Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Берджес Э. / Влюбленный Шекспир

Влюбленный Шекспир [5/18]

  Скачать полное произведение

    И вот золотым октябрьским днем Уилл отправился в Бристоль, миновав Баркли с его замком, Вудфорд, Алвестон, Алмондсбери, Пэтчвей, Филтон... Он ехал верхом на гнедом мерине мастера Куэджли. Земля была устлана ковром из золотистых и бурых листьев, похожих на поджаренную в масле рыбу; в ветвях деревьев порхали птицы, готовые покинуть идущий ко дну корабль лета. Уилл ежился от прохлады. Полы его старенького плаща были старательно запахнуты, а в кошельке (это был замечательный кожаный кошелек, сшитый Шекспиром-старшим) лежал золотой. На эти деньги нужно было купить книги, а на оставшиеся гроши - пообедать в какой-нибудь придорожной таверне. Собственных денег у Уилла не было.
     Бристоль... Уилл с благоговейным страхом и волнением въехал в этот город. В гавани Бристоля возвышался стройный лес корабельных мачт; Уилл почувствовал соль на губах и увидел моряков - суровых морских волков, внешний вид которых не оставлял никаких сомнений относительно рода их занятий (куда уж до них было сухопутному и ныне покойному бедняге Хоби). На шумных улицах со всех сторон раздавались пьяные крики, звенели колокольчики работорговцев, по булыжнику весело грохотали большие деревянные бочки. При виде такого множества настоящих моряков в странных разноцветных нарядах и с золотыми кольцами в ушах, при виде этих загорелых обветренных лиц Уилл вдруг смутился. А ведь ему нужно было только купить книжки Плавта, съесть скудный обед и отправиться домой, чтобы возвратиться к привычной, размеренной жизни.
     - Вот все, что у нас есть, - сказал книготорговец Канлифф. - "Бвизнецы", "Домовой" и еще "Хвастун". Можете взять пять книг одного наименования и еще одну, шестую, себе, как наставнику; ее я, так уж и быть, продам вам за три четверти цены. А других книг не держим.
     Канлифф был худощавым стариком с очень острым подбородком. В его магазинчике царил полумрак и пахло могилой и книжной пылью; на конторке, за которой хозяин считал деньги, лежал человеческий череп (неужели здесь дерут три шкуры и с живого, и с мертвого?). Канлифф с гордостью пояснил, что этот череп принадлежал забитому до смерти негру-рабу. С улицы в магазин доносились пьяные крики матросов из таверны и рокот океанского прибоя: волны с грохотом разбивались о берег, и на них покачивались корабли со спущенными парусами.
     - Бовше вы таких книг во всем Бристове не сыщете, - продолжал Канлифф. "Л" он не выговаривал, произнося "Бристовь" вместо "Бристоль" и "Бвизнецы" вместо "Близнецы".
     По Брод-стрит проехала дорогая карета, запряженная парой великолепных серых в яблоках лошадей.
     - Но не все негры рабы, - продолжал Канлифф. - Например, вон та особа, что сейчас проехава, тоже черная, ну, иви, по крайней мере, очень-очень смугвая. Говорят, что когда-то ее привезви откуда-то из Ост-Индии. Якобы там она быва дочкой вождя, а здесь ее из жавости взяви в семью и воспитави как собственную дочь. Теперь она уже совсем взросвая, надменная дама, добропорядочная христианка. У нее товстые губищи, как у обезьяны, да и вообще, кто позарится на такую страховюдину? - Уилл проводил карету жадным взглядом, пока та не скрылась за углом и цоканье копыт не растворилось в уличном гаме. - Она из Фишпондс, - добавил Канлифф, качая головой и незаметно выпроваживая Уилла из своей лавки.
     Уилл сунул перетянутые бечевкой книги под мышку, запахнул получше полы старенького плаща и отправился бродить по узким извилистым улочкам. Он был в каком-то непонятном смятении. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы в конце концов юношу не окликнул женский голос из какой-то открытой двери.
     - Ей, красавчик! Ищешь, с кем бы переспать?
     Он с замиранием сердца обернулся. На женщине было широкое белое, хотя и грязноватое, платье, плечи и грудь были обнажены. Она стояла сложив руки на груди и привалившись спиной к дверному косяку. Зазывно улыбалась... Если англичане белые, подумал Уилл, то тогда ее, несомненно, следует считать черной. Хотя и не совсем, потому что ее темная кожа имела замечательный золотистый оттенок, но определить этот цвет одним словом, подобно тому, как, например, называют цвет ткани, было невозможно, ведь это была живая, находящаяся в движении плоть. При различной освещенности солнцем оттенок кожи слегка менялся, но колорит и благородная насыщенность цвета оставались неизменными. Волосы женщины были вьющимися и черными как смоль, губы - полными, а нос совсем не был похож на те прямые, строгой формы носы, что обычно бывают у англичан. Не такой, как у Энн, и даже не вздернутый и не курносый, а приплюснутый и широкий, с крупными ноздрями. Брови женщины были прямыми, вразлет. Красотка стояла на пороге дома, улыбалась и манила Уилла своим длинным темным пальчиком.
     Уилл не знал, как быть, ведь денег у него было совсем мало (как раз должно было хватить на маленький кусочек баранины в придорожной харчевне), а в Бристоле наверняка привыкли к звону золотых монет. Как говорится, золото за золото, но до сегодняшнего дня ему еще никогда не приходилось платить (хотя нет, однажды он все-таки заплатил собственной свободой) за акт любви, и юноша вздрогнул при мысли о таком циничном торге. Им предстояло пройти по длинному темному коридору, где раздавались похотливые стоны. Уилл замер в нерешительности, а женщина продолжала улыбаться и затем сказала: "Если ты вправду хочешь, то идем". Уилл скорчил гримасу, усмехнулся и что-то пробормотал себе под нос, разжимая правую руку и показывая собеседнице пустую ладонь. Женщина мелодично засмеялась.
     Уилл покорно подошел к ней, чувствуя необыкновенную слабость в ногах. Она снова поманила его за собой. Он вошел в темный пыльный коридор, и в нос ему ударил резкий запах пота и еще какой-то гнили, будто где-то поблизости разбили тухлое яйцо. Еще здесь пахло спермой и грязной одеждой. Судя по всему, сюда часто заходили моряки. Из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, доносились смех и ритмичное поскрипывание пружин. Низкий мужской голос пророчески вещал: "Все безымянные сгинут, и да будет так!" Дверь одной из каморок оказалась открытой, и Уилл стал невольным свидетелем происходящего там действа. В каморке стояла низкая лежанка, забросанная грязным тряпьем, пол был забрызган кровью, а сама любовь происходила у стены, и судя по всему, дело близилось к завершению. Черная обнаженная женщина с блестящим от пота телом была прижата к стене, а сзади на нее наседал грузный моряк в расстегнутой рубахе и спущенных портках. У него была ярко-рыжая pacтрепанная борода и совершенно лысая голова, если не считать редких жиденьких прядок, прилипших к черепу. При виде этой картины спутница Уилла улыбнулась, юноша же почувствовал одновременно и отвращение, и возбуждение, и сильную неприязнь, которой не испытывал даже во время безумных ночей с Энн. Он покраснел от страха и стыда, и ему вдруг нестерпимо захотелось снова оказаться рядом с женой, покрыть поцелуями ее белое тело, тонкие губы и прямой нос, упасть в ее объятия и обрести поддержку и утешение. Но темнокожая женщина вела его дальше.
     Они вошли в соседнюю каморку, где никого не было, если, конечно, не считать призраков предшественников Уилла, незримо ухмылявшихся ему со стен. Призраки были повсюду: в складках грязных простыней, под кроватью, откуда Уиллу приветственно махала волосатая рука неведомого мертвеца... Он перешагнул порог и замер как вкопанный: было еще не поздно отступить. Женщина быстро спустила с плеч лиф платья, обнажив грудь с черными, словно нарисованными чернилами сосками, и с улыбкой протянула к Уиллу руки. Уилл бросил на пол перевязанные бечевкой книги Плавта и, дрожа всем телом, откинув назад полы плаща,/заключил женщину в объятия. Она ничего не сказала, он же принялся жадно целовать ее в губы, не давая произнести ни слова: теперь ему казалось, что он послушался совета" Хоби и отправился в путешествие к далеким берегам, где живут люди с собачьими головами и где на пальмах растут золотые орехи, а земля сплошь усеяна драгоценными камнями. Скалы, раскаленное солнце, говорящие рыбы, волны до небес... Но вдруг красотка резко отстранилась от него и протянула руку, требуя денег.
     - У меня только... вот... - Он показал свои гроши, и тут ее словно подменили. Она набросилась на него, яростно колотя его своими черными кулачками. Уилл попытался оттолкнуть ее, и тогда она принялась кого-то звать, выкрикивая какое-то странное имя. В коридоре раздались шаркающие шаги, и в каморку ввалилась еще одна женщина постарше - это была черная толстуха, от которой пахло кухней. Она что-то торопливо дожевывала на ходу; ее толстые губы казались темно-багровыми, а обвислые, не стянутые корсетом груди, болтающиеся при ходьбе из стороны в сторону, свисали, казалось, до самого пупа. Обе женщины накинулась на юношу с кулаками, что-то крича на своем языке. Уилл попятился, спотыкаясь и прикрывая рукой глаза, ведь эти бестии могли запросто их выцарапать. Когда он наконец оказался в коридоре, две медные монетки выпали из его руки и со звоном покатились по полу. Какой-то матрос в расстегнутой грязной рубахе выглянул из своей каморки и, догадавшись, в чем дело, громко захохотал, обнажая гнилые зубы.
     Уилл бежал, и вслед ему несся этот хохот, подхваченный ветром, который вдруг почему-то очень сильно задул на этой улице. Он бежал со всех ног, не разбирая дороги, гонимый чувством жгучего стыда за пережитое только что унижение, стремясь поскорее оказаться на Брод-стрит, где можно будет смешаться с толпой, где скрипучие вывески раскачиваются над дверями многочисленных кабачков и таверн, в том числе и над порогом "Розы", где он оставил хозяйского гнедого, пообещав мальчишке-слуге полпенни за труды. Обедать в душной и жаркой харчевне ему сегодня не придется - оно и понятно, ведь денег у него нет; черт побери, у него не было даже полпенни, чтобы расплатиться за коня.
     - Вот, возьми это, - сказал Уилл, протягивая мальчишке свой пустой кошелек, замечательный кошелек из первосортной кожи, подарок отца. Разинув рот от удивления, мальчишка принялся вертеть подарок в руках, разглядывая его со всех сторон. Уилл вскочил в седло и отправился в обратный путь, с позором покидая Бристоль и устье Северна. И только тогда он со страхом и стыдом вспомнил о том, что возвращается к Куэджли налегке, без книг, ради которых ему, собственно говоря, и пришлось совершить столь дальнее путешествие. ГЛАВА 9
     После того случая ему часто снилась по ночам та темнокожая шлюха, ее черные соски, крепкие груди, воинственно занесенные кулачки, и при одной только мысли о ней наяву Уилл неизменно приходил в сильное возбуждение. Однако постоянно думать о ней он не мог. В доме Куэджли не было книги "Близнецы" Плавта (Уилл тщательно обыскал скудную библиотеку мастера Куэджли, когда того не было дома), и оставалось лишь одно: написать ее самому. Элидамнус... Эпидамнум... Он никак не мог вспомнить названия города, где происходило действие этой комедии ошибок и где разлученные в детстве близнецы случайно встретились, даже не подозревая о существовании друг друга. Что касается имен этих близнецов, то он точно знал, что одного из них звали Менхем. Но вот имя второго... Исосцел? Софокл? Сосикл? Когда-то Уилл читал эту книгу, но с тех пор прошло столько времени... И вот теперь по иронии судьбы юноше предстояло стать не Овидием, а Плавтом.
     - Мальчики готовят вам сюрприз, - доверительно сообщил как-то Уилл своему хозяину. - Постановка будет готова к Рождеству. Только не спрашивайте у них о том, как идут дела. Пусть они думают, что вы ничего не знаете.
     - Что ж, ладно.
     - Это будет настоящее театральное представление. Выступление труппы "слуг милорда Куэджли"!
     - Ага, ну ладно. - Хозяин был явно польщен. - Посмотрим...
     И Уилл написал:
     Прошло немного дней еще, и стала
     Она счастливой матерью двоих
     Здоровых сыновей, так странно схожих,
     Что различить их было невозможно... {*}
     {* Перевод А. Некора.}
     Отвратительно, просто из рук вон плохо - он видел это и сам. Рифмы ровным счетом никуда не годились. Но что можно требовать от такого немелодичного языка, как английский? Потом Уилл подумал, что текст должен выглядеть так, как будто был переведен с латыни Мэтью, которому, как самому старшему из мальчиков, была отведена роль отца близнецов, Эгеона. От Мэтью никто не потребует поэтического совершенства. Итак, не вычеркивать ни одной строки, пусть все остается как есть.
     - Обоих близнецов зовут Антифол, - объявил Уилл своим ученикам, - но только один из них из Сиракуз, а другой из Эфеса. - Этих имен и географических названий будет вполне достаточно. - А жену эфесского Антифола зовут Адриана.
     - Так, значит, там и женщина есть? - подал голос Артур. - А кто ее будет играть? Наша мама?
     Похоже, хотя их отец и кичится своим превосходством над простолюдинами, эти недоросли так никогда и не были в театре.
     - Женские роли обычно поручают мальчикам, - объяснил Уилл, - потому что женщин в актеры не берут.
     - Но ведь это неправильно, - протестующе забасил Мэтью, - между мужчинами и мальчиками не должно быть любовных отношений. Даже понарошку.
     Это замечание больно кольнуло Уилла. Он почувствовал себя уязвленным. И тогда он сказал:
     - Между прочим, в древности это вовсе не считалось грехом, и у знатных афинян были свои так называемые мальчики-катамиты. Это название произошло от имени юного Ганимеда, который прислуживал Зевсу за трапезой. Мужчины в те времена считали, что женщина - это только продолжательница рода, которая вынашивает потомство, а для истинного наслаждения души и тела нужно искать кого-нибудь другого. И прекрасный юный мальчик становился воплощением желаний этих умудренных опытом бородатых мужчин. Некоторые народы так поступают и в наши дни.
     Да простит его Господь, Уилл отошел от темы и нес уже настоящую чушь, но ученики слушали его, затаив дыхание и ловя каждое его слово. Затем снова раздался срывающийся голос Артура:
     - Но разве это не противоречит законам Церкви и заветам Господа нашего Иисуса Христа?
     Уилл вдруг подумал, что Артур и его брат Гилберт наверняка могли бы подружиться: у них очень много общего... А он по дурости своей стал отвечать и на этот вопрос:
     - Кое-кто с этим не согласен и считает, что и сам Иисус занимался этим со своим возлюбленным учеником Иоанном и что это вызвало ревность Иуды. И что никакая женщина, кроме одной-единственной, Его матери, не унаследует царствия небесного. - И затем, "внезапно испугавшись того, что мальчики могут запросто передать это отцу как якобы его собственную точку зрения, поспешно добавил: - Конечно, все это чушь и вздор, да, конечно, чушь. Но все-таки кое-кто думал именно так. А теперь давайте вернемся к нашему учебнику по грамматике.
     ...Что это было? Зачем он наговорил им все это? Может быть, все дело в больных нервах Уилла и том огорчении, что ему довелось пережить? Неужели все его существо протестует против женщин - белых и сварливых, черных и драчливых? Уилл с новой силой взялся за сочинение пьесы, которая якобы принадлежала перу Плавта:
     Обед остыл - она разгорячилась;
     А он остыл затем, что вас все нет;
     Вас нет затем, что не хотите есть;
     Есть не хотите - значит, разговелись
     Уж где-то вы, заставив тем нас всех
     Поститься и замаливать ваш грех {*}...
     {* Перевод А. Некора.}
     Ох уж эти неуклюжие строчки! Отовсюду так и лезет его подражание Сенеке, а отнюдь не Плавту... Неужели он никогда не станет самим собой?
     - А Ральф сегодня не завтракал, - доложил Майлз. - У него зуб очень болит.
     - Значит, - сказал Уилл, глядя на Ральфа, который застонал и поспешил сунуть в рот новый зубчик чеснока, - теперь я знаю, кто из вас кто. Ральф - этот тот, у кого болит зуб. - Ральф захныкал. - А разве у вас в городе нет зубодера? - удивился Уилл.
     - Он болеет. У него лихорадка. Отец сегодня уехал по делам. Он сказал, что повезет его завтра в Кембридж.
     - В Кембридж? Это же далеко.
     - В наш Кембридж, глупый, - с усмешкой ответил Майлз. - В глостерширский Кембридж, а не в лондонский.
     "Глупого" Уилл пропустил мимо ушей. И он не сомневался, что Майлз определенно знал, что делает, когда той ночью он пришел в комнату своего учителя и забрался к нему в постель. Мальчишка дрожал: было довольно холодно.
     - Ральф плачет от зубной боли и мешает мне спать. - Близнецы спали в одной кровати.
     Уилл прислушался: никакого плача слышно не было.
     - Тогда заходи, и побыстрее.
     На следующий день Ральфу вырвали больной зуб. Майлз больше не приходил в комнату Уилла, но в его присутствии начал кокетничать и воображать, словно девчонка. И вот однажды Уилл схватил его, когда он самым первым явился на урок в классную комнату, но, да простит его Господь, это оказался не Майлз, а Ральф. Ральф заорал громче, чем от зубной боли, и в следующий момент в комнату ворвались его мать и отец, которые в это время как раз сидели за завтраком. Они выскочили из-за стола, даже не прожевав того, чем были набиты их рты. Разгорелся громкий скандал, и дело едва не дошло до драки. Защищаясь, Уилл выхватил перочинный ножик.
     - Он убьет нас, - вопила госпожа Куэджли. - Я всегда знала, что это когда-нибудь случится. Вот что значит пускать в дом всякий сброд из глухомани.
     - Молчи, женщина, - гремел ее супруг. - А ты, негодяй, прочь из моего дома! Совратитель невинных, малолетних детей... Вон отсюда, развратник!
     - Подумать только, судья-пьяница прямо на глазах становится благочестивым человеком. Какой пафос! А как насчет римских оргий?
     - Я сказал, вон отсюда!
     - Сначала отдайте причитающиеся мне деньги.
     - Ничего ты не получишь! А если не уберешься немедленно из моего дома, я обломаю свою палку об твою башку.
     Мать тем временем утешала Ральфа, а мальчишка искоса поглядывал по сторонам, наблюдая за Уиллом. Он знал, в чем дело, он все прекрасно понимал.
     - Вы забыли про наш договор, - напомнил Уилл, рассеяно глядя, как лезвие ножа блестит в свете утреннего зимнего солнца.
     - Что, о законе вспомнил? Так пеняй на себя. Растление малолетних - тягчайший из грехов. Пошел вон, или я позову слуг, чтобы они вышвырнули тебя отсюда.
     - Я и сам уйду, - с достоинством ответил Уилл. - Нам не о чем больше говорить.
     И он ушел в свою комнату, чтобы увязать грязные рубашки в красный шейный платок. Тут к нему влетел запыхавшийся Майлз.
     - Мы будем очень скучать, - сказал он, с трудом переводя дыхание. И бросил на неубранную постель несколько медных монеток. - Вот, возьмите. Это подарок. - Потом он неуклюже чмокнул Уилла в щеку и убежал. Уилл не спеша покинул дом; мажордом с издевательской усмешкой выпроводил его за дверь, а одна из служанок (ее звали не то Дженни, не то Джинни) выглянула из-за угла и глупо хихикнула. Но видит Бог, он еще отомстит этим плебеям! Он клялся в душе Зевсом и Исидой, что обязательно возьмет свое и станет выше этих жалких рабов.
     Мороз сковал землю, но Уилл не чувствовал холода, его кровь прямо-таки кипела от негодования. Лошади у него не было, в Глостершир он приехал верхом на кляче, которую Куэджли по случаю купил для своего сына Мэтью. И куда сейчас? Нет, не в Бристоль, только не в Бристоль... Всякий раз, когда он глядел на западный горизонт, ему казалось, что там тлеет вечное зарево его позора и унижения. Уилл решил пойти по дороге, ведущей на северо-восток. Человеку с так сильно развитыми греховными наклонностями лучше всего держаться поближе к своей семье (в которой, судя по его подсчетам, очень скоро ожидалось прибавление).. Багаж Уилла состоял из небольшого и горького житейского опыта, из воспоминаний о замке Баркли, в небе над которым кружили ласточки, и из нескольких сотен стихотворных строк лже-Плавта.
     Что может быть страшнее испытанья,
     Чем говорить о несказанном горе?
     Но расскажу, насколько скорбь позволит,
     Чтоб знали все: я обречен на смерть
     Не преступленьем, а самой природой {*}.
     {* Перевод А. Некора.}
     В Уитминстере он зашел в дешевый трактир, чтобы поесть, и там судьба свела его с одним проходимцем, основным занятием которого была игра в кости. Уилл сидел в уголке и размачивал сухой хлеб в похлебке, больше похожей на помои, и этот игрок обратился к нему. Джентльмены в этот трактир не заходили, а Уилл выглядел именно как благородный господин; видимо, шулер признал в нем родственную душу - благообразный, учтивый, улыбчивый молодой человек, твердо знающий, что ему нужно от жизни. Игрок же был худощавым парнем в большой черной шляпе, которая делала его похожим на странствующего проповедника; говорил он стремительной скороговоркой.
     - Этой похлебкой сыт не будешь, - с ходу заявил он. - Вот в Глостере мы могли бы объесться сладкими пирожками и закусить их ватрушками. А вы, сэр, чем занимаетесь? Судя по всему, дела у вас идут неважно.
     - Вообще-то, я в некотором роде поэт. Хотя, еще совсем недавно был учителем.
     - Совсем недавно? Так-так. Что ж, честных мастеровых людей на свете много, а вот хороший вор - большая редкость. Сам я еду в Глостер, чтобы провернуть там одно выгодное дельце. Мы могли бы пойти туда вдвоем, но для начала мне хотелось бы рассказать вам суть этого дела. Вы выглядите неглупым молодым человеком.
     Вкратце это предложение заключалось в следующем: они заходят в трактир порознь, сначала Уилл, который, как истинный джентльмен, заказывает для себя эль, а спустя какое-то время входит его напарник-шулер. Он затевает игру в кости, Уилл становится его первым партнером и выигрывает несколько раз подряд, после чего мошенник с сокрушенным видом говорит: "Нет уж, сэр, для меня вы слишком сильный соперник. Будьте так добры, дайте и другим сыграть". Уилл уходит, а его место занимает какой-нибудь простофиля, которого устроитель всей этой затеи при помощи нехитрых манипуляций легко обыгрывает и уходит с деньгами.
     И вот они отправились вместе. День выдался ясным и морозным. Когда по пути в Глостер им довелось пройти через городишко Куэджли, Уилл зло сплюнул. Его попутчик без умолку рассказывал о своем ремесле, в котором, оказывается, было столько нюансов и хитростей, что хватило бы на целую книгу: тройки-четверки, пятерки-двойки, соперники, различные способы мошенничества... Заодно игрок поведал и о других проходимцах, с которыми можно столкнуться на улицах большого города, - в их число входили "молчальники", собирающие милостыню, притворяясь глухонемыми, конокрады, юродствующие бродяги, карманники, уличные воришки, шлюхи, сводни и скупщики краденого. Это был незнакомый новый мир, но Уилл уже начал ощущать себя его частью: разве он не был таким же обманщиком, развратником и растлителем малолетних? Кроме того, он чувствовал безотчетный страх перед тем, какие еще пороки могут пробудиться в его душе. Когда они наконец добрались до Глостера, остановив свой выбор на трактире "Нас трое" (его эмблемой были два дурака), Уилл с блеском исполнил роль, отведенную ему нечистым на руку попутчиком, и заработал таким образом небольшую сумму серебром. Он забрал деньги и устроился на ночлег в другом трактире, а на следующее утро отправился домой, чувствуя, как сердце часто и больно бьется от волнения.
     В Ившеме он ненадолго задержался и заглянул в тот трактир на берегу реки, где когда-то мечтал о женитьбе на юной Энн Уэтли. Во дворе трактира раздавались крики - там выступали заезжие актеры. Теперь, когда среди пожитков Уилла были несколько листов рукописи пьесы "под Плавта" театр представлялся ему в совершенно новом свете. Все здесь было устроено на редкость неудачно и бестолково: по одну сторону от импровизированной сцены стояла повозка и возвышалась груда ящиков, о которые постоянно спотыкались выходящие на подмостки актеры. Зрителей собралось мало (день выдался ясный, но очень холодный), и большинство из них было навеселе. Уилл не знал, что это была за труппа и откуда. Это была проста горстка бездарных, скверно игравших актеров в, поношенных ливреях. Насколько он мог судить, их не заботила современная театральная мода и они? по старинке играли какое-то моралите, главными действующими лицами которого были Бережливость, Терпение и Умеренность. Текст был чудовищным, рифмы никуда не годились, и лишь появление на сцене Порока и его слуги заставило зрителей немного оживиться. А когда в конце концов хохочущий, подмигивающий, но так и не раскаявшийся Порок был отправлен прямо в адское пекло, из толпы раздались негодующие возгласы и на сцену полетело несколько камней. Потом Порок и его слуга все-таки восстали из мертвых - так как, наверно, это была пасхальная постановка - и обошли зрителей, держа в руках ящички для денег. Сбор за спектакль составил всего несколько мелких монеток, и Уилл широким жестом пожертвовал целых полпенни из тех денег, что он получил накануне от своего плутоватого спутника.
     Он остановился в том трактире на ночь и на следующее утро, хмурое и сырое, покинул Ившем. Все его мысли были заняты актерами и представлениями. С одной стороны, "Судебные инны", размышлял он, с другой - придорожные трактиры; неужели из всего этого нельзя вывести нечто среднее, к примеру, построить такое заведение, где можно было бы читать свои стихи и быть услышанным? Но затем Уилл спохватился, подумав, что джентльмену не пристало думать о подобной чепухе, и постарался поскорее выбросить весь этот вздор из головы. И все же даже в собственных шагах ему чудился ритм белого стиха, а в голове сами собой слагались строки трагического монолога:
     И за свершенный грех я стал изгоем,
     И принял я безропотно судьбу {*}.
     {* Перевод Е. Новожиловой.}
     Когда он подходил к Темпл-Графтону, то услышал зловещее карканье ворона, одиноко сидящего на голой ветке вяза: "Энн, Энн, Энн, Энн..." Птица вспорхнула с дерева и полетела в направлении Стратфорда, словно гонец, продолжая хрипло кричать на всю округу: "Энн, Энн, Энн Энн..." ГЛАВА 10
     ...Восторженные крики, слезы, объятия и даже внезапно появившийся аппетит: так много впечатлений обрушилось разом на беременную Энн. Почему я вернулся? Я вернулся потому, что очень соскучился по своей жене и ребенку, по отцу с матерью, по сестре и младшим братьям. Хотя Гилберта уже никак нельзя было назвать мальчиком: за время отсутствия Уилла он заметно подрос, возмужал, его голос стал грубее, но он с тем же упорством продолжал говорить о своих встречах с Богом; когда же у него случались приступы падучей болезни, то весь дом сотрясался, а в кухонном шкафу гремела оловянная посуда. Ричард пока оставался все тем же хромым мальчишкой, но и на его юной мордашке уже появилось не по-детски лукавое выражение. Сьюзан заметно подросла. В целом же все оставалось по-прежнему (ведь Уилла не было дома всего каких-то несколько месяцев); Стратфорд стоял на прежнем месте. Финансовые дела отца также не претерпели никаких изменений в лучшую сторону: заплат на одежде прибавилось, соломенная крыша дома потемнела и местами стала совсем тонкой. По ночам в ней что-то шуршало: может быть, это гадюка свила себе гнездо в соломе?..
     - Что ж, - сказал отец, - ты вернулся домой как нельзя кстати. Мастер Роджерс пару дней назад говорил мне о том, что ему нужен клерк и с каким удовольствием он взял бы на эту должность такого парня, как ты.
     Генри Роджерс, секретарь городского совета, чванливый господин, от которого пахло пылью и плесенью, проявлял большой интерес ко всему, что имело отношение к смерти, праху и тлену. Что ж, в какой-то мере он был прав, ибо разве не мертвецы правят живыми людьми? И зачастую человек, уже давно сошедший в могилу, посредством законов управляет этим миром более успешно, чем делал это при жизни. К примеру, разве власть Вильгельма Завоевателя не крепнет год от года? Так что Уильяму Завоеванному снова ничего не оставалось, кроме как смириться, хоть и неохотно, с новым поворотом в своей жизни. Взяться за изучение юридических терминов и замысловатых фраз, которыми пестрели нотариальные документы, начать разбираться в статутах, закладных, поручительствах, документах о передаче имущественных прав... Это была новая ипостась использования телячьей кожи, ибо разве не она идет на изготовление пергаментов?
     - Аминь, аминь, аминь, - бормотал Уилл.
     - Итак, взимание побора в пользу земельного собственника, - причмокивая, разъяснял мастер Роджерс. - Истцу, в чьем владении должен находиться данный земельный участок, надлежит привлечь теперешнего владельца земли к суду за то, что тот неправомочно не дает ему воспользоваться своим законным правом собственника. Это называется юридической фикцией. - В этой конторе над всем витал дух закона, правящего миром живых от имени тех, кто уже давно переселился в мир иной. - Затем ответчик признает право истца, после чего достигнутый компромисс заносится в судебный протокол, скрепляется трехсторонним договором, и все довольны.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ]

/ Полные произведения / Берджес Э. / Влюбленный Шекспир


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis