохнул Уилл, стоя голым перед раскрытым окном. Сьюзан теперь спала в комнате Джоан, но колыбель близнецов все еще стояла в спальне родителей, и теперь оба малыша мирно спали. Энн, стройная и вроде бы пока еще не беременная, тоже сидела обнаженной. В ночном воздухе было ощущение надвигающейся беды - низко над землей висела луна, а притихшие городские улицы будто ждали прихода Антихриста. Что же, размышлял Уилл, если я когда-то и грешил, то все это осталось в далеком прошлом; сделать из меня козла отпущения вам не удастся... До его слуха донеслись далекие голоса, но на пение это не было похоже. Скорее всего, еще одна толпа горожан идет в поля, чтобы всем вместе помолиться и попросить Бога ниспослать дождь.
     Ведь слишком хороша ты для любого.
     Прощай, прощай, не встретимся мы снова... {*}
     {* Перевод Е. Новожиловой.}
     Уилл взглянул на стройную влажную спину жены, на узкую талию, на изящную линию плеч. Слова актерской песенки навевали на него тоску, которую он никак не мог объяснить. Энн читала книжку, поднося ее близко к глазам: у нее развивалась близорукость. Заглянув через плечо жены, Уилл увидел строки, набранные мелким шрифтом. "...И тогда он отправился в путь и скитался по свету много лет, надеясь встретить девушку еще прекраснее, чем она. Только все его поиски были напрасны. Он понял, что никто на всем белом свете не заменит ему ее..." Красивая сказка про любовь, как раз то, о чем мечтает каждая женщина. Сердце Уилла сжалось от нежности, и он наклонился и поцеловал Энн в плечо. Ее это немного удивило, но она с готовностью откликнулась на ласку, поспешно закрыла книжку и отложила ее в сторону. Они целовались, прижавшись друг к другу влажными от пота телами. Я делаю все правильно, думал Уилл, в этом нет греха. Объятия становились все крепче, а ласки все настойчивей...
     Но что за шум доносится с улицы? Голоса все приближались, и это была не молитва, а крики негодующей толпы. Обнаженные мужчина и женщина на кровати прервали свое занятие и настороженно замерли, прислушиваясь; Уилла голоса взволновали гораздо больше, чем Энн. Бранные выкрики и проклятия сопровождались глухими звуками ударов и лаем собаки. Гамнет и Джудит беспокойно заворочались во сне; Уилл услышал, что и отец, и Гилберт в соседних комнатах тоже не спят. Желание заниматься любовью пропало. Уилл встал с кровати и подошел к окну. В свете луны было видно, как жители Стратфорда гонят перед собой по улице рыдающую старуху. Это была гадалка Мадж Бруэр, в доме которой всегда жило много кошек. Семь смертных грехов. Черное. Золотое . Что же означало ее пророчество?..
     - Ведьма! Верни на землю дождь!
     - Богомерзкая колдунья, твои кошки - сущие черти!
     - Сорвите с нее одежду!
     - Бей ее! Пусть сатана изыдет!
     Какие-то юнцы принялись колотить ее палками; платье на Мадж было разорвано, и сквозь прорехи проглядывало грязное, по-старчески иссохшееся тело. Старуха плакала и задыхалась, пытаясь убежать от своих преследователей... Потом споткнулась и упала; они захохотали и принялись хлестать ее березовыми прутьями, заставляя подняться. Это было похоже на чудовищную пародию на Тарлтона и его актеров.
     - Вставай, ведьма! Гоните ее из города! Энн укачала плачущих близнецов и тоже подошла к окну.
     - Что там такое? Пусти, я тоже хочу посмотреть. - Она облокотилась на подоконник, опустив на него свои тяжелые груди, и, увидев, в чем дело, вздрогнула. - Боже мой, они же убьют ее!
     Один из подростков принялся размахивать над Мадж горящим факелом, и она завизжала от ужаса. Лохмотья, в которые превратилось ее платье, вспыхнули, Мадж стала сбивать пламя, сначала отчаянно крича, а затем замолчав, словно уже находясь на последнем издыхании.
     - Иди сюда, - позвала Энн. - Скорее, к окну! - Не веря собственным ушам, Уилл с отвращением посмотрел на жену... - Ну иди же, иди сюда скорее! - Он отпрянул от нее, отступив в темноту комнаты.
     - Нет! - Внезапно Уилл понял, что настоящая ведьма была здесь, рядом с ним. Обезумевшая толпа с криками прошла дальше по улице.
     - Это что, артисты колобродят? - спросил из-за двери отец.
     - Да, да, артисты, - ответил Уилл. Голоса постепенно стихали.
     - На ней все семь смертных грехов! Гоните ее в церковь, пусть замаливает!
     - Как? Дьявола в церковь? Сжечь ее!
     Чувствуя сильную дрожь во всем теле, Уилл торопливо схватил со стула свою одежду. Энн все еще стояла у окна и охала.
     - Все, - с трудом сказала она. - ей конец.
     Нетвердо ступая, Энн подошла к мужу. Ему стало не по себе от мысли о ее прикосновении, по спине побежали мурашки. Уилл поспешно натянул штаны, прыгая по комнате: в этот момент он очень напоминал шута Тарлтона, который после окончания своей дурацкой пьесы исполнял обещанную джигу.
     Тем временем толпа на улице начала понемногу расходиться, распадаясь на семейные пары и компании по три человека. Кое-кто из соседей тоже вышел на шум из своих домов, многие были в ночных рубашках. Уилл видел, как олдермен Перке, коренастый здоровяк, поднял Мадж Боуэр с земли. Ее раскинутые руки безвольно свисали; голова безжизненно болталась на старушечьей шее, язык был высунут, а на губах виднелась кровь, которая казалась в лунном рвете совсем черной. Церковный сторож в одной исподней рубахе с суровым видом разгонял толпу. Уилл представил себе осиротевшую хижину старухи: летом вокруг ее дома буйно росла высокая крапива и бурьян, а теперь будет окончательное запустение. Хлипкая дверь слетит с ржавых петель и будет валяться на земле, а кошки после, того, как в доме переведутся все мыши и опустеет мучной ларь, разбегутся по полям и станут охотиться на мышей-землероек. Нет, он уйдет отсюда, обязательно уйдет... И если не сейчас, то уж в следующий раз обязательно.
     Немного успокоившись и придя в себя, Уилл вернулся домой и увидел, что Энн уже спит. Итак" завтра! Завтра утром он возьмет те несколько сотен, стихотворных строчек "под Плавта" и представит их на суд актеров ее величества. Конечно, актеры будут сонно зевать после ночного кутежа, будто вовсе не расположены выслушивать его довольно складные, хотя и не гениальные, стихи. Но Уилл больше не мог откладывать это событие, ведь ему было уже двадцать три года, он был отцом троих детей. Актеры могут отказать ему, могут даже посмеяться над ним, сказать что-нибудь вроде: "Ну что, деревенщина, в театр решил податься?" В этом случае он обязательно даст достойный ответ, потому что пришло время действовать, а не сидеть сложа руки, покорно ожидая милости от судьбы. Он сидел, глядя на опустевшую улицу, щедро посеребренную лунным светом, и в его голове зрела уверенность, что уже завтра или послезавтра он покинет этот город в составе труппы "слуг ее величества". От королевы к богине! Ради этого он был готов терпеть любые насмешки и издевательства, пройти через все унижения, проползти по темному туннелю стыда, ведущему в мрачную преисподнюю, где извиваются змеи, где покоятся души героев и над всем этим возвышается трон блистательной богини. А если это не что иное, как очередной поворот судьбы, тайно, исподволь направлявшей его, Уилла? Ведь наша жизнь - это пьеса, сюжет которой торопливо сочиняется по ходу действия, а ее финал неизвестен даже самому автору.
     Энн широко раскинулась на кровати, спала она беспокойно. Уилл расстегнул на себе одежду и решил спать эту ночь в кресле у окна. Он закрыл глаза, размышляя о том, что ждет его в будущем, и незаметно, как Эндимион из мифа, заснул крепким сном.
     Луна боится ласк и любит ложь,
     И тихо ждет, когда же ты заснешь.
     А лунный свет и чист, и невесом,
     Но искажает явь, как страшный сон... {*}
     {* Перевод Е. Новожиловой.}
     Но Уилл не боялся. Он уже ничего не боялся.
    1592-1599
    ГЛАВА 1
     - Вон они пошли, - с кислым видом проговорил Хенсло, недовольно глядя на лежащую перед ним яблочную лепешку. Кемп все еще тяжело дышал после исполнения своего коронного танца; они с улыбкой глядел вслед шумной компании подмастерьев, выходящих из театра "Роза". Может быть, вернувшись домой, они расскажут своим друзьям и знакомым, что Кемп так здорово выделывал коленца своей джиги и что предшествующая его выходу пьеса - "Как распознать мошенника" - была тоже ничего (хотя, конечно, джига Кемпа была куда лучше). Уилльям мрачно покачал головой, глядя на спину Кемпа. Самодостаточный человек! Такой не будет учить текст, предпочитая нести на сцене отсебятину, а значит, рано или поздно ему придется уйти. А вообще-то, поспешил одернуть сам себя Уильям, это его совершенно не касается. Не его это дело. Его работа в театре была таким же ремеслом, как и работа перчаточка. Возможно, не таким скучным, но его суть от этого не менялась: Уильям, как и прежде, исполнял чужие поручения, и это развращало душу сильнее всего.
     - Ребята передразнивают людей судьи, - проговорил Аллен. - Зря они так, конечно.
     - Ничего не зря! - весело возразил ему Кемп. - Конечно, сорванцы дурачатся, но ведь они не нарушают закон.
     - И из-за этих самых сорванцов нашу лавочку прикроют к чертовой матери, - мрачно добавил Хенсло. Будучи человеком рассудительным, он знал, что одно событие может повлечь за собой другое; одним словом, Хенсло был деловым человеком.
     Тем утром подручные судьи арестовали слугу шляпника и посадили его в Маршалси, лондонскую тюрьму для должников. А ведь тот бедняга, можно сказать, ничего не сделал: он только скорчил рожу и немного подразнил этих самодовольных индюков; наверно перебрал эля за завтраком. Подручные судьи налетели на него и стали бить, весело перекликаясь между собой - тычок сюда, пинок туда, - после чего поволокли к выходу. Незадачливого пьяницу обвинили в нарушении общественного порядка или чего-то в этом роде и объявили зачинщиком массового побоища, отправив в тюрьму Маршалси.
     - Здесь театр, законное место для спектаклей, - проворчал Хенсло. - Так что будет лучше для всех, если они поскорее уберутся отсюда. А то ишь чего вытворяют!
     С улицы тем временем доносились выкрики, подражающие лающим командам пристава. "Смирно! Записать имя этого бродяги! Шагом марш!" Все это было довольно шумно: наверно, зрители успели насладиться не только пьесой "Как распознать мошенника" и джигой Кемпа, но и продававшимся в "Розе" элем. Но разве, думал Уильям, предназначение театра не в том, чтобы подавлять неукротимый дух бунтарства, которым одержима человеческая душа? Сейчас же театр только подливал масла в огонь. Кажется, похожая мысль была у Аристотеля... Хотя, конечно, этот балаган не имеет ничего общего с настоящим искусством. Обычный трактир, который отличается от прочих лишь тему что в нем нельзя остаться на ночь. Пьеса "Как распознать мошенника" ставилась без Уильяма, так что он просто произносил несколько дурацких реплик отведенной ему роли (получалось неубедительно, он это понимал) и уходил со сцены. А как же пьеса "Гарри VI", когда аудитория была не в силах сдержать свои чувства и громко проклинала французов?; Что ж, Франция была врагом, точно так же, как и Испания. А как же "Тит Андроник", от которого в жилах зрителей закипала кровь, глаза жадно следили за надруганием над трупом, а воображение рисовало сцену казни? В этом спектакле обреченный на смерть должен был быть изрублен на куски, а его внутренности брошены в огонь жертвенника. Прелестно, просто замечательно... Хотя это всего лишь мода (такая же, как и мода на перчатки). Так сказать, желание переплюнуть самого Кида {Кид Томас (1558-1594) - английский драматург.}.
     - Я пойду гляну, что там такое, - вызвался Уильям (какое благородство!). - Может быть, все обойдется. - Он обещал посылать домой деньги: работа есть работа.
     - Ладно, - согласился Хеминг, - пойдем вместе. - Это был невысокого роста толстяк с внешностью бакалейщика, он с готовностью спустился во двор, присев на краешек авансцены и соскользув с нее на землю. Уильям, который был моложе его на восемь лет, легко спрыгнул следом. В кошельке у него звякнули деньги. Хоть он был уже далеко не в мальчишеском возрасте и совсем недавно отметил свой двадцать восьмой день рождения, он все-таки сохранял стройность, ловкость и легкость на подъем. Они быстро прошли через двор и дошли до ворот. Страдающий от одышки Хеминг с трудом поспевал за Уильямом. Стоял жаркий июньский день, было одиннадцатое число знойного и засушливого месяца. Говорят, по такой погоде можно запросто подцепить чуму...
     Потасовку перед Маршалси они заметили еще издали и остановились, опасаясь подходить слишком близко. Пытливый взгляд Уильяма мгновенно охватил всю картину происходящего, подмечая мельчайшие детали - неспешное течение реки, лебедей, рассекающих водную гладь, равнодушное солнце... У подножия серых каменных стен тюрьмы стояла шумная толпа подмастерьев. Люди выкрикивали угрозы, воинственно потрясали кулаками и собирали булыжники и камешки помельче. Выпустите его! Свободу узнику! Мы желаем видеть заключенного! Уильям понимающе кивнул. Это был народ - простолюдины, плебеи. И пришли они сюда вовсе не для того, чтобы восстановить справедливость. Им хотелось просто пошуметь. Он ничуть не сомневался в этом. Да, конечно, подмастерья были еще слишком юны и неопытны, но по дороге к ним присоединились и бездельники постарше, которые уже начали швырять камни в сторону тюрьмы, хотя многие даже не знали, из-за чего, собственно, весь этот шум. Выпустите его немедленно! Долой тюрьмы! Подумаешь, ну изнасиловал, ограбил или убил кого-то - какая разница? Эй вы там, мы отстояли свои права в борьбе с самим королем Джоном {Король Джон - возможно, имеется в виду английский монарх Иоанн Безземельный, который в 1215 году под давлением восставших вассалов подписал Великую хартию вольностей.}. Долой произвол! Выпустите его, и мы сами его вздернем, если есть за что. Глядя на эти грубые, перекошенные от гнева лица, Уильям снова покачал головой.
     - Гляди, охранники, - охнул Хеминг, который обливался потом под лучами солнца.
     Из тюрьмы действительно вышли люди, вооруженные палками и дубинками; один или двое из них выхватили из ножен кинжалы, и острые стальные клинки сверкнули языками серебряного огня. Шпаги охранников были убраны в ножны. Еще бы, с какой стати пачкать оружие об этот сброд? И вот уже послышались глухие удары и хруст костей...
     - Лучше бы нам убраться отсюда подобру-поздорову, пока не поздно, - трусливо сказал Хеминг при виде крови.
     Тем временем некоторые подмастерья попытались отступить: их деревенские физиономии окаменели от страха. В сутолоке несколько человек не удержались на ногах и теперь безуспешно отбивались от обрушивающихся на них со всех сторон пинков. Какой-то толстый мальчишка метался по площади, высоко держа руку, из которой фонтаном била алая кровь. Он отчаянно вопил: на этой руке у него уже не хватало пальца. Толпа ревела. Толпа наступала. Охранников же было всего несколько человек, и, даже несмотря на то что они уже вынули из ножен шпаги, силы были явно неравны. Вертлявые юнцы ловко уворачивались от ударов шпаг (Уильям был зачарован тем, как клинки блещут на солнце; при таком освещении сталь смотрелась наиболее выигрышно). Удары клинков парировались длинными палками. В один миг все перемешалось, и охранники сошлись со своими противниками в рукопашном бою. В воздухе то и дело мелькали тощие ноги подмастерьев и ноги потолще, принадлежащие поверженным охранникам. Один из защитников тюрьмы лишился своей шпаги и был вытеснен на край толпы; какой-то бродяга с растрепанной бородой занес над его головой тяжелый булыжник и в следующий момент размозжил ему череп. Высоко в небе кружили коршуны. Через некоторое время раздался стук копыт: это люди мэра спешили на подмогу.
     - Идем отсюда, - сказал Уильям.
     Уж он-то знал, что эти всадники не пощадят никого, даже зевак. Хотя, с другой стороны, можно ли считать зевак полностью непричастными? Ведь в душе каждого из нас скрывается очень много обид, самого разного гнева. Возможно, из всех сегодняшних зрителей лишь он один был действительно сторонним наблюдателем - для него это была только сцена из постановки, зрелище в красно-серебристых тонах, и он безучастно смотрел, как кровь смешивается с потом, как на щеке у одного из зачинщиков появляется кровоточащий шрам в форме буквы Г, а с другого драчуна падают штаны, и на всеобщее обозрение предстает его зад, поросший золотистыми волосками.
     - А вот и лорд-мэр собственной персоной.
     Перед Маршалси появился облаченный в широкую мантию человек со свирепым лицом. Он был полон негодования и решимости. Взмыленные кони нетерпеливо трясли головами; один из них испуганно заржал, почуяв запах крови. Произошла короткая заминка, но потом подковы снова мерно зацокали по мостовой.
     Когда они шли обратно, спеша поскорее укрыться за спасительной оградой "Розы", Уильям почувствовал едкий запах, разносимый сухим и горячим ветром, - в воздухе пахло горелым папоротником. Значит, труппа "слуг лорда Стренджа" этим летом будет сидеть без работы, это уж как пить дать. Приближалось 24 июня, день святого Иоанна Крестителя, время гулянок и всеобщего помешательства. В этот день потасовки вроде той, что устроили пьяные подмастерья у Маршалси, - обычное дело. Тайный совет наверняка закроет театры, возможно до осени, до самого Михайлова дня. Уильям передернул плечами. Нет, что ни говори, а работа перчаточника была гораздо более надежной. Если не из-за беспорядков, то из-за боязни эпидемии чумы театры все равно закроют. Если погода не переменится и дождевые воды не унесут грязь из сточных ям и загаженных проходов между домами, то людей начнет косить чума. Все так шатко, обманчиво... Но видимо, такова уж человеческая жизнь. Он пробыл здесь со "слугами ее величества" - до тех пор, пока не умер Тарлтон, великолепный танцор джиги. И не исключено, что уже в самом скором будущем Уильям поссорится с Алленом или нагрубит Хенсло, который помешался на своей дурацкой амбарной книге. А может быть, он выскажет все, что накипело на душе, Кемпу, который, видите ли, считает ниже своего достоинства учить какие-то там роли, потому что ему нравится импровизировать, и до сих пор никто на него за это не жаловался, кроме самих поэтов. А кого интересует их мнение? Да, очень скоро Уильям покинет эту компанию...
     Хенсло считал деньги, когда Уильям и Хеминг в конце концов разыскали его в душной темной комнатке на задворках "Розы". Перед ним лежала старая книга, тонкие пергаментные листы которой были покрыты бурыми пятнами. Когда-то эта книга принадлежала его брату; рачительный Хенсло перевернул ее и принялся вести заново, сделав последнюю страницу первой. Взглянув на вошедших, он снова стал изучать записи. Уильям смог прочитать: "Иисус, 1592". Надо же, такая большая набожность у этого скряги и хозяина балагана... Он рассказал Хенсло, что им с Хемингом довелось увидеть.
     - Что ж, - ответил Хенсло, - все ясно. "Розу" закроют на лето, и что мне тогда прикажете делать?
     - А что будем делать мы? - задал встречный вопрос Хеминг.
     - Вы можете уехать из города и играть свои пьески по деревням. А я должен торчать здесь и дожидаться осени, а вместе с ней наступления лучших времен. Вы только поглядите, какие траты у меня были в этом году! Чего стоит один ремонт в "Розе", новая крыша и покраска сцены... - Он пожевал губами. - Целых сто фунтов, это вам не шуточки!
     - А ты переверни несколько страниц, - посоветовал Уильям. - До того раздела, что начинается священными словами "Во имя Бога". - Хенсло бросил на него пронзительный взгляд. - Толбот неплохо на тебя поработал, - заметил Уильям.
     - Толбот? Ах да... Толбот. "Гарри Шестой", - со вздохом согласился Хенсло. - С нашим Недом никто не сравнится. И с его Росцием тоже. Да... и все это благодаря Толботу.
     - Заслуга моего Толбота была ничуть не меньше, чем Неда Аллена, который его играл.
     - Что ж, там видно будет, - ответил Хенсло, оценивающе разглядывая Уильяма (высокий лоб? шансы на успех? силу писательского таланта?). - Там будет видно, как Бог даст.
     Вот так невесело шли дела в увеселительных заведениях летом, когда городские улицы пустели. Как истинный деловой человек, Хенсло видел то, что было скрыто от глаз посторонних: доход, расход, прибыль, убыток и олицетворение всего этого в фунтах, шиллингах и пенсах.
     - Грин совсем плох, - сказал Хеминг.
     - И это еще мягко сказано, - отозвался Хенсло. - В любом случае он долго не протянет.
     Это замечание о Роберте Грине никак не шло у Уильяма из головы, и, уезжая из Лондона, молодой человек думал только о нем. По-прежнему нещадно палило солнце, и труппа вместе со своими постановками отправилась в северные предместья; пройдет совсем немного времени, и распоряжение Тайного совета дойдет и дотуда. Актеры ехали верхом, а позади них громыхала повозка, нагруженная реквизитом и всякой всячиной. Лондонские театры были закрыты до осени, все публичные сборища запрещены (Хенсло как в воду глядел), по загаженным нечистотами городским улицам шныряли крысы, и чума заявляла о себе мягкими розоватыми бубонами на коже людей. Актеры уезжали от эпидемии на север, в захолустные городишки, чтобы давать там представления перед глуповатой публикой, ведь нужно было зарабатывать деньги. Грин же, опустившийся магистр искусств, у которого отказывали почки, был вынужден остаться в Лондоне и там зарабатывать себе на жизнь. Уильям представил себе, как он поздно просыпается и, чертыхаясь с похмелья, встает с постели, на простынях которой заметны пятна мочи - следы ночного недержания. Верный Бол Нож, бывший вор и убийца, с готовностью подносит Грину стаканчик вчерашнего кислого рейнского вина, если, конечно? на дне бутылки хоть что-то осталось. Поправив этим вином здоровье, Грин идет к столу, и вот уже перо порхает по бумаге, выводя первые строчки какого-нибудь нового дурацкого памфлета, который по завершении нескольких страниц доставляется к издателю и представляется ему как начало гениального произведения. На обратном пути от издателя Бол-гонец спешит перевести щедрый аванс в вино. В загаженном углу сидит ветреная любовница Грина, сестра Бола, и нянчит его орущего ребенка, этого мерзкого Фортуната. Жалкая, ничтожная жизнь! Все же Уильям удивлялся тому чувству, которое он испытывал при виде этого опустившегося поэта и неудавшегося ученого: это было нечто сродни зависти. Разгульная жизнь и болезнь, конечно, наложили свой отпечаток на внешность Грина, и тем не менее он до сих пор был чертовски привлекателен. Уильям не мог понять, что именно в Грине вызывало зависть. Может, то, что он был лишен всех пуританских предрассудков и жил так, как ему вздумается, в свое удовольствие, и удача при этом сама шла ему в руки? Или то, что до своего падения Грин занимал высокое положение в обществе - был магистром искусств и джентльменом? А может, то, что Грин не состоялся как драматург из-за того, что был слишком одаренным поэтом? Его пьесы были перенасыщены стихами, поэзия пронизывала собой все действие и стирала различия между персонажами: все они говорили исключительно стихами. Уильям пришел в неописуемый восторг от провалившейся постановки "Монаха Бэкона и монаха Банги": это была настоящая поэзия. Глупая Маргарет из Фрессинфилда, обыкновенная пастушка, говорящая великолепными стихами о Париже, - не есть ли это красота куда более возвышенная, чем та, что отражается в правдивом зеркале жизни? Конечно, Грин не мог тягаться с Марло, но он был гораздо ближе к Марло, чем Уильям. И Уильям не надеялся достичь таких высот мастерства.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ]

/ Полные произведения / Берджес Э. / Влюбленный Шекспир


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis